Правление, я разъясню ниже.

___________

* Под этим словом я разумею не только Аристократию или Демократии, но

вообще всякое Правление, руководимое общей волей, каковая есть Закон. Чтобы

Правительство было законосообразным, надо, чтобы оно не смешивало себя с

сувереном, но чтобы оно было его служителем: тогда даже Монархия есть

Республика. Это станет ясным из следующей книги.

 

 

Законы, собственно - это лишь условия гражданской ассоциации. Народ,

повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает в

ассоциацию, положено определять условия общежития. Но как они их определят?

Сделают это с общего согласия, следуя внезапному вдохновению? Есть ли у

Политического организма орган для выражения его воли? Кто сообщит ему

предусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его воли превратить в

акты и заранее их обнародовать? Как иначе провозгласит он их в нужный

момент? Как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет, ибо

она редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и столь

трудное дело, как создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочет

блага, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда направлена

верно и прямо, но решение, которое ею руководит, не всегда бывает

просвещенным. Ей следует показать вещи такими, какие они есть, иногда -

такими, какими они должны ей представляться; надо показать ей тот верный

путь, который она ищет; оградить от сводящей ее с этого пути воли частных

лиц; раскрыть перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательность

близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых бед. Частные лица

видят благо, которое отвергают; народ хочет блага, но не ведает в чем оно.

Все в равной мере нуждаются в поводырях. Надо обязать первых согласовать

свою волю с их разумом; надо научить второй знать то, чего он хочет. Тогда

результатом просвещения народа явится союз разума и воли в Общественном

организме; отсюда возникает точное взаимодействие частей и, в завершение

всего, наибольшая сила целого. Вот что порождает нужду в Законодателе.

 

 

Глава VII

О ЗАКОНОДАТЕЛЕ

 

 

Для того чтобы открыть наилучшие правила общежития, подобающие народам,

нужен ум высокий, который видел бы все страсти людей и не испытывал ни одной

из них; который не имел бы ничего общего с нашею природой, но знал ее в

совершенстве; чье счастье не зависело бы от нас, но кто согласился бы все же

заняться нашим счастьем; наконец, такой, который, уготовляя себе славу в

отдаленном будущем, готов был бы трудиться в одном веке, а пожинать плоды в

другом*. Потребовались бы Боги, чтобы дать законы людям.

_________

* Народ становится знаменитым лишь когда его законодательство начинает

клониться к упадку. Неизвестно, в течение скольких веков устроение, данное

Ликургом, составляло счастье спартанцев, прежде чем о них заговорили в

других частях Греции.

 

 

Тот же вывод, который делал Калигула применительно к фактам, Платон

возводил в принцип для определения свойств человека, призванного к

гражданской деятельности или к тому, чтобы стать царем, принцип, поисками

которого он занят в своей книге о Правлении (73). Но если верно, что великие

государи встречаются редко, то что же тогда говорить о великом Законодателе?

Первому надлежит лишь следовать тому образцу, который должен предложить

второй. Этот - механик, который изобретает машину; тот лишь рабочий, который

ее собирает и пускает вход. При рождении обществ, - говорит Монтескье, -

сначала правители Республик создают установления, а затем уже установления

создают правителей Республик (74).

Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу,

должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую

природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое

замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого

этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие;

переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить наместо

физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано

природой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы он

отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были

бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия

других. Чем больше эти естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы,

вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и

совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если

каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без

всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил

всех индивидуумом или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы

достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна.

Законодатель - во всех отношениях человек необыкновенный в Государстве.

Если он должен быть таковым по своим дарованиям, то не в меньшей мере должен

он быть таковым по своей роли. Это - не магистратура; это - не суверенитет.

Эта роль учредителя Республики совершенно не входит в ее учреждение. Это -

должность особая и высшая, не имеющая ничего общего с властью человеческой.

Ибо если тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, то

и тот, кто властвует над законами, также не должен повелевать людьми. Иначе

его законы, орудия его страстей, часто лишь увековечивали бы совершенные им

несправедливости; он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные интересы

не искажали святости его создания.

Когда Ликург давал законы своему отечеству, он начал с того, что

отрекся от царской власти (75). В большинстве греческих городов существовал

обычай поручать составление законов чужестранцам. Этому обычаю часто

подражали итальянские Республики нового времени; также поступила Женевская

Республика, и она не может пожаловаться на результаты*. Рим в пору своего

наибольшего расцвета увидел, как возродились в его недрах все преступления

тирании, и видел себя уже на краю гибели, потому что соединил в головах

одних и тех же людей знаки достоинства законодателя и власти царя.

___________

* Те, кто смотрят на Кальвина лишь как на богослова (77), не понимают,

по-видимому, всей широты его гения. Составление наших мудрых Эдиктов, в

котором он принимал немалое участие, делает ему столько же чести, как и его

"Наставление" (78). Какие бы перевороты ни произошли со временем в нашей

вере, - до тех пор пока не угаснет среди нас любовь к отечеству и свободе, -

в нашей стране никогда не перестанут благословлять память этого великого

человека.

 

 

Между тем даже Децемвиры никогда не присваивали себе (76) права вводить

какой-либо закон своею собственною властью. "Ничто из того, что мы вам

предлагаем, - говорили они народу, - не может превратиться в закон без

вашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должны

составить ваше счастье".

Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или не

должен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже при

желании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласно

первоначальному соглашению, только общая воля налагает обязательства на

частных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либо

частного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободного

голосования народа. Я уже это говорил, но не бесполезно это еще раз

повторить.

Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи,

которые, казалось бы, исключают один другую: предприятие, повышающее

человеческие силы, и, для осуществления его, - власть, которая сама по себе

ничего не значит.

И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которые

хотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смогут

стать ему понятными. Однако есть множество разного рода понятий, которые

невозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слишком далекие

предметы равно ему недоступны, поскольку каждому индивидууму по вкусу лишь

такая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохо

представляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений,

налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ мог

одобрить здравые положения политики и следовать основным правилам пользы

государственной, необходимо, чтобы следствие могло превратиться в причину,

чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначального

устроения, руководил им, и чтобы люди до появления законов были тем, чем они

должны стать благодаря этим законам. Так, Законодатель, не имея возможности

воспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, по

необходимости прибегает к власти иного рода, которая может увлекать за

собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая к

убеждению.

Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать к себе на помощь

небо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорные

законам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу в

сотворении человека и в создании Гражданской общины, повиновались по своей

воле и покорно несли бремя общественного благоденствия.

Решения этого высшего разума, недоступного простым людям, Законодатель

и вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, кого

не смогло бы поколебать в их упорстве человеческое благоразумие*.

______________

* "E veramente, - говорит Макиавелли, - mai non fu alcuno ordinatore di

leggi straordinarie in un popolo, che non ricorresse a Dio, perche

altrimenti non sarebbero accetate; perche sono molti beni conosctuti da uno

prudente, i quali non hanno in se radgioni da potergli persuadere ad aitrui"

- Discursi sopra Tito Livio, L. I. сар. XI. "В самом деле, не было ни одного

учредителя чрезвычайных законов какого-либо народа, который бы не прибегнул

к Богу, так как иначе они не были бы приняты; есть много благ, которые

хорошо понятны мудрецам, но сами по себе недостаточно очевидны, чтобы можно

было убедить в них других людей". - "Рассуждение на первую декаду Тита

Ливия", кн. I, гл. XI (итал.).

 

 

Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякому

поверят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душа

Законодателя - это подлинное чудо (79), которое должно оправдать его

призвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобрести

треножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сношения с

каким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо на

ухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеет

делать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда не

основать царства, и его нелепое, создание вскоре погибнет вместе с ним.

Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь мудрость делает ее

долговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила

(80), что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают о

великих людях, которые их продиктовали, и в то же время как горделивая

философия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков

(81), истинного политика восхищает в их установлениях тот великий и могучий

гений, который дает жизнь долговечным творениям.

Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном (82),

что предмет политики и религии в наше время один и тот же; но что при

становлении народов одна служит орудием другой (83).

 

 

Глава VIII

О НАРОДЕ

 

 

{20} Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание,