Общие показатели самоубийств и распространенность суицида среди мужчин и женщин в некоторых странах

 

 

	Год	Количество самоубийств на 100 тыс. чел.
	(наиболее
Страна	свежие из	среди
	доступных данных)	населения в целом	мужчин (м)	женщин (ж)	соотношение м/ж
Венгрия		38,6	58,0	20,7	2,8
Шри-Ланка		33,2	46,9	18,9	2,5
СССР		21,1	34,4	9,1	3,8
Китай		17,1	14,7	19,6	0,8
Япония		16,1	20,6	11,8	1,7
ФРГ		15,8	22,4	9,6	2,3
Австралия		13,3	21,0	5,6	3,8
Сингапур	•	13,1	14,7	11,5	1,3
Канада		12,7	20,4	5,2	3,9
США		12,2	19,9	4,8	4,1
Гонконг		10,5	11,8	9,1	1,3
Пуэрто-Рико		10,5	19,4	2,1	9,2
Уругвай		10,3	16,6	4,2	4,0
Ирландия		9,5	14,4	4,7	3,1
Индия		8,1	9,1	6,9	1,3
Респ. Корея		7,9	11,5	4,4	2,6
Великобритания		7,9	12,4	3,6	3,4
Израиль		7,8	11,0	4,6	2,4
Аргентина		7,1	10,5	3,8	2,8
Коста-Рика		5,8	9,3	2,1	4,4
Таиланд		5,8	7,1	4,5	1,6
Чили		5,6	9,8	1,5	6,5
Венесуэла		4,8	7,8	1,8	4,3
Мексика		2,3	3,9	0,7	5,6

Истогник (за исклюгением Индии и Китая): неопубликованные статистические данные отдела психического здоровья ВОЗ. Истогник данных по Индии: National Crime Records Bureau, Government of India, 1992. Истогник данных no Китаю: WHO, 1991a.

Динамика показателей уровня самоубийств в России XX в. может отслеживаться только с 80-х гг. и до нашего времени. Ранее эти статистические данные были закрыты. К сожалению, с 1926 г. до конца

ГЛАВА 2

70-х - начала 80-х гг. нашего века в СССР не только была закрыта статистика, но своеобразному «ослиному погребению» была подвергнута практически вся суицидология, в первую очередь социально-психологические аспекты изучения суицидального поведения. И только в единичных работах клинического плана исследовались отдельные аспекты аутоагрессивного поведения. В нашем обществе проблемы самоубийства «не существовало». В различного рода публикациях любого рода специалистов по моделированию и манипулированию (партийные пропагандисты, публицисты и прочие «инженеры человеческих душ» из СМИ) постоянно подчеркивался рост уровня самоубийств на «загнивающем» Западе и допускались единичные суициды в нашей стране. В Большой Советской Энциклопедии (третье издание) нет термина «самоубийство». («А значит, нет и проблемы», как заметил в свое время один их публицистов, ссылаясь именно на факт отсутствия статьи на соответствующую тему в БСЭ.) И только с 80-х гг. XX в. начинается достаточно интенсивное исследование самых различных аспектов (включая и социально-демографические показатели) суицидального поведения (Кузнецов М. Т., Гольдинберг Б. М., 1986; Постовалова Л. И., 1989; Иванова А. Е., Ермаков С. П., 1995; Жариков Н. М. и соавт., 1997, и др.).

До этого времени реальная картина состояния проблемы самоубийств в стране отсутствовала, и соответствующие данные в любого рода международные организации не представлялись. Дело не только в отсутствии статистических и социологических подходов к проблеме. За все эти годы не вышло ни одной монографии по суицидологии, не переведена ни одна книга западных исследователей на эту тему. Контрастом выглядит чрезвычайное обилие работ (книг, сборников, статей), посвященных проблеме самоубийств в XIX в. и начале XX в. Можно говорить о какой-то моде на эту тему в научной и общественной среде в тот период. О различных аспектах проблемы самоубийств писали философы и врачи, психологи и священники, педагоги и юристы, писатели и историки, этнографы, журналисты, общественные деятели. Естественно, что не каждый из них углубленно разрабатывал какие-то аспекты суицидологии, но каждый стремился высказать свои мысли по интересующей общество проблеме.

Интересно, что еще в начале XIX в. эта проблема уже обсуждалась на заседаниях Императорской Академии наук. И только попытка публикации этого отчета, составленного на основании правительственных данных о количестве убийств и самоубийств, вызвала негативную реакцию министра просвещения адмирала А. С. Шишкова: «Статью об исчислении смертоубийств и самоубийств, приключившихся в два

Отношение к самоубийству в истории

минувших года в России, почитаю не токмо ни к чему не нужною, но и вредною. Первое: какая надобность знать о числе сих преступлений? Второе: по каким доказательствам всякий читатель может удостоверен быть, что число сие отнюдь не увеличено? Третье: к чему извещение о сем может служить? Разве к тому только, что колеблющийся преступник, видя перед собой многих предшественников, мог почерпнуть из того одобрение, что он не первый к такому делу приступает? Мне кажется, подобные статьи, неприличные к обнародованию оных, надлежало бы к тому, кто прислал их для напечатания, отослать назад с замечанием, чтоб и впредь над такими пустыми вещами не трудился. Хорошо извещать о благих делах, а такие, как смертоубийство и самоубийство, должны погружаться в вечное забвение» (цит. по: Сухомлинов М., 1866).

Интересно, что этот первый статистический отчет, содержащий данные о количестве самоубийств в некоторых губерниях Российской империи в 1819 и 1820 гг. (автор — руководитель статистического отдела при министерстве полиции, с 1835 г. академик Карл Герман) был спустя десять лет все же опубликован в тех же трудах академии (на французском языке). Именно благодаря последнему обстоятельству (нет худа без добра!) данные моральной статистики по России стали известны европейским исследователям. Руководители СССР и соответствующие «воспитывающие и надзирающие» инстанции без всякой аргументации просто закрыли целую науку, имеющую как медицинские, так и чисто социальные точки приложения, пытаясь погрузить в «вечное забвение» не только данные текущей жизни, но и все сделанное в области суицидологии в XIX в.

Исследования проблемы самоубийств в XIX в. характеризуются многосторонностью подходов, широтой охвата проблемы в целом и отдельных ее аспектов. Еще одна особенность работ того времени, на которую автор посчитал необходимым обратить внимание, состоит в следующем: каждый пишущий о самоубийстве руководствовался какими-то исходными позициями, взглядами, которые весьма активно обосновывались и были обращены как к узким специалистам, так и к обществу в целом. Это характерно как для специальных исследовательских работ, так и для небольших публицистических заметок, эссе, этюдов и прочих форм выражения своих взглядов на проблемы суицидологии (Толстой Л. Н., Петров Г., 1910; Сидамон-Эристова Е., 1910, и др.).

Юрист А. В. Лихачев в своем капитальном труде по статистике самоубийств приходит к выводу о необходимости улучшения материальных основ жизни, так как именно они, а не религиозное чувство определяют,

ГЛАВА 2

по его мнению, взаимоотношения людей. Однако И. А. Невзоров (1891) высказывает твердое убеждение, что именно в поднятии религиозности заключается главное средство против самоубийства. Чрезвычайно интересно, что христианский писатель ссылается вовсе не на писания отцов церкви и христианских вероучителей, а на положения медицинской науки и ее выдающихся представителей, в частности на основополагающий труд Эскироля (уже упоминаемый выше): «Если человек не укрепит своей души религиозными чувствованиями, то он больше будет расположен добровольно окончить свою жизнь, когда будет испытывать какую-нибудь печаль или какое-нибудь несчастье». Несмотря на то что мысль о значении религиозности развивает православный автор, он смотрит на значение этого фактора более широко, не разграничивая понимание этого вопроса в религии и науке. Не случайно И. А. Невзоров ссылается на исследования одного из крупнейших суицидологов XIX в. Е. Lisle (1856), который писал: «Когда мы говорим о религиозном чувстве, то разумеем все формы религии и все культы без исключения. Мы видим, что самоубийства менее часты у различных народов, где более почитается и уважается религия, будут ли эти народы католики, протестанты, иудеи или магометане».

Начиная с работ первой половины XIX в. и до начала 20-х гг. XX в., в России были проведены и опубликованы многочисленные исследования, затрагивающие не только «исчисление» уровня самоубийств, но и множество самых различных аспектов суицидального поведения. В 1847 г. К. С. Веселовский в «Журнале Министерства внутренних дел» публикует работу «Опыты нравственной статистики России», целиком посвященную статистике самоубийств за 1803-1841 гг. Наиболее полное исследование вопросов суицидологии, отражающих не только показатели уровня самоубийств и их динамику, но и множество самых различных аспектов этой проблемы, было проведено в уже упоминавшемся выше капитальном труде А. В. Лихачева «Самоубийство в Западной Европе и Европейской России». Рассматривая социологию как своеобразную «психологию всего человечества», в отличие от психиатрии, изучающей, по мнению автора, «индивидуальную мысль», он тем не менее затронул множество вопросов, далеко выходящих за пределы статистико-социологического подхода к проблеме.

Даже в настоящее время, несмотря на все большее стремление к унификации научных понятий и рубрик, единого подхода к оценке социально-психологических ситуаций, лежащих в основе суицидального конфликта, не существует. Многое определяется установками исследователя и невозможностью в этом вопросе полностью избежать субъективизма. Естественно, что в исследовании мотивов и определя-

Отношение к самоубийству в истории

ющих их социально-психологических ситуаций, выполненных на протяжении XIX в. и в начале XX в., этот аспект изучения суицидального поведения характеризовался еще большим разбросом рубрик и принципов подхода.

А. В. Лихачев писал, что число индивидуальных мотивов не ограничено, потому что всякое неудовлетворенное желание человека, всякое стремление, встретившее существенные препятствия, может служить эпилогом самоубийства. По мнению автора, уже это обстоятельство способствует разнообразию классификаций мотивов самоубийства. В 1878 г. уголовная статистика Франции сводила эти мотивы в 21 рубрику, итальянская — в 18, прусская — в 31, баварская — в 10. В официальных отчетах эти мотивы подводятся под более общие понятия (французская статистика выделяет 5 групп мотивов, прусская — 9). Еще большим разбросом отличается число классификационных рубрик у отдельных исследователей: Лиль — 48 рубрик, Бриер де Буамон — 19, Морселли — 10. А. В. Лихачев выделял 9 классов мотивов самоубийств и отмечал трудность отнесения отдельных из них в ту или иную рубрику и различного рода «курьезы» тех или иных систематик. В прусской статистике внебрачная беременность отличается от заберемене-ния вне брака и находится в одном классе со страхом наказания по суду и самоубийством после убийства.

Приведенные выше «курьезы» показывают, что статистика в области причин и мотивов суицидального поведения уже не носит такого определенного показателя, как другие параметры суицида (демографические показатели, время, способ самоубийства и проч.). И дело вовсе не в числе классификационных рубрик или включения отдельных мотивов в одну из них. Сама содержательная сторона мотиваци-онной составляющей суицида, ее понимание у исследователей определяется и национальным колоритом, и чисто субъективными взглядами автора. Это препятствует возможности, весьма заманчивого с точки зрения изучения этнокультуральных влияний на суицид, непосредственного сравнения частоты тех или иных мотивов самоубийств XIX и XX вв. Можно только предполагать наличие определенных тенденций в этих характеристиках суицидального поведения. Данные книги А. В. Лихачева «Самоубийство в Западной Европе и Европейской России» и аналогичные показатели нашего времени отражают не только действительное изменение мотивов самоубийств за сто с лишним лет, но и существенное различие в подходах авторов, живущих в разных общественно-исторических условиях.

Взгляды исследователя той или иной эпохи определяются существующим в его время понятийным аппаратом. Согласно статистике

ГЛАВА 2

А. В. Лихачева, класс мотивов, объединяемых понятием «любовь», включающий несчастную любовь, ревность и внебрачную беременность, по частоте встречаемости вообще находится на восьмом (последнем) месте в ряду других мотивов самоубийств. Проанализировав данные по Петербургу за 1866-1880 гг. и по Москве за 1871-1880 гг. (в Москве это данные и самоубийств, и покушений на самоубийства), автор расположил восемь классов мотивов в следующей последовательности (в скобках — процент от общего числа, включающий и неизвестные мотивы (44, 56 %): 1) душевные болезни (19,00), 2) пьянство (9,76), 3) материальные потери, неудачи (7,67), 4) утомление жизнью (5,52), 5) горе и обиды (4,49), 6) физические страдания (3,54), 7) стыд и страх наказания (3,36), 8) любовь (2,10).

Со временем изменилось и само содержание этой классификационной рубрики, и процент так называемых неизвестных мотивов. Но в целом неудачная любовь как мотив суицида в процентном отношении от общего числа обследованных, по С. В. Бородину и А. С. Михлину (1980), составляет среди покончивших с собой 4,2 %, среди покушавшихся — 8,9 %. Однако само это понятие «неудачная любовь» включает столько возможных оттенков и индивидуальных обстоятельств, что, по мнению автора, сравнение статистических данных по этой рубрике всегда будет недостаточно корректным. Другое дело — сравнение отдельных самоубийств, обстоятельства которых известны с исчерпывающей полнотой. Но как раз в случаях неудачной любви получить исчерпывающие данные нередко не удается не только от самого покушавшегося на самоубийство, но и от его ближайшего окружения.

Здесь возможны любые варианты искажения реальных мотивов: их сокрытие по тем или иным причинам или подстановка существующих «архетипов» обыденного мышления, согласно которым «любовная лодка» — основная движущая сила не только жизни, но и добровольной смерти. Хорошо известен так называемый эффект Вертера, но даже никогда не слышавшие этих слов люди с детства усваивают, что в молодом и зрелом возрасте неудачная любовь — основной мотив самоубийства. Однако, как свидетельствуют статистические данные весьма обширных и серьезных исследований, публикуемых в конце XIX и XX вв., в ряду других суицидогенных факторов «любовь» (при любом содержании этой рубрики) занимает далеко не первое место в ряду других мотивов суицидального поведения.

Так, согласно данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1980), в ряду обширной группы мотивов, связанных с семейными конфликтами, эти конфликты и развод занимают первое место и составляют 37 % от общего числа. Другие мотивы этой же рубрики — это болезнь

Отношение к самоубийству в истории 79

и смерть близких (11,4 %), одиночество (6,5 %), неудачная любовь, несправедливые отношения со стороны окружающих, половая несостоятельность, ревность, супружеская измена, потеря «значимого другого», недостаток внимания и т. д. Этот список может быть продолжен и другими неблагоприятными ситуациями. Однако, как уже было показано выше, лично-семейные отношения и переживания нередко надо рассматривать в контексте более широкого взаимодействия суициден-та с его окружением. И только в этом контексте семейные конфликты и отношения со «значимым другим» получают адекватную оценку. Это вовсе не исключает, что лично-семейные конфликты могут быть непосредственными детерминантами суицидального поведения, но возможен и вариант, когда ближайшее окружение — это только повод и мотивировка суицидальных тенденций, формирующихся в других «ситуационных зонах».

Однако в целом самоубийства, связанные с лично-семейными конфликтами, наиболее часто фигурируют как ведущие мотивы суицидального поведения. Это относится как к суицидам, закончившимся смертью, так и к покушениям на самоубийство. По данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1978,1980), около ²/з всех самоубийств происходит под влиянием мотивов лично-семейного характера. Вместе с тем, сравнивая свои данные (был обследован очень большой контингент самоубийц) с данными статистики 1925 г., эти авторы подчеркивают, что в то время лично-семейные мотивы в суицидальном поведении встречались намного реже (18 % против 62,9 % в исследовании 1978 г.). Сами авторы отмечают неполную сопоставимость классификационных групп мотивов. В 1925 г. фигурируют такие мотивы, как разочарование, недовольство жизнью, горе и обиды и прочее, часть которых, несомненно, была связана и с конфликтами лично-семейного плана.

В свете сказанного выше о возможных расхождениях классификационных рубрик, несомненный интерес представляет оценка одного из мотивов самоубийства у двух авторов: А. В. Лихачева и П. Г. Розанова (1891). Речь идет о весьма специфической причине самоубийства, которая у авторов XIX в. называлась «утомление жизнью». А. В. Лихачев пишет, что отвращение к жизни (состояние, когда жизнь становится в тягость) приводит человека к самоуничтожению и может быть принято за расстройство психической деятельности. Автор ссылается на работу Бриера де Буамона, считавшего, что подобный мотив самоубийства может наблюдаться и при отсутствии каких бы то ни было признаков душевного расстройства. П. Г. Розанов не считает необходимым выделять отдельную рубрику мотивов, обозначаемую термином «утомление жизнью» или отвращение к ней, и поэтому источни-

ГЛАВА 2

ки, в которых фигурировали выражения, характеризующие состояния самоубийц типа «скучал, жаловался на тяжесть жизни» и т. п., рассматривает в разделе, включающем душевнобольных. По мнению автора, желание смерти, доходящее до самоубийства, «не может не характеризовать болезненной слабости воли». Подтверждение наличия душевной болезни у лиц с «утомлением жизнью» П. Г. Розанов видит в факте наследования этого болезненного состояния, представляющего «несомненные следы психического вырождения».

По вопросу соотношения психических расстройств и самоубийства П. Г. Розанов считает, что «беспочвенно и неосновательно стоять на возможности самоубийства в здоровом состоянии, в состоянии, так сказать, полной осмысленности (здесь и далее выделено нами.— В. Е.) и правильности оценки своего поведения, приписываемых некоторым самоубийцам». Даже по отношению к самоубийцам, которые, согласно статистике самого автора, не включались в рубрики «помешательство» и «пьянство» (18,15 % наблюдений), П. Г. Розанов вполне разделяет точку зрения Крафт-Эбинга на самоубийство, в соответствии с которой этих лиц следует «сгитатъ психигески больными, пока не будет доказано противное» (выделено нами.— В. Е.).

Предвидя возможные упреки в расширении понятия помешательства, сливающегося, по существу, со здоровым состоянием, автор считает необходимым обосновать собственную точку зрения на возможность отнесения к душевнобольным группы самоубийц, размещенных «по примеру других сюисидологов по разным рубрикам мотивов» (упомянутые выше 18,15 % наблюдений). По мнению П. Г. Розанова, эти лица покончили с собой не вследствие «горя или обиды», «расстройства дел», «боязни суда», но по причинам наличия «прирожденной (наследственной) или приобретенной душевной подавленности, гнетущего состояния духа, замешательства, которое выбивает человека из обычной умственно-нравственной колеи, и вследствие действительной или, гораздо чаще, кажущейся безысходности, безвыборности положения».

П. Г. Розанов, не используя специальных терминов и рассматривая состояния аффективно суженного сознания для доказательства наличия у самоубийцы психического расстройства, описывает те особенности психической жизни суицидента, которые уже в наше время были названы выдающимся суицидологом современности Э. Шнейдманом (2001) «констрикцией души» (сужением сознания). П. Г. Розанов пишет: «Освети, блесни ему идея противоположного свойства в виде луча надежды, возможности лучшего — и человек, нередко, излечен, спасен, возвращен к жизни. Но в том-то и беда, что не всякий раз само-

Отношение к самоубийству в истории

убийце является на помощь эта благодетельная «борьба противоположных представлений», он раб охватившей его идеи и потому-то собственно должен быть рассматриваем как умственно нездоровый человек».

Таким образом, приведенное выше выражение, несмотря на его известную метафоричность, определенно показывает, что уже во второй половине XIX в. в исследовании проблемы самоубийств методы социально-статистического анализа сочетались с психолого-аналитическим подходом к исследованию каждого суицида (выражение автора работы «О самоубийстве в нормальном и болезненном состоянии» П. Лебедева, 1888). Различные исследователи подчеркивали, что уже для статистики самоубийств важное значение имеет субъективизм исследователя, что определяет необходимость индивидуализации (Н. И. Пирогов) каждого конкретного случая, так как «материал не представляет требуемой однородности».

Однако статистический подход на протяжении двух веков служил и продолжает служить задачам исследования проблемы самоубийств. С помощью статистического анализа все возможные ситуации и мотивы самоубийства систематизируются, сводятся в определенные рубрики, вычисляется частота их встречаемости, уточняются критерии отнесения отдельных суицидов в ту или иную группу. По существу, определяются инварианты индивидуальных переживаний, позволяющие говорить об общности ситуационных суицидогенных факторов. И хотя выше подчеркивалась недостаточная корректность сравнения данных разных эпох и даже исследований, ориентировочные данные по этому аспекту суицидального поведения, безусловно, важны для понимания и оценки даже отдельно взятого покушения на самоубийство.

Семейные конфликты наиболее часто определяют мотивы суицидального поведения, но характер этих конфликтов различен у разных людей и определяется таким множеством факторов, что их трудно свести в какие-то таблицы и схемы, которые отразили бы все параметры и нюансы конкретной ситуации, детерминирующие суицид, связанный с мотивами, лежащими в сфере личностных отношений. Здесь и этнокультуральные особенности суицидентов, и конкретные условия жизни, и их пол, возраст, семейное положение и т. д. и т. п. Хорошо известно, что подростки наиболее часто совершают покушения на самоубийство по мотивам несправедливого отношения со стороны окружающих. Неудачная любовь чаще выступает как мотив суицида у молодых людей 16-20 лет, различного рода семейные конфликты — у лиц в возрасте 30-40 лет, потеря близких и одиночество часто определяют формирование суицидальных тенденций у пожилых людей.

ГЛАВА 2

Известно, что семейные ссоры больше приводят к смерти вследствие суицида мужчин, чем женщин, но последние гораздо чаще совершают покушения на самоубийство вследствие неудачной любви, болезни и смерти близких или одиночества. Так называемый коэффициент летальности (отношение числа завершенных самоубийств и суицидальных попыток) существенно различается в разных категориях суицидентов. Отмечается, что в самоубийствах по мотивам болезни, потери близких людей (коэффициент летальности 4,4) или одиночества (3,1) удельный вес завершенных самоубийств заведомо выше, чем в суицидах по мотивам несчастной любви (0,5) (Бородин С. В., Мих-лин А. С, 1978). Приведенные выше цифры достаточно наглядно показывают степень выраженности суицидальных намерений (интенцию) у суицидентов, мотивы суицидального поведения которых определялись лично-семейными конфликтами.

Статистические методы анализа используются для оценки очень многих параметров суицидального поведения, рассмотреть которые (и тем более провести сравнительно-исторический анализ данных различных эпох) не представляется возможным. Поэтому в дальнейшем приводятся только некоторые характеристики суицидального поведения, полученные в рамках достаточно корректных и объемных исследований.

К сожалению, по нашему мнению, нередко встречаются работы, представляющие собой скорее упражнения в арифметике, интересные для авторов, но практически не несущие никакой полезной информации для понимания тех или иных сторон суицидального поведения. («Мы наблюдали находящихся, выписанных, пролеченных в таком-то месте в таком-то году, а контрольная группа [неизвестно, в какой степени совпадающая по своим параметрам с анализируемой] «была старше, моложе, имела другие диагнозы» и проч. и проч.»). При чтении этих работ невольно всплывают слова классика: «Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках...» Сказанное выше никак не бросает тень на чрезвычайно интересные исследования прошлого и настоящего, в которых методы статистики используются для изучения различных аспектов проблемы самоубийств.

При изучении эпидемиологии и некоторых особенностей самоубийств населения Санкт-Петербурга были получены интересные данные по возрастному составу лиц, покончивших с собой.

Материалы табл. 5 показывают, что суициды лиц трудоспособного возраста составляют около 70 % от общего числа завершенных самоубийств. В возрастной группе 40-49 лет отмечается наибольший пик

Отношение к самоубийству в истории 83

Таблица 5

Структура завершенных самоубийств по основным возрастным группам населения Санкт-Петербурга (1993-2001 гг.)

Возраст	Абсолютное число	%
Менее 19 лет	41,4	4,2
20-29 лет	121,4	12,4
30-39 лет	160,0	16,1
40-49 лет	221,5	22,3
50-59 лет	184,1	18,4
60-69 лет	133,5	13,7
70 и более лет	127,8	12,9
Всего	991,8	100,0

Истогник: Рыбников В. Ю., Рыбникова И. Л. Сб. Клинические Павловские чтения. - Вып. 5: Кризисные состояния. Суицидальное поведение. - СПб., 2002.

суицидальной активности, а на возрастную группу 20-49 лет приходится более 50 % завершенных самоубийств. Доля лиц молодого возраста (менее 19 лет) невелика, эти суициды составляют чуть более 4 % от общего числа завершенных самоубийств.

По данным этих авторов, наибольший уровень самоубийств, который рассчитывается на 100 тыс. населения аналогичного возраста, обнаружен в возрастных группах 70 и более лет (44 на 100 тыс.), затем идет возраст 60-69 лет и 50-59 (соответствующие показатели — 35 и 33). В ходе исследования, проведенного В. Ю. Рыбниковым и И. Л. Рыбниковой, были выявлены ряд особенностей суицидов лиц пожилого и старческого возраста. Наиболее важные среди них: высокая летальность, отягощенность нервно-психической патологией, в частности депрессивными расстройствами, частые предшествующие контакты с врачами или социальными работниками непосредственно перед суицидом, чувство одиночества и беспомощность на фоне значительных материально-бытовых и социально-психологических проблем (низкий уровень жизни, тяжелые утраты, смерть близких).

Еще один вывод, сделанный авторами после проведенного исследования, хотя и выходит за пределы статистических выкладок, несомненно, заслуживает внимания: «В ходе исследования также было установлено, что уровень теоретической и практической подготовки врача общей практики, психологов и социальных работников в области суй-

ГЛАВА 2

цидологии и оказания помощи суицидентам крайне низок. Это определяет необходимость его кардинального повышения в рамках существующей системы подготовки, переподготовки и повышения квалификации указанных специалистов».

По данным Бюро судебно-медицинской экспертизы, в 1999 г. в Санкт-Петербурге покончили с собой 916 человек, при этом наибольшее число суицидов (177) приходится на возраст 41-50 лет. В этом же году в НИИ «Скорой помощи» имени Джанелидзе поступило 2704 человека с суицидальными попытками, не закончившимися смертью (из них после оказания первичной медицинской помощи 1121 суицидент был переведен в психиатрические клиники) (Полетаева О. О., 2001). Приведенные цифры не могут отражать действительное соотношение завершенных суицидов и суицидальных попыток. Как уже писалось выше, это соотношение в действительности колеблется в широких диапазонах (от 1 к 7 до 1 к 20-25). Эти цифры носят условный характер, так как относительно четкий учет самоубийц сочетается с громадным числом нерегистрируемых суицидальных попыток или аутоагрессивных действий вообще.

Интересно сравнить данные по Санкт-Петербургу и данные возрастного состава самоубийц в других странах. Приведенная ниже табл. 6 в какой-то мере позволяет это сделать.

В монографии взяты только отдельные показатели, представляющие, по мнению автора, определенный интерес. Так, по данным швейцарской статистики, минимальный суицидальный риск существует для служителей церкви, затем идут почтовые служащие, лица технических профессий, ремесленники имеют средние показатели, за исключением мясников, у которых суицидальный риск очень высок. Далее по уровню увеличения суицидального риска следуют: коммерсанты, медики и дантисты, ветеринары, владельцы гостиниц и ресторанов и сельскохозяйственные рабочие. И хотя в целом прослеживается характерная и для других стран закономерность, в соответствии с которой «высший класс» дает и наиболее высокие показатели самоубийства, это не носит абсолютного характера (Tetaz N., 1971).

Данные проведенного в Англии (Манчестер) в 1990-1991 гг. исследования подтверждают это. Суицидальный риск для различных профессий (оцениваемый в баллах от 1 до 10) выглядит так: на первом месте музыкант (8,5 балла), далее следуют медсестра (8,2); зубной врач (8,2); финансист (7,2); психиатр (7,2) (восьмое место в списке). Замыкают список библиотекарь (3,2) и продавец (2,1). В результате комплексного обследования студентов Оксфордского университета было установлено, что основной причиной смерти были несчастные случаи и само-

Отношение к самоубийству в истории

Таблица 6 Показатели самоубийств среди молодых и пожилых людей

В некоторых странах

		Количество самоуб	ийств
	Год		на 100 тыс. чел.
	(наиболее
Страна	свежие из	среди	среди
	доступных	молодых	пожилых	соотноше-
	данных)	(м) —от 15 до 24 лет	(п) — от 65 до 74 лет	ние м/п
Шри-Ланка		62,3	48,6	1,3
Канада		15,0	12,6	1,2
Таиланд		9,8	8,4	1,2
Австралия		16,4	16,7	1,0
Великобритания		7,0	7,9	0,9
Ирландия		9,3	12,1	0,8
США		13,3	18,1	0,7
Чили		6,7	9,6	0,7
Коста-Рика		6,1	9,6	0,6
Венесуэла		6,9	11,3	0,6
Мексика		3,1	5,1	0,6
Респ. Корея		8,1	15,9	0,5
СССР		13,9	30,4	0,5
Китай		21,3	47,8	0,4
ФРГ		9,9	23,7	0,4
Уругвай		8,2	22,7	0,4
Сингапур		10,6	31,5	0,3
Аргентина		5,2	19,2	0,3
Япония		7,0	27,6	0,3
Израиль		4,9	20,0	0,2
Пуэрто-Рико		6,1	26,1	0,2
Венгрия		12,6	61,5	0,2
Гонконг		6,0	33,6	0,2

Истогник (за исклюгением Китая): Неопубликованные статистические данные психического здоровья Отдела ВОЗ. Истогник данных по Китаю: WHO, 1991a.

убийства. Отмечался ненормально высокий процент самоубийств студентов, в 11 раз превышающий количество самоубийств среди соответствующей возрастной группы всего населения в целом и в 17 раз — среди лиц того же возраста, находящихся на военной службе. Этот

ГЛАВА 2

процент был также существенно выше, чем в той же возрастной группе молодежи, принадлежащей к тем же социальным классам, откуда в основном поступают в Оксфордский университет учащиеся (Parnell H., 1951).

Интересными являются статистические закономерности, отражающие уровень социальной интеграции и интенсивность уровня самоубийств. P. Sainsburi (1955) обнаружил выраженные статистические корреляции между частотой самоубийств и рядом социальных характеристик суицидентов. Проанализировав данные 28 районов Лондона, автор обнаружил взаимосвязь между социальной изоляцией и завершенными суицидами. 27 % общего числа проанализированных им суицидентов приходилось на долю лиц, проживающих одиноко (вне семьи), а из общего числа жителей проанализированных районов одинокие составляли только 7 %.

Большинство исследователей, занимающихся статистикой самоубийств, даже в случае завершенных суицидов отмечают неполноту этих данных, особенно в отдельных странах и регионах. Это связано со множеством факторов: и таких, как организация соответствующих служб, и предубеждениями населения, в соответствии с которыми большинство людей стремится скрыть «позорный» факт самоубийства близкого, и многими другими. Неполнота статистических данных резко увеличивается, когда в изучении суицидального поведения возникает необходимость сбора сведений о покушениях на самоубийство, не закончившихся смертью. Поэтому, как отмечают многие исследователи, совершенно неправильно сопоставлять статистику завершенных самоубийств и суицидальных попыток. Еще в начале XX в. С. А. Новосельский (1910) писал, что отношение самоубийств к покушениям приблизительно такое же, как отношение статистики причин смерти к статистике заболеваемости. Необходимо строго разграничивать эти два явления. В статистическом отношении самоубийства и покушения на них — две величины разного порядка.

В результате специально проведенного исследования было установлено, что только один из четырех случаев суицидальных попыток (24,3 %) приводит к контакту с профессиональной системой здравоохранения. Это так называемый «феномен айсберга», у которого выступающая над водой часть относится к подводной в пределах от 1: 4 до 1:10 (Diekstra R. F. W., 1987). Указанное выше соотношение делает практически бессмысленными любого рода экстраполяции обнаруженных закономерностей случайной выборки статистики суицидальных попыток на суицидальное поведение в целом. Статистические данные по суицидальным попыткам следует рассматривать как «информацию к размышлению» только в случаях специально проведенных исследо-

Отношение к самоубийству в истории

ваний и на достаточно репрезентативной выборке с четкими и однозначными условиями получения тех или иных показателей.

Rene Diekstra (1991) в попытке представить глобальные перспективы статистики суицидальных попыток ссылается на два специально проведенных международных исследования. Первое было проведено в 1979 г. в семи европейских странах (примерно 200 млн жителей). В стационарах и амбулаториях было зарегистрировано 430 тыс. намеренных самоповреждений (215 на 100 тыс. населения в возрасте 15 и более лет). В отличие от статистики завершенных самоубийств, в суицидальных попытках отмечается заметное преобладание женщин: 162 мужчины и 265 женщин (на 100 тыс.). Между странами и центрами показатели значительно варьируются (у мужчин от 26 до 353, у женщин от 82 до 527).

Проводившееся в 1989 г. под контролем ВОЗ мультицентровое (15 центров из 10 европейских стран) изучение мониторинга тенденций суицидальных попыток (парасуицидов) показало, что их уровень существенно различается между отдельными центрами. Среди мужчин максимально высокий уровень парасуицидов (323 на 100 тыс.) был отмечен в Хельсинки, а самый низкий (44 на 100 тыс.) — в Лейдене (Нидерланды). Для женщин самый высокий — в Пантойзе (Франция) и минимальный (81) — в Лейдене. Практически везде частота парасуицидов среди женщин выше, чем среди мужчин. И только в Хельсинки происходит все наоборот — частота парасуицидов выше среди мужчин.

В результате частично рассмотренных выше двух исследований было установлено, что частота парасуицидов максимальна в первой половине жизни (15-44 года), но конкретные показатели в пределах этого возрастного диапазона колеблются в очень большой степени. Эти исследования (и прежде всего проводившиеся под контролем ВОЗ) вызывают, по мнению автора, значительные сомнения в отношении действительной картины величины и природы феномена суицидальных попыток. С одной стороны, различия в данных исследованиях могут быть действительным отражением соответствующей ситуации в стране или регионе. С другой стороны, эти различия могут быть следствием значительных расхождений в тактике сбора материала. В одном из этих исследований и было обнаружено, что только четверть лиц, совершивших суицидальную попытку, в дальнейшем контактировали с системой здравоохранения. По мнению автора настоящей книги, эти исследования, безусловно, показывают необходимость дифференцированного подхода к оценке и диагностике каждой индивидуальной попытки самоубийства как исходному материалу сбора статистических данных.

88 ГЛАВА 2

Несомненный интерес вызывают данные клинико-статистического анализа суицидальных попыток по Москве за 1996 г. (Амбрумова А. Г. и соавт., 1997). И хотя сами авторы пишут о возможности так называемых «маскированных» форм суицидов (оказание медицинской помощи без привлечения официальных служб), что, безусловно, приводит к известным погрешностям, данные, полученные при анализе выезда «скорой помощи», «являются единственным материалом, по которому можно судить об основных тенденциях аутоагрессивного поведения в городе». За период с 1.01.96 г. по 31.12.96 г. в Москве было зарегистрировано 2947 суицидальных попыток (344 на 100 тыс. населения с учетом фактора миграции и нестабильности населения).

Этот эпидемиологический показатель сопоставим с соответствующими данными транскультурального исследования суицидов в 15 областях Европы. Согласно этим данным, наивысший показатель по суицидальным попыткам отмечен в Северной Европе (Хельсинки — 606, Стокгольм — 403, Оксфорд — 635); наименьший показатель — в городах юга Европы (Испания — 112, Италия — 145). Авторы связывают уменьшение суицидального риска с севера на юг с традиционным влиянием католицизма, плотностью населения и другими факторами. Согласно данным этих исследований, в поле зрения служб первичной медицинской помощи попадает в среднем 1 из 7-10 человек, совершивших суицидальную попытку.

Данные исследования суицидальных попыток в Москве за 1996 г. показали, что число женщин, совершивших аутоагрессивный поступок, несколько превосходит число мужчин, но эта разница не является статистически значимой. Основной контингент суицидентов составляют лица молодого и трудоспособного возраста (в частности, подростки до 20 лет — 580 из 2947). У мужчин от 20 до 50 лет этот показатель равен 800, у женщин этого же возраста — 965. Анализ выездов «скорой помощи» в 1996 г. в связи с суицидом позволил считать, что наиболее предпочтительным способом совершения суицидальных попыток являются отравления (в первую очередь медикаментозными препаратами) — 76 %. Нанесение самоповреждений занимают в этом ряду второе место — 22,1 %. На остальные способы суицидов (повешение, падение с высоты, под транспорт и др.) приходится 56 случаев (1,9 %).

Не вызывает сомнений, что различного рода аутоагрессивное поведение нуждается в более дифференцированной оценке каждого случая не только по причине его несомненных различий у отдельного пациента (это уже отмечалось выше), но и в силу исключительного места в ряду самых различных причин, отражающих проблемы, связанные

Отношение к самоубийству в истории

с психическим здоровьем. По данным «Доклада о состоянии здравоохранения в мире, 2001 г. Подход к психическому здоровью...», умышленные самоповреждения среди этих причин занимают третье место (15,9 %) после депрессивных расстройств (17,3 %) и других видов расстройств (16,4 %). Далее следуют деменция при болезни Альцгей-мера и деменция других типов (12,7 %), алкогольная зависимость (12,1 %), эпилепсия (9,3 %) и другие виды поведенческих и стрессовых расстройств.

Приведенные выше цифры показывают необходимость индивидуальной оценки лиц с умышленными самоповреждениями, и не только для адекватной клинико-психотерапевтической оценки и проведения соответствующих лечебных и профилактических мероприятий, но и вследствие несомненного значения аутоагрессивного поведения в ряду расстройств, создающих для общества бремя экономических и других проблем. Автор настоящей монографии не ставил своей целью решение тех или иных организационных или социальных проблем. Этот индивидуальный анализ включает множество аспектов. Но в любом случае более адекватным подходом к анализу первичного материала для статистических данных будет относительная унификация понятийного аппарата. Естественно, что суицидологический анализ может служить и целям психиатрической диагностики (в отдельных случаях уже на этапе оказания первичной медицинской помощи).

Индивидуальный подход к анализу лиц, покушавшихся на свою жизнь, определил существенное расхождение точек зрения на соотношение самоубийства и психических расстройств. Если большинство психиатров начала XIX в. (Пинель, Эскироль, Фальре и др.) рассматривали суицид как одно из проявлений или даже форму психического расстройства, то в конце века уже наблюдалась четкая полярность мнений по вопросу роли помешательства в генезе самоубийства. Выше уже приводилась точка зрения П. Розанова, но в то же время уже упомянутый выше врач П. Лебедев пишет, что «вряд ли кто-либо согласится с тем, что все самоубийцы находятся «в ненормальном состоянии умственных способностей».

Существенную роль в расхождении взглядов на отдельные стороны проблемы самоубийств играл сам подход к изучению этих явлений. Так, врач Э. Морселли, в отличие от его коллег, опираясь на данные статистики самоубийств в различных странах Европы, основной акцент в изучении самоубийств переносит с индивида на окружающее его общество. В результате изучения статистических показателей так называемых «моральных действий» (брак, рождение, преступление, и в первую очередь самоубийство) автор отметил статистическое

ГЛАВА 2

постоянство самоубийств на протяжении многих лет. При этом обнаруживается большая закономерность данных, относящихся к суицидам, нежели к таким явлениям, как рождение, брак и смерть.

Как врач Э. Морселли отмечал, что общие статистические данные в применении к анализу индивидуального случая не могут обнаружить все разнородные причины и условия, которые определяют «самые роковые и одновременно, казалось бы, самые произвольные действия: самоубийство и преступление». В соответствии с позициями социального дарвинизма и естественного отбора автор объяснял увеличение в обществе числа самоубийств обостряющейся борьбой за существование. Э. Морселли подчеркивал, что в то время как у животных и первобытных людей орудиями борьбы служат зубы, руки и ноги, у цивилизованного человека таким орудием является мозг. Но современные условия жизни легко могут расстроить его суждения в отношении лиц «слабых и анормальных». Несмотря на упоминание мозга и его «расстройства», общий вывод автора, по существу, выводит суицидальное поведение за рамки медицины. Самоубийство, по Э. Морселли, явление не патологическое, но социально-физиологическое, такое же необходимое в жизни каждого народа, как рождение, смерть, преступление, помешательство и проч. Интересное возражение выводам автора относительно необходимости самоубийства для общества прозвучало в виде вопроса Эрленмайера: «Почему он не даст положительного совета в один день кастрировать всех новорожденных обоего пола; тогда, наверное, были бы обеспечены от самоубийства, по крайней мере, два поколения» (цит. по П. Лебедеву).

Однако те или иные закономерности моральной статистики в применении к проблеме самоубийств, безусловно, заслуживают самого серьезного внимания исследователей-суицидологов даже для анализа индивидуальных суицидов, так как отражают наиболее частые и инвариантные характеристики суицидального поведения. Тем более понятно, что изучение самоубийства как общественного феномена не может быть успешным без опоры на статистические данные. Как писал А. В. Лихачев, «правильное понимание нравственной статистики дает... светлую надежду на улучшение жизни человека. Уменьшить наклонность к самоубийству нельзя одним привитием религиозного чувства — оно есть слишком святая и высокая потребность, не имеющая под собой почвы, на которой люди живут и умирают. Более материальны, более грубы побуждения самоубийства: они порождаются, главным образом, экономическими условиями общественной жизни».

Мотивы самоубийства, по автору, определяются более сложными условиями общественной жизни, а не одними экономическими факто-

Отношение к самоубийству в истории

рами. Ссылаясь на собственные исследования, А. В. Лихачев объясняет более высокой уровень самоубийств в городах по сравнению с деревней «усиленною деятельностью мозга». С этими же «побудительными причинами» он связывает более высокую тенденцию к самоубийству среди «образованных классов общества, по преимуществу либеральных профессий», по сравнению с лицами физического труда, «образованного протестантского Севера сравнительно с более невежественным католическим Югом Европы».

Моральная статистика и статистический метод изучения проблемы самоубийства, обнаруживший множество интересных закономерностей суицидального поведения и послуживший основой для социокультурной теории суицида Э. Дюркгейма, вместе с тем обнажил свою недостаточность в процессе его применения к конкретному индивиду, пытавшемуся покончить (или покончившему) с собой. Изучая общие закономерности суицида как общественного феномена, Э. Морселли фактически, отрицал необходимость индивидуального суицидологического анализа. По его мнению, следует изучать не индивидуальный организм, а все общество, его потребности и тенденции.

Таким образом, суицидальное поведение, с точки зрения автора, не должно быть предметом изучения медицины. Статистические (а в дальнейшем — социологические) представления, включающие соответствующие методы исследования, на определенном этапе их развития исключили медицинские, клинико-психологические аспекты изучения самоубийств. При этом в рамках «классических» статистических исследований самоубийства (работы Э. Морселли, А. В. Лихачева и других авторов), по сути дела, игнорировалась какая-либо психологическая основа механизмов индивидуального суицидального поведения. Мотивы самоубийств стояли в ряду таких факторов, как пол, возраст, образование, социальный статус, религия, способ и время совершения суицида и другие показатели, дающие при достаточно большой выборке то или иное соотношение изучаемых параметров суицида как общественного явления.

Но уже в работе Э. Дюркгейма «Самоубийство: социологический этюд» (1897), ставшей первой классической работой по суицидоло-гии, исследуется механизм влияния общества как «коллективной личности», «социального организма» на возможность совершения индивидуального самоубийства. Аспекты исследования общества и связанная с этим его системная модель, носящая, по мнению И. Паперно (1999), характер метафоры, с блеском были применены автором для изучения проблемы самоубийства и разработки общей теории суицидального поведения. Однако хорошо известное деление суицидов

ГЛАВА 2

по Э. Дюркгейму (эгоистическое, аномическое, альтруистическое) вряд ли применимо без специальных оговорок к индивидуальным самоубийствам.

Во «Введении» автор акцентирует четкую разницу между самоубийством как индивидуальным актом и самоубийством как коллективным явлением, «несмотря на существующую между ними связь». Э. Дюрк-гейм заявляет, что условия, влияющие на возможность совершения суицида отдельным индивидом, важны для психолога, а предметом исследования социолога служат только те условия, которые «действуют на целое общество». Процент самоубийств, специфичный, по мнению автора, для каждой социальной группы и остающийся почти неизменным в самые различные эпохи, есть продукт упомянутых выше факторов самоубийства, действующих на все общество, и «вот почему они должны интересовать нас».

Рассмотрев множество факторов и тех или иных статистических закономерностей, обнаруженных суицидологами в течение XIX в., Э. Дюркгейм дает им другое толкование, проинтерпретировав в соответствии с развиваемыми им представлениями о «социальном организме», «коллективной душе» и других метафорических понятиях, отражающих находящуюся вне субъекта и доминирующую над ним «коллективную реальность». При этом, по заключению автора, коллективная личность «не менее реальна, чем части, ее составляющие».

Проделанный Э. Дюркгеймом анализ причин и условий совершения самоубийств приводит его к выводу, что «процент самоубийств зависит только от социологических причин... и определяется моральной организацией общества». Суицидальность определяется двумя компонентами организации общества: степенью согласия интересов, целей и мнений (социальная интеграция) и степенью влияния членов общества на отдельного индивидуума (социальное регулирование). Суицид есть следствие существенного изменения интенсивности этих компонентов в сторону уменьшения или увеличения. Поведение, кажущееся проявлением «личного темперамента», является следствием и продолжением некоторого социального состояния, которое находит в нем «внешнее обнаружение». Автор считает, что «утверждение, что каждое человеческое общество имеет более или менее сильно выраженную наклонность к самоубийству, не является метафорой; выражение это имеет свое основание в самой природе вещей». По его мнению, каждая социальная группа имеет присущую именно ей коллективную наклонность к самоубийству, которая определяет выраженность индивидуальных наклонностей, а не наоборот.

Отношение к самоубийству в истории

«Наклонность эту образуют те течения эгоизма, альтруизма или аномии, которые в данный момент охватывают общество, а уже их следствием является предрасположение к томительной меланхолии, или к бездеятельному самоотречению, или к безнадежной усталости. Эти-то коллективные наклонности, проникая в индивида, и вызывают в нем решение покончить с собой. Что касается случайных происшествий, считающихся обыкновенно ближайшими причинами самоубийства, то они оказывают на человека только то влияние, которое возможно при наличии данного морального предрасположения человека, являющегося, в свою очередь, только отголоском морального состояния общества». По Э. Дюркгейму, вероятность совершения суицида определяется степенью интеграции индивида в ту или иную группу (общество), к которому он принадлежит, или дезинтегрированностью самого общества с точки зрения существовавших ранее стабильных структур.

Эгоистический суицид характерен для людей с недостаточной интеграцией с обществом, которое полностью или целиком перестает их контролировать. Нормы и правила общества для этих суицидентов не являются обязательными и не определяют их поведение. В первую очередь автор обосновывает этот вариант суицидов, отвечая на вопрос, каким образом различные вероисповедания, семья и политическое общество влияют на частоту самоубийств. Чем большее число отчужденных от общества, не состоящих в браке и нерелигиозных людей наблюдается в рамках той или иной социальной группы, тем выше в ней уровень самоубийств.

Альтруистический суицид является полной противоположностью отмеченному выше эгоистическому и связан с повышенной интеграцией индивида в обществе. Для этого суицида характерно намеренное принесение себя в жертву в соответствии с представлениями о необходимости выполнения тех или иных общественных норм и правил. По мнению автора, общество намеренно поощряет жертвенные формы самоубийства (в условиях войны, отдельных религиозных сообществ и проч.). Естественно, что альтруистические самоубийства в различных условиях и даже у разных людей имеют свои неповторимые мотивы и особенности. Жертвенное самоубийство людей престарелых или больных отличается от самоубийства жен после смерти мужей. В тех случаях, когда альтруизм «принимает особенно острые формы, этот акт носит более страстный и менее рассудочный характер». Однако и здесь: «Религиозный экстаз фанатика, считающего блаженством быть раздавленным колесницею своего идола, не то же самое, что acedia монаха или угрызения со-

ГЛАВА 2

вести преступника, который кончает с собой для того, чтобы искупить свою вину».

Анемический суицид рассматривается как реакция индивида на аномию (буквально «беззаконие»), на резкую трансформацию связи индивида и общества, на значимые изменения ранее существовавшего социального порядка. Эти самоубийства совершают люди, социальное окружение которых не представляет более стабильных структур и ценностных ориентации, связанных с обществом, семьей, религией и другими институтами. Э. Дюркгейм писал: «Человек, внезапно вырванный из тех условий, к которым он привык, не может не впасть в отчаяние, чувствуя, что из-под ног его ускользает та почва, хозяином которой он себя считал; и отчаяние его, конечно, обращается в сторону той причины, реальной или воображаемой, которой он приписывает свое несчастье. Если он считает себя ответственным за то, что случилось, то гнев его обращается против него самого; если виноват не он, то против другого».

По автору, аномия в современном обществе — это «регулярный и специфический фактор самоубийства; это одно из тех веяний, которыми определяется ежегодная сумма самоубийств... здесь играет роль гнев и все то, что обыкновенно сопровождает разочарование». Для подтверждения развиваемых им положений автор ссылается на данные Бриера де Буамона, который, рассмотрев воспоминания 1507 самоубийц, констатировал тот факт, что «большинство из них было проникнуто отчаянием и раздражением». Э. Дюркгейм подчеркивал известное сходство эгоистического и аномического самоубийства. Эгоизм и аномия — «только две различные стороны одного и того же социального состояния». Вместе с тем существует известное различие между этими суицидами: при эгоистическом суициде человек не нуждается в обществе и отрицает какую-либо связь с его структурами; при анемическом — суицидальное поведение определяется потерей чувства принадлежности к обществу, это реакция на любого рода общественные кризисы и «перестройки».

Естественно, что в плане возможной аномии гораздо большее значение для человека имеет микросоциальное окружение, нежели глобальные изменения в обществе и его проблемы. Поэтому для формирования аномического суицида важны в первую очередь существенные изменения в непосредственном окружении суицидента (семья, работа, статус, круг общения). Предсказания Э. Дюркгейма о возможности увеличения числа суицидов при большей динамике общественной и индивидуальной жизни было подтверждено в исследованиях суицидологов нашего времени (Lester D., Beck A.T., 1976).

Отношение к самоубийству в истории 95

Теория Э. Дюркгейма, подчеркивающая исключительное значение в суицидальном поведении социальных и общественных факторов, оказала и продолжает оказывать существенное влияние на развитие суицидологических исследований. Ни одно развернутое исследование в области суицидологии не может строиться без учета социокультурных факторов. Более того, знакомство с литературой по проблеме самоубийств показывает преобладание работ социологического направления и в настоящее время. Естественно, что это не исключает значимости этих работ для развития суицидологии (как и исследований, связанных с другими аспектами изучения проблемы самоубийства).

Однако вряд ли следует, по мнению автора настоящей работы, представлять социокультурную теорию суицида Э. Дюркгейма как средство универсального понимания и объяснения суицидального поведения. Наблюдающаяся в отдельных публикациях легкость перехода от закономерностей суицида как общественного явления (что подчеркивал сам автор этой теории) к анализу и объяснению отдельного суицидального акта не способствует адекватному пониманию случившегося. Дело здесь не только в теоретических построениях. Не случайно Св. Иеремей, непосредственно наблюдавший «гибельную хандру монахов», считал, что «эти люди более нуждаются в средствах Гиппократа, чем в наших увещеваниях». Понимание совершенного в рамках acedia суицида как альтруистического самоубийства предполагает, в первую очередь, его некую фатальную неизбежность, связанную с условиями жизни, но никак не конкретные лечебные мероприятия.

Не вызывает сомнений, что знание социокультурной теории Э. Дюркгейма необходимо для понимания некоторых особенностей развития суицидальных тенденций. При этом важно знать, что интеграция той или иной общественной группы в целом еще не отражает характер связи конкретного индивида с этим обществом, но главное: любые формы интеграции или дезинтеграции являются только одним из аспектов изучения и анализа одного из факторов формирования суицидального поведения. Социокультурная теория не может объяснить, почему люди, находящиеся в сходных социальных условиях, совершают или не совершают самоубийство (последних, к счастью, большинство). Сам Э. Дюркгейм считал, что объяснение этому должно включать выяснение взаимодействия между социокультурными и личностными факторами.

Автор предисловия к первой русской публикации труда Э. Дюркгейма врач Г. Гордон (известный суицидолог начала XX в.), отмечая недостатки социологического метода исследования, писал: «...при нем уделяется слишком мало внимания изучению индивидуальных качеств

ГЛАВА 2

и свойств человеческой души и выяснению той роли, которую играет его психофизическая организация в сложном акте самоубийства». Кроме того, он отмечал ряд противоречий в работе Дюркгейма. Так, большую частоту самоубийств среди протестантов автор объясняет большей свободой в религиозных суждениях, допускаемой протестантством. В предисловии Г. Гордон возражает: «С таким толкованием влияния свободы религии вряд ли можно согласиться, ибо тогда пришлось бы допустить, что в странах, подчиненных восточной церкви, должно было бы быть меньше всего самоубийств, чего нет в действительности».

Роль универсальной теории, объясняющей механизмы возникновения суицидальных тенденций, с начала XX в. и до настоящего времени оказывающей влияние на исследования в суицидологии, берет на себя психодинамическая концепция самоубийства. В основе этой концепции лежат представления Зигмунда Фрейда, выдвинувшего теорию инстинкта смерти (танатос). Танатос противоречит инстинкту жизни. Каждый человек предрасположен к самоубийству, осуществление которого возможно, если наблюдается совпадение ряда факторов и обстоятельств. Автор считал, что инстинкты жизни и смерти находятся в своеобразном единстве и борьбе противоположностей. По мнению 3. Фрейда, если большинство людей научается направлять инстинкт смерти в отношении самих себя на других, то люди, склонные к самоубийству, направляют этот инстинкт непосредственно на себя («ни один невротик не переживает намерения самоубийства, не обращая на себя импульса убийства, направленного на другого»).

Впервые эта точка зрения была высказана на заседании Венского психоаналитического общества в 1910 г. В. Штекелем, заявившим, что «себя убивает тот, кто хотел убить другого или, по крайней мере, желал смерти другого человека». В дальнейшем К. Абрахам (1911,1916) (цит. по: Шнейдман Э., 1979) и 3. Фрейд (1917) развили это представление о либидинозно направленном на себя гневе с аутоагрессией и суицидом. В соответствии с их представлениями люди, переживающие реальную или символическую утрату любимого, бессознательно включают этого человека в собственную идентичность и чувствуют по отношению к себе то, что чувствовали по отношению к нему. Негативные чувства по отношению к другому человеку переживаются какое-то время как ненависть к себе. Возникающий на фоне гнева и депрессии суицид выступает как крайнее выражение ненависти к себе. В дальнейшем понятия психодинамической теории использовались и используются до настоящего времени для изучения самых различных аспектов суицидального поведения (Alexander R, 1929; Zilburg G., 1936; Paykel E. S., 1991; Bose J., 1995, и др.).

Отношение к самоубийству в истории

Возглавлявший в течение многих лет Американскую ассоциацию психоанализа Карл Меннингер называет инстинкты жизни и смерти конструктивными и деструктивными тенденциями личности, находящимися в извечном единстве и борьбе противоположностей. Проявлением этих тенденций выступают любовь и ненависть, люди от рождения обладают комплексом конструктивных и деструктивных сил. «Вместо того чтобы атаковать внешнего врага, такие люди вступают в битву (уничтожают) сами с собой (сами себя)... никому не удавалось целиком избавиться от самоубийственных тенденций».

По мнению авт