Глава 7. Социально-психологические проблемы преступности и исследование речи

Среди многих и разнообразных функций языка видное место занимает функция коммуникативная. Она, как и остальные функции, актуализуется в практике речевого общения, в значительной степени проявляясь в качестве регулятора социально-психологических норм. Социально-психологическая норма есть по сути проявление в деятельности социальных форм поведения. Социальные формы поведения организуют совместные действия людей. Принимая участие в совместном действии, каждый человек выполняет определенную социальную — конвенциональную роль. Конвенциональная роль определяется как «представление о предписанном шаблоне поведения, которое ожидается и требуется от человека в данной ситуации, если известна позиция, занимаемая им в совместном действии»¹.

В этом плане речевая деятельность тоже совместна и является одной из составляющих совместной деятельности —результативной и продуктивной. Экспектации (ожидания) других людей, значимых для человека (референтной группы, партнеров и т. п.), могут распространяться не только на предметную, практическую деятельность субъекта, но и на его речевую деятельность. Речевая деятельность в большой степени связана с самоосознанием, с представлением о себе как исполнителе определенной конвенциональной роли. Она подчинена самоконтролю и весьма организованна. Самоконтроль предполагает: а) принятие роли, б) формирование поведения, в) коррекцию своего поведения в соответствии с возможными экспектациями партнеров.

Чаще всего самоконтроль направлен на «нормальное» исполнение роли. От социальной нормы в указанном смысле не отличается языковая норма². Поэтому признание или непризнание социальных норм может проявляться в признании или непризнании норм языковых.

Мы специально говорим о признании или непризнании норм, а не следовании или неследовании им потому, что предполагается именно осознанный отказ от следования норме и, следовательно, ее признания (внешне, во всяком случае).

В интересующем нас аспекте очень удобным материалом является противопоставление себя принятым нормам с помощью арго—особого тайного языка преступного мира.

Русское воровское арго (тайный язык), известное под названием «блатная музыка» или «блат», образовалось примерно на рубеже XVII—XVIII вв. из языка офеней — бродячих торговцев³. Язык этот, изменяясь и впитывая в себя элементы иноязычного происхождения, сохранился до наших дней.

Происхождение «блата» ясно. Он возник из потребности объясняться с товарищами в заключении и на воле на таком языке, который не был бы понятен окружающим. Этот язык выполнял две функции: коммуникативную и индикативную. Он служил средством передачи важной для данной группы информации, с тем чтобы никто из окружающих не понял содержания высказывания. Кроме того, «блат» быт сигналом принадлежности к преступному миру, к определенной социальной группе: носитель этого языка сразу же опознавался как «свой» другими носителями арго.

Следует учитывать, что носители тайного языка всегда,как бы двуязычны—они владеют литературным (разговорным) языком и арготическим⁴. Фонетика и морфология арго не отличаются от литературного языка. Впрочем, фонетика, как правило, является не литературно нормативной, а скорее всегда диалектной. Однако этот вопрос заслуживает отдельного исследования и описания. Можно, однако, считать, что у арго есть только количественные отличия от литературного языка (изменяются значения некоторых слов, появляются новые слова и т. п.). Поэтому арго, в сущности, не является настоящим «языком», это профессиональная лексика, которая сродни профессиональной лексике музыкантов, моряков, сапожников и т. л.

В настоящее время функции «блата» изменились. Рост общей культуры — в том числе речевой — несомненно, сказался и на арго. Некоторая часть лексики тайного языка вышла из употребления, другую часть можно рассматривать уже не как специфические термины преступного мира, но как явления просторечия:

общий язык включил эти слова в свой состав, изменив их стилистическую окраску. Кроме того, с течением времени определенная часть арготической лексики «рассекретилась»: многие слова, бывшие ранее тайными, перестали таковыми быть и потеряли главное свое назначение—быть непонятными для посторонних.

Таким образом, изменилась главная—коммуникативная—функция арго. «Блат» перестал быть языком для посвященных, он уже не локализуется в узких социальных и профессиональных границах.

Также изменилась индикативная функция «блата». Далеко не всякий, кто его употребляет, тем самым принадлежит к уголовному миру или даже, не принадлежа к нему, хочет, однако, чтобы другие в это поверили.

До того как мы раскроем последний тезис, остановимся на вопросе о взаимоотношении в социально-психологическом плане арго и профессиональных языков. В последних встречаются образования двух видов: профессионализмы и термины. Профессионализмы иногда относят к жаргону профессий, отмечая их экспрессивный характер, которого термины лишены. Экспрессия объединяет Профессионализмы с арготизмами. Объединяет их также метафоричность, играющая большую роль в образовании обеих групп слов. Ср., например: «синхрофазотрон»— кастрюля, «негашеная известь»— кипелка, «стеклоочиститель» — дворник ⁵.

Однако «профессиональные слова, служащие названиями предметов, явлений, процессов того или иного производства, присущи людям этой профессии, хотя могут быть присущи и другим людям»⁶. Слова, составляющие идеологический инвентарь арго, как правило, за пределами узко ограниченной группы неизвестны.

В отличие от профессионализмов и арготизмов термины имеют очень узкий диапазон реалий, однозначны и адекватны обозначаемым понятиям. Они начисто лишены экспрессии я, как правило, известны только специалистам. Кроме того, термины принадлежат литературному языку, а слова двух указанных групп— вне литературного языка⁷.

Вместе с тем «блат» обладает одной особенностью, резко отличающей его от терминов и профессионализмов. Арготизмы образуют синонимические ряды, иногда очень многоэлементные. Однако синонимическими эти ряды можно назвать только с некоторыми оговорками. Дело в том, что каждое слово такого ряда обозначает или ступень «иерархии», или тонко различающиеся виды какого-нибудь действия. Так, у слава бить зафиксировано 26 таких синонимов, у слова украсть — 16 (например, торговать, работать, стырить, купить, сбандить, стибрить, и т. д.⁸).

Можно говорить о некотором тезаурусе, словаре, идеологическом инвентаре группы, пользующейся «блатом». «Блат» в этом случае выступает как совокупность (микросистема) 'профессионально окрашенной лексики. В коммуникативной функции «блат» служит целям максимальной организации речевой деятельности. Вот почему, в частности, проблема использования «блата» для целей общения есть проблема его сознательного использования. Уместно в связи с этим отметить большую степень «речевой самокритики», отсутствие безразличия говорящего к автоматизированной речи. (Это наиболее часто встречающееся явление, однако могут быть случаи чисто автоматического «выскакивания» арготизмов—в силу привычки и т. п.) Это оказывается прямо противоположным тем закономерностям оценок речи, которые отмечаются для «нормы»⁹.

Мы уже отмечали «билингвизм» носителей арго. Это обстоятельство важно для описания индикативной функции «блата». Поскольку арготирующие составляют, как правило, ограниченную группу, одним из показателей причастности к группе служит владение некоторым кодом, принятым в данной группе. Таким кодом и оказывается «блат». Носитель «блатного языка» мог опознаваться другими его носителями как «свой».

Важно отметить, что «блат» с момента своего возникновения был одним из средств социального противопоставления. Группа людей, пользующихся этим кодом, и в языке выражала свой протест против существующих норм поведения.

Теперь обратимся к несобственным функциям «блатного языка», исходя из анализа использования его в настоящее время людьми, не имеющими к нему никакого (в описанном выше смысле) отношения.

Использование специфических слов и выражений в речи людей, не имеющих к преступному миру никакого отношения, можно скорее всего объяснить интуитивным стремлением: а) избежать речевых штампов, б) обратить на себя внимание окружающих, выделить себя при помощи речи.

Чаще всего в наше время арготические слова и выражения используются подростками, причем отнюдь не профессиональными уголовниками. Особенно вторая причина характерна для употребления «блата» подростками, которым стремление к самоутверждению вообще свойственно в большей степени, чем взрослым. Следует также учитывать, что у подростков менее регламентирован выбор норм поведения.

Там, где взрослый имеет определенные стереотипы поведения и выражения, подросток их не имеет, там, где взрослый из опыта знает, как себя вести, знает нужное слово или выражение, подросток лишь смутно чувствует, что нужно употребить какое-то иное выражение или повести себя как-то по-другому. Это выражается нередко в отрицании общепринятых норм, в том числе и речевых. В таких случаях как бы возникает «норма наоборот»—«блат» воспринимается как заведомая «не норма».

Интересно, что подростки владеют «блатом» лучше, полнее и шире, чем взрослые правонарушители. Более того, закоренелые преступники нередко говорят на хорошем литературном языке, не используют арготизмов и всячески их избегают, понимая, каков будет результат отражения в речи их принадлежности к преступному миру. Наряду с таким «негативным» употреблением «блата» следует учитывать, что в представлении подростков отсутствует отождествление арготических выражений с той деятельностью, которая в них фиксируется: арго для них практически бессодержательно или связывается с такими особенностями жизни преступного мира, которые привлекательны для этого возраста — «романтикой», силой и ловкостью, находчивостью в опасных ситуациях и т. д. Большую роль играет здесь то, что вообще любые арготизмы обладают очень яркой экспрессивной окраской и в этом смысле очень агрессивны: желая избежать обычности, стандартности речи и в то же время не владея другими речевыми средствами, люди используют «блатную музыку».

В связи с этим особую роль приобретает раннее и достаточно полное формирование речевых навыков и умений—богатство словаря, умение правильно и уместно пользоваться выразительными средствами языка, развитое «чувство языка» и т. д. с детства воспитывают в ребенке иммунитет к таким явлениям, как «блат», снимают объективную потребность в нем как выразительном средстве, а в значительной мере и уравновешивают интерес к нему. Не следует забывать, что в речевом воспитании ребенка и подростка участвуют не только близкие ему люди и школа, но и гораздо более широкий круг людей. Попадая в разные ситуации во дворе, на улице, в школе, ребенок (или подросток) попадает в разное речевое окружение. И не всегда за разъяснением непонятного слова он обращается к родителям или учителям. Часто интерпретаторами, толкователями непонятных слов и выражений выступают старшие (более опытные, в представлении ребенка) товарищи. Нередко это—люди, принадлежащие к преступному миру. Естественно, что обучение «блатной музыке» подводит подростка (с его стороны несознательно, а со стороны учителя, быть может, вполне сознательно) и к усвоению содержательной стороны понятий преступного мира. Овладение содержательной стороной «блата» приводит, в свою очередь, к деформации мировоззренческой структуры подростка, к отступлениям от норм поведения, в том числе и к правонарушениям.

Наконец, хотя «блат» и не является обычно признаком принадлежности к преступному миру, он иногда используется для демонстрации стремления войти в этот мир. Последний случай наиболее опасен и требует наибольшего внимания со стороны тех, кто призван заниматься воспитанием.подростка.

В целом необходимо иметь в виду, что, хотя употребление «блата» в наше время совершенно не означает принадлежности к преступному миру или связи с ним, в большинстве случаев его употребление вызвано объективными причинами и может повлечь за собой совершенно определенные нежелательные последствия. «Блат» — сигнал о возможности правонарушения, и его систематическое употребление не может не вызвать интерес у юриста, занимающегося предупреждением преступности. Он совсем не безобидное явление, и школа, семья, общество в целом заинтересованы в его искоренении. Следует, однако, учесть, что это должно делаться умно и тактично, осторожно, как результат анализа порождающих «блат» объективных причин и без какого бы то ни было администрирования, которое обычно производит на подростков как раз обратное действие.

Рассмотрев те функции, в которых выступает «блат» в речи, мы можем отметить его социально-психологическое значение на уровне символизма. Можно думать, что это—одна из распространенных функций «блатной музыки», подробный анализ которой выходит за пределы настоящей работы и принадлежит социальной психологии речевого общения, той ее части, которая исследует социальный символизм в речевом поведении.

 

¹ Т. Шибутани. Социальная психология, пер. с англ., М., 1969, с. 132.

² См.: А. А. Леонтьев, Языковая норма как социальная норма,—«II Международный коллоквиум по социальной психологии. Тезисы докладов», Тбилиси, 1970.

³ В. Ф. Трахтенберг, Блатная музыка («жаргон» тюрьмы), СПб., 1908, с. 101—ПОЗ.

⁴ Б. А. Ларин, О лингвистическом изучении города, «Русская речь», вып. III, 1928, с. 61—64.

⁵ Развитие лексики современного русского языка. М., 1965, с. 82.

⁶ Там же.

⁷ Современный русский язык, ч. I. М., 1966, стр. 77 и сл.

⁸ Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка, М., 1970, с. 485.

⁹ Б. С. Шварцкопф, Проблемы индивидуальных и общественно-групповых оценок речи,— «Актуальные проблемы культуры речи», М., 1970.