Детерминанты суицидального поведения 2 страница

Сказанное выше о характере детерминант суицидального поведения может быть продемонстрировано и на примере реальных самоубийств.

Возможен вариант суицида, непосредственная мотивировка которого носит ситуационный характер. В этом случае, если руководствоваться формальными признаками, детерминанты суицидального поведения должны быть определены как находящиеся в регистре (группе) ситуационных суицидогенных факторов. Здесь не только мотивировка суицида, но и понимание его мотивационной составляющей окружающими могут носить ошибочный характер. Естественно, что в случае завершенного суицида понимание причин самоубийства обусловливает и соответствующую его трактовку, и общественный резонанс (особенно в тех случаях, когда из жизни добровольно уходит известный человек).

Суицидальная попытка, встречающаяся во много раз чаще, диктует в подобных случаях в процессе клинико-суицидологического анализа необходимость адекватной оценки этого важнейшего параметра суицида. Установление движущих начал (детерминант) суицида — существенное звено медико-психологической лечебной и профилактической работы. Понимание того, что внешняя мотивировка далеко не всегда определяет детерминанты суицидального поведения, может быть несомненным подспорьем в анализе и оценке суицидента.

Известное самоубийство знаменитого японского писателя Юкио Мисимы может служить иллюстрацией неоднозначности трактовок причин суицида. Этот талантливый писатель, трижды выдвигавшийся на Нобелевскую премию, исключительно одаренный в самых различных областях деятельности, стал еще более знаменит после совершенного им харакири. Все детали этого суицида с редкими для художественной литературы натуралистическими подробностями и переживаниями, сопровождающие весьма жестокий средневековый способ самоубийства, были описаны Мисимой в новелле «Патриотизм» задолго до его собственного ухода из жизни. И это обстоятельство, воз-

120 ГЛАВА 3

можно, сыграло свою роль в общественном резонансе вокруг его суицида. Мировая печать не могла не откликнуться на «такую» смерть одного из ярчайших писателей, известного далеко за пределами Японии.

В нашей стране в качестве причинного фактора этого суицида выдвигались «самурайский угар» и «неудавшийся мятеж». Оценка его творчества была четко сформулирована в Большой Советской Энциклопедии (3-е изд., т. 16, с. 328), где подчеркивалось, что главные персонажи большинства его романов оказываются физически и психологически увечными, их привлекает кровь, ужас, жестокость или извращенный секс. Самоубийство было подано как следствие его идейно-политических установок: «Идеолог ультраправых кругов, Мисима выступал за возрождение верноподданических традиций... В 1970 г. во время неудавшейся попытки военного переворота покончил с собой».

Однако его жизнь, творчество, «ультраправая идеология» и самоубийство (последнее и является предметом рассмотрения) в действительности весьма далеки от этих, мягко выражаясь, упрощенных формулировок. Его биография весьма показательна для суицидологического анализа. Самоубийство Мисимы — это относительно редкий случай, когда суицидальная идеация и различного рода антивитальные переживания сопровождают человека на протяжении всей жизни. Этот человек начал убивать себя задолго до упомянутого выше «военного переворота».

В отличие от трудно выявляемых у большинства суицидентов обстоятельств формирования личности, характера переживаний того или иного периода жизни (как правило, нужна длительная и кропотливая работа психоаналитика или другого специалиста), здесь сам писатель раскрывал свои переживания и в разного рода документальных материалах, и, в первую очередь, в своих произведениях. В романах, нередко имеющих автобиографические истоки, Мисима с редкой откровенностью показывал мир собственных переживаний. Весьма любопытны обстоятельства раннего детства и подросткового периода жизни писателя.

В возрасте 7 недель он был практически разлучен с родителями, братом и сестрой и до 12 лет рос и воспитывался у бабушки, не позволявшей ему даже играть со сверстниками. Единственным занятием, над которым была не властна его «воспитательница», могло быть только фантазирование, с самого начала носившее своеобразный характер. В его фантазиях преобладали смерть и кровь, герои любого рода историй должны были умирать в мучениях. «...Огромное наслаждение

Детерминанты суицидального поведения

доставляло мне воображать, будто я погибаю в сражении или становлюсь жертвой убийц. И в то же время я панически боялся смерти».

Мисима вспоминает, как подростком его приводили в эротическое возбуждение картинки, на которых были изображены кровавые поединки, самураи, вспарывающие себе живот, и сраженные пулями солдаты. В одном из романов устами своего героя автор говорит, что способен ощущать себя живущим, лишь предаваясь кровавым грезам о муках и смерти. На протяжении всей жизни Мисима был заворожен идеей смерти, которая манила его, «прикрывая свой лик многообразием масок» (название его автобиографического романа — «Исповедь маски»). Однако от реальной возможности хоть в какой-то мере приблизиться к смерти писатель уклоняется под предлогом слабого здоровья, избегает призыва в армию.

Поразительна творческая плодовитость писателя: им написано 40 романов, 18 пьес, шедших в японских, европейских и американских театрах, десятки сборников рассказов и эссе. Это только литературный аспект его творчества (он писал почти каждую ночь своей жизни). Кроме того, он был режиссером и актером театра и кино, дирижировал симфоническим оркестром, занимался кэндо, («путь меча») — национальным фехтовальным искусством (пятый дан), каратэ, тяжелой атлетикой, культуризмом, очень много путешествовал (семь раз объехал вокруг земного шара), плавал, летал на военных самолетах.

Чем бы ни занимался этот талантливейший человек, везде он добивался успехов. Энциклопедическую статью о культуризме снабдили именно фотографией писателя, сам он назвал этот факт «счастливейшим моментом жизни». Однако своеобразная одержимость жизнью почти все время сочеталась с одержимостью «демоном смерти и самоубийства». Почти постоянно в его сознании в той или иной форме присутствует тема смерти. Мысли на эту тему, имеющие навязчивый или даже сверхценный характер, почти никогда не покидали писателя, весьма часто становясь источником творческих работ и различных видов деятельности. Как ни какой другой художник, Мисима подтверждал своей деятельностью мысль Мориса Бланшо (1978), согласно которой «писатель — это человек, который пишет, чтобы быть способным умереть, а свою способность писать получает от своей еще прижизненной связи со смертью».

Не вызывает сомнений, что его исключительная творческая плодовитость одновременно выступала и как средство своеобразного «самолечения» путем сублимации — защитного механизма, посредством которого сохранившийся детский эротизм и агрессивные тенденции трансформировались в социально приемлемые виды деятельности. Сам

122 ГЛАВА 3

писатель не мог знать, что он «сублимируется» и тем более «занимается самолечением». Однако характер жизни и переживания в виде своеобразной пассивной суицидальной идеации (фантазий и представлений на тему смерти) очень хорошо иллюстрируют уже отмеченные ранее положения об этнокультуральных суицидогенных факторов, действующих на бессознательном уровне.

Хорошо известно, что, как ни в какой другой стране, тема смерти очень широко представлена в менталитете жителей Страны восходящего солнца (при этом в качестве одной из составляющих этой темы выступают и традиционно существующие представления о самоубийстве). Но в случае переживаний конкретного суицидента, Юкио Миси-мы, тема смерти «сверхобусловлена» (термин, вытекающий из одного из названий сверхценных идей в психиатрической литературе) не только характером менталитета японской нации, но и особенностями условий формирования личности писателя. Не вызывает сомнений, что формирующийся эротизм в конкретных условиях его детства и подросткового периода жизни в качестве своего объекта мог пользоваться только образами фантазии. Приведенными выше соображениями скорее психоаналитического плана автор хотел бы ограничить свой кли-нико-психологический анализ личности одного из самых известных самоубийц нашего времени. Прекрасно понимая всю неполноту и даже схематичность этого анализа, автор рассматривает его только как своеобразную преамбулу для рассмотрения самого самоубийства Мисимы, в котором детерминанты суицидального поведения носят личностно-экзистенциальный характер.

Для доказательства того, что причинные факторы суицида писателя определяются вовсе не ситуацией, связанной с «неудавшимся военным переворотом», а индивидуально-личностными особенностями самоубийцы, носящими мировоззренческий характер, следует, по-видимому, сказать об особенностях его поведения в последние годы жизни и обстоятельствах упомянутого выше «переворота». Как известно, так называемая политическая мотивировка самоубийства Мисимы исследователями отвергается. Носителем «истинно самурайского духа» для действительных японских националистов он стал только после своего суицида, до этого отношение к нему ультраправых было весьма прохладное и даже враждебное. Насмешливо относилась к созданной писателем за некоторое время до смерти военизированной молодежной организации «Общество щита» пресса самого различного направления («игрушечная армия капитана Мисимы»).

Эту организацию писатель создал и содержал на свои средства в соответствии с появившимся у него за несколько лет до самоубийства

Детерминанты суицидального поведения

фанатичным увлечением идеей монархизма и самурайскими традициями (сразу после его смерти организация прекратила свое существование). Интересно, что членами этой организации были студенты, а не хорошо знакомые писателю военные (в том числе и высокопоставленные). Как ни странно, до своего самоубийства Мисима и не пытался привлечь их к участию в «военном заговоре». Предшествующее суициду поведение писателя и обстоятельства этого «заговора» свидетельствуют о том, что «военный переворот» готовился вовсе не как «революция», меняющая жизнь общества, а скорее как формальный, но необходимый для традиционного ритуала самоубийства повод.

Его статьи и эссе последних лет, восхваляющие ценности самурайской этики, публичные выступления перед молодежью, общение с друзьями из верхушки японских сил самообороны и с лидерами самого консервативного крыла правящей партии не были связаны с организацией действительного военного переворота. Вместе с Мисимой в «путче» участвовали только четверо студентов. Но известно, что сам переворот начался и закончился в тот самый день, когда писатель поставил последнюю точку в последней части своей тетралогии, которую он считал главным трудом его жизни. Накануне своего самоубийства он привел в порядок все свои дела, попрощался с друзьями (только после смерти его слова и жесты были расценены адекватно).

В день своего самоубийства Мисима, одетый в опереточный мундир члена «Общества щита» (надетый на голое тело) и в белых перчатках, с самурайским мечом на боку, сопровождаемый студентами, въехал на машине во двор столичной военной базы и взял в «заложники» ее коменданта. Требования террористов собрать солдат гарнизона было выполнено, и писатель попытался с балкона обратиться к ним с речью, в которой, взывая к самурайскому духу воинов, призывал прекратить защищать конституцию, которая запрещает существование армии.

Его никто не понимал, да и почти не было слышно. Над базой висели полицейские вертолеты, а взбудораженные солдаты кричали: «Идиот!», «Слезай оттуда!», «Отпусти командира!». Не закончив речь, Мисима вернулся к оставшимся «заговорщикам», сказав, что «они даже не слушали». Затем расстегнул мундир и, трижды прокричав: «Да здравствует император!», вонзил кинжал в левую нижнюю часть живота, сделал длинный горизонтальный разрез и рухнул на пол. Его секундант попытался, как этого требует ритуал, отсечь ему голову. Он трижды опускал клинок на лежащее тело, но попасть по шее так и не сумел. Другой студент, отобрав у секунданта меч, сумел отделить голову от туловища. Смерть Юкио Мисимы произошла, когда ему было 45 лет.

ГЛАВА 3

Имеется множество свидетельств тому, что и сам писатель не принимал своего заговора всерьез. Даже приведенные выше обстоятельства его самоубийства говорят о том, что сама «неблагоприятная социально-психологическая ситуация» здесь создавалась человеком для осуществления своего так называемого мировоззренческого суицида. Никакой «переворот» не делается силами четырех студентов и в «белых перчатках» (как заметил один из «классиков» политики), да еще в опереточном мундире, надетом на голое (!) тело, и с ватной пробкой, еще до «путча» вставленной в задний проход. Какие-либо сомнения окончательно исчезают, если вспомнить о начале «путча» сразу после окончания произведения, которое сам писатель считает итогом жизни, о прощании с друзьями, приведении в порядок своих дел.

Однако суицид вполне логичен, если рассматривать его как логику жизни и переживаний писателя. Вряд ли здесь, по мнению автора настоящей работы, следует думать и о наличии психического расстройства в его клиническом понимании. Трудно сейчас сказать, что имел в виду знавший писателя японский премьер-министр Сато, когда в день смерти Мисимы прокомментировал его поведение достаточно четко: «Да он просто свихнулся». И хотя в первых объяснениях его самоубийства окружающими в качестве причины суицида нередко фигурировало «сумасшествие», вряд ли все происходившее с ним на протяжении жизни следует расценивать как проявления психической патологии. А своеобразная точка в конце этой, далеко не ординарной жизни никак не может рассматриваться изолированно, вне контекста всей биографии и особенностей творчества писателя.

Самоубийство Юкио Мисимы, как и вся его жизнь,— это своеобразный образец расхождений между общежитейскими и строго клиническими критериями понимания психического расстройства. Нестандартность, особая окрашенность психических переживаний писателя на протяжении всего жизненного пути, безусловно, существенно отличает его от «стандартов» любого (в том числе и японского) образа жизни. Однако (и это специально подчеркивает последняя международная классификация психических расстройств МКБ-10 и законодательство в области психиатрии) диагноз психического расстройства не может основываться только на несогласии гражданина с принятыми в обществе моральными, культурными, политическими и религиозными ценностями. Но описанный выше «военный заговор» и картина самоубийства, рассматриваемые вне контекста развития мировоззрения и характера переживаний человека, действительно выглядят как признаки того, что Мисима «свихнулся». Но как раз здесь и нет расхождений ни с логикой его жизни и творчества, ни с традиционным

Детерминанты суицидального поведения

японским менталитетом, включающим знания как этого ритуального самоубийства (известного далеко за пределами Японии), так и обстоятельств, в которых оно может произойти.

Естественно, что этот менталитет включает не только различного рода знания об этом и других суицидах, но и соответствующие переживания, связанные с той или иной ситуацией и отражающие этно-культуральные характеристики суицидента. Условия общественной жизни Японии второй половины XX в. никак не могут воспитывать и культивировать харакири — средневековый традиционный способ самоубийства. Поэтому с точки зрения окружающих поведение и характер самоубийства Мисимы — это не просто анахронизм, но именно «сумасшествие». «Заговор» и суицид писателя выступают как признаки психического расстройства, если только не учитывать динамику его переживаний.

В рамках этих переживаний элементы воспитания самурая, обусловливающие возможность и необходимость добровольного ухода из жизни, заменили у писателя его навязчивые, а в дальнейшем, по-видимому, ставшие уже сверхценными психические образования, связанные со смертью (ее эстетизацией, непосредственной включенностью в жизнь и творчество). Однако эти эмоционально-смысловые образования вряд ли могут быть расценены как проявления психического расстройства. И форма их существования, и само содержание (с учетом этнокультуральных особенностей суицидента) не имеют явных признаков психопатологической симптоматики. Сказанное выше объясняет возможность и необходимость понимания самоубийства знаменитого Юкио Мисимы как своеобразного мировоззренческого суицида, детерминанты которого могут рассматриваться как находящиеся в регистре индивидуально-личностных особенностей самоубийцы.

Это самоубийство не просто оказалось невольным средством повышения внимания к японской литературе, но и создало еще один своеобразный «суицидальный архетип». Конечно, речь не идет в данном случае о простом подражании жизни и смерти писателя. Все происходящее с ним: его жизнь и творчество, да и обстоятельства смерти, — уникальное явление в мировой истории. «Феномен Мисимы» выступает как краевой вариант всех возможных параметров и характеристик человека. И характер его психической жизни (на грани с психическим расстройством), и исключительная продуктивность его разносторонней деятельности — все на пределе человеческих возможностей. И как представитель краевых вариантов психической нормы он принципиально заключал в себе большую суицидальную опасность. А с учетом

ГЛАВА 3

особого характера содержания его психической жизни «суицидальный потенциал» его переживаний формировал уже непосредственные суицидальные тенденции, вплоть до самоубийства, способ и обстоятельства которого носили эксцентрический характер, однако объяснимый в рамках его личности.

Выше был упомянут «суицидальный архетип», созданный самоубийством писателя. Однако своеобразная экстремальность всего связанного с «феноменом Мисимы» в какой-то мере не позволяет ему быть тем человеком, «делать смерть с кого» (если перефразировать известные стихи). Хотя факт существования этого архетипа и даже его суицидогенное воздействие отмечается и спустя много лет после суицида писателя.

В европейской культуре роль своеобразного суицидального архетипа уже свыше двух столетий играет литературный персонаж, созданный одним из самых известных мировых писателей — Гете. Не случайно в медицине все связанное с суицидальными стереотипами, ролью подражания в частоте самоубийств изучается как «синдром Вертера». Но Вертер (и его «синдром») в суицидологическом контексте — это не только медицинское и научное понятие, но и вошедший в обыденное сознание действительный архетип, отражающий определенные обстоятельства суицида.

Достаточно вспомнить, что через 150 лет после выхода «Страданий молодого Вертера» Марина Цветаева откликнулась на самоубийство Маяковского стихами, в одном из которых она так оценивает самого поэта и случившееся с ним: «дворяно-российский Вертер, советско-российский жест». В этих строчках важно не столько наличие «дворянского» или «советского», сколько образ, используемый для оценки «жеста». Правда, уже со времен Карамзина, показавшего в «Бедной Лизе», что и «крестьянки любить умеют», было разрушено представление о том, что самоубийство вследствие несчастной любви монополизировано лицами с «голубой кровью». Хотя неграмотные (и даже современные «грамотные», а главное, не только «российские») люди могли и не знать про страдания молодого влюбленного второй половины XVIII в.

Сам Гете (1776) с определенным удовлетворением писал в своих автобиографических мемуарах («Поэзия и правда»), что «Вертер» произвел столь большое впечатление потому, что «в нем наглядно и доступно была изображена сущность болезненного юношеского безрассудства». Несомненное влияние этой книги на характер суицидального поведения и даже частоту самоубийств отмечали и Байрон, и мадам де Сталь, и стоявший в стороне от литературных дел великий

Детерминанты суицидального поведения 127

французский психиатр Эскироль. Бриер де Буамон описывал, как, подражая герою Гете, молодые люди, одетые в синие фраки с золотыми пуговицами, стрелялись перед портретами возлюбленных. Наличие фактов прямого подражания поведению героя Гете не вызывает сомнений. Достаточно упомянуть своеобразное переложение «Страданий» под названием «Российский Вертер» Михаила Сушкова, автор которого покончил с собой сразу после написания своего произведения на семнадцатом году жизни. Однако обсуждение вопроса о влиянии произведения Гете на частоту самоубийств прежде всего интересно в плане культуроведческого исследования.

В контексте же суицидологической работы важно только само существование архетипа, дающего название соответствующему синдрому и одному из аспектов изучения суицидального поведения, связанного с компонентом подражания. Сам по себе этот аспект исследований в суицидологии отражает такие детерминанты самоубийства, как индивидуально-личностные особенности суицидента и ситуационные факторы, воздействующие на поведение на бессознательном уровне именно как своеобразные архетипы. Но, по-видимому, в отдельных случаях можно говорить и о наличии осознаваемого влияния известных самоубийств на те или иные стороны суицидального поведения, в том числе и путем прямого подражания.

Современные эпидемиологические исследования, выполненные в условиях квазиэкспериментальных ситуаций, создаваемых средствами массовой информации, позволяют получать весьма интересные данные по «синдрому Вертера». Под этим синдромом в настоящее время понимается социально-психологическое влияние того или иного самоубийства на частоту и другие параметры суицидального поведения. Здесь «Вертер» уже выступает как почти имя нарицательное. Однако исследования показывают, что элементы своеобразного психического заражения, индукции, безусловно, оказывают определенное влияние на отдельные параметры суицидального поведения.

В статье A. Schmidtke и Н. Hafner (1988), посвященной изучению «эффекта Вертера» после просмотра телевизионного фильма, использовалась упомянутая выше квазиэкспериментальная ситуация. В Германии дважды (в 1981 и в 1982 гг.) показывался шестисерийный телевизионный фильм «Смерть студента». Влияние этого фильма изучалось в течение пяти недель между показом первой и последней серий фильма, а также спустя определенный период времени после его показа. Авторы собрали информацию обо всех самоубийствах и попытках к самоубийству, которые произошли на всех железных дорогах Германии в период времени с января 1976 г. по декабрь 1984 г. Изучались

128 ГЛАВА 3

способы суицидов (в частности, смерть путем падения под движущийся поезд, как у героя фильма), пол и возраст самоубийц.

Безусловные эффекты подражания (и более широко — элементы индукции в суицидальном поведении) наиболее четко прослеживались в группе лиц, чей возраст и пол были ближе всего к изучаемой модели (суициденту из фильма). На протяжении длительного периода времени (вплоть до 70 дней после демонстрации первой серии фильма) количество самоубийств на железной дороге возросло наиболее резко среди 15-19-летних лиц мужского пола (до 175 %) и неуклонно снижалось в старших возрастных группах. У мужчин старше 40 и женщин старше 30 лет не наблюдалось никакого эффекта. При более длительном прослеживании «эффекта Вертера» обнаружилось, что рост числа самоубийств, наблюдаемый после первого и второго показов фильма, у мужчин до 30 лет соответствовал величине каждой из аудиторий фильма.

Было обнаружено также, что этот эффект прослеживался не только в отношении способа самоубийства, но и в плане увеличения общего количества суицидов. В результате исследования было показано, что вымышленная телевизионная история, несомненно, обнаружила свое индуцирующее влияние на суицидальное поведение, обусловив существенное увеличение количества самоубийств. Рост и длительность этого «эффекта Вертера» зависели от степени сходства между моделью и «подражающим» суицидентом. (Слово «подражающий» в контексте целостного влияния «модельного суицида» взято в кавычки, так как наряду с простым подражанием здесь действуют и своеобразные архетипы, воздействующие на психические процессы на уровне бессознательных переживаний.)

Все приведенные выше суицидогенные факторы, отнесенные автором к регистру индивидуально-личностных детерминант суицидального поведения, носили преимущественно экзистенциальный характер. Это духовное содержание личности определялось множеством этнокультуральных характеристик суицидента, его воспитанием, религиозными, сословными, профессиональными и иными составляющими его мировоззрения. Понятно, что здесь участвуют не просто те или иные знания, но и ценностные ориентации, во многом определяющиеся бессознательными переживаниями. Не может быть исключена и возможность средовых влияний на эмоционально-смысловые образования любого уровня, связанные с мировоззрением и лежащие в основе формирования суицидальных тенденций.

Наряду с детерминантами суицидального поведения, носящими преимущественно мировоззренческий характер, существуют и суицидо-

Детерминанты суицидального поведения 129

генные факторы индивидуально-личностного регистра, отражающие не столько содержание его переживаний, сколько особенности непосредственного психического функционирования. Потенциально опасными, по А. Г. Амбрумовой и В. А. Тихоненко (1980), являются следующие личностные особенности, в совокупности приводящие к неполноценности психической деятельности и рассматриваемые авторами как предиспозиционные суицидогенные факторы. Среди этих факторов отмечаются:

• сниженная толерантность к эмоциональным нагрузкам;

• своеобразие интеллекта (максимализм, категоричность, незрелость суждений), недостаточность механизмов планирования будущего;

• неблагополучие, неполноценность коммуникативных систем;

• неадекватная личностным возможностям (заниженная, лабильная или завышенная) самооценка;

• слабость личностной психологической защиты;

• снижение или утрата ценности жизни.

Сочетания всех названных условий, приводящих к дезадаптации, авторы определяют как предиспозиционные суицидогенные комплексы. Методами их диагностики являются клиническое наблюдение и психологическое обследование.

Упомянутые выше комплексы практически во многом совпадают с употребляемым автором настоящей работы понятием регистров суицидогенных факторов. Однако разграничение последних проводится в настоящей работе с учетом других принципов подхода: выделения из группы феноменов, характеризующих личность, ситуацию или состояние, системообразующих составляющих, определяемых как детерминанты суицидального поведения. Для выделения этих детерминант (ведущих суицидогенных факторов) необходим учет не только данных клинического наблюдения и психологического обследования. Важнейшее значение здесь приобретает оценка влияния и этнокультуральных, и средовых, и состояния суицидента в период времени, предшествующий покушению на самоубийство. Понятно, что кли-нико-суицидологический анализ не может не включать факторы внеклинического характера. Для адекватной оценки суицида важнейшим моментом, таким образом, становятся принципы многоосевой диагностики. При этом ось, отражающая особенности личности, в рамках суицидологической диагностики включает такие составляющие, как мировоззрение или этнокультуральные характеристики, которые нередко могут выступать как детерминанты суицидального поведения.

5 Зак. 4760

130 ГЛАВА 3

Личностные характеристики самого различного плана как суицидо-генный фактор отмечают практически все соприкасающиеся в своей работе с покушением на самоубийство. Каждый исследователь находит свои аспекты изучения суицидогенных факторов, в том числе в ряду характеристик личности. Так, Н. В. Конанчук (1983), рассматривая психологические особенности как фактор риска суицида у пациентов с пограничными расстройствами, отмечает следующие характеристики личности:

• эмоциональная лабильность;

• импульсивность;

• эмоциональная зависимость, необходимость чрезвычайно близких эмоциональных контактов;

• доверчивость;

• эмоциональная вязкость, регидность аффекта;

• болезненное самолюбие;

• самостоятельность, отсутствие зависимости в принятии решений;

• напряженность потребностей (сильно выраженное желание достичь своей цели, высокая интенсивность данной потребности);

• настойчивость;

• решительность;

• бескомпромиссность;

• низкая способность к образованию компенсаторных механизмов, вытеснению фрустрирующих факторов.

Все эти особенности личности суицидента создают определенный стиль поведения в преодолении трудностей, характеризующийся настойчивым стремлением в достижении поставленной цели, попытками преодоления сложной ситуации вне зависимости от объективных обстоятельств, неумением и нежеланием отступить или найти компромиссное решение.

Автор пишет, что основой развития патологических черт личности, играющих определенную роль в возникновении суицидального поведения в условиях неблагоприятной социально-психологической ситуации, являются условия развития в детстве и пубертатном периоде. Более 60 % суицидентов воспитывалось в неполной семье, распад которой происходил в возрасте, когда ребенку еще не было 8 лет. Сохранившиеся родительские семьи характеризовались сложными эмоциональными отношениями, периодическими конфликтами, занятостью собственными, чаще личными переживаниями, формальной заинтересованностью судьбой детей. Для суицидентов было характерно постоянное чувство отсутствия заботы о них в детстве и пубертатном периоде.

Детерминанты суицидального поведения

По-видимому, нет необходимости приводить другие списки характеристик личности, выступающих как суицидогенные факторы. Эти характеристики описывают все исследователи, подчеркивающие значение личностных особенностей в суицидальном поведении. Каждое исследование направлено на выяснение тех или иных сторон суицида, поэтому аспекты изучения и даже терминология у разных авторов оказываются различными. Психологические особенности личности су-ицидента как фактор риска (в работе психолога) и предиспозицион-ные суицидогенные факторы в рамках комплексного рассмотрения суицидального поведения. В последнем случае те или иные особенности личности рассматриваются как потенциально опасные в отношении суицида.