Излечивает болезни целого региона. В этом смысл нашей процедуры.

Может быть, может быть, — рассеянно соглашался приходивший в себя Качан. — Хотелось бы верить. Скажите, это ваши собственные мысли?

— И свои... И — чужие... Наука не исключает чужих открытий. Но вы потерпите. Вот здесь...Он надавил раз, другой... Разгоряченные и еще более жесткие пальцы Копылова, как в вату,

Вонзились в рыхлое тело Качана, прошлись под ребром и словно крючьями зацепили нерв... Боль прострелила все тело, бросила в жар.

Это слишком! — Качан попытался увернуться от бегающих пальцев массажиста. Но пальцы настигали, за одной волной катилась другая волна боли, третья. И Качан уже терял терпенье, он весь покраснел и покрылся испариной... А руки снова взлетали над ним, и он видел, как были красны и словно бы дымились подушечки пальцев Копылова.

Шел десятый день пребывания Качана в клинике Углова; сегодня он принял третий массаж — последний и самый мучительный. Назначь ему Копылов четвертый, пятый — он бы, наверное, не выдержал, попросил ослабить болевые нажимы, но Копылов сказал: "Хватит! Посмотрим, как поведет себя ваше сердце". А сердце — умница, трудилось без сбоев. Качан уже много и резво ходил по коридорам — в безлюдных местах переходил на скорый шаг: взад-вперед, взад-вперед. До пота, до легкой ломоты в ногах. А сердце — как бы не сглазить! — билось в груди ровно и сильно...

Качану никто ничего не носил. В клинике он сидел на строгой диете, чувствовал, как тает масса его тела и весь он становится крепче и легче.

Вскоре Углов назначил ему блокады с введением лекарства в область сердца... Ночью Качан долго не мог заснуть, Длинная, кривая игла маячила перед глазами. "Нужна большая точность... можно задеть сосуды", — беспокойно бились в сознании чьи-то слова.

Утром сестра едва разбудила Качана.

В одиннадцать часов вам назначена операция.

Укол или операция? Сестра пожала плечами.

Чтобы как-то скоротать время, он вышел в коридор и до одиннадцати толкался у дверей палат. Затем дежурная сестра привела Качана в предоперационную. Тут было много народа: готовили операционный стол, пробовали лампы, тянули провода к аппарату со стеклянными цилиндрами.

Потом Бориса усадили в кресло, которое тут же опустилось, и он оказался в полулежачем положении. Свет слепил глаза, слева и справа хлопотали сестры. Углов в операционной не появлялся, но Борис чувствовал, что его ждали.

В руках одной из сестер он увидел иглу — ту самую, длинную, кривую. Качан криво усмехнулся. Хотелось спросить: а не опасно это, сестра?.. Появился Углов. В откинутую назад руку ему вложили баллон с иглой. Другой рукой он коснулся груди Качана, нащупал мягкое место — там, где шея соединяется с грудью. Игла кольнула, стала погружаться. Ни наркоза, ни просьбы закрыть плаза... Борис видел и чувствовал, как длинная, блестевшая в лучах лампы игла уходила в полость груди. И затем так же видел, как Углов большим пальцем с силой надавил поршень. Внутри стало тепло — все теплее, теплее.

— Мне жарко, — проговорил Борис.

Ничего. Так действует новокаин.

Очень жарко. Я теряю сознание...

Крепитесь, мы даем вам большую дозу лекарств.

НА КРУГИ СВОЯ

Около месяца пролежал в клинике Борис Качан. Дважды ему делали болевой массаж и дважды — новокаиновую блокаду сердца. За это время он не выкурил ни одной сигареты. Врачи в клинике предупреждали: за рюмку или сигарету — выпишем.

Борис похудел на двенадцать килограммов. И когда после клиники вечером поднимался к другу на третий этаж, то, к радости великой, не почувствовал обычного сердцебиения.

— Явился — не замочился! — встречал его друг. — А мы уж думали — укатил в Москву. Переступив порог гостиной, Борис увидел накрытый стол. И ряды бутылок с яркими наклейками. Сердце екнуло, но тут же решил: "Пить не буду!"

С этой мыслью Качан садился за стол...

Юра Кочергин жил когда-то в Москве, по соседству с Борисом. Они учились в одной школе. Потом Юра женился и переехал в Ленинград. Здесь он работал архитектором.