Душевная просветленность и радостный прилив чувств 3 страница

Он пригласил Цзя Юйцуня сесть рядом, заказал вина и закусок, и они принялись рассказывать друг другу о том, что пришлось пережить за время разлуки.

— Нет ли у вас каких-нибудь новостей из столицы? — спросил Цзя Юйцунь.

— Пожалуй, нет, — отвечал Лэн Цзысин, — если не считать весьма странный случай, который произошел в семье вашего уважаемого родственника.

— Моего родственника? — улыбнулся Цзя Юйцунь. — Но у меня в столице нет родственников.

— Зато есть однофамильцы. А однофамильцы все принадлежат к одному роду! Разве не так?

— Какой же род вы имеете в виду?

— Род Цзя из дворца Жунго, — ответил Лэн Цзысин. — Уж не считаете ли вы для себя зазорным иметь такую родню?

— Ах, вот вы о ком! — вскричал Цзя Юйцунь. — В таком случае род наш весьма многочислен. Отпрыски рода Цзя появились еще при Цзя Фу, во времена Восточной Хань[28], и расселились по всем провинциям. Как же теперь установить, кто кому и каким родственником приходится? Ведь род Жунго и в самом деле принадлежит к той же ветви, что и наш. Но он так возвысился, что нам даже неудобно напоминать об этом родстве. Мы постоянно чувствуем отчуждение.

— Зря вы так говорите, почтенный учитель! — вздохнул Лэн Цзысин. — Род Жунго, как и род Нинго, постепенно оскудевает.

— Почему же оскудевают? — удивился Цзя Юйцунь. — Ведь еще недавно они были многочисленны и сильны!

— История эта, право же, длинная, — отвечал Лэн Цзысин.

— В прошлом году, — продолжал Цзя Юйцунь, — по пути к историческим памятникам эпохи Шести династий[29]я проезжал через Цзиньлин и побывал в Шитоучэне, где расположены эти дворцы. Они стоят рядом и занимают чуть ли не половину улицы: дворец Нинго — восточную сторону, дворец Жунго — западную. У главных ворот действительно было безлюдно. Но за каменной оградой по-прежнему высились парадные залы, роскошные гостиные, палаты и башни, а в саду все так же пышно зеленели деревья, громоздились искусственные горки. Ничто не напоминало о разорении и упадке.

— Удивляюсь, как это вы, опытный чиновник, ничего не заметили! — воскликнул с усмешкой Лэн Цзысин. — Еще древние говорили: «Сороконожка и мертвая стоит на ногах». Прежней роскоши в этих дворцах уже нет, но обитатели их живут не так, как простые чиновники. Людей у них прибавляется, дел невпроворот, господа и слуги по-прежнему в почете, а хозяйство в запустении, расточительство достигло предела, экономить никто не желает. Слава пока не померкла, но в кармане давно уже пусто. Но и это бы еще ладно! Гораздо страшнее, что потомки в этой семье от поколения к поколению становятся все хуже и хуже — вырождаются!

— Неужели в этих высокопоставленных семьях пренебрегают воспитанием детей? — усомнился Цзя Юйцунь. — Не знаю, как остальные ветви рода Цзя, но семьи Нинго и Жунго, казалось мне, в этом смысле всегда служили примером. Как же могло такое случиться?

— Но именно об этих двух семьях и идет речь, — вздохнул Лэн Цзысин. — Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун[30]и Жунго-гун — единоутробные братья. Нинго-гун, старший, имел двух сыновей. После его смерти должность перешла по наследству к старшему — Цзя Дайхуа, а у того тоже было двое сыновей. Старший, Цзя Фу, умер не то восьми, не то десяти лет. Поэтому титул и должность отца унаследовал младший, Цзя Цзин. Так вот, этот Цзя Цзин стал почитателем даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытается найти эликсир бессмертия, и ничто больше его не интересует в мире. Счастье еще, что в бытность его молодым у него родился сын — Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым владела единственная мечта — стать бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомство с даосами и все время проводит с ними за пределами города. У Цзя Чжэня тоже есть сын — Цзя Жун, в нынешнем году ему минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин делами не интересуется, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг — на уме у него одни развлечения. Он перевернул вверх дном весь дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь и случилась странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дайшаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Шихоу. Она родила ему двух сыновей, старшего — Цзя Шэ и младшего — Цзя Чжэна. Цзя Дайшаня давно нет в живых, и жена его вдовствует. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ, человек весьма заурядный, к тому же равнодушный к хозяйственным делам. Лишь один из сыновей Цзя Дайшаня — Цзя Чжэн — с детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и отец, не чаявший в нем души, мечтал, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Перед смертью Цзя Дайшань написал прошение императору, и государь, всегда милостиво относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а младшего немедленно представить ему. Так Цзя Чжэн получил должность лана[31]. Его жена — урожденная Ван — родила ему сына Цзя Чжу, который четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился. У него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив и до двадцати лет. Спустя некоторое время госпожа Ван родила дочь, — ребенок появился на свет в первый день Нового года, весьма примечательно. А еще лет через десять у нее родился сын. И представьте, появился на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов. Ну, скажите, разве это не удивительно?

— Просто непостижимо, — улыбнулся Цзя Юйцунь. — У этого мальчика, я полагаю, необыкновенная судьба.

— Так все говорят, — отвечал Лэн Цзысин, — и потому бабушка холит его и лелеет. Когда мальчику исполнился год, господин Цзя Чжэн решил узнать, каковы наклонности у ребенка, и разложил перед ним множество всяких предметов. Против ожиданий мальчик схватил белила, румяна, шпильки и кольца и принялся ими играть. Господин Чжэн был разочарован: значит, сын будет увлекаться вином и женщинами. С тех пор отец его невзлюбил. Только бабушка без ума от внука. Сейчас мальчику десять лет, он избалован, однако умен и развит не по годам — едва ли найдется один такой на сотню его сверстников. И рассуждения у него необычные. «Женщины, — говорит он, — созданы из воды, мужчины — из грязи. При виде женщин я испытываю блаженство и радость, а при виде мужчин — тошноту, такое они распространяют зловоние». Право, забавно! Наверняка вырастет отчаянным повесой!

— Вряд ли, — возразил Цзя Юйцунь, и лицо его приняло суровое выражение. — Жаль, что вы не знаете историю появления на свет этого мальчика! Видимо, господин Цзя Чжэн в одном из своих прежних воплощений был незаслуженно причислен к распутникам. Но понять это может лишь тот, кто прочел много книг и не щадил сил своих, стремясь постичь сущность вещей, познать истину и смысл жизни.

Цзя Юйцунь говорил так серьезно, что Лэн Цзысин весь обратился в слух и попросил разъяснить ему сказанное.

— Рожденные Небом и Землей люди, — начал Цзя Юйцунь, — мало чем отличаются друг от друга, за исключением, разумеется, тех, кто прославился великой гуманностью или страшными злодеяниями. Люди гуманные рождаются по воле доброй судьбы, чтобы установить в мире порядок. Злодеи — по велению рока, чтобы принести миру бедствия. Яо[32], Шунь, Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван, У-ван, Чжоу-гун, Шао-гун, Кун-цзы, Мэн-цзы[33], Дун Чжуншу, Хань Юй, Чжоу Дуньи, Чэн Хао, Чжу Си, Чжан Цзай — родились по воле доброй судьбы; Чи-ю, Гунгун, Цзе-ван, Чжоу-ван, Цинь Шихуан, Ван Ман, Цао Цао, Хуань Вэнь, Ань Лушань, Цинь Гуй — по велению рока. Люди гуманные устанавливали в Поднебесной порядок, злодеи сеяли смуту. Людям гуманным свойственны чистота и разум — проявление доброго начала Вселенной. Злодеям — жестокость и коварство — проявление злого начала Вселенной. Ныне, во времена великого счастья и благоденствия, покоя и мира, дух Чистоты и Разума витает повсюду — и в императорском дворце, и в отдаленных уголках страны. Он превращается то в сладкую росу, то в ласковый ветерок, распространяясь по всему миру. Яркое солнце загнало дух Зла и Коварства в глубокие рвы и расселины скал. А ветер и облака не дают ему вырваться на свободу, даже струйке его, тонкой, как шелковинка. Чистота и Разум стоят на пути у Зла и Коварства, Зло и Коварство стремятся всячески навредить Чистоте и Разуму. Чистота и Разум, Коварство и Зло — между ними извечная борьба, в которой они не могут уничтожить друг друга, как Ветер и Вода, Гром и Молния. Если струйка зла, вырвавшись на свободу, поселится в каком-нибудь человеке во время его рождения, не станет он ни добродетельным, ни злодеем. Но ум и способности возьмут верх над лживостью и коварством. Рожденный в знатной и богатой семье, он скорее всего вырастет распутником; в семье образованной, но обедневшей — пойдет в отшельники и со временем прославится. Даже в самой несчастной, нищей семье он добьется известности, став актером или гетерой, но никогда не опустится до того, чтобы наняться рассыльным или слугой и угождать какому-нибудь пошлому тупице. С древних времен сохранилось много тому примеров: Сюй Ю[34], Тао Цянь, Юань Цзи, Цзи Кан, Лю Лин, Ван Даньчжи и Се Ань, Гу Хутоу, чэньский Хоучжу, танский Мин-хуан, сунский Хуэй-цзун, Лю Тинчжи, Вэнь Фэйцин, Ми Наньгун, Ши Маньцин, Лю Цицин, Цинь Шаою, а также Ни Юньлинь, Тан Боху, Чжу Чжишань, Ли Гуанянь, Хуан Фаньчо, Цзин Синьмо, Чжо Вэньцзюнь, Хун Фу, Сюэ Тао, Цуй Ин, Чао Юнь. Все они уроженцы разных мест, но закон жизни для всех один.

— Вы хотите сказать, что удача делает князем, а неудача — разбойником? — спросил Лэн Цзысин.

— Совершенно верно, — отвечал Цзя Юйцунь. — Вы ведь не знаете, что после того, как меня уволили от должности, целых два года я странствовал по разным провинциям и каких только детей не видел! Но в общем все они делятся на две категории, я вам о них говорил. К одной из них и относится мальчик, рожденный с яшмой во рту. Кстати, знаком ли вам господин Чжэнь из Цзиньлиня, начальник провинциальной палаты Благотворительности?

— Еще бы! — воскликнул Лэн Цзысин. — Ведь семья Чжэнь состоит в близком родстве с семьей Цзя и тесно с нею связана. Мне и то не раз приходилось иметь с ними дело.

Цзя Юйцунь улыбнулся и продолжал:

— Так вот, в прошлом году в Цзиньлине меня рекомендовали учителем в семью Чжэнь. Богатство и знатность не мешают ей придерживаться весьма строгих нравов, и более подходящего места я не смог бы найти. Хотя заниматься с мальчиком, еще не знающим грамоты, гораздо труднее, нежели со взрослым, выдержавшим экзамены. Меня всегда забавляло, когда он говорил: «Если бы вместе со мной занимались девочки, я лучше запоминал бы иероглифы и понимал ваши объяснения, а то ведь останусь на всю жизнь глупым и неученым». Сопровождавших его слуг он поучал: «Слово „девочка“ — самое чистое и святое. Перед девочками я благоговею больше, чем перед сказочными животными и редкостными птицами, чудесными цветами и необыкновенными травами. И вам, сквернословам, запрещаю произносить это слово без надобности. Запомните! А появится надобность, прежде чем произнести, прополощите рот чистой водой или ароматным чаем! Дерзнувшему нарушить мой приказ я выбью зубы и выколю глаза!» Он был жесток и бесчеловечен до предела, но стоило ему, вернувшись с занятий, увидеть девочек, как он преображался, становился ласковым и покорным, остроумным, изящным. Отец его наказывал, бил палкой — ничего не помогало. Когда становилось особенно больно, мальчик громко кричал: «сестрицы», «сестрички». Девочки над ним насмехались: «Ну что ты зовешь нас? Думаешь, мы вступимся за тебя? Постыдился бы». — «А мне от этого легче становится, — отвечал мальчик. — Слово „сестрички“ — мое тайное средство от боли». Ну не забавно ли? Бабушка после каждого наказания ругала сына, да и мне доставалось. В общем, пришлось отказаться от места. Такие дети не дорожат наследием предков, не слушаются ни учителей, ни друзей. А сестры у этого мальчика замечательные, редко встретишь таких!

— В семье Цзя тоже три девушки, — заметил Лэн Цзысин. — Юаньчунь, старшую дочь господина Цзя Чжэна, за мудрость и благочестие, добродетели и таланты взяли в императорский дворец. Еще есть Инчунь — дочь господина Цзя Шэ и его наложницы, Таньчунь — дочь господина Цзя Чжэна и его наложницы, а четвертая девушка, Сичунь, родная сестра господина Цзя Чжэна из дворца Нинго. Старая госпожа Цзя души в них не чает, внучки живут и учатся у нее в доме, все их хвалят.

— Весьма любопытно, что в семье Чжэнь, в отличие от других семей, принято называть девочек так же, как и мальчиков, пышными именами, — продолжал Цзя Юйцунь. — Например, «Чунь» — Весна, «Хун» — Красная, «Сян» — Благоуханная, «Юй» — Яшма. Не понимаю только, как это могло войти в обычай в семье Цзя!

— Вы не совсем правы, — возразил Лэн Цзысин. — Старшая барышня в семье Цзя родилась в первый день Нового года, то есть в начале весны, потому ее и назвали Юаньчунь — Начало весны. А потом уже слово «чунь» вошло в имена остальных дочерей. В предыдущем поколении часть имени могла быть и у мальчиков и у девочек одинаковой. А жену вашего хозяина господина Линя — родную сестру гунов Цзя Шэ и Цзя Чжэна — дома называют Цзя Минь. Можете это проверить, возвратясь домой.

— Совершенно верно! — рассмеялся Цзя Юйцунь, хлопнув ладонью по столу. — У меня есть ученица, зовут ее Дайюй. Я не раз с удивлением замечал, что иероглиф «минь» она произносит как «ми», а при написании сокращает в нем одну-две черты. Теперь все понятно. Вполне естественно, что речь и манеры моей ученицы совсем не такие, как у других девочек! Значит, как я и полагал, мать ее из знатного рода. Это видно по дочери. Раз она принадлежит к роду Жунго, то тут все ясно. К сожалению, мать девочки в прошлом месяце скончалась.

— Ведь это самая младшая из трех сестер старшего поколения! — сокрушенно вздохнул Лэн Цзысин. — Так рано умерла. Интересно, кому достанутся в жены сестры младшего поколения?

— Да, интересно, — согласился Цзя Юйцунь. — А есть у них в семье еще мальчики, кроме сына господина Цзя Чжэна, родившегося с яшмой во рту, и малолетнего внука? Есть ли сын у Цзя Шэ?

— После Баоюя наложница господина Цзя Чжэна родила ему еще одного сына, — сказал Лэн Цзысин, — но о нем мне ничего не известно. Итак, у господина Цзя Чжэна сейчас два сына и один внук, а что будет дальше, кто знает? У Цзя Шэ тоже есть сын по имени Цзя Лянь. Ему двадцать лет. Четвертый год он женат на Ван Сифэн — племяннице жены господина Цзя Чжэна. Этот Цзя Лянь купил себе должность, но служебными делами не интересуется, живет в доме господина Цзя Чжэна и помогает ему по хозяйству. Все в доме от мала до велика восхищаются его женой, и Цзя Ляню пришлось уступить ей первенство. Жена его красива, бойка на язык, ловка и находчива, не всякий мужчина с ней сравнится.

— Это еще раз подтверждает мою правоту, — улыбнулся Цзя Юйцунь, выслушав Лэн Цзысина. — Уверен, что люди, о которых у нас с вами шла речь, явились в мир либо по воле доброй Судьбы, либо по велению злого Рока.

— Пусть добрые будут добрыми, а злые — злыми, — произнес Лэн Цзысин, — не нам об этом судить. Давайте лучше выпьем вина!

— Я уже выпил несколько чарок, пока мы беседовали, — ответил Цзя Юйцунь.

— Ничего удивительного, — засмеялся Лэн Цзысин. — Когда болтаешь о чужих делах, вино пьется особенно легко. Но почему бы не выпить еще?

— Поздно уже, как бы не заперли городские ворота, — проговорил Цзя Юйцунь, взглянув в окно. — Мы можем продолжить разговор по дороге в город.

Они встали, расплатились. Но едва собрались уходить, как позади раздался возглас:

— Брат Юйцунь! Поздравляю. Я пришел сообщить тебе радостную весть.

Цзя Юйцунь обернулся…

Если хотите узнать, кого он увидел, прочтите следующую главу.

 

Глава третья

 

 

Линь Жухай с помощью шурина пристраивает учителя;

матушка Цзя из жалости дает приют осиротевшей внучке

Обернувшись, Цзя Юйцунь увидел, что перед ним не кто иной, как Чжан Жугуй — его бывший сослуживец, в одно время с ним отставленный от должности. Уроженец этой местности, Чжан Жугуй жил сейчас дома. Недавно он узнал, что в столице удовлетворено ходатайство о восстановлении в должности всех уволенных чиновников, и, случайно встретившись с Цзя Юйцунем, поспешил высказать ему свою радость.

Они поздоровались, и Чжан Жугуй рассказал все, что ему было известно. Обрадованный Цзя Юйцунь немного поболтал с ним и распрощался — ему не терпелось вернуться домой.

Лэн Цзысин слышал их разговор и посоветовал Цзя Юйцуню испросить у Линь Жухая разрешение отправиться в столицу, а также заручиться его рекомендательными письмами к Цзя Чжэну.

Цзя Юйцунь прибежал домой, заглянул в правительственный вестник. Так и есть — Чжан Жугуй сказал правду.

На следующий день он отправился к Линь Жухаю и изложил суть дела.

— Счастливое совпадение, — сказал Линь Жухай. — Теща, когда узнала, что дочь моя осталась без матери, прислала за ней лодку. Теща живет в столице, и, как только девочка окончательно поправится, я хочу отправить ее туда. До сих пор мне не представлялось случая отблагодарить вас за ваши наставления. Так разве могу я не выполнить вашей просьбы?! Говоря по правде, я знал, что так случится. И у меня давно лежит для вас рекомендательное письмо к моему шурину. Буду рад, если он сумеет оказать вам услугу. О дорожных расходах не беспокойтесь — я все написал шурину.

Цзя Юйцунь низко поклонился и не переставал благодарить.

— Нельзя ли узнать, сколь высокое положение занимают ваши досточтимые родственники? — поинтересовался он. — Может быть, я, грубый и невежественный, не посмею предстать перед ними…

— Мои родственники принадлежат к тому же роду, что и вы, — улыбнулся Линь Жухай, — они приходятся внуками Жунго-гуну. Цзя Шэ, старший брат моей жены, в чине генерала первого класса, а второй брат — Цзя Чжэн — занимает должность внештатного лана в ведомстве. Он скромен и добр, не в пример иным богатым бездельникам, и по характеру очень напоминает деда. Только поэтому я и дерзнул обеспокоить его своей просьбой. Поступи я иначе, до конца жизни терзался бы угрызениями совести.

Тут Цзя Юйцунь подумал, что Лэн Цзысин дал ему хороший совет, и снова поблагодарил Линь Жухая.

— Дочь моя, полагаю, отправится в путь во второй день следующего месяца, — сказал Линь Жухай. — Не хотите ли поехать с ней вместе? Пожалуй, так будет удобней для вас.

Цзя Юйцунь был счастлив и кивал головой. Сборы в дорогу Линь Жухай взял полностью на себя, так что Цзя Юйцуню оставалось лишь принимать его благодеяния.

Девочке очень не хотелось покидать родной дом, но бабушка настаивала на ее приезде, да и отец уговаривал:

— Мне перевалило за пятьдесят, жениться я не намерен. Ты совсем еще мала, часто болеешь, матери у тебя нет, воспитывать некому, нет сестер, которые могли бы за тобой присмотреть. А там бабушка, двоюродные сестры, да и у меня хлопот поубавится. Почему же тебе не поехать?

Выслушав отца, Линь Дайюй вся в слезах поклонилась ему на прощание и вместе со своей кормилицей и несколькими пожилыми служанками, присланными за нею из дворца Жунго, села в лодку. Цзя Юйцунь плыл следом в другой лодке с двумя мальчиками-слугами.

Прибыв в столицу, Цзя Юйцунь первым долгом привел в порядок парадную одежду и, взяв визитную карточку, где значилось «родной племянник», в сопровождении слуги отправился во дворец Жунго.

Цзя Чжэн к этому времени уже успел прочесть письмо зятя и приказал немедленно просить Цзя Юйцуня.

Благородный облик и изысканная речь Цзя Юйцуня произвели на Цзя Чжэна благоприятное впечатление. Цзя Чжэн, во многом унаследовавший характер деда, с особым уважением относился к людям ученым, был вежлив и обходителен со всеми, даже с низшими по званию, каждому старался помочь; Цзя Юйцуня он принял с особой любезностью, ведь его рекомендовал зять, и готов был оказать ему любую услугу. На первой же аудиенции у государя он добился восстановления Цзя Юйцуня в должности, и тот, не прошло и двух месяцев, получил назначение в область Интяньфу. Цзя Юйцунь попрощался с Цзя Чжэном, выбрал счастливый для отъезда день и отбыл к месту службы. Но об этом мы рассказывать не будем.

 

Когда Линь Дайюй сошла на берег, там ее ждал паланкин с носильщиками и коляска для багажа, присланные из дворца Жунго.

От матери девочка часто слышала, что семья ее бабушки не похожа на другие семьи. И в самом деле, служанки, которые ее сопровождали, ели и одевались не как простые люди. И Дайюй казалось, что в доме у бабушки ей придется следить за каждым своим движением, за каждым словом, чтобы не вызвать насмешек.

Когда носильщики внесли паланкин в город, Дайюй осторожно выглянула из-за шелковой занавески: на улице была сутолока, по обе стороны громоздились дома, — все было не так, как у них в городе. Прошло довольно много времени, как вдруг на северной стороне улицы девочка заметила двух каменных львов, присевших на задние лапы, и огромные ворота с тремя входами, украшенные головами диких зверей. У ворот в ряд сидели человек десять в роскошных головных уборах и дорогих одеждах. Над главными воротами на горизонтальной доске красовалась сделанная крупными иероглифами надпись: «Созданный по высочайшему повелению дворец Нинго».

«Вот и дом моего дедушки», — подумала Дайюй.

Чуть западнее стояли точно такие же ворота, с тремя входами, но это уже был дворец Жунго. Паланкин внесли не через главный, а через западный боковой вход.

На расстоянии примерно одного полета стрелы от входа, сразу за поворотом, паланкины остановились, из них вышли служанки. Четверо слуг лет семнадцати — восемнадцати, в халатах и шапках, сменили носильщиков и понесли паланкин Линь Дайюй дальше. Служанки последовали за ними пешком.

У вторых ворот паланкин опустили на землю, молодые служанки с достоинством удалились, а подоспевшие им на смену раздвинули занавески и помогли Дайюй выйти.

Поддерживаемая с двух сторон служанками, Дайюй вошла во вторые ворота. По обе стороны от них были расположены полукругом крытые галереи, а напротив высился проходной зал, где перед входом стоял мраморный экран[35]на ножках из сандалового дерева. Далее одна за другой следовали три небольших приемных и, наконец, главное строение, а перед ним просторный дворец. Впереди стоял господский дом из пяти покоев с резными балками и расписными колоннами, а по бокам — флигеля с террасами — там были развешаны клетки с попугаями и другими редкими птицами.

На крыльце сидели молодые служанки в красных кофтах и зеленых юбках. Едва заметив вошедших, они бросились навстречу.

— Наконец-то вы приехали, а старая госпожа только что о вас вспоминала!

Три из них поспешили ко входу и отодвинули закрывавший его занавес, в тот же момент кто-то доложил:

— Барышня Линь Дайюй!

Едва Линь Дайюй вошла в дом, как навстречу ей, поддерживаемая под руки служанками, пошла старуха с белыми, словно серебро, волосами. Дайюй сразу догадалась, что это бабушка, и хотела поклониться, но старуха удержала ее, заключила в объятия и со слезами на глазах воскликнула:

— Мое дорогое дитя!

Все, кто был здесь, тоже прослезились. Заплакала и Дайюй. Но тут все принялись ее утешать.

Как только Дайюй успокоилась и поклонилась бабушке, та стала знакомить ее с родными.

— Это твоя старшая тетя, — говорила она. — Это — вторая тетя. А вот жена твоего покойного старшего двоюродного брата — госпожа Цзя Чжу.

Дайюй кланялась каждой родственнице, а бабушка тем временем распорядилась:

— Позовите барышень! По случаю приезда дорогой гостьи из дальних краев пусть не идут на занятия.

Две служанки с поклоном вышли, и вскоре явились три барышни в сопровождении трех мамок и нескольких молодых служанок: одна из барышень была пухленькая, но складная, среднего роста, с чуть приплюснутым носом и смуглыми, как плод личжи, щеками, в общем, очень миловидная. Держалась она скромно и просто. Вторая, высокая, стройная, с покатыми плечами, овальным, как утиное яйцо, лицом, большими глазами и густыми бровями, отличалась изысканными манерами и вела себя непринужденно, но без тени развязности. Третья была совсем еще маленькая. Шпильки, кольца, юбки и кофты у всех трех были одинаковые. Дайюй встала, чтобы приветствовать их, и они познакомились.

За чаем, который подали служанки, разговор шел о матери Дайюй, о ее болезни, лекарствах, о похоронах. Бабушка опечалилась и сказала Дайюй:

— Я так любила твою мать, больше всех дочерей, а вот видишь, пережила ее и даже не смогла увидеться с ней перед смертью. Это такое горе для меня!

Она взяла Дайюй за руку и разрыдалась. Насилу ее успокоили.

Изысканные манеры маленькой Дайюй не могли скрыть ее болезненного вида и вялости движений. Посыпались вопросы:

— Какие ты принимаешь лекарства? Неужели ничего не помогает?

— Я никогда не отличалась крепким здоровьем, — отвечала Дайюй. — С тех пор, как помню себя, всегда принимала лекарства. Самых знаменитых врачей ко мне приглашали. И все напрасно. Когда мне было три года, забрел к нам однажды буддийский монах, с коростой на голове, и посоветовал родителям отдать меня в монастырь. Но они и слышать об этом не хотели. Тогда монах сказал, что есть еще способ вылечить меня: запретить мне плакать и видеться с родственниками, кроме отца и матери. Монах этот был сумасшедший, и никто не внял его речам. А сейчас я все время принимаю пилюли из женьшеня.

— Вот и хорошо, — произнесла матушка Цзя, — я велю приготовить побольше этого лекарства.

В этот момент послышался смех и кто-то сказал:

— Выходит, я опоздала! Не успела даже встретить гостью из дальних краев!

«Здесь все так сдержанны, — подумала Дайюй, — кто же дерзнул вести себя столь бесцеремонно?»

И тут из внутренних покоев в сопровождении нескольких служанок, молодых и старых, появилась очень красивая женщина. Наряжена она была как сказочная фея, расшитые узорами одежды сверкали. Волосы, стянутые узлом, были перевиты нитями жемчуга и заколоты пятью жемчужными шпильками в виде фениксов, обративших взоры к сияющему солнцу, на шее — ожерелье с подвесками, изображающими свернувшихся в клубок золотых драконов. Атласная кофта, вытканная яркими цветами и золотыми бабочками. Поверх кофты — накидка из темно-серого, отливающего серебром, набивного шелка и креповая юбка с цветами по зеленому полю. Глаза чуть раскосые, брови — ивовые листочки. Во всем облике женщины чувствовалась легкость и стремительность, густо напудренное лицо было добрым, на плотно сжатых алых губах играла едва заметная улыбка.

Дайюй поспешно поднялась ей навстречу.

— Ты ее, конечно, не знаешь? — спросила госпожа Цзя. — Это наша «колючка», или «перец», как говорят в Цзиньлине. Зови ее Фэн-колючка, или Фэнцзе.

Дайюй растерялась, она не знала, как обратиться к красавице, и сестры пришли ей на помощь.

— Это жена твоего второго двоюродного брата Цзя Ляня.

Дайюй никогда не видела этой женщины, но от матери часто слышала, что Цзя Лянь, сын старшего дяди Цзя Шэ, женился на племяннице второй тетки, урожденной Ван, что племянницу эту с самого детства воспитывали как мальчика и дали ей школьное имя — Ван Сифэн.

Дайюй с улыбкой приветствовала молодую женщину и назвала ее «тетушкой».

Фэнцзе взяла Дайюй за руку, внимательно оглядела, усадила рядом с матушкой Цзя и сказала:

— Бывают же, право, в Поднебесной такие красавицы! Впервые вижу! В ней больше сходства с отцовской линией, чем с материнской! Не удивительно, что вы так скучали по ней! Бедная моя сестричка! Так рано осиротела!

Она поднесла к глазам платок и вытерла слезы.

— Только я успокоилась, а ты опять меня расстраиваешь, — упрекнула ее матушка Цзя. — Да и сестрицу тоже. Она и так устала с дороги! Здоровье у нее слабое. Поговорила бы о чем-нибудь другом!

Печаль Фэнцзе мгновенно сменилась весельем, и она рассмеялась:

— Вы правы, бабушка! Но я, как только увидела сестрицу, обо всем позабыла, и радостно мне стало, и грустно. Бить меня надо, глупую!

Она опять взяла Дайюй за руку и как ни в чем не бывало спросила:

— Сколько тебе лет, сестричка? Ты уже учишься? Какие лекарства пьешь? Очень прошу тебя, не скучай по дому! Проголодаешься или захочешь поиграть, скажи мне! И на служанок тоже мне жалуйся, если какая-нибудь не угодит!

Дайюй слушала и кивала головой. Затем Фэнцзе обратилась к служанкам:

— Вещи барышни Линь Дайюй внесли в дом? Сколько приехало с ней служанок? Немедленно приготовьте для них две комнаты, пусть отдыхают.

Пока шел этот разговор, служанки подали чай и фрукты, и Фэнцзе пригласила всех к столу.

— Жалованье слугам за этот месяц выдали? — спросила вторая тетка.

— Выдали, — ответила Фэнцзе. — Я со служанками только что поднималась наверх искать атлас, о котором говорила вчера госпожа, но так и не нашла. Видимо, госпожа запамятовала.

— Экая важность! — заметила госпожа Ван. — Возьми любых два куска на платье сестрице. Я вечером пришлю за ними служанку.

— Присылайте. Я все приготовила, еще до приезда сестрицы, — ответила Фэнцзе.

Госпожа Ван улыбнулась и молча кивнула.

Когда служанки убрали со стола, старая госпожа Цзя велела двум мамкам проводить Дайюй к обоим дядям — братьям ее матери.

— Позвольте мне проводить племянницу, — промолвила госпожа Син, жена Цзя Шэ, вставая с циновки, — так, пожалуй, удобнее.

— Проводи, — улыбнулась матушка Цзя. — Чего зря сидеть!

Госпожа Син взяла Дайюй за руку и попрощалась с госпожой Ван. Слуги их проводили до вторых ворот.

Была подана крытая синим лаком коляска с зеленым верхом, и когда госпожа Син и Дайюй сели в нее, служанки опустили занавески. Затем слуги отнесли коляску на более просторное место и впрягли в нее смирного мула.