Глава 11. Жизнь в Лхасе. Продолжение

 

Простые люди обращались к предсказателям и ламам за советом по поводу повседневной жизни, а правительство консультировалось с Государственным оракулом перед принятием важного решения. Однажды я попросил своего друга Вангдулу взять меня на такую официальную консультацию, и вот в одно прекрасное утро мы направились в монастырь Нечунг. В то время оракулом был один восемнадцатилетний монах.

Парень воспитывался в простой семье, но благодаря своему дару медиума привлек к себе большое внимание. Работая, он выглядел не столь эффектно, как его предшественник (который участвовал в выявлении нынешнего далай-ламы), однако подавал большие надежды. Я часто размышлял над тем, как ему удавалось так быстро впадать в транс перед большим числом собравшихся: то ли благодаря неслыханной концентрации воли, то ли с помощью наркотиков или других лекарственных средств. Чтобы стать оракулом, монаху следовало временно отделить свою душу от тела; божество храма завладело ею и вещало устами ее хозяина. Тибетцы, включая Вангдулу, свято в это верили.

Мы с Вангдулой говорили о медиумах в течение пяти часов, пока ехали в храм. У ворот последнего слышалась глухая, устрашающая музыка. Внутри перед нами предстало ужасное зрелище. С каждой стены на нас взирали искаженные гримасами физиономии. Дыхание перехватывало от удушающего запаха благовоний. Молодого монаха недавно привели из кельи. На его груди висело круглое железное зеркало. Помощники облачили парня в пестрые шелковые одежды и усадили на трон. Затем все отступили на несколько шагов. Воцарившуюся тишину нарушала только печальная музыка. Оракул начал концентрироваться. Я внимательно следил за ним, не сводя глаз с лица. От меня не ускользнуло ни одно его движение. Создавалось впечатление, что жизнь покидала юношу. Он застыл совершенно неподвижно, будто окаменел. И внезапно, словно от удара молнии, оракул изогнулся дугой и наклонился вперед. Зрители затаили дыхание: в парня вселился бог! Медиум задрожал всем телом, капли пота выступили на лбу. Слуги бросились к нему и водрузили на голову фантастически огромную шляпу, настолько тяжелую, что ее несли два человека. Под весом чудовищной митры хрупкое тело. юноши еще глубже вдавилось в подушки трона. Оракулы обычно умирают молодыми, и неудивительно, подумал я. Их убивает физическая и нервная перегрузка.

Тело медиума тряслось. Из-за тяжести шляпы голова раскачивалась из стороны в сторону, глаза вылезали из орбит. Лицо опухло и покрылось красными пятнами. Сквозь зубы прорывались шипящие звуки. Внезапно монах вскочил. Слуги бросились к нему, но он ускользнул от них и под стонущие звуки гобоев начал вращаться в странном экзотическом танце. Тишину храма нарушала только музыка, стоны и скрип зубов оракула. Он начал ударять в блестящее зеркало на груди огромным кольцом на большом пальце. Вспоминался бой барабана. Парень вращался не сгибаясь, словно забыв об митре. Помощники наполнили его руки ячменем, который он принялся бросать в преисполненных благоговением зрителей. Все низко склонились. Я испугался: вдруг во мне признают чужака?! Медиум успокоился. Слуги быстро схватили его, а министр кабинета подошел и накинул ему на голову шарф. Затем чиновник начал задавать заранее подготовленные вопросы о назначении губернатора, выявлении новой реинкарнации, о проблемах войны и мира. Оракула попросили ответить. Часто приходилось спрашивать парня несколько раз, прежде чем он начинал что-то бормотать. Я старался разобрать хоть отдельные слова, но до меня доходили только звуки. Министр напряженно пытался понять смысл речей предсказателя, а старый монах тут же записывал их, чему прекрасно научился, служа секретарем у прежнего оракула. Я не мог избавиться от назойливой мысли: возможно, настоящий оракул здесь – не несчастный юноша, а именно этот секретарь. Записанные им советы гадальщика, несмотря на их расплывчатость, определяли будущие решения кабинета, освобождая последний от тяжелого груза ответственности. Если предсказатель постоянно давал только негодные рекомендации, с ним поступали просто – освобождали от должности. Я не находил тут логики. Глаголал ли все-таки бог устами прорицателя или нет?

Несмотря на трудности работы медиума, поста Государственного оракула добивались многие, ибо к нему прилагались звание даламы, соответствовавшее третьему рангу знатности, и должность приора монастыря Нечунг со всеми положенными привилегиями.

Последний вопрос министра остался без ответа. Либо гадальщик устал, либо у бога иссякло чувство юмора.

Выйдя из монастыря под ослепительное солнце, я молча застыл в замешательстве, впечатленный увиденным. Впоследствии я посещал много консультаций оракулов, но никогда не мог понять принципов их деятельности.

Меня всегда занимало поведение Государственного оракула в повседневной жизни. Я не мог привыкнуть сидеть с ним за одним столом и слышать, как он шумно заглатывает суп с макаронами. Когда мы встречались на улице, я обычно снимал шляпу, а он улыбался мне в ответ. У него было приятное молодое лицо без каких-либо следов отечности и болезненной красноты, свойственных вошедшему в экстаз медиуму.

Другой пример выполнения Государственным оракулом его функций – роль даламы в церемонии под названием Великая Процессия, во время которой далай-ламу несли в городской храм. Она именовалась Великой, чтобы отличить ее от процессии переезда далай-ламы в Летний сад, описанной выше.

По случаю Великой Процессии все население Лхасы высыпало на улицу. На открытом пятачке устанавливался шатер. Вокруг него монахи-телохранители наводили порядок, отгоняя любопытных кнутами. В шатре происходило великое таинство – далама из Нечунга готовился войти в транс. Одновременно тридцать шесть носильщиков доставляли туда Бога-Короля в его паланкине. Живой Будда останавливался перед шатром. Из него, пошатываясь, неверными шагами выходил одержимый богом монах. Его лицо отекало, изо рта вырывались шипящие звуки, а тяжелый головной убор почти придавливал даламу к земле. Оттолкнув носильщиков, он подставлял свои плечи под дышло и делал несколько шагов. Казалось, сейчас он перевернет паланкин, но все заканчивалось хорошо. Носильщики снова принимали тяжесть на себя, а далама в беспамятстве падал на землю. Его уносили на заранее приготовленных носилках. Процессия продолжала идти дальше. До меня никогда не доходил истинный смысл этого ритуала. Возможно, он символизировал подчинение ангела-хранителя наивысшей власти Живого Будды.

Кроме Государственного оракула и предсказателя дождя, в Лхасе имелись еще шесть медиумов, включая старушку, считавшуюся пророком протестующей богини. За небольшое вознаграждение бабуся впадала в транс и предоставляла слово своей повелительнице. В иные дни она устраивала подобное представление по нескольку раз.

Некоторые медиумы в состоянии транса скручивали длинные сабли в спирали. У нескольких моих друзей такие сабли лежали перед домашними алтарями. Я сам пытался повторить этот фокус, но у меня ничего не вышло.

Обычай консультироваться с оракулами зародился еще в добуддистские времена, когда боги требовали человеческих жертвоприношений. Мне кажется, ритуал с тех пор не изменился. Он всегда слегка шокировал меня, и я радовался тому, что мои собственные решения принимались не под диктовку оракулов.

К осени мы уже несколько месяцев находились в Лхасе и хорошо там прижились. Осень – лучший период года в Тибете. Сады, где мне пришлось так много работать, вовсю цвели, а листва на деревьях только начала желтеть. Фруктов хватало с излишком. Из южных провинций доставляли персики, яблоки и виноград. На рынке продавали прекрасные помидоры и кабачки. Знать устраивала шикарные приемы, предлагая гостям невероятное количество деликатесов. Нам хотелось отправиться в поход, но с проводником, а, к сожалению, ни один тибетец не полез бы в горы ради удовольствия. По особым дням монахи устраивали паломничество к священным горам, а знатные люди посылали с ними своих слуг, чтобы умилостивить богов, зажигая благовония на вершинах. Обдуваемые ветром горные пики оглашались молитвами, на них устанавливались ритуальные флаги, а стаи ворон кружили в ожидании своей доли жертвенной цампы. Следует добавить, что все участники похода очень радовались, снова оказавшись в городе после двух или трех дней отсутствия.

Мы с Ауфшиайтером поставили перед собой задачу подняться на все окрестные пики. Никаких технических сложностей не возникло, а вид сверху открылся прелестный. К югу виднелись Гималаи, а рядом возвышался двадцатитрехтысячник гряды Ньенчентангла, через который мы карабкались восемь месяцев назад по пути в Лхасу.

Из города мы не видели ледников: представление о том, что всюду в Тибете можно найти лед и снег, неверно. Хотелось покататься на лыжах, но для путешествия в районы, где такая возможность имелась, нам потребовались бы лошади, палатки и слуги. Спорт в необитаемых местах – весьма дорогостоящее занятие.

Поэтому мы ограничились восхождениями. Наше оборудование не дотягивало до профессионального. У нас имелись армейские ботинки и другое обмундирование, поступавшее в тибетские магазины из избыточных запасов американской армии. Для наших целей оно вполне подходило. Тибетцев постоянно удивляла та скорость, с которой мы поднимались на горы. Однажды мне даже пришлось развести костер на вершине, чтобы знакомые могли видеть его с крыш своих домов. Иначе никто не поверил бы, что мы там побывали. Нам с Ауфшнайтером удавалось за день пройти расстояние, преодолеваемое слугами наших друзей за три дня. Первым тибетцем-альпинистом стал мой друг Вангдула – он имел хорошую физическую подготовку, и я убедил его попробовать. Потом к нам присоединились и другие. Всем нравилось любоваться открывавшимися с высоты видами и прекрасными горными цветами, попадавшимися по дороге.

Больше всего мне нравилось посещать одно маленькое горное озеро. Путь до него занимал день ходьбы от Лхасы. Впервые я попал туда в дождливый сезон. Тогда я испугался, что озеро может разлиться и затопить город. По древней легенде, оно соединялось подземным тоннелем с другим озером, расположенным под храмом. Каждый год правительство посылало монахов умиротворять духов озера молитвами и подношениями. Его также часто посещали паломники и бросали в воду кольца и монеты. На берегу стояло несколько каменных хижин, в которых путники могут найти убежище. Как я выяснил, озеро не представляло для города ни малейшей опасности. Это было мирное, идиллическое место. Там встречались горные бараны, газели, сурки и лисы, а высоко в небе кружил бородач-ягнятник. Животные здесь почти не боялись людей. Никто не отваживался охотиться в окрестностях Святого города; От взгляда на окружающую озеро растительность у любого ботаника учащенно забилось бы сердце: берега покрывали прекрасные желтые и голубые маки. Их можно еще встретить только в Британском ботаническом саду.

Наши маленькие экспедиции не утолили мою жажду заниматься спортом. Я долго размышлял и наконец решил соорудить теннисный корт. Мне удалось заинтересовать идеей достаточное количество людей, составить предварительный список членов лхасской команды и даже заранее собрать кое-какие средства. Коллектив будущих теннисистов состоял из людей солидных и являлся интернациональным. В него входили индусы, сиккимцы, непальцы и конечно же представители знатной молодежи Лхасы. Сначала они опасались участвовать в затее, помня об отрицательном отношении правительства к футболу. Но я постарался развеять их сомнения, доказав, что теннис не привлекает много зрителей и не приводит к раздорам. Даже церковь должна была признать сей спорт безобидным. Кроме того, теннисный корт существовал в Британском представительстве.

Я привлек рабочих и попросил их разровнять участок земли у реки. С трудом нашлась нужная почва для покрытия поверхности площадки, но уже через месяц корт у нас появился, сразу став предметом моей гордости. Сетки, ракетки и мячи мы заказали в Индии и организовали небольшой пикник в честь открытия лхасского теннисного клуба.

Ребятишки соперничали за то, чтобы подавать игрокам мячи. Они никогда раньше не видели мяча и поэтому выполняли свою работу довольно неуклюже. А когда мы вызвали членов Британского представительства на состязание, за нас играли солдаты-телохранители из Непальского представительства. Любопытно было смотреть, как они бегали по корту в своих красивых униформах.

Скоро мы собрали достаточно игроков. Лучшим неизменно оказывался господин Лью, секретарь Китайского представительства. Следующим шел господин Ричардсон, британский посланник, огромный шотландец, поджарый и суровый. Он имел лишь одно хобби – содержал прекрасный сад с огородом. Посетив его, вы попадали в сказочный мир.

Теннис предоставлял нам шанс для широкого общения. Встречи происходили то на нашем корте, то в Британском представительстве. Потом мы пили чай и играли в бридж. Я рассматривал эти встречи как общественные воскресные мероприятия и с радостью ждал их. Приходилось прилично одеваться, настраивать себя соответствующим образом, чтобы вновь оказаться в давно забытой домашней обстановке. Мой друг Вангдула проявил талант и в теннисе, и в бридже.

Наш корт обладал еще одним преимуществом – возможностью играть на нем круглый год. Но в сезон пыльных бурь приходилось осторожничать. Мы огородили корт не сеткой, а высоким занавесом, и, едва тучи пыли начинали собираться над Поталой, приходилось срочно снимать занавес, чтобы его не унесло ураганом.

Осенью тибетцы отдавались древнему увлечению – запускали воздушных змеев. Когда заканчивались дожди и устанавливалась приятная осенняя погода, базары наполнялись ярко раскрашенными змеями. Запускать их начинали точно в первый день восьмого месяца. День открытий состязаний превращался в общенародный праздник, и знатные люди наслаждались им в той же мере, что и простолюдины. Первый змей взмывал над Поталой, затем следующие, и вскоре небо просто кишело ими. Дети и взрослые часами стояли на крышах, самозабвенно ведя игру. Змеев запускали на веревке, смазанной клеем и обсыпанной растертым в порошок стеклом. Каждый лхасец старался скрестить свою веревку с веревкой соперника и перерезать ее. Когда это удавалось, крыши оглашались криками восторга. Поверженный змей медленно опускался на землю, где на него набрасывались дети. Теперь он принадлежал им.

В течение месяца все свободное время горожане уделяли змеям. В конце сезона игра резко прекращалась, и все змеи исчезали так же неожиданно, как и появлялись.

Однажды на базаре ко мне обратился незнакомец и предложил купить часы. Точнее, их жалкие останки: старый ржавый механизм без циферблата. Человек сказал: часы сломаны и больше ему не нужны, но, будучи европейцем, я, возможно, смогу отремонтировать их, а он согласен на любую цену. Я взял механизм и тут же узнал наручные часы Ауфшнайтера, проданные им в Западном Тибете, – водонепроницаемый «Ролекс». Мой товарищ брал эти часы в экспедицию на Нанга-Парбат. Расстался с ними Ауфшнайтер без сожаления, но я подумал: ему будет приятно получить их назад, даже если они больше не работают. В любом случае меня разбирало любопытство. С большими сомнениями я отдал часы в починку смышленому магометанскому мастеру, чтобы он повозился с ними. Его очень заинтересовал механизм, и вскоре часы снова пошли. Я преподнес их Ауфшнайтеру в подарок на день рождения. Надо было видеть его лицо!

Осенью проводились большие лошадиные ярмарки. Огромные табуны пригоняли из Сайлинга на северо-западе Китая. Начиналась оживленная торговля: тибетцы – мастера поторговаться. За иных животных платили немалые деньги. Элита любила хороших скакунов и каждый год гарцевала на новых породистых конях. Простой же человек если вообще ездил верхом, то на тибетском пони. Однако аристократы содержали богатые конюшни, выезжали в сопровождении слуг, тоже верховых. Министру кабинета полагался эскорт из шести всадников в форме, чиновникам помельче – меньший. Число лошадей во владении знатного человека зависело от его положения. Некоторые имели до двадцати животных.

Я часто видел женщин верхом на лошадях. Достаточно широкие юбки позволяли им сидеть в седле по-мужски. Они часто сопровождали своих мужей в поездках, длившихся неделями, – в паломничество или к новому месту назначения. В таких случаях дамы надевали головные уборы, напоминавшие крышу, – для предохранения лица от солнца. Еще они натирали лицо темно-коричневым растительным соком, а рот прикрывали повязкой. В таком облачении их невозможно отличить одну от другой, и я, наверное, не раз вел себя невежливо, не узнавая жен своих друзей.

Во время таких длительных поездок верхом маленькие дети сидели на коленях нянек, а те, что побольше, – на сиденьях, напоминавших колыбель с деревянными поручнями, за которые крепко держались, чтобы не свалиться.

В начале декабря наступило очень интересное время. По прогнозам должно было произойти лунное затмение, и с раннего вечера крыши заполнялись любопытными людьми, жаждущими лицезреть это природное явление. Когда тень Земли стала медленно наползать на диск Луны, по городу прокатился шепот удивления. Все стали хлопать в ладоши и кричать, отпугивая коварного демона, заслонившего собой ночное светило. Когда затмение закончилось, счастливые люди разошлись по домам и стали играть в игры, отмечая победу над демоном.

Приближалось Рождество, и в качестве сюрприза я задумал устроить для своих друзей настоящий рождественский вечер с елкой и подарками. Друзья сделали нам столько хорошего, что мне тоже хотелось отплатить им добром. Подготовка к празднику заняла много времени. Мой приятель Третонг, сын покойного министра, уступил под торжество свой дом на несколько дней. Я нанял подготовленных слуг и повара, купил для гостей небольшие подарки: электрические фонари, перочинные ножи, наборы для настольного тенниса. Особые подарки я планировал преподнести моему хозяину Царонгу и его семье. Главным событием должна была стать елка. Госпожа Царонг одолжила мне куст можжевельника в прекрасном горшке, и я украсил его свечами, яблоками, орехами и конфетами. Он выглядел совсем как настоящая рождественская елка.

Вечеринка началась утром, как это принято в Лхасе. Вангдула помогал мне в качестве церемониймейстера – я опасался допустить какую-нибудь ошибку в этикете. Мои гости сгорали от любопытства. Они рассматривали елку со всех сторон, поглядывая на сложенные под ней свертки. Словно дети у нас дома, все были полны восхищения и предвкушения. Целый день мы ели, пили, играли в игры, а когда стемнело, я пригласил присутствующих перейти в другую комнату, зажег на елке свечи, а Вангдула, вывернув свою шубу мехом наружу, исполнил роль Деда Мороза. Мы поставили пластинку «Stille Nacht, heilige Nacht», дверь открылась, и с глазами, полными восторга, люди окружили елку. Господин Лью запел, и кое-кто из окончивших английские школы и знавших эту мелодию подхватили ее. В центре Азии представители разных национальностей распевали дорогой нашему сердцу старый рождественский гимн! Я хорошо научился владеть своими чувствами, но должен признаться, не мог сдержать слез. Меня вдруг охватила тоска по дому.

Однако, видя радость моих друзей, то удовольствие (усиленное, конечно, легким опьянением), с которым они рассматривали свои подарки, я быстро избавился от тоски. Когда гости расходились, они неустанно повторяли, как им понравился немецкий Новый год.

Совсем недавно, находясь в безлюдных горах Чангтанга, мы считали два куска черствого белого хлеба отличным рождественским подарком. Сегодня, за богатым столом в компании добрых знакомых, нам не приходилось жаловаться на судьбу. Правда, мы не могли похвастаться какими-то особыми достижениями при встрече 1947 года. Ауфшнайтер закончил строительство канала, и ему предложили новую важную работу. В Лхасе была старая электростанция, построенная двадцать лет назад одним из учеников специальной школы в Рэгби (Англия). Теперь станция находилась в ужасном состоянии и практически не давала электричества. По будням она едва обеспечивала работу машин монетного двора, и только по субботам частные дома снабжались достаточным количеством энергии.

Тибет производил собственные бумажные деньги и монеты. Денежной единицей являлся санг. Он состоял из ста шо, а шо – из ста карма. Яркие банкноты производили из прочной местной бумаги с водяными знаками. Номера умело рисовали вручную, что практически исключало подделку. Купюры выглядели очень симпатично. Ходили также золотые, серебряные и медные монеты. Они штамповались с эмблемой Тибета – горы и лев. Ее также печатали на почтовых марках рядом с поднимающимся солнцем.

Поскольку функционирование монетного двора во многом зависело от электроэнергии, Ауфшнайтер получил предложение изучить вопрос о ремонте устаревшего оборудования. Однако мой товарищ сразу объяснил властям: починка неэффективна. Гораздо выгоднее установить новую станцию на реке Кийчу: старая использовала воды ее слабенького притока. Чиновники опасались: вдруг боги накажут Лхасу за покушение на святую реку? Надо отдать Ауфшнайтеру должное: ему удалось переубедить сомневавшихся. Он снял комнату за городом и начал исследовательские работы незамедлительно.

Теперь мы виделись гораздо реже. Преподавательская деятельность заставляла меня оставаться в городе. Kpoме того, я давал уроки игры в теннис. Мои ученики, большие и маленькие, делали успехи, но, к сожалению, тибетцы не могли похвастаться упорством. Полные энтузиазма вначале, они вскоре остывали и опускали руки. Я постоянно терял учеников, мне приходилось искать новых, и это меня мало устраивало.

Вообще– то дети из хороших семей Тибета обычно учились прилежно, стремились к знаниям и ничуть не уступали немецким ребятишкам в понимании предметов. В индийских школах тибетцев по интеллекту приравнивали к европейцам, ибо, хотя маленьким горцам приходилось получать образование на чужом языке, они часто становились отличниками, лучшими в классе. В колледже Святого Джозефа в Дарджилинге мальчик из Лхасы не только считался лидером по успеваемости, но и выигрывал все спортивные соревнования.

Кроме уроков, я видел много других способов поправить свое финансовое положение. В Лхасе деньги буквально валялись на улице. Требовалась только инициатива. Например, можно было создать маслобойню или выписать из Индии машину для изготовления мороженого. Большим спросом пользовались услуги часовщиков, сапожников и садовников, а также переводчиков с английского. Однако мы с Ауфшнайтером не стремились стать клерками или просто заработать много денег, а искали занятие, приносящее удовлетворение. Но больше всего нам хотелось принести пользу правительству и таким образом хоть в какой-то мере отплатить за гостеприимство. С нами консультировались по многим вопросам, нас считали мастерами любого дела и иногда просили совета в тех областях, в которых мы разбирались слабо. Тогда возникали трудности.

Однажды нас пригласили восстановить позолоту идолов в храме. Хорошо, нам удалось найти в огромной библиотеке Царонга рецепт приготовления краски из золотой пыли. Пришлось выписывать некоторые химикаты из Индии. Помощи ждать не приходилось: работавшие в Лхасе непальские специалисты по золоту и серебру строго хранили свои секреты.

В Тибете имелись большие месторождения золота, но современные методы его добычи не использовались. С древних времен люди.копали почву Чангтанга рогами газелей. Один англичанин как-то сказал мне, что даже переработка отвалов принесла бы выгоду. Многие провинции платят налоги золотой пылью. Но тибетцы не копают землю глубоко: боятся побеспокоить ее богов и вызвать их гнев.

Многие крупные реки Азии берут начало в Тибете. В их потоках содержалось золото, но добывали его только за границами страны. В самом же Тибете драгоценный песок собирали лишь в немногих районах. Именно собирали: некоторые реки Восточного Тибета делали в скалах промоины, напоминавшие ванны, и желтый металл оседал там самостоятельно. Его время от времени оттуда извлекали. Как правило, местный губернатор отправлял полученное богатство правительству.

Я никак не мог понять, почему никто не зарился на подводные сокровища в целях личной наживы. В любом потоке в окрестностях Лхасы под лучами солнца блестел на дне золотой песок – стоило лишь нырнуть. Но тибетцы считали эту сравнительно легкую работу слишком сложной для себя.

Накануне празднования нашего второго Нового года в Лхасе мы получили первые за три года письма из дома. Они долго шли до нас. На одном из конвертов стояла печать Рейкьявика. Письмо обогнуло земной шар. Как мы обрадовались, узнав, что все-таки существует линия связи между нашей незабываемой родиной и Крышей Мира! К сожалению, эта связь была довольно непрочной. Работа почты так и не наладилась за время нашего пребывания в Тибете.

Новости из Европы оказались печальными. Фактически они лишь укрепили наше желание подольше оставаться в Лхасе или даже поселиться тут навсегда. У нас не осталось тесных связей с прежним домом. Тибет наложил на нас свой отпечаток. Мы стали понимать нравы и менталитет тибетцев, а их язык знали почти в совершенстве: могли даже вести светскую беседу.

Информацией из внешнего мира нас снабжал небольшой радиоприемник. Мне подарил его один из министров, попросив сообщать ему об интересных политических новостях, особенно касающихся Центральной Азии. Звук передач потрясал чистотой: ведь в Лхасе не было дантистов с их электрическими бормашинами, не было троллейбусов, парикмахеров, не было фактически ничего создающего радиопомехи.

По утрам я первым делом слушал приемник и иногда качал головой, удивляясь тому, какие события в других государствах считали важными. В Тибете уже в течение тысячелетий жизнь шла со скоростью движения яка. Я спрашивал себя: будет ли страна счастливее, если все изменится? Хорошая шоссейная дорога в Индию, несомненно, значительно повысила бы уровень жизни населения, но ускорение темпа бытия могло лишить людей спокойствия и душевного комфорта. Нельзя, думал я, заставлять народ принимать новшества, не соответствующие его уровню развития. Хорошая местная поговорка гласила: «Нельзя взойти на пятый этаж Поталы, минуя первый».

Тибетские культура и образ жизни казались мне во многом ценнее достижений прогресса. Что Европа могла противопоставить истинной вежливости тибетцев? Здесь никого не унижали, а агрессивности просто не существовало. Даже политические противники общались уважительно, любезно приветствуя друг друга при встрече на улице. Знатные женщины выглядели ухоженно и элегантно. Их одежда говорила о хорошем вкусе, они прекрасно вели хозяйство. Здесь никого бы не удивило, если бы мы, два холостяка, взяли себе нескольких.наложниц и домоправительницу. Наши друзья на самом деле предлагали нам обзавестись хоть одной подружкой. В моменты одиночества я обдумывал эту идею, но не мог сделать выбор из довольно большого числа окружавших нас девушек. В подобных отношениях мне требовалась душевная близость с женщиной, без чего совместная жизнь меня не удовлетворяла. Я подумывал привезти жену из Европы, но сперва просто не имел такой возможности, а затем вмешалась политика.

Именно моя независимость очень помогла мне сблизиться с далай-ламой. Возможно, будь я женат, против наших с ним встреч еще сильнее возражали бы монахи. Они соблюдали строгий обет безбрачия. К сожалению, общение с дамами им заменял гомосексуализм. 'Он даже служил доказательством полной независимости монахов от женщин. Правда, служители культа часто сами влюблялись в девушек и просили снять с них церковное звание, чтобы жениться. Такое разрешение легко давалось. Если орден покидал монах знатного рода, он получал пост, соответствовавший его положению в монастыре. Простой же человек терял сан и мог зарабатывать себе на жизнь коммерцией. Сурово наказывались лишь те священники, которые связывались с женщинами, оставаясь монахами.

Несмотря на свое добровольное одиночество, я заметил, что время бежит очень быстро. В свободное время я читал или наносил визиты. Когда мы с Ауфшнайтером разъехались по разным квартирам, то часто ходили друг к другу в гости, обменивались идеями. Нас не вполне удовлетворяла наша деятельность, и мы часто обсуждали, как лучше использовать свое время. В Тибете так много оставалось неисследованного! Нам часто приходила в голову мысль покинуть Лхасу, отправиться простыми паломниками от станции к станции и изучить страну так, как не удавалось еще ни одному европейцу. Ауфшнайтер мечтал провести год в Намцо, на великом и загадочном внутреннем море, изучая его течения.

Постепенно наша жизнь в Лхасе утратила свежесть новизны, но нас не покидала мысль о том, как же нам повезло, что мы оказались здесь. Правительственные органы часто просили переводить письма, приходящие со всех концов света от людей самых разных профессий. В основном это были просьбы разрешить въезд в Тибет. Многие просители хотели работать на правительство только за «питание и проживание», желая ближе познакомиться со страной. Другие страдали от туберкулеза и надеялись на целебное действие горного воздуха Тибета. Последние всегда получали в ответ благословение и наилучшие пожелания от далай-ламы, а иногда и некоторую сумму денег в подарок. Остальные ничего не получали. Никому не разрешалось приезжать в Тибет. Неизменно сохранялся имидж Тибета как Запретной страны.

За пять лет своего пребывания в Лхасе я повстречал, не считая работников Британского представительства, всего шесть европейцев и одного русского.

В 1947 году по рекомендации Британского представительства официально был приглашен французский журналист по имени Амори де Рьен-кур. Он провел в Лхасе три недели. Годом позже из Рима приехал профессор Туччи, знаменитый тибетолог. Он в седьмой раз находился в Тибете, но в Лхасе – впервые. Его считали большим знатоком цивилизации Тибета. Туччи перевел множество тибетских книг и опубликовал немало собственных работ. Он всегда удивлял китайцев, непальцев, индусов и тибетцев глубокими знаниями истории их стран. Я часто встречал его на приемах, и однажды при большом стечении народа он поставил меня в щекотливое положение, выступив вместе с тибетцами против меня в дискуссии относительно формы Земли. В Тибете Земля традиционно считается плоским диском. Я же отстаивал теорию сферической формы Земли. Для тибетцев мои аргументы звучали убедительно, но тут выступил профессор Туччи. К моему удивлению, он занял скептическую позицию, заявив следующее: ученым следует постоянно пересматривать свои воззрения; вполне вероятно, однажды именно тибетская теория подтвердится! Все призадумались, так как знали, что я даю уроки географии. Пробыв восемь дней в Лхасе, профессор отправился в самый знаменитый монастырь Тибета – Самье, после чего покинул страну, захватив с собой научные образцы и много ценных книг из библиотеки Поталы.

Среди других интересных посетителей Лхасы следует назвать американца Ловела Томаса и его сына, прибывших в страну в 1949 году. Они тоже провели в городе неделю и посетили много приемов, устроенных в их честь. Далай-лама предоставил им аудиенцию. У обоих имелись кинокамеры, с помощью которых они отсняли множество интересных кадров. Сын написал книгу, ставшую потом бестселлером, а отец, работавший радиокомментатором в Штатах, сделал записи для своих будущих передач. Я очень завидовал их съемочному оборудованию и большому запасу пленки: нам с Вангдулой ее постоянно не хватало для нашей совместно приобретенной «лейки». Американцы, узнав о проблеме, подарили мне два рулона цветной пленки.

Тогда как раз обострилась политическая ситуация вокруг Тибета. Традиционная враждебность Пекина к Лхасе усилилась. Каждое китайское правительство – имперское, национальное или коммунистическое – всегда считало Тибет китайской провинцией. Тибетцы же свято оберегали свою независимость. Поэтому официальная Лхаса и решила принять у себя двух американцев, обязавшихся провести потом всемирную кампанию в поддержку суверенности Тибета.

Кроме перечисленных гостей правительства, в профессиональную командировку в Тибет приезжали английские инженер и механик. Их прислала компания «Дженерал электрик» для установки нового оборудования на электростанции. Инженер очень высоко оценил работу, уже проведенную Ауфшнайтером. Механик Недбайлов оказался русским белогвардейцем, скитавшимся по Азии со времен революции. В конце концов он попал в лагерь для интернированных лиц в Дехра-Дун, и в 1947 году его хотели репатриировать в Россию. Он бежал в Тибет, но вновь был арестован на границе. Ему разрешили остаться в Сиккиме как толковому механику. Оттуда его вызвали в Лхасу для ремонта оборудования старой электростанции, но через несколько месяцев после его приезда армия красного Китая вошла в Тибет, и Небдайлов снова бежал. Думаю, он потом осел в Австралии. Вся его жизнь превратилась в сплошное приключение. Авантюрист по характеру, он не боялся трудностей и опасностей.

Индийская декларация независимости определила судьбу Британского представительства в Лхасе. Английский персонал заменили на индийский, но господин Ричардсон оставался там до сентября 1950 года: у индусов не нашлось своего подготовленного сотрудника на эту должность. Реджинальду Фоксу тибетское правительство предложило работу радиста. Ему поручили установить радиостанции во всех важных стратегических пунктах, поскольку опасность неожиданного нападения со стороны красного Китая возрастала с каждым днем. В Чамбо, самой опасной точке Восточного Тибета, требовался надежный человек, и Фокс порекомендовал молодого англичанина Роберта Форда. Я однажды видел его в Лхасе. Он любил танцы и ввел самбу в Лхасе. На тибетских вечеринках много танцевали. Наибольшей популярностью пользовались национальные танцы, немного напоминавшие степ. Фокстрот тоже имел успех, хотя пожилые люди считали неприличным, когда партнеры так тесно прижимались друг к другу.

Форд отправился в Чамбо с большим караваном, и вскоре с ним можно было поговорить по беспроволочному телеграфу. Радиолюбители всего мира боролись за право связаться с одиноким европейцем из таинственного Тибета, и Форд с Фоксом получали бесчисленные послания и подарки. К сожалению, записи тех безобидных переговоров впоследствии сослужили Форду дурную службу. Китайские оккупанты схватили его, предъявили самые неимоверные обвинения (в частности, в отравлении ламы), а упомянутые записи сочли доказательством шпионской деятельности. В 1953 году этот симпатичный и ни в чем не повинный молодой человек еще томился в коммунистических застенках, несмотря на все попытки британского посла в Пекине вызволить его.