Результаты революции, непосредственное влияние на внутреннюю историю Франции и других стран 3 страница

Следующую категорию образовали фабриканты, которым правительство всячески покровительствовало в интересах "национального богатства", но вместе с тем регламентировало все мелочи производства, чем задерживался технический прогресс. Окрепшие под системой покровительства, фабриканты стали тяготиться правительственной опекой и стремиться к индустриальной свободе. Особые категории представляли собой ремесленные мастера (ma î tres) и подмастерья, которые были организованы в цехи (см.), в то время уже разложившиеся и бывшие орудием эксплуатации классом мастеров класса подмастерьев. Первые стояли за сохранение цехов; вторые чувствовали себя солидарными с нецеховыми мастерами, существовавшими вне городов, т. е. не только в деревнях, но и в подгородных свободах ("предместьях"); это были принципиальные противники цеховой организации. Именно в предместьях, на которые не распространялось действие цеховых уставов, устраивались большие мануфактуры, дававшие заработок многочисленным уже рабочим, из среды мелких мастеров, подмастерьев или переселявшихся в города крестьян. Множество бедного люда жило в городах впроголодь, образуя громадную армию нищих, бродяг и т. п. "опасный элемент общества". В одном Париже на 720 тыс. жителей людей этого рода приходилось около 120 тыс., т. е. около ¹/₆ всего его населения (будущие санкюлоты). Последнюю категорию в составе третьего сословия представляли собой крестьяне, составлявшие (вместе с другими элементами третьего сословия в деревнях) около 75% населения страны. В XVIII в. большая часть провинциальных кутюм (см. Право обычное Франции) не признавала крепостного состояния крестьян (coutumes franches), и лишь немногие (с. serves или mainmortables) его допускали. Упорнее всего держались остатки серважа в имениях духовенства. Предполагают, что из сельского населения Франции, доходившего до 18 млн., в состоянии серважа было около полутора миллиона, т. е. немногим более 8%. Положение сервов было неодинаково: одни находились в servitude personnelle, т. е. были прикреплены к земле и состояли в личной зависимости от своих господ, другие же находились в servitude r é elle, т. е. подчинялись всем условиям несвободы, пока продолжали жить на наследственных участках земли, но, покидая свои земли, становились лично свободными. Над сервами обеих категорий сеньоры продолжали пользоваться теми же правами, что и в средние века (см. Феодализм). Кутюмы, определявшие личные и имущественные права сельского населения, весьма разнообразные в отдельных провинциях, вообще держались старых юридических норм феодализма, так что гражданское право Франции в XVIII в. было то же, что и на исходе средних веков. Земли делились на благородные (nobles), изъятые от талии (см.), и подлые (roturi è res), подчиненные талии. Благородной собственностью были по преимуществу феоды (fiefs), которых во Франции насчитывалось около 70 тыс.; из них три тысячи было титулованных и в силу этого обладавших высшей и средней юстицией, ограниченной, правда, королевскими судами; владельцы простых феодов имели право лишь на низшую юстицию (см.).

Все ротюрные земли зависели от того или другого феода, в силу правила: "nulle terre sans seigneur". Это правило существовало в большей части кутюм, и лишь немногими из них признавалось противоположное правило: "nul seigneur sans titre". Все земли во Франции, кроме редких дворянских и крестьянских аллодов, были или феоды, или цензивы (censives), как назывались ротюрные участки. Наследственный собственник цензивы (цензитарий, чиншевик) мог ее заложить, продать, подарить и т. п., но над ней всегда оставались известные права сеньора, ни в каком случае не подлежавшие выкупу. Самое название свое цензива получила от ценза или чинша (cens), т. е. оброка, платившегося сеньору. Последний имел право возвратить цензиву себе, если цензитарий отказывался ею владеть; когда цензива переменяла владельца по праву наследования, новый владелец формальным актом признавал свою цензуальную зависимость; покупщик цензивы должен был представить сеньору купчую крепость и заплатить ему особую пошлину и т. д. Денежный ценз был обыкновенно невелик, но очень тяжел был соединявшийся с ним шампар (champart), составлявший известную долю (около четверти) жатвы. В силу исключительного права охоты, принадлежавшего дворянству, собственник цензивы не мог истреблять дичь, портившую его посевы; не мог косить траву или жать хлеб, пока куропатка не выведет своих цыплят; не мог убивать ни голубей, которых держали сотнями в своих замках сеньоры в силу droit de colombier, ни кроликов, живших в заповедных участках леса (гареннах), хотя голуби и кролики наносили большой вред сельскому хозяйству. В силу правила "nulle terre sans seigneur" владельцы феодов отбирали земли, бывшие в общинном пользовании целых деревень - пустоши, пастбища, леса и т. п. Цензуальные и общинные отношения в XVIII в. служили, наконец, предметом разорительных процессов, вследствие несправедливых притязаний сеньоров, запутанности феодального права, продажности и зависимости сеньориальных судов и т. д. Сеньорам принадлежало только право назначения судей и судебных приставов, но они пользовались этим правом, имея в виду лишь свои выгоды, т. е. назначали на эти должности преданных им или зависимых от них людей, иногда своих же управляющих или откупщиков феодальных прав. Сеньорам принадлежала, далее, полиция в их владениях, между прочим, право делать распоряжения относительно времени уборки хлеба, винограда и т. п. Особую категорию составляли сеньоральные монополии, известные под названием баналитетов (banalit é s): бывали баналитетные мельницы, печи, точила, в которых крестьяне обязаны были молоть свои зерна, печь свой хлеб, выжимать сок из своего винограда.

В пользу сеньоров поступали еще разные дорожные, мостовые, рыночные пошлины или откупные деньги, заменявшие собой разные натуральные повинности (вроде починки замка) или платившиеся за отмену баналитета. Новые сеньоральные права устанавливались еще в XVIII в., что влекло за собой весьма часто разорительные для крестьян процессы. Таково было юридическое положение крестьян. Экономически освобождение из крепостного состояния, начавшееся во Франции еще в конце средних веков, сопровождалось обезземелением освобожденных сервов; но если лишь некоторая часть крестьян владела мелкой собственностью, то большинство крестьян все-таки состояло из мелких хозяев, снимавших землю в аренду у крупных и средних землевладельцев. В XVIII в. сельская масса во Франции разделялась на самостоятельных хозяев (laboureurs), и батраков (manoeuvres, manovriers), т. е. наемных сельских рабочих. Мелкое фермерство, однако, редко представляло собой денежную аренду: в громадном большинстве случаев это было половничество (m é tayage), при котором половник (m é tayer), получая ферму (m é tairie), обязывался уплачивать ее владельцу половину продукта. Можно сказать, что это было наиболее типическое отношение французского крестьянина к земле в XVIII веке. Уже тогда, однако, происходила замена мелких ферм крупными и натуральной ренты денежной, что вызывало жалобы крестьян. В общем, значит, и сельская масса во Франции далеко не была однородна. В одних отношениях расходились между собой интересы самостоятельных хозяев и земледельческих наемных рабочих, в других сближались интересы мелких собственников с интересами фермеров и интересы половников с интересами батраков. Крестьянин платил государству налоги, от которых были освобождены привилегированные: духовенству - десятину; землевладельческой аристократии - феодальные оброки, повинности, пошлины; собственникам земли, какого бы звания они ни были, - ренту. Чуть не весь чистый доход с очень мелких хозяйств уходил на уплату налогов, феодальных повинностей и десятины, а с больших хозяйств - половина дохода. Многие мелкие собственники прямо "дегерпировали", т. е. возвращали свои земли сеньорам или отдавали сборщикам податей. При таких порядках сельское хозяйство не могло процветать: земля дурно обрабатывалась или пустовала; голодные годы повторялись весьма часто; хлеба или не хватало, или он был очень дорог; крестьяне, оторванные от земледелия вследствие невозможных условий, в какие оно было поставлено, устремлялись за заработками в города, где часто не находили никакой работы, нищенствовали, бродяжничали, нередко разбойничали или производили беспорядки, поводом к которым был обыкновенно недостаток хлеба: грабили булочные, хлебные амбары, транспорты муки. Была какая-то страшная несообразность во всем сельскохозяйственном быту Франции: жаловались постоянно на недостаток хлеба, а между тем пустовало множество земель, которые раньше обрабатывались; жаловались на недостаток рабочих рук, а между тем не знали, как отделаться от разных бродяг и нищих; жаловались на нищенство, а между тем положение тех, которые работали на земле, было не лучше: весьма часто половники питались хлебом и засевали поля зерном, взятым в долг у землевладельца, нередко всякий вообще земледелец должен был покупать хлеб на рынке у барышника (accapareur) или агента какой-либо хлеботорговой фирмы, если только было на что купить и если только был еще продажный хлеб. О страшной нищете сельского населения Франции в XVIII веке свидетельствуют и официальные данные, и литературные произведения, свидетельствуют свои и чужие (между последними - Фонвизин, посетивший Францию в семидесятых годах, особенно же английский агроном Артур Юнг, оставивший весьма ценное описание своего путешествия по Франции).

Бедность громадного большинства населения страны, дурное состояние сельского хозяйства, застой в промышленности и в торговле, тяжесть налогов, безумные траты двора на роскошь, на увеселения, на подачки куртизанам, постоянные дефициты, устраняемые невыгодными займами, упорный консерватизм правительства и привилегированных, произвол административных властей - все это порождало недовольство в разных слоях общества и накопляло горючий материал, который всегда готов был вспыхнуть. Голодный народ начинал бунтовать задолго до взрыва революции. Сами привилегированные, едва их коснулась реформа, стали на революционную почву и потребовали созыва генеральных штатов, близоруко полагая, что взаимоотношения общественных сил в 1789 г. были такие же, как и в 1614 г. Между тем, благодаря деятельности Вольтера, Монтескье, Руссо и других писателей, из которых особенно важны группы физиократов и энциклопедистов, даже в умах образованной части французского общества произошел переворот. Ф. литература XVIII в. получила резко оппозиционный характер. Раньше всего почувствовал это католицизм, против которого главным образом направилась полемика деистов и энциклопедистов. Затем выступил целый ряд политических писателей, напавших на старые политические и социальные порядки во имя идей свободы и равенства, во имя "естественного права" (главным образом Руссо) и "естественного порядка" (физиократы), противополагаемых историческим правам монархии, церкви, аристократии и порядкам, установленным во времена "готического варварства". Правда, у писателей XVIII в. смелые выводы из логических предпосылок были нередко "просвещенной игрою ума", безо всякой надежды на осуществление в жизни; но традиционное миросозерцание общества было подорвано, и в сознание отдельных его членов вошла масса новых идей, по самому существу своему враждебных абсолютизму и феодализму. Вред старого порядка и практическое значение новых идей особенно ясно сознавала буржуазия. Сначала она уповала на благодетельную власть, как на ту силу, которая сокрушит старое здание и воздвигнет новое (идея просвещенного абсолютизма у Вольтера и у физиократов); но потом буржуазия все яснее и яснее стала понимать, что у нее много общих интересов с народной массой, и что главным образом крестьяне и городская "мелкота" (le menu peuple) в состоянии будут положить конец господству двора и привилегированных. Поэтому с течением времени буржуазия стала все больше и больше увлекаться демократической философией Руссо, Мабли, Дидро и др. К этой проповеди прислушивались, кроме того, и люди либеральных профессий, и некоторая часть дворянства, и приходское духовенство, и даже унтер-офицеры королевской армии. Североамериканская война за независимость, в которой приняли участие и французские добровольцы, и само правительство, как бы подсказывала обществу, что и во Франции возможно осуществление новых идей.

(Источник: http://pochemuha.ru/francuzskaya-revolyuciya-prichiny-francuzskoj-revolyucii http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php Дата просмотра сайта – 19.05.2012 г.).

Результаты революции, непосредственное влияние на внутреннюю историю Франции и других стран

Реформы учредительного собрания в 1789-1791 гг. совершенно изменили общественный строй Франции. Дальнейшее развитие революции не прибавило ни одной новой черты к тому социальному устройству, которое было результатом отмены сословий, с их привилегиями и титулами, феодальных прав, с крепостничеством, и других проявлений неравенства перед законом. Совершенно неверно мнение некоторых историков, будто конвент ставил своей задачей установление какого-то иного общественного строя, нежели тот, который был создан в первые два года революции. Громадное большинство французов выигрывало от этой замены социальных привилегий гражданским равенством; недовольны были одни прежние привилегированные, значительная часть которых оставила Францию; остававшиеся на родине были достаточно запуганы, чтобы до поры до времени не напоминать о своем существовании. После падения привилегированных сословий буржуазия сделалась самым богатым, самым влиятельным общественным классом, и так как якобинский режим не желал с этим считаться, то буржуазия шла попеременно и за термидорианцами, низвергшими якобинскую диктатуру, и за роялистами, поднявшими голову после поражения крайних революционных партий, как пошла, наконец, и за счастливым полководцем, твердая власть которого оберегала новое социальное положение буржуазии и от возвращения "старого порядка", и от возрождения якобинства. Форма правления отступала при этом на задний план. Равным образом и крестьянская масса, освободившаяся от феодальных прав, от церковной десятины и от несправедливой раскладки государственных налогов, заботилась лишь об упрочении за собою этих благ революции, еще менее, нежели буржуазия, останавливаясь на вопросе о форме правления. Что касается до городского пролетариата, то эпоха его активной роли была весьма непродолжительна, да и собственные его интересы страдали от застоя дел, безработицы, дороговизны, вызывавшихся ненормальным состоянием общества. Политическая жизнь еще не выставила тогда программы социальных реформ, а время якобинской диктатуры, опиравшейся на низшие классы городского населения, ни в чем не изменило их положения; за падением якобинства и здесь весьма скоро наступило разочарование, так что республика, от которой ожидалось наступление лучших дней для народа, скоро утратила прежнее свое обаяние. В конце девяностых годов большинство французов, дороживших социальными приобретениями революции, было совершенно равнодушно к республике, как государственной форме. Вообще, в 1792 г. республика была основана во Франции при исключительных обстоятельствах, энергичным меньшинством, захватившим власть в свои руки, и нация подчинилась новой форме правления, как политической необходимости. В стране не было ни одного общественного класса, у которого был бы особый, и притом достаточно прочный, интерес дорожить этой формой. Наоборот, помимо вековой монархической традиции, вызывавшей повсеместное, частое и сильное пробуждение роялизма, были еще особые причины, делавшие республику ненавистной для одних, опасной для других, не особенно дорогой для третьих.

(Источник: http://pochemuha.ru/francuzskaya-revolyuciya-prichiny-francuzskoj-revolyucii Дата просмотра сайта – 22.05.2012 г.).

Духовные и дворяне стремились к возобновлению монархии, буржуазия не доверяла демократии после печального опыта с якобинством, а пролетариат утратил веру в магические свойства республиканского режима. Первая республика во Франции была республикой без республиканцев, и в этом заключалась коренная причина ее падения. В наказах 1789 г. нация высказывалась за монархию, с отнятием лишь у короля абсолютной власти; учредительное собрание также было настроено монархически. Республиканская тенденция обнаружилась только позднее, да и то лишь после целого ряда политических ошибок, сделанных королевской властью, и ввиду того, что с представлением о монархии соединялась боязнь возвращения к старому социальному строю. С другой стороны, республика не принесла с собой настоящей свободы; республиканская диктатура якобинцев во многих отношениях была лишь возобновлением деспотизма старой монархии, а то, что задумано было в духе свободы, на практике оказалось источником полнейшей внутренней дезорганизации, которую многие начали включать в счет грехов республики. Одним из наиболее важных фактов в истории 1789 г. является искренний порыв французов к свободе, ярко выразившийся в наказах. Учредительное собрание равным образом было одушевлено стремлением дать стране самую широкую свободу.

Однако, в разного рода заявлениях и мероприятиях того времени далеко не всегда обнаруживалось понимание, в чем должна заключаться настоящая свобода и каковы условия, необходимые для ее осуществления. Под давлением обстоятельств само учредительное собрание отказывалось во многих случаях от проведения принципа личной свободы, особенно когда возникло опасение, что ею станут пользоваться во вред новому порядку вещей или общественному спокойствию. Чем дальше развивалась революция, тем все более и более соображения подобного рода заставляли отодвигать на задний план требования свободы. Старые привычки нации, воспитанной веками абсолютной монархии и вдруг призванной к самому широкому самоуправлению, неверное отожествление свободы народа с властью народа, именем которого прикрывалась самая деспотическая диктатура, обстоятельства эпохи, делавшие необходимым, для спасения страны, сосредоточение и усиление власти, наконец, мало-помалу развившееся недоверие к свободе, после того как во имя ее совершено было столько насилия и злоупотреблений властью, - все это делало французов той эпохи более способными жить под режимом неограниченного правления, чем пользоваться благами свободы. Конституция 1791 г. была попыткой сочетания монархического начала с политической свободой, но в духе недоверия к королевской власти. Наоборот, конституция VIII года, передавшая власть Наполеону, была задумана в смысле сочетания республиканского принципа с сильной единоличной властью, при весьма решительном недоверии к свободе. Далее, ни конституция 1791 г., ни революционное правительство, ни директория не создали во Франции организации с задатками жизненности и прочности.

Старый государственный порядок, подавлявший общественные силы, грешил избытком правительственного действия. Учредительное собрание, желая дать простор именно этим силам, впало в противоположную крайность: оно до последней степени ограничило роль центральной исполнительной власти, передав органам местного самоуправления заведование многими такими делами, которые по существу своему должны были находиться в руках правительственных агентов. Этим новое правительство само себя обессилило, и в обществе, привыкшем ожидать на все указаний свыше, место законного правительства заступило на некоторое время, так сказать, правительство самозванное - якобинский клуб, со своими провинциальными отделениями. Конституция 1791 г. децентрализовала Францию до последней крайности; якобинский клуб, наоборот, давал ей централизацию, к которой привыкла и в которой нуждалась страна. Революционное правительство, вышедшее из этого клуба, не уничтожая в принципе системы, созданной учредительным собранием, на практике действовало именно в духе крайней централизации.

Кончился период якобинского террора - и снова, под режимом директории, начали возникать явления, бывшие результатом системы учредительного собрания. И до установления революционного правительства, и в эпоху директории выборные местные администрации нередко действовали совершенно независимо от видов, стремлений, прямых предписаний центрального правительства, у которого было одно только средство добиваться повиновения со стороны муниципальных и департаментских властей - искусственное устройство выборов, с полным нарушением их свободы. Самоуправление сводилось к тому, что разрозненное и запуганное большинство, нередко само устранявшееся от выборов, подчинялось воле сплоченного и смелого меньшинства, а это последнее, входя в состав отделений якобинского клуба, в сущности только исполняло приказания парижских революционных вождей. Чрезвычайные меры якобинского правительства, насильственный образ действий его комиссаров в департаментах, бесцеремонность местных приверженцев якобинства все-таки поддерживали единство в управлении страной: стоило только пасть терроризму, как снова все стало расползаться врозь, и внутренняя безурядица начала внушать большинству мысль, что далее жить таким образом невозможно. Под влиянием неудач, разочарований и опасений во Франции к последним годам XVIII в. сильно изменилось общественное настроение. Подъем духа, оптимизм и бодрость 1789 г. уступили место какой-то душевной подавленности, пессимизму и равнодушию. Идеальные стремления и принципы, их возбуждавшие, утратили свою силу над сердцами и умами; на первый план выдвинулись своекорыстные инстинкты и материальные интересы. Вместе с тем в обществе стала намечаться культурная реакция против общего духа философии XVIII в. Сделанное этой философией для общественного возрождения и переустройства, стало мало-помалу забываться; больше внимания начинали обращать на слабые стороны (действительные или мнимые) идейных построений XVIII в., приписывая им все ужасы и бедствия революции. Страшные испытания, пережитые обществом, и религиозные преследования, почти не прекращавшиеся за все время революции, оживили католические чувства нации.

Одни желали восстановления церкви в ее правах во имя удовлетворения своих религиозных потребностей; другие указывали на политическую необходимость религии, как наилучшей опоры общественного порядка. Рядом с той реакцией, которая вела свое начало из прежней консервативной оппозиции против замышлявшихся и предпринимавшихся реформ, возникла другая реакция, на этот раз среди тех классов общества, которые были инициаторами движения, шли одно время впереди, но стали относиться к нему с недоверием, когда революция перешла за известные границы. Остановить дальнейшее развитие движения, не дать повториться некоторым фактам недавнего прошлого, сохранить добытые результаты, хотя бы и с утратой свободы - все это сделалось программой буржуазии, которая, пережив якобинский режим, все-таки оставалась наиболее влиятельным классом в новом строе общества. Война, начавшаяся во имя освобождения народов от тирании, мало-помалу превратилась в простую завоевательную войну; уже в последние годы республики были позабыты и торжественное заявление учредительного собрания, в котором новая Франция отказывалась от завоевательной политики и от покушений на свободу других народов, и не менее торжественное обещание конституции 1793 г., провозглашавшей принцип невмешательства в чужие дела. Два факта заслуживают особого внимания в истории этих отношений: сочувствие, какое встречали Ф. революция и французское завоевание в известных слоях общества за границей Франции, и слабость противодействия, оказанного революции и завоевательной политике со стороны представителей европейского "старого порядка". Первый значительный успех ожидал французов в Савойе, где еще до вступления революционной армии (21 сентября 1792 г.) действовали местные и приезжие агитаторы. "Шествие моей армии, - писал военному министру генерал Монтескью, - ряд триумфов. Сельское и городское население бежит к нам навстречу". Комиссары конвента также доносили, что, "перешедши границу, они и не заметили, что вступили в чужой край". Вскоре после появления революционной армии в Савойе назначены были народные собрания во всех общинах страны (кроме тех, где держалась еще власть Сардинии) для выбора депутатов в национальное собрание (15 октября). Из 658 общин 583 высказались за присоединение к Франции, а 72 предоставили решение вопроса депутатам. "Национальное суверенное собрание аллоброгов" в Шамбери уничтожило в Савойе королевскую власть, феодальные права, церковное землевладение и т. д. - и вся эта революция была совершена менее чем в неделю. Затем сделана была попытка организовать Савойю в самостоятельную республику, но вскоре вожди движения обратились к конвенту с просьбой о присоединении к Франции. Одновременно с этим революционные идеи стали распространяться среди немцев на левом берегу Рейна; многие прямо стали приглашать французов совершить освобождение левого берега Рейна и советовали населению края оказать содействие Франции. Кюстин, с легкостью, которой сам удивлялся, в короткое время занял Шпейер, Вормс и Майнц. "Города, - писал один дипломат того времени, - сдаются без сопротивления, и декларация прав производит действие, подобное действию трубы Иисуса Навина" (настроение прирейнских немцев во время появления между ними французов увековечено Гёте в "Германе и Доротее"). В Майнце образовался кружок "друзей свободы и равенства"; в других городах тоже появились клубы. И здесь, как в Савойе, была сделана сначала попытка организоваться в самостоятельную республику, но в конце концов было решено (21 марта 1793 г.) присоединиться к Франции. Наконец, в том же году французы революционизировали и Бельгию. В ней еще раньше началось восстание (1787), вызванное консервативной оппозицией против реформ Иосифа II; скоро зародилось и другое движение - демократическое, в духе французских идей гражданского равенства и народного верховенства.

Во главе недовольных стали два адвоката, ван-дер-Ноот и Вонк, первый - как представитель старых традиций, второй - в качестве приверженца новых идей. В 1789 г. Бельгия готова была совершенно отложиться от Австрии; в январе 1790 г. собрался в Брюсселе конгресс "Соединенных Бельгийских Штатов". Если австрийскому правительству удалось сначала предотвратить такой исход бельгийской революции, то лишь вследствие разлада между клерикально-феодальной и демократической партиями. Опираясь на фанатизм народной массы, консерваторы одержали победу; Австрия, не встретив на этот раз большого сопротивления, восстановила в Бельгии прежний режим. Демократы бежали во Францию, чтобы возвратиться на родину с французскими войсками. Здесь они соединились с выходцами из Люттиха, принадлежавшего владетельному епископу, члену Германской империи. В этом духовном княжестве давно шли пререкания подданных со своим государем, тоже приведшие в 1789 г., под влиянием парижских событий, к маленькой революции. Епископ сначала согласился на требования подданных, но затем бежал; по его просьбе Австрия заняла Люттих (1791), а замешанные в восстании бежали в Париж. Когда начались революционные войны, победа Дюмурье при Жемаппе (близ Люттиха) открыла французам путь в Бельгию, где города один за другим стали переходить на сторону французов, видя в них своих избавителей. Голландия не менее Бельгии была подготовлена к революции. Старая вражда двух политических партий, действовавших в этой стране (см. Нидерланды), под влиянием новых идей и примера американской революции приняла характер борьбы между консервативно-олигархическими и демократическими стремлениями, и обе стороны в то же время недоверчиво относились к штатгальтерской власти. В середине восьмидесятых годов XVIII века отношения между враждебными политическими силами значительно обострились; в 1786 г. дело дошло до резкого столкновения между штатгальтером и "патриотами". После победы штатгальтера, поддержанного пруссаками, его противники бежали за границу и многие из них нашли приют во Франции. Едва французы в 1794 г. упрочили за собой Бельгию, как в Голландии снова началось движение патриотической партии, поставившей своей целью свержение Оранского владычества. Еще раньше во французском войске, действовавшем в Бельгии, был отдельный батавский отряд. В Париже образовался революционный комитет голландских патриотов, рассылавший по нидерландским городам и деревням агентов и брошюры; в стране стали возникать революционные клубы. Штатгальтерское правительство безуспешно старалось образовать отряды из волонтеров для защиты страны.

В конце 1794 г. революционная армия под начальством Пишегрю вступила в Голландию, что позволило возвратившимся на родину патриотам и местным демократическим клубам захватить власть и приступить к организации всей страны по образцу французской республики. Новая республика получила название Батавской (1795). Немного позднее то же случилось с аристократическими республиками Северной Италии - Венецией и Генуей. В землях, принадлежавших Венеции, еще раньше замечалось стремление к реформам и к изменению конституции в более демократическом духе; правительству удавалось подавлять народные волнения лишь при помощи военной силы. Во время войны с Австрией французы нашли в городах Венецианской области многочисленных союзников из местных жителей, которые, будучи недовольны олигархией столицы, стали основывать революционные клубы и с середины марта 1797 г. в одном городе за другим возбуждать народные восстания. За старый порядок заступались крестьяне, недовольные Ф. реквизициями; они начали было контрреволюцию, но это движение было подавлено французами с большой жестокостью. В самой Венеции появился демократический клуб, которому удалось добиться от правительства добровольного отречения и согласия на избрание всенародным голосованием временного правительства и городского совета. Новая демократическая республика, однако, не удержалась, так как ее владения были поделены между Австрией и Цизальпинской республикой. Одновременно в Генуе тоже образовался демократический клуб, в котором принимали участие не только местные жители, но и эмигранты из Пьемонта, Ломбардии, Рима и Неаполя. Когда генуэзское правительство арестовало нескольких демократов, остальные подняли восстание, провозгласили народное верховенство и гражданское равенство и завладели городом, возбудив против себя, однако, сельчан, видевших в инсургентах врагов религии и церкви. Французы оказали деятельную поддержку генуэзской революции, и дело кончилось (июнь 1797 г.) преобразованием Генуи в демократическую республику, под именем Лигурийской. Единоплеменность романской части Швейцарского союза с Францией особенно благоприятствовала распространению в нем новых политических и социальных идей. Между кантонами Швейцарии не было полного равенства; существовала даже положительная зависимость целых больших округов от правящих кантонов. Ваадтланд подчинялся Берну; долина Тичино находилась под властью кантона Ури. В больших городах управлял патрициат; остальное население было разделено старым корпоративным строем на отдельные группы, пользовавшиеся очень неравными правами. В населении Швейцарии еще до начала Ф. революции зародилось демократическое брожение, но правящие классы подавляли малейшие проявления недовольства существующим порядком вещей, всячески преследуя членов патриотического "гельветического союза". Особенно сильно было влияние французских идей в Женеве, где в XVIII в. происходила борьба между аристократией и демократией и откуда уходило во Францию немало побежденных демократов, игравших потом роль в событиях революции. Уже во время первого занятия революционными войсками Савойи, левого берега Рейна и Бельгии сделана была французами попытка поддержать женевских демократов, но она разбилась о сопротивление Берна, который помог правящей в Женеве олигархии удержать власть в своих руках. Не менее сильным было революционное настроение и в Ваадтланде, тяготившемся бернским управлением: здесь во главе движения стал известный Лагарп. В Лозанне и в других местах области образовались после начала Ф. революции клубы, поставившие своей задачей преобразовать на новых началах всю Швейцарию. Движение охватило, кроме того, Валлис, Фрейбург и Базель, где тоже была сильна идея превращения старого союза в "единую и нераздельную (по образцу Ф.) Гельветическую республику". В январе 1798 г. Ваадтланд превратился, под охраной Ф. войск, в республику Леманскую, после чего и в Берне образовалась партия, предлагавшая изменить конституцию кантона в смысле установления равноправности. В цюрихских владениях сельские общины с оружием в руках стали добиваться равноправности с горожанами; во Фрейбурге и Золотурне были произведены демократические преобразования. Вскоре за тем Ф. победы привели к установлению Гельветической республики, под управлением пяти директоров, в числе которых находился и Лагарп. Голландия, Венеция, Генуя и Швейцария уже раньше были республиками, но это были республики средневековые, с устранением от политических прав народной массы и с полным господством одних граждан над другими; две из этих республик были, вдобавок, федеративные.