XVIII. Маргоски или Маргоскина неделя 18 страница

«Столбы» — это в своем роде выставка любви. Обычай этот принадлежит, несомненно, к числу древнейших, так как, по своей ребяческой наивности и простоте, он ярко напоминает ту далекую эпоху, когда весь уклад деревенской жизни не выходил за пределы патриархальных отношений. Состоит этот обычай в том, что молодые, нарядившись в свои лучшие костюмы (обыкновенно в те самые, в которых венчались), встают рядами («столбами») по обеим сторонам деревенской улицы и всенародно показывают, как они любят друг друга.

— Порох на губах! — кричат им прохожие, требуя, чтобы молодые поцеловались.

Или:

— А нуте-ка, покажите, как вы любитесь?

Справедливость требует, однако, заметить, что праздничное настроение подвыпивших зрителей создает иногда для «новоженей» (и в особенности для молодой) чрезвычайно затруднительное положение: иной подкутивший гуляка отпустит столь полновесную шутку, что молодая зардеет, как маков цвет. Но неловкость положения быстро тонет в общем праздничном веселье, тем более, что и самые «столбы» продолжаются недолго: час, другой постоят и едут кататься или делать визиты, которые точно так же входят в число ритуальных обязанностей молодых. В некоторых местностях (например, в Вологодской губернии) визиты начинаются еще в мясное (последнее перед Масленицей) воскресенье. В этот день тесть едет звать зятя «доедать барана». Но чаще первый визит делают молодые. Обыкновенно в среду, на Масленой, молодой с женой едет в деревню к тестю «с позывом» на праздник и, после обычных угощений, возвращается уже вместе с тестем и тещей.

Случается и так, что Масленичные визиты молодых носят общесемейный характер: молодые с родителями жениха отправляются в дом родителей невесты и начинается угощение сватов. Молодые при этом играют роль почетных гостей: их первых сажают за стол и с них начинают обносить яствами. Пиршество обыкновенно длится чрезвычайно долго, так как Масленица — праздник еды по преимуществу, и обилие блюд считается лучшим доказательством гостеприимства. После бесконечного обеда, молодые обыкновенно катаются на санях вместе с бывшими подругами невесты, а сваты в это время начинают уже свою попойку, которая заканчивается только к ночи с тем, чтобы на другой день начаться снова уже в доме родителей жениха.

Не везде, однако, Масленичные визиты молодых проходят так мирно и гладко. В некоторых местах, например, в Хвалынском уезде (Саратовская губерния) визит молодых к теще и поведение при этом зятя принимает иногда характер резко выраженной вражды. Это бывает в тех случаях, когда молодой считает себя обманутым. Тут уж, как ни старается теща «разлепешиться в лепешку» перед молодым, но он остается непреклонным. На все угощения отвечает грубо: «Не хочу, от прежних угощений тошнит... сыт, наелся», а то и просто нанесет теще какое-нибудь символическое оскорбление: накрошит блин в чашке с кислым молоком, выльет туда же стакан браги и вина и, подавая жене, скажет: «На-ко, невинная женушка, покушай и моего угощенья с матушкой: как тебе покажется мое угощенье, так мне показалось ваше».

Иногда раскуражившийся зять не ограничивается символами и при теще начинает, по выражению крестьян, «отбивать характер» молодой жене. А случается, что и теща получит один-другой подзатыльник. Достойно примечания, что ни молодая, ни теща почти никогда в таких случаях не протестуют, так как сознают свою вину. Удивительно также, что тесть не только не останавливает зятя, но, по уходе молодых, считает своим долгом поучить старуху, чтобы лучше смотрела за девками ¹⁴.

Кроме молодых, Масленичные визиты считаются обязательными и для кумовьев. Родители новорожденных детей ходят к кумовьям «с отвязьем», т. е. приносят им пшеничный хлеб-«прощенник» (этот хлеб приготовляется специально для Масленицы, он печется с изюмом и украшается вензелями). В свою очередь, кум и кума отдают визит крестнику, причем оделяют его подарками: кроме «прощенника», кум приносит чашку с ложкой, а кума ситцу на рубашку, более же богатые кумовья дарят свинью, овцу, жеребенка.

Кроме «столбов» и обязательных визитов, в некоторых отдаленных углах северных губерний уцелели еще остатки весьма своеобразного Масленичного обычая, в котором также фигурируют молодые и происхождение которого восходит ко временам очень отдаленной старины. Так, в Вологодской губернии крестьяне собирают с молодых дань «на меч», т. е., попросту говоря, требуют выкуп за жену, взятую из другой деревни. Уже самое название этого выкупа — «на меч» — показывает, что обычай возник еще в ту эпоху, когда и мирный земледелец нуждался в оружии, чтобы защищать свой очаг и свое достояние, т. е. приблизительно в эпоху удельных князей (а может быть и ранее, потому что сам факт уплаты выкупа и притом не родителям невесты, а ее односельчанам, позволяет заключить, что возникновение обычая относится к родовому периоду).

В нынешнее время, когда в оружии уже нет надобности, деньги, полученные с молодого, идут, конечно, не «на меч», а на водку (которая распивается всем миром) и на чай-сахар для баб.

По свидетельству нашего корреспондента, эта своеобразная подать взыскивается или в день свадьбы, или в мясное (последнее перед Масленицей) воскресение и притом взыскивается по всей строгости обычаев: ни просьбами, ни хитростью молодому от выкупа не отвертеться.

Не менее оригинальный обычай сохранился и в Вятской губернии. Известен он под именем «целовника» и состоит в том, что в субботу, на Масленице, подгулявшая деревенская молодежь ездит целовать молодушек, которые живут замужем первую Масленицу. По установившемуся ритуалу, молодая подносит каждому из гостей ковш пива, а тот, выпив, трижды целуется с ней.

В старину одним из наиболее популярных Масленичных развлечений были кулачные бои: крестьяне и горожане одинаково любили поразмять косточки в драке, и побоища сплошь и рядом принимали грандиозный характер, заканчиваясь иногда более или менее тяжелыми увечьями. Но в наше время забава эта взята под опеку полиции и заметно выводится из употребления. Однако и теперь во Владимирской губернии и в медвежьих углах далекого севера, а также кое-где в Сибири уцелели любители кулачных развлечений. Так, например, наш вытегорский корреспондент (Олонецкая губерния) сообщает, что в некоторых волостях у них и поныне устраиваются настоящие сражения, известные под невинным названием «игры в мяч».

Состоит эта игра в следующем: в последний день Масленицы парни и семейные мужики из нескольких окольных деревень сходятся куда-нибудь на ровное место (чаще всего на реку), разделяются на две толпы, человек в тридцать каждая, и назначают места, до которых следует гнать мяч (обыкновенно сражающиеся становятся против средины деревни, причем одна партия должна гнать мяч вниз по реке, другая вверх). Когда мяч брошен, все кидаются к нему и начинают пинать ногами, стараясь загнать в свою сторону. Но пока страсти не разгорелись, игра идет довольно спокойно: тяжелый кожаный мяч, величиною с добрый арбуз, летает взад-вперед по реке, и играющие не идут дальше легких подзатыльников и толчков. Но вот мяч неожиданно выскочил в сторону. Его подхватывает какой-нибудь удалец и, что есть духу, летит к намеченной цели: еще 20—30 саженей и ловкий парень будет победителем; его будут прославлять все окольные деревни, им будут гордиться все девушки родного села!..

Но не тут-то было. Противная партия отлично видит опасность положения: с ревом и криком она прорывается сквозь партию врагов и со всех ног кидается за дерзким смельчаком. Через минуту удалец лежит на снегу, а мяч снова прыгает по льду под тяжелыми ударами крестьянского сапога. Случается, однако, и так, что счастливец, подхвативший мяч, отличается особенной быстротой ног и успеет перебросить мяч на свою половину. Тогда противная партия делает отчаянные усилия, чтобы вырвать мяч, и пускает в ход кулаки. Начинается настоящее побоище. Около мяча образуется густая толпа из человеческих тел, слышатся глухие удары ног, раздаются звонкие оплеухи, вырывается сдавленный крик, и на снегу то там, то здесь алеют пятна брызнувшей крови.

Но осатаневшие бойцы уже ничего не видят и не слышат: они все поглощены мыслью о мяче и сыплют удары и направо, и налево. Постепенно над местом побоища подымается густой столб пара, а по разбитым лицам струится пот, смешиваясь с кровью... Такой необыкновенный азарт этого русского «лаун-тенниса» объясняется тем, что проиграть партию в мяч считается большим унижением: побежденных целый год высмеивают и дразнят, называя их «киловниками» (очень обидная и унизительная кличка, обозначающая верх презрения). Наоборот, победители пользуются общим почетом, а парень, унесший мяч, положительно становится героем дня, с которым всякая девушка считает за честь посидеть на вечорках. Некоторым объяснением азарта служит и водка, которую на пари выставляют местные богачи, угощая потом победителей.

В других губерниях хотя и не знают игры в мяч, но кулачные бои все-таки устраивают и дерутся с неменьшим азартом. Вот что сообщает на этот счет наш корреспондент из Краснослободского уезда (Пензенской губернии). «В последний день Масленицы происходит ужасный бой. На базарную площадь еще с утра собираются все крестьяне, от мала до велика. Сначала дерутся ребятишки (не моложе десяти лет), потом женихи и, наконец, мужики. Дерутся, большею частью, стеной и «по мордам», как выражаются крестьяне, причем после часового, упорного боя, бывает передышка». Но к вечеру драка, невзирая ни на какую погоду, разгорается с новой силой и азарт бойцов достигает наи высшего предела. Тут уже стена не наблюдается — все дерутся столпившись в одну кучу, не разбирая ни родных, ни друзей, ни знакомых. Издали эта куча барахтающихся людей очень походит на опьяненное чудовище, которое колышется, ревет, кричит и стонет от охватившей его страсти разрушения. До какой степени жарки бывают эти схватки, можно судить по тому, что многие бойцы уходят с поля битвы почти нагишом: и сорочки, и порты на них разодраны в клочья.

Сообщения наших корреспондентов о кулачных боях очень немногочисленны и носят, так сказать, характер исключений. Это, разумеется, дает полное основание предположить, что и в крестьянском быту средневековые нравы постепенно отходят в область преданий и что успехи грамотности отражаются на характере народных развлечений самым благоприятным образом.

Но если кулачные бои, как обломок темной эпохи Средневековья, мало-помалу исчезают с лица русской земли, то зато в полной силе сохранился другой старинный обычай, не имеющий, впрочем, ничего общего с грубой и дикой дракой — это русский карнавал. Мы употребляем это слово, конечно, не в том смысле, какой придается ему в Италии или во Франции, хотя западноевропейский карнавал, с его заразительным, ликующим весельем, с его разряженной смеющейся толпой, оживленно парадирующей в уличных процессиях, имеется и у нас,— только, разумеется, условия нашего климата и особенности деревенского быта не позволяют этому празднику принять характер того пышного торжества, какое мы наблюдаем у народов Запада.

Наш деревенский карнавал гораздо проще, беднее и первобытнее. Начинается он обыкновенно в четверг на Масленой неделе. Парни и девушки делают из соломы чучело, одевают его в женский наряд, купленный в складчину, и затем в одну руку вкладывают бутылку с водкой, а в другую блин. Это и есть «сударыня-масленица», героиня русского карнавала. Чучелу становят в сани, а около прикрепляют сосновую или еловую ветку, разукрашенную разноцветными лентами и платками. До пятницы «сударыня-масленица» хранится где-нибудь в сарае, а в пятницу, после завтрака, парни и девушки веселой гурьбой вывозят ее на улицу и начинают шествие. Во главе процессии следует, разумеется, «масленица», рядом с которой стоит самая красивая и нарядная девушка. Сани с «масленицей» влекут три парня. За этими санями тянется длинная вереница запряженных парнями же салазок, переполненных нарядными девушками.

Процессия открывается песней, которую затягивает первая красавица с передних саней; песню дружным хором подхватывают остальные девушки и парни, и весь масленичный поезд весело и шумно движется по деревенской улице. Заслышав пение, народ толпой высыпает на улицу: ребятишки, взрослые и даже пожилые крестьяне и крестьянки спешат присоединиться к шествию и сопровождают «масленицу» до самой катальной горы, где «сударыня-масленица» и открывает катание. Те самые парни, которые привезли ее на гору, садятся в сани, а прочие прикрепляют к саням салазки и целым поездом с хохотом, визгом и криком несутся по обледенелой горе вниз. Катание обыкновенно продолжается до самого вечера, после чего «сударыня-масленица» снова водворяется в сарай.

На следующий день, в субботу, «масленица» снова появляется на улице, но теперь уже в сани, вместо парней, впрягают лошадь, увешанную бубенцами, колокольчиками и украшенную разноцветными лентами. Вместе с «сударыней» опять садится девушка, но уже не одна, а с парнем, причем у парня в руках четверть водки и закуска (и то и другое покупают в складчину). За сани же, как и прежде, привязывают салазки, на которых попарно сидят девушки и «игровые» парни. Эта процессия с пением ездит по селу, причем парни пользуются всякой остановкой, чтобы выпить и закусить. Веселье продолжается до вечера, причем в катании принимают участие не только девушки, но и женщины. Последние, по сообщению нашего орловского корреспондента, катаются вместе с «сударыней-масленицей» не столько ради удовольствия, сколько для того, чтобы «зародился длинный лен».

В воскресенье вечером «масленица» сжигается. Этот обряд обставляется со всей доступной для деревенской молодежи торжественностью. Еще загодя, ребятишки, девушки и парни несут за околицу старые плетни, испорченные бочки, ненужные дровни и пр. и складывают из этих горючих материалов огромный костер. А часов в 8–9 к этому костру направляется печальная процессия, причем девушки жалобными голосами поют: «Сударыня-масленица, потянися». У костра «масленицу» ссаживают с саней и становят на снег, потом снимают с елки ленты и платки и делят их между девушками и поют масленичные песни.

Когда же раздадутся слова песни: «Шли, прошли солдатушки из-за Дона, несли ружья заряжены, пускали пожар по дубраве, все елки, сосенки погорели, и сама масленица опалилась», парни зажигают «сударыню-масленицу». Сожжение «масленицы» оставляет, так сказать, заключительный аккорд деревенского веселья, за которым следует уже пост, поэтому присутствующие при сожжении обыкновенно швыряют в костер все остатки Масленичного обжорства, как-то: блины, яйца, лепешки и пр., и даже зарывают в снег самый пепел «масленицы», чтобы от нее и следов не осталось.

Этот последний день Масленицы называется «прощеным», и крестьяне посвящают его заговенью. Часа в 4 пополудни на сельской колокольне раздается печальный, великопостный благовест к вечерне, и, заслышав его, подгулявшие мужички истово крестятся и стараются стряхнуть с себя веселое Масленичное настроение: пустеют мало-помалу людные улицы, стихает праздничный говор и шум, прекращаются драки, игры, катанье. Словом, широкая, пьяная Масленица круто останавливается, и на смену ей приходит Великий пост. Приближение поста отражается и на душевном настроении крестьян, пробуждая у них мысль о покаянии и полном примирении с ближними. Едва смолкнет церковный звон и отойдет вечерня, как по избам начинают ходить родственники и соседи, прося друг у друга прощения. Низко, до самой земли кланяются крестьяне друг другу и говорят: «Прости, Христа ради, в чем я пред тобой согрешил».— «Прости и ты меня»,— слышится в ответ та же просьба.

Впрочем, этот прекрасный, полный христианского смирения обычай стал понемногу вымирать. По свидетельству наших корреспондентов, в некоторых центральных губерниях он уже почти не существует, но зато в лесных губерниях севера, где обычаи вообще устойчивы и крепки, «прощание» соблюдается весьма строго и существует даже особый ритуал его. Пришедший просит прощения, становится около дверей на колени и, обращаясь к хозяевам, говорит: «Простите меня со всем вашим семейством, в чем я нагрубил вам за этот год». Хозяева же и все, находящиеся в хате, отвечают: «Бог вас простит и мы тут же». После этого пришедшие прощаться встают и хозяева, облобызавшись с ними, предлагают им угощение. А через какой-нибудь час прощаться идут уже сами хозяева, причем весь обряд, с угощением включительно, проделывается сначала ¹⁵.

Так, перекочевывая из избы в избу, ходят до света, причем проходя по улице и мужчины, и женщины считают долгом что есть мочи кричать: «Сударыня-Масленица, потянися!» или: «Мокрогубая Масленица, потянися!»

Что касается деревенской молодежи, то она или совсем не придерживается обычая прощаться, или же прощанье ее принимает шутливый характер. Вот что на этот счет сообщает наш орловский корреспондент: парни и девушки становятся в ряд и один из парней подходит к крайнему с правой стороны и говорит ему: «Прости меня, милый Иван (или милая Дарья), в чем я перед тобой согрешил». Тот (или та) отвечают: «Бог тебя простит и я тут же». После этого три раза целуют друг друга. Так проходит прощающийся весь ряд и становится к стороне, за первым идет прощаться второй и т. д. При прощании, конечно, не обходится без шуток.

Некоторую особенность представляет прощанье в семейном кругу. Вот как это происходит в Саратовской губернии. Вся семья садится за ужин (причем последним блюдом обязательно подается яичница), а после ужина все усердно молятся и затем самый младший начинает кланяться всем по очереди и, получив прощенье, отходит к стороне. За ним, в порядке старшинства, начинает кланяться следующий по возрасту член семьи (но младшему не кланяется и прощенья у него не просит) и т. д. Последнею кланяется хозяйка, причем просит прощения только у мужа, глава же семьи никому не кланяется.

Хотя обычай просить прощения у родных и соседей, как только что было сказано, заметно выходит из употребления, но зато чрезвычайно твердо держится обычай прощаться с покойниками. По крайней мере, наши корреспонденты единодушно свидетельствуют, что такого рода прощанья сохранились повсюду. Обычай ходить на кладбище в последний день Масленицы поддерживается, главным образом, бабами. В четвертом часу пополудни они кучками, в десять-двенадцать человек, идут с блинами к покойникам и стараются ничего не говорить по дороге. На кладбище каждая отыскивает родную могилку, становится на колени и бьет по три поклона, причем со слезами на глазах, шепчет: «Прости меня (имярек), забудь все, что я тебе нагрубила и навредила». Помолившись, бабы кладут на могилку блины (а иногда ставят и водку) и отправляются домой так же молча, как и пришли. При этом считается хорошим признаком, если на третий день на могиле не остается ни блинов, ни водки: это значит, что покойнику живется на том свете недурно и что он не помнит зла и не сердится на принесшего угощение.

 

XI. Великий пост

Наш народ не только соблюдает посты во всей строгости церковного устава, но идет в этом отношении значительно далее, устанавливая, сплошь и рядом, свои постные дни, неизвестные церкви. Так, почти в каждом селе, в каждой деревне можно встретить благочестивых старух и стариков, которые «понедельничают», т. е. кроме среды и пятницы, постятся и по понедельникам. Некоторые же в своей душеспасительной ревности доходят до того, что за несколько лет до смерти или перестают совсем есть скоромное, или налагают на себя пост в частности: никогда, например, не едят мяса, молока, яиц, рыбы; не едят ничего с маслом, будь то скоромное или постное; безусловно воздерживаются от вина, от курения; дают обет никогда не есть яблок, картофеля, не пить квасу и пр. Наряду со стариками, добавочные посты налагают на себя и девушки, которые «выпащивают» женихов.

До какой степени педантично крестьяне соблюдают свои обеты, можно судить по следующему, очень характерному случаю, рассказанному одним священником Вологодской губернии. Какая-то деревенская старушка признавалась этому священнику на духу, что окаянный смутил ее и заставил в пост есть «скором». На вопрос же священника, что именно она ела,— старушка поведала, что ела редьку, семена которой, перед садкой, были рощены в молоке. На том же основании крестьяне считают непростительным грехом пить постом чай с сахаром: чай и сам по себе напиток полугреховный, а с сахаром он считается безусловно скоромным, так как сахар, по понятиям крестьян, приготовляется из костей животных.

При таком аскетически-строгом отношении к постам, неудивительно, что и молоко матери считается для грудных ребят тоже греховной «скоромью», и еще не далеко ушло то время, когда в крестьянских избах стон стоял от ребячьего крика, так как во время строгих постов грудных детей кормили постной пищей, приказывая матерям не давать им груди.

Теперь, к счастью, это обыкновение повсеместно вывелось, и хотя молоко матери по-прежнему признается греховной «скоромью», но грех этот считается небольшим и падает он не на младенца, а на мать. Зато и теперь дети, уже отлученные от груди, обязательно должны соблюдать посты наряду с взрослыми. «Соблюдение постов,— пишет нам саратовский корреспондент из Хвалынского уезда,— не только влияет на здоровье, но и отражается на жизни детей. В большинстве случаев отнятие от груди ребенка совпадает с летним жарким временем: отнимают, по крестьянскому выражению, «на ягоды», т. е. в конце июня, в июле и августе и, таким образом, осложняют расстройство пищеварения ягодами, огурцами, яблоками, арбузами и пр., вследствие чего нередко появляется кровавый понос, а затем наступает и смерть.

Но тем не менее, «оскоромить младенческую душеньку» мать ни за что не решится, и если ребенок умрет, то стало быть, это Божья власть, и значит, ребенок угоден Богу». Такая же строгость в соблюдении постов предписывается и тяжко больным. Один фельдшер из Тотемского уезда (Вологодская губерния) рассказывал нашему корреспонденту, что никак не мог убедить крестьян, больных кровавым поносом, пить молоко и есть яйца, так как в то время был пост. На все увещания больные отвечали ему: «Святые, вон, еще чаще постились, да дольше нас, грешных, жили, а Иисус Христос сорок суток подряд ничего не ел». Вообще, крестьяне и крестьянки, особенно из числа пожилых, радеющих о спасении души, скорее решатся умереть, чем «опоганить душу» скоромной пищей, и только молодые, в редких случаях, уступают настояниям врачей и фельдшеров, да и то не иначе как с разрешения духовного отца, который тщательно взвешивает, насколько болезнь серьезна и насколько постная пища может быть опасна для здоровья больного.

При этом не лишне будет заметить, что если разрешение дается легко, то крестьяне теряют уважение к такому священнику, как стоящему не на высоте церковных требований и способствующему своими поблажками тому «легкому» отношению к постам, какое свойственно только избалованным господам. «Нынче,— говорят они,— только нам, мужикам, и попоститься-то, а ученые да благородные постов соблюдать не будут — им без чаю да без говядины и дня не прожить».

Применительно к такому взгляду на посты, каждая деревенская хозяйка считает своим долгом иметь «постную» посуду, т. е. особые горшки, миски и даже ложки, предназначенные исключительно для постных дней. Правило это соблюдается настолько строго, что богобоязненная баба ни за что и ни под каким видом не даст в своем доме поесть скоромного «даже проезжему». «Мне страшно, как увижу, что в пост едят скором» — скажет она в свое оправдание. Исключение делают разве для «нехристей» — цыган, татар, немцев, да, пожалуй, для господ — но и в таком случае посуда, из которой ели скоромное «нехристи», долгое время считается как бы оскверненной, и хозяйки не велят домочадцам есть из нее, «пока татарин не выдохнется».

Кроме воздержания в пище, крестьяне считают необходимой принадлежностью поста и половое воздержание: считается большим грехом плотское сожительство с женой в постное время, и виновные в таком проступке не только подвергаются строгому внушению со стороны священника, но выносят немало насмешек и от своих односельчан, так как бабы до тонкости разбираются в таких вещах и по дню рождения младенца прекрасно высчитывают, соблюдали ли супруги «закон» в посты. Особенно зорко следят бабы, чтобы «закон» соблюдался деревенским причтом: считается несмываемым срамом для всей деревни, если в беззаконии будет изобличен пономарь, дьячок, дьякон, а особенно священник.

У Глеба Успенского приводится случай, когда мужики чуть ли не всем «обчеством» потребовали объяснения у батюшки, которого бабы изобличили в нарушении правил Великого поста. «Что же это ты, батя? — укоризненно покачивая головой, спрашивали мужики,— все-то ты говоришь нам «абье, абье», а у самого-то у тебя выходит одно «бабье».

Следя строго за собой, взрослое население неослабно следит и за деревенской молодежью, наблюдая, чтобы в посты отнюдь не было «жировни», чтобы парни и девушки не затевали игрищ и ни под каким видом не смели петь мирских песен, не говоря уже о плясовых и хороводных. Вместо этих песен, молодежи предоставляется петь так называемые «стихи», по характеру своему близко подходящие к старообрядческим «псалмам». Все эти стихи отличаются своим грустным, монотонным напевом, близко подходящим к речитативу,— по содержанию же большая часть стихов носит характер религиозный или нравоучительный. Для образца приводим один из таких стихов.

— Мати-Мария,

Где ты спала, ночевала?

— В Божьей церкви, во соборе

У Христа-Бога на престоле.

Мне приснился сон страшный,

Будто я Христа-Бога породила,

В пелену его пеленала,

В шелковый пояс обвивала...

Тут пришли жиды, нехристиане,

Взяли нашего Бога распинали,

В ручки-ножки гвоздей натыкали.

Стала Мати-Мария плакать и рыдать,

Стали ангелы ее утешать:

Ты не плачь, не плачь, Мати-Мария,

Твой сын воскреснет из гроба.

Затрубите вы в трубу золотую,

Встаньте вы, живые и мертвые!

Праведным душам — Царствие Небесное,

А грешным душам — ад кромешный:

Им в огне будет гореть — не сгореть,

Им в смоле кипеть — не скипеть.

Если столь строгое воздержание от всего греховного и соблазнительного соблюдается, в большей или меньшей степени, во все посты, то легко представить себе, насколько педантично постятся крестьяне в Великий пост, подготовляя себя к говению и к достойной встрече величайшего из христианских праздников — Св. Пасхи. Во время говения многие старики и старухи едят один раз в день и притом отнюдь не вареную пищу, а всухомятку: хлеб или сухари с водою. Наиболее же благочестивые стараются, по возможности, ничего не есть всю Страстную неделю, разрешая себе только воду.

Для детей в благочестивых семьях «дневное голодание» обязательно только в Страстную пятницу, так как народ верит, что полное воздержание в этот день от пищи дает постнику прощение от всех грехов, совершенных после последней исповеди. Правда, дети лишь с большим трудом выдерживают столь строгий пост и нередко, по забывчивости, свойственной ребяческому возрасту, хватаются за корки, но таких «бесстыдников» матери останавливают обычной угрозой: «А вот, поп тебе как отрежет ухо, да как отхлещет тебя кобыльей ногой,— так будешь знать!»

Говеют крестьяне обыкновенно раз в год, Великим постом, и в преклонном возрасте несут эту христианскую обязанность с поразительной аккуратностью: некоторые старухи говеют даже два, три и четыре раза. Но зато молодые крестьяне, по отзывам некоторых приходских священников, иногда позволяют себе манкировать говеньем, не бывая на исповеди по нескольку лет кряду. Правда, сами же священники прибавляют при этом, что такие безбожники составляют редкое единичное явление, так как крестьяне верят, что человек, не бывший семь лет у исповеди и не причащавшийся Св. Тайн, уже составляет добычу дьявола, который может распорядиться таким человеком по своему усмотрению.

Всего охотнее крестьяне говеют на первой, четвертой и Страстной неделе. В это время говеющие стараются как можно меньше говорить, чтобы не проронить пустого слова; по вечерам, если есть в семье грамотный, читается какая-нибудь божественная книга, и все слушают или молятся.

Все церковные службы говеющие посещают добросовестно и аккуратно, а перед исповедью кланяются друг другу в ноги, прося простить Христа ради согрешения. Обычай не позволяет только, чтобы старшие кланялись в ноги младшим. Поэтому «большак», идя на исповедь, ограничивается лишь тем, что скажет домочадцам: «Простите, коли зря сделал», и слегка поклонится.

Каждый взрослый говельщик, подходя исповедываться, кладет в стоящее возле священника блюдо мелкую монету, а в некоторых приходах заведено, сверх того, класть, вместе с монетой, и свечу, которая точно так же поступает в доход священника. После исповеди, прослушав «правило», говеющий кладет еще одну монету, уже на блюдо возле псаломщика, и, после разрешительной молитвы, все расходятся по домам, поздравляя друг друга «с очищением совести» ¹⁶.

К принятию Св. Тайн готовятся как к празднику: каждый старается приодеться, по возможности, лучше, а некоторые женщины из самых богатых деревенских жительниц (не крестьянки) считают даже за грех являться к причастию не в новом наряде. Девушки же, по народному обычаю, должны приступать к таинству с расплетенной косой: волосы при этом либо распускаются по плечам, либо завязываются в пучок, но в косу ни в каком случае не заплетаются.

После причастия считается великим грехом плевать, смеяться, ругаться, сердиться и ссориться, так как этим можно отогнать от себя святого ангела, который бывает при человеке после принятия Св. Тайн. Считается также грехом класть земные поклоны, так как, при неосторожном движении, человека (а в особенности беременную женщину) может стошнить, и тогда рвоту придется собирать в чистую тряпочку и жечь в печи, чтобы предохранить Св. Дары от невольного осквернения. За все эти грехи, как и вообще за неблагоговейное отношение к причастию, Господь иногда жестоко наказывает нечестивых, а иногда вразумляет их.