Глава. Легенды о юных: эфебы в литературе

 

Когда слова «отрок, отрочество» появились в литературе?

Под пером Виктора Гюго, который действительно был королем слова. Ему принадлежит это великолепное определение: «отрочество, когда сливаются, две сумеречные поры — рождение женщины и уход из детства». Наверное, это одно из первых упоминаний в литературе слова «отрочество».

Блестяще! Однако, поддавшись порыву, он допустил одно маленькое несоответствие. Там, где начинается женщина, там заря, а не сумерки. Но это допустимо. Сегодня мы понимаем: заря взрослости в сумерках детства.

Заря Гюго соотносится с тем знаменитым пассажем Руссо в «Эмиле», где он называет эту пору «вторым рождением» человека.

Слово «подросток» готово сорваться с губ Жан-Жака, но он не произносит его. Он прибегает к перифразе: кризис, второе рождение. Он описывает этот кризис. Он воплощает его в тексте: «Этот бурный переворот заявляет о себе шепотом зарождающихся страстей... Он (ребенок) глух к голосу, призывающему его к послушанию; это лев, охваченный лихорадкой; он не желает знать своего проводника, он больше не хочет, чтобы его направляли... это не ребенок и не мужчина, и ему никак не попасть в тон которого-нибудь из этих двоих...»

Очень много художественного тумана напущено на период зрелости. В результате слово «подросток» как термин появилось сравнительно недавно. Вплоть до XX века этот период продолжали называть детством или, наоборот, необоснованно возвеличивали подростка, называя его «юный взрослый». Это так далеко от «стоящего на переломе», как говорят сейчас, термина, который позволяет предполагать, что такая возрастная категория существует. Несмотря на это, еще до появления слова (подросток) расцвела литература об эфебах.

Изображение подростка как одинокого существа, мечтателя, несчастного или гениально одаренного юноши — это романтическое видение. В Античности и в Средние века подросток (хотя само понятие еще и не введено) — это человек, часто жертвующий всем или сам принесенный в жертву. Ифигения в Тавриде, Святой Себастьян...

Это все мистические посвященные. Позже появятся и посвященные политические. Лоренцаччо будет с кем конкурировать вплоть до XX века.

Второе рождение

Итак, можно сказать, что мы рождаемся дважды: первый раз, чтобы существовать, второй - чтобы жить; первый раз мы обретаем себя в пространстве, второй — мы обретаем пол. Те, кто считает, что женщина — это несовершенный мужчина, по всей вероятности, совершают ошибку: это касается только внешнего облика. До возраста возмужания у детей нет видимых различий; лицо, фигура, кожа, голос — все одинаковое: и девочки и мальчики - все они просто дети; таким похожим существам достаточно одного и того же имени. Мальчики, которые не развиваются в своей мужской сути, сохраняют это качество на всю жизнь; они навсегда остаются взрослыми детьми, тогда как женщины, не теряя своей первоначальной сущности, всегда были женщинами, во всякое время своей жизни. Но в большинстве своем мужчина сотворен не для того, чтобы всегда оставаться ребенком. Он покидает детство, когда предписано природой; и этот переломный момент, как бы он ни был краток, влечет за собой долгие последствия.

Так же как далекое завывание волн предшествует надвигающейся буре, этот бурный переворот заявляет о себе шепотом нарождающихся страстей; глухое брожение предупреждает о приближении опасности. Изменения в настроении, частые вспышки, длительное возбуждение духа охватывают ребенка, которого почти невозможно усмирить. Он глух к голосу, призывающему его к послушанию; это лев, охваченный лихорадкой; он не желает знать своего проводника, он больше не хочет, чтобы его направляли.

К душевным изменениям, которые ухудшают его настроение, прибавляются заметные изменения во внешнем его виде: физиономия взрослеет, и на ней появляется печать характера; редкий нежный пушок внизу щек темнеет и становится гуще. Голос ломается и часто пропадает: это не ребенок и не мужчина, и ему никак не попасть в тон которого-нибудь из этих двоих. Глаза, зеркало души, до той поры ничего не говорившие, обретают язык и выражение; зарождающееся пламя озаряет их, взгляд, еще полный святой невинности, оживляется, хотя в нем уже нет детского простодушия: он уже чувствует, что они могут его выдать; он учится опускать их и краснеть; он чувствителен к тому, что ему приходится узнать; он охвачен беспокойством без видимой на то причины. Все это может длиться долго, и нужно дать ему время: но если его живость превращается в излишнее нетерпение, если его вспыльчивость сменяется гневом, если он каждую секунду то зол, то нежен и то и дело бросается в беспричинные слезы подле тех, кто становится для него опасен, если у него мурашки бегут по коже, а взгляд пламенеет, если он дрожит, когда женская рука накрывает его руку, если он смущается и робеет рядом с Ней, Улисс, о мудрый Улисс, берегись; бурдюки, которые ты так заботливо завязывал, открылись, задули ветры; не пропусти решающий момент, а то можно все потерять. Это и есть второе рождение, о котором я говорил; человек действительно рождается для жизни, и ничто человеческое ему не чуждо. До этих пор нашими заботами были лишь детские игры; только они были действительно важны до сих пор. Начинается время, когда обычное воспитание уходит, и мы должны теперь учиться отдавать себя; но чтобы лучше представлять себе, что же нас ждет, рассмотрим как можно шире состояние дел, относящихся к предмету нашего разговора.

Жан-Жак Руссо.

Эмиль, или О воспитании, кн. V (1762)

Тема неизбежной смерти всегда присутствует в любви двух подростков. У первой любви может быть только трагический конец. Данте: Паоло и Франческа; Шекспир: Ромео и Джульетта.

Эта романтическая линия доходит до Поля и Виргинии Любовь невозможна. Такая, какая есть, она должна умереть, она не сможет преобразоваться в новую жизнь. Юношеская любовь наталкивается на запреты. Шатобриан в образе Рене поднимает и кровосмесительную тему [См. роман Ф. Р. Шатобриана «Рене, или Следствия страстей» (1802).].

Драма «Пелеас и Мелисанда» (Метерлинк) противопоставляет «взрослую» любовь любви подростков. Двое детей не должны любить друг друга, им мешают родственные отношения. Голо двадцать шесть лет. Его младшему брату Пелеасу пятнадцать, а девушке, которую приютил Голо, шестнадцать лет. Пелеас — девственник. Он восхищается Голо и Мелисандой, поскольку она жена его старшего брата. Он отдает ей те чувства, которые открывает в себе благодаря любви, испытываемой им по отношению к той, которая заменила ему мать. Для Мелисанды же Голо — символический отец. Великий жрец запрещает двум юным существам быть вместе, потому что он один хочет стать предметом их поклонения. Эта постромантическая тема актуальна и сегодня, в аспекте власти, данной взрослому над юностью, это мистическое обладание подростками, которым пользуется глава общины или группы, даже «банды».

И только Флобер в своей гениальной новелле «Сентябрь», незаслуженно почти забытой, которая написана в форме исповеди, сумел найти слова для выражения одиночества и любовного томления юного влюбленного, которому не обрести утешения в природе — созерцание ее только усугубляет его страдания. Руссо в своих «Прогулках одинокого мечтателя» — это взрослый, вспоминающий детство, но нужно прислушаться к Флоберу, чтобы почувствовать первый лиризм отрочества.

Немецкая литература XVIII века уделяла большое внимание подросткам, продолжая старую традицию воспитательного романа, романа-инициации, романа-обучения.

Первым, кто открыл этот ряд, был «Симплициссимус» Гриммельсхаузена, опубликованный в 1668 году. Классическим образцом этого жанра становится в 1796 году роман «Годы учения Вильгельма Мейстера» Гете. В нем впервые писатель проводит широкое исследование на эту тему и наблюдает за признаками внутренних перемен в человеческом существе после наступления половой зрелости.

В романах о начале жизни, которые предшествовали этим произведениям, употребляется ли термин подросток»?

Рыцарский роман выводит на сцену героя-пажа, оруженосца, а в средневековых хрониках упоминаются ученики, студенты. Жиля Блаза из Сантилъяны называют ребенком [См. роман А. Р. Лесажа «Исповедь Жиля Блаза из Сантильяны» (1735).].

Филипп Арьес убедительно доказывает, что до конца XVIII века студентов относили к классу детей. Молодого человека могли называть «дитя» до двадцати пяти лет и даже до тридцати. При дворе принцы оставались инфантами до тех пор, пока им не приходил черед сесть на трон. В деревне юношу считали ребенком до восемнадцати лет. В наши дни тоже еще существуют некоторые устоявшиеся привычки в медицинском мире. В главной детской больнице принимают и... пятнадцатилетних больных.

При Старом порядке [То есть до Великой французской революции.] четырнадцатилетняя девочка рассматривалась уже не как подросток, а как юная взрослая женщина, которая может быть выбрана для воспроизведения потомства. Но если суженые назначались друг другу очень рано (могли быть помолвлены с семи лет), то сексуальное общение между детьми не возбранялось.

Не надо забывать и XVII век, Фенелона с его «Телемахом». Приключения этого юноши, прошедшего посвящение у своего наставника, можно рассматривать как прообраз воспитательного романа.

У подростков воспитательного романа дружба стоит на первом месте. Она предшествует любви к женщине. Дружба с себе подобным, нечто вроде страстной привязанности, платонической, однако двусмысленной.

Любовь остается детским, неизменяющимся чувством. Сексуальность подростка колеблется между гомосексуализмом и гетеросексуальностью. Монтерлан в «Утренней смене» говорит о Гермесе как о «боге отрочества, который также и бог сумерек». Монтерлан, Жид и Грин ввели в литературу гомосексуальные мотивы; интересно было бы выяснить, не переживали ли они подсознательную тоску по неокончившемуся отрочеству. В гомосексуалисте есть что-то вечно юное — это абсолютная любовь и нетерпимость к предательству. Это одинаково верно и для мужчин-гомосексуалистов, и для женщин-лесбиянок. Что вовсе не означает, будто все гетеросексуалы спокойно переносят, когда предают их чувства, но они приходят к взаимному соглашению, потому что для них есть нечто более важное — их общее творение. Творение, ставшее возможным благодаря встрече двух различных существ, пусть даже они в конце концов предадут друг друга. А гомосексуалист, если он натура артистическая, творит нечто символическое. В этом спасение для писателей, художников, музыкантов. Они творят плод художественный. Чувственности как плода любви творящей пары недостаточно, чтобы пара держалась. Пара — это прежде всего социальная группа. Общество же, признав развод, внесло смущение в эту форму отношений родственной ответственности и несколько скомпрометировало формирование гражданской ответственности. К девяти годам родители делают из ребенка человека, но еще не гражданина, до этого еще далеко. Когда ребенку полняется семь, супругам уже стоит труда решать свои разногласия с помощью влюбленных взглядов, как это было раньше. Родители все более отдаляются друг от друга. Если нет других детей, это их творение больше не служит фактором, удерживающим их друг возле друга. Возможно, они еще сами не до конца вышли из отрочества, оно все еще с ними, когда их старшему ис-полняется семь и он заявляет свое право на новое от-отрочество.

Было бы неправомерно изучать какой-либо возрастной срез изолированно, вне связи с теми людьми, с которыми постоянно живет объект изучения. И естественно, что дети, достигая возраста, когда они начинают отдаляться от родителей, сами воздействуют на окружающих, перенося на них тот психологический опыт, который в их возрасте пережили их родители. Родители, со своей стороны, тоже освобождаются от необходимости думать об отношениях с детьми. С того момента, когда ребенок больше не принимает своих родителей за абсолют, сами родители тоже освобождаются от обязанности быть абсолютом для своего ребенка, они снова как бы оказываются в отрочестве и становятся чем-то вроде моделей для своих детей, которые разрушили первоначальные отношения с папой-мамой и готовятся покинуть семью. И взрослые в этот момент вправе показать им, что они тоже живут не только семейными интересами, не замыкаются только на вопросах семьи. Наверно, в силу именно этих причин взрослые с такой опаской относятся к подросткам и проявляют к ним такую жестокость. Теперь, когда подростки не могут зарабатывать деньги, чтобы приносить их родителям, предоставляющим им кров и стол и понимающим или нет своих детей, они вынуждены продолжать жить с родителями в одном доме, и тут взрослые испытывают вторичное воздействие. В прежние времена, когда закон разрешал подросткам работать, если согласия с родителями не было, подростки могли от них уйти. Как ни мало могли подростки отвечать за себя, они ни для кого не были обузой. А сейчас защищаемые законом подростки не могут себя даже хоть как-то обеспечить. Отсюда угнетенность и растерянность, которые наносят вред психике подростка и подрывают равновесие в доме. Даже если родители ни за что на свете этого не хотят. К несчастью, очень часто в наше время взрослые указывают подросткам только на материальные ценности, получаемые в результате труда, не предлагая никаких идеалов, которые призывают к этому труду, И потому молодые так безоружны и незащищены.

Сейчас защищаемые законом подростки не могут себя хоть как-то обеспечить. Отсюда угнетенность и растерянность, которые наносят вред психике подростка и подрывают равновесие в доме.

Когда родители вновь впадают в отрочество, они кажутся хрупкими и беззащитными, и их ребенок-подросток впервые видит их таковыми. А уж этого-то он совсем от них и не ожидал. Он предпочел бы видеть своих родителей удовлетворенными своей сексуальной жизнью, имеющими общественный вес, людьми, которые знают, для чего живут. Ему хочется, чтобы родители не занимались им слишком много, а были бы лишь расположены его выслушать, когда у него появится желание поговорить с ними. Важно, чтобы отец и мать хорошо делали свое дело, пусть даже подросток и говорит с улыбкой или доброжелательной снисходительностью: «Папаша у меня такой, прямо убивается на работе» или «Делать они ничего не делают, но вид у них такой, будто им и так хорошо в своей шкуре».

Сильнее всего заставляет подростка страдать такое положение вещей в семье, когда родители живут как их дети, да еще и соперничают с ними в этом. Это мир, вывернутый наизнанку. У нынешних мужчин подружки возраста собственных детей, а нынешним женщинам хочется нравиться приятелям своих сыновей, потому что они так и не вышли из отрочества. Они оказываются в ловушке у самих себя, отождествляя себя со своими детьми.

Гораздо раньше психоаналитиков романисты проанализировали отношения подростков ко времени, пространству, к истине, к любви.

От Гете до Томаса Манна немецкая литература предоставляет подросткам всевозможные варианты любви, однако они не реализуют их конкретным образом. Эти варианты могут реализоваться лишь в общении с теми, с кем сексуальностью в отношениях и не пахнет.

Любовь детей сначала к родителям, позднее к взрослым идеальна, потому что тело подростка не способно еще реализовать ее путем взаимного расходования физической энергии. Чрезвычайно страстная дружба подростка адресуется тем, с кем сексуальность в отношениях не предусмотрена.

Отношение ко времени запутанно и тревожно. Подросток отделяется от времени обычной ежедневной жизни ради переживания субъективного времени, которое сродни времени романному.

В сущности, жизнь подростка состоит из того, что Камю называл «решимостью жить». Он должен то и дело предпринимать все новые и новые попытки жить, как будто этот период отрочества может длиться вечно. Это сизифов труд, ибо сознание подростка пробирается по туннелю.

И подросток не знает, где туннель кончается. Время для него состоит из огромных радостей и огорчений, столь же частых, сколь и недолгих. Думаю, эти страдания и радости накладываются на постоянно живущие в душе подростка недовольство и досаду: его настроение колеблется между депрессией и экзальтацией, это постоянный фон. Это характерно для подросткового периода.

В древние времена умели смягчать душевную тревогу юных, определяя границы этого испытания конкретными обрядами посвящения. Посвящение имело целью разрушить одиночество подростка.

Это был переломный момент — вхождение в жизнь сообщества. Именно сообщество решало, когда наступает время инициации и с каких лет подросток может считаться мужчиной. Начиная с этого момента можно жениться, идти на войну, заниматься охотой. Все виды деятельности определены самим обществом во времени.

Далее будет видно, что в противовес привычному мнению инициация не бывала преждевременной. Обычно между четырнадцатью и шестнадцатью годами. Совет старейшин устанавливал разумные пределы. В двенадцать лет инициация не происходит никогда. Чаще всего в шестнадцать, иногда и позже.

Выбор возраста инициации зависит от экономических причин, от структуры общества; в соответствии с ними иногда лучше, чтобы она происходила позже, иногда — раньше.

В первых современных автобиографических романах, так же как и в воспитательном романе предыдущих веков, инициация не происходит без того, чтобы герой куда-то не уехал. Именно перемена места жизни или вынужденное заточение провоцируют освобождение. Инициация заменяется перемещением в иную обстановку (каникулы, лечение) или вынужденным заточением (интернат, больничная палата). Андре Вальтер, герой Жида, обречен на заточение в комнате из-за своего нездоровья, и именно это приводит его к писательству.

Таким образом, отрочество можно рассматривать как изгнание и как подготовку к завершению этого изгнания.

Для юных героев немецкой литературы эстетические ценности превалируют над моральными, философскими, политическими. Подросток страстно ищет социальных или эмоциональных контактов, в которых не было бы лжи. И разве оспаривают это школьники на вечеринке в романе Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи»?

Подросток, который много говорит, выдумывает, чтобы мистифицировать других, в конечном счете дает точный образ самого себя, он хочет защитить свое подлинное Я, пока такое уязвимое и неопределенное, что он не может еще выставить его напоказ. И тогда он укрывается за выдумкой.

Он прячется за словами (langage). Слова эти ничего общего не имеют с реальностью. Но именно они (речь) поддерживают символического субъекта.

Холден хвастается тем, что он «самый страшный врун, какого вы только видели в своей жизни».

Холден совсем не мифоман, потому что каждый раз он рассказывает самому себе о той мерзости, ко-торую чувствует. Он защищает символического субъекта, единственно существующего, но защищает, топя реальность в потоке маскирующих слов, которые другие принимают за рассказ, соотнесенный с реальностью.

Герой романа «Над пропастью во ржи» совсем не романтик. Однако, несмотря на его маску, перед нами предстает подросток, чистый и невинный по отношению к обществу, в которое ему предстоит войти или в котором он уже живет. Во всех романах, где повествование ведется от лица подростка, проводится мысль о том, что подросток — это отец человека, человека будущего, и что подросток большего стоит, чем этот взрослый, чем этот человек, и что, в конце концов, именно он, этот подросток, является носителем истины, даже если это тяжело, даже если он будет от этого несчастен.

С подростком в этом возрасте происходит то же, что р с новорожденным, в котором заключена будущая рравда о ребенке. Для подростка компромиссы, из которых состоит сосуществование с другими людьми, Цще не начались, поэтому он и является носителем истины. Это компромиссы, на которые он вынужден иигдет пойти, чтобы выжить и чтобы удовлетворить свою сексуальность, которая еще какое-то время будет для него воплощаться в фантазмах [Фантазм — воображаемый сценарий, в котором исполняется — хотя и в искаженном защитой виде — то или иное желание субъекта (в конечном счете бессознательное). См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. М.: Высшая школа, 1996. С. 551. — Примеч. ред. ]; до реального действия еще далеко.

Сартр в «Словах», может быть, стал первым писателем, отрицающим время невинности, эту комедию, которую юные разыгрывают по отношению к обществу. Как если бы ребенок мог только повторять, брать взрослых за образец и повторять их, имитировать, однако взрослым при этом не веря.

И проделывать это сознательно. Вступление в общество будет состоять из подражания взрослым. «Подражать» у детей называется «передразнивать».

По Сартру, человек суть сумма его действий. В результате личность — это не более чем сумма жестов, поступков, которые можно пронаблюдать со стороны.

Этот вывод мало того что не носит глобального характера, так он еще и несвязный и негуманный. Возможно, он необходим автору, чтобы обратиться к эмоциональному нарциссизму, оторвавшись от созерцания лишь собственного пупа. Ибо пуп — это то, что объединяет, герой же не соглашается рассматривать свое тело во всем его единстве и связи с предками. Он анатомирует его, он рассматривает каждую функцию отдельно, как если бы каждая существовала сама по себе. И описывает он лишь тики, мании, пороки. Кажется, Сартру недостает любви. Однако этот человек вызывал любовь, когда был молод, сам же он лишь поддцавался соблазну, но не любил.

По-настоящему он любил только слова, только язык. Он действительно был влюблен в язык.

Нечто похожее мы видим и в романе «Над пропастью во ржи». Герой говорит, что он слаб, но было бы хорошо, если бы он полюбил кого-нибудь. Что же любит он? Слова, нарциссически любит слова, которые льются из него. И которые приводят к тому, что он становится объектом любви других. Но сам он, кого любит он сам? Это подросток-переросток, который хочет уйти от любви; может быть, с точки зрения романтизма она и не настоящая, но как настоящую любовь герой ее еще не осознал.

Если принять за точку исторического перелома Вторую мировую войну, похоронившую тех, кто пришел из XIX века, можно заметить определенный сдвиг, некоторые изменения во взглядах романистов. До 1939 года писатели рассказывали об отрочестве как о времени субъективного кризиса: восстание против родителей и запретов общества, мечты о том, чтобы самим скорее стать взрослыми и делать то же, что и эти взрослые. После 1950 года отрочество рассматривается уже не как кризис, а как состояние. В некотором смысле оно определено как философский опыт, опыт работы сознания. Отсюда прямая дорога к экзистенциализму и открытию абсурда. В этой интерпретации отрочество есть необходимое состояние для современного сознания, раскрывающее трагичность человеческого существования. Всякое человеческое существо, само того не зная, проходит по пути философов, причем проходит интуитивно, а не осознанно.

Во Франции война и ее окончание разделили страну на два лагеря совершенно противоположных идей, которые разрывали семьи подобно тому, как дело Дрейфуса разрывало семьи бабушек и дедушек. Для молодых привычная шкала ценностей была разрушена. Дети не могли выступать против родителей, поскольку родители бросались от коллаборационизма [Коллаборационизм (фр. collaboration — сотрудничество) в юридической трактовке международного права — осознанное и добровольное сотрудничество с врагом в его интересах и во вред своему государству. Первоначально означал сотрудничество граждан Франции (к которому призвал нацию глава режима Виши маршал Петен в 1940-м) с немецкими властями в период оккупации Франции в ходе Второй мировой войны. — Примеч. ред ] к Сопротивлению. Молодые люди стали больше заниматься политикой, чем до войны. Философские и социальные ценности (философия революции) взяли верх над ценностями эстетическими и моральными.

«В ней была та ускользающая грация, которая так тонко указывает, что момент наступил, пришло отрочество, когда сливаются две сумеречные поры — рождение женщины и уход из детства».

Виктор Гюго. Труженики моря

 

Глава. Герои и модели

 

Кто же был героем для юношества до зарождения революционной идеологии с ее партизанами-польщиками и моджахедами? Что предлагалось воображению подростка? Какова была модель для подражания?

Славу рыцарей, кондотьеров и полководцев унаследовали, вероятно, путешественники, мореплаватели и исследователи: от Марко Поло до Васко да Гама и Бугенвиля после Александра Македонского, Цезаря и участников Крестовых походов в Святую землю.

В эпоху Бонапарта научные достижения Гумбольдта оставили несколько в тени военную славу генерала. Бонапарт ревновал к Гумбольдту, который опубликовал дневники экспедиций, отправив их из Латинской Америки в Европу, где они имели огромный успех. О его открытиях говорили столько же, сколько о военных победах Бонапарта. Научная миссия, которая сопровождала экспедиционный корпус в Египет, захватила воображение юного Шампольона. Научные экспедиции соперничали с военными до тех пор, пока организованные спортивные состязания или гонка вооружений, помноженная на войну шпионов, не разубедили молодежь и не лишили ее инициативы.

Далее (табл. 1, 2) можно проследить эволюцию моделей, предлагавшихся юным для подражания. Время героев наиболее ярко воплощается в эпохе рыцарства, в обряде посвящения и рыцарских доспехах.

В путешествии тоже есть негативная сторона — ссылка или депортация в какую-нибудь колонию. И позже понятие подвига и научных изысканий связывается с экспатриацией.

После монархии, после Французской революции сумерки богов привели прежде всего не к гибели идеологий, а к исчезновению института ученичества. Обязательное образование обесценило ловкие руки и искусство владения телом. Начиналась эра идолов. Машины для массового производства недолговечных звезд. Не стало больше образцов для подражания, не стало людей, за которыми хотелось бы идти или которых хотелось бы отвергнуть. Мао и Че как идеалы оказались недолговечны. Нравилось смотреть, что делают «идолы», но никто не мечтал о том, чтобы, их повторять. К ним относятся в соответствии с их котировкой на хит-парадах. Ни Бога, ни учителей. Только внутри своих общин слабейшие обретут себе повелителя.

Таблица 1