Неопубликованное, неотделанное и неоконченное

** ДВЕ РАЗЛИЧНЫЕ ВЕРСИИ ИСТОРИИ УЛЬЯ С ЛУБОЧНОЙ КРЫШКОЙ

 

Первая версия [истории] улья с лубочной крышкой была составлена трутнем-историографом Прупру. Другая же версия составлена одной из рабочих пчел.

История улья с лубочной крышкой, составленная трутнем, начинается перечислением материалов и источников. Матерьялы и источники следующие: Записки знаменитых трутней. Переписка его высочества трутня Дебе старшего с его светлостью Куку младшим. Гоф-фурьерский журнал. Устные предания, песни и романсы трутней. Уголовные и гражданские дела между трутнями и пчелами. Описания путешествий жуков, мошек и трутней чужих ульев. Статистические сведения о количестве меда в различные периоды жизни улья.

История улья с лубочной крышкой историографа Прупру начинается со времени первого роения и появления первых трутней. По описаниям трутня Прупру, время это от 6-го июня до Петрова дня было самым цветущим временем улья с лубочной крышкой. Сила и богатство улья обращали на себя в это время вниманье всех других ульев, возбуждали зависть соседей и привлекали к себе знаменитых посетителей. И сам улей находился под особым покровительством самого деда Анисима. Ульи все работали в это время, работали и обитатели улья с лубочной крышкой; но главное отличие и преимущество улья с лубочной крышкой были в том, что он первый успел произвести на свет трутней, составивших его славу и внутренним управлением, и внешними сношениями. Есть и было много ульев неисторических. Они живут, сами не зная о том,-- живут и умирают в неизвестности; но не то было в улье с лубочной крышкой. Во 2-м часу дня, в то время как рабочая пчела, как вьючная лошадь, продолжала свою безостановочную, обычную, низменную работу, таская мед и пергу для детей, в первый раз вылетели трутни. Те, которые видели этот выход, единогласно утверждают, что мир никогда не видел зрелища великолепнее этого. Большие, черные, мохнатые, гладкие трутни, один великолепнее другого, появлялись из летка и, вместо того, чтобы, как простая пчела, тотчас же лететь через забор в лес и луга за кормом, тотчас же тут же взвивались кверху, заворачивали кругом и, как орлы, носились над ульями. Зрелище было столь поразительно своей величественностью, что нельзя было без слез умиления созерцать его, но еще более оно было поразительно своим глубоким значением. Вылетев из улья, трутни затрубили каждый свое, излагая каждый свое воззрение на задачи государственного управления и на предстоящие в нем изменения и усовершенствования. Внимание собрания было обращено преимущественно на положение и деятельность рабочей пчелы, которая по общему голосуй была признана неудовлетворительной и требующей исправления и наставления. Собрание разделило между собой, различные области управления и тотчас же приступило к изложению мер, которые должны были содействовать более правильному труду пчел. Тотчас же были избраны правители, их помощники, помощники помощников: цензоры нравов, наблюдатели, блюстители нравственности, судьи, жрецы, поэты и рассудители, и всем было положено соответствующее содержание и награждение. Избраны были, по мнению избиравших и избранных, самые выдающиеся люди. Тут были все светила, вся стая славных орлов, наложивших неизгладимую печать величия на это время. Долго, трубя, кружились они все перед ульями, сталкивая летавших за кормом пчел и не понимавших всего значения того, что для них делалось. Очень часто неблагодарные пчелы совершенно не понимали всего того, что для них делалось, и выражали между собой даже неудовольствие на деятельность трутней.

На другой день трутни вступили в отправление своих обязанностей. Снаружи казалось, что они делают всё то же. Но это только казалось непонимающим. У них шла важная и трудная работа. Вот выписка из дневника одного из главных деятелей: "Я избран единогласно учредителем правильного полета рабочих. Обязанность моя очень трудна и сложна, я понимаю всю ее важность и потому, не жалея своих сил, стараюсь наилучшим образом исполнить ее; но одному это слишком трудно, и потому я пригласил себе в помощники А., тем более что двоюродный [брат] моей тетки просил меня поместить его. Так же я поступил и относительно Б. и Д. и Г. Им тоже нужны будут помощники, так что всех нас в нашем департаменте будет тридцать шесть или тридцать восемь человек. Я заявил в совете о том, что нам для нашей деятельности необходимы два сота с медом. Постановление об этом прошло единогласно, и мы тотчас вступили в исправление своих должностей, ночь же провели на сотах и ели мед. Мед вкусу недурного; но можно надеяться, что при правильной деятельности вкус его еще усовершенствуется, если мой проект будет принят. На другой день я в общем собрании изложил свой проект: Господа, сказал я, нам необходимо обдумать прежде все те мероприятия, при которых нам возможно будет выработать те начала, на которых мы можем составить проект программы наших действий. Мнения разделились. Дебе старший, председательствующий в совете, предложил голосование. Но вопрос о голосовании оказался недостаточно уясненным, и решено было избрать комиссию, предложив ей разработать вопрос о голосовании и представить к следующему заседанию".

Так же усердно работали и другие деятели, и улей благодаря их трудам благоденствовал все более и более. Каждый день правители-трутни вылетали, кружились, обсуждая и решая важные государственные вопросы, и по ночам возвращались в улей, облепляя соты и подкрепляя свои силы заготовленным для них медом. - Благоденствие как их, так и всего улья было полное. Произошла, правда, небольшая пертурбация, состоящая в том, что часть рабочей пчелы нашла нужным вдруг почему-[то] вылететь с маткой из улья и повиснуть на суку рябины. И такое самовольное действие пчел могло бы нарушить влияние трутней, если бы они не догадались в то самое время, как совершался этот полет, предписать его, так чтобы пчелы не могли думать, что они сделали это по своей воле и без высшего указания правителей. Отроившиеся пчелы были признаны изгнанниками, оставшиеся же в улье пчелы продолжали по-прежнему повиноваться и заботиться о содержании своих правителей. Но к концу августа стали проявляться признаки возмущения. Однажды трутни после пролета явились в соты и, к удивлению, нашли соты занятыми рабочей пчелой, которая не пустила их. Они с негодованием удалились и полетели в другие ульи. Но в других ульях было то же. Их не пускали. Очевидно, погибало все. Трутни сделали последнюю попытку, влетели в свой улей, но пчелы не пустили их наверх, а сбили вниз, где было холодно и не было корма. И так было и на другой, и на третий день. Трутни худели, высыхали и помирали один за другим; ни один из них не унизился до работы для своего пропитания.

Пчелы что-то делали, гудели наверху на сотах, но, как говорят историки-трутни, очевидно погибали в анархии, лишившись своих руководителей.

Неповиновение пчел трутням погубило их. Они погибли. Этим кончалась история улья с лубочной крышкой, написанная трутнями.

История, написанная пчелой, не сходилась с этой историей. В истории, написанной пчелой, значилось, что жизнь улья началась с ранней весны, когда улей был выставлен на солнце, и пчела тотчас же, опорожнившись, полетела на цветущую вербу и, жужжа, осыпала ее, собирая с цветов пергу на лапки и мед в желудки. Жизнь пчелы, по описанию пчелиного историка, была неперестающей радостью труда. Не переставая расцветали одни цветы за другими и на яблонях, и на кустах, и на полях, и наслаждение трудом соединялось с наслаждением цветущей природой. В улье быстро росли хорошо питаемые черви и рабочих пчел, и трутней, и матки, и наполнились ячейки душистым медом. Было так всего много и так богато, что нужно было найти новое место, и пчелы выпустили на свет трутней, из которых им только один на время был нужен для оплодотворения новой матки, и выкормили на всякий случай трех маток, хотя им нужна была только одна. Наступило самое важное время -- необходимость разделиться от слишком большого размножения. Работа в это время шла усиленная. И в это-то время появились трутни и стали после полдня трубя летать над ульями. Пчелы и не знали и не думали о том, какое значение приписывали себе трутни, но допускали их праздность и обжорство, потому что думали, во 1-х, что один из них понадобится, во 2-х, потому что всего было много и можно было не жалеть добро даже для праздных и ненужных трутней. Вот что в то самое время, когда трутни думали, что управляют пчелами, писала одна пчела в своих записках: "Расходились нынче наши господа. Трубили и кружились без толку над ульями часа четыре и много мешали народу работать. Часа в четыре только убрались. Измучались все, ничего не делая, и тотчас же принялись жрать. Ну да бог с ними. Хватит и на них. Скучно только, что мешают работать".

В конце мая совершилось великое событие: пчелы отпустили старую матку в новое царство, сами же остались с новой оплодотворенной царицей, которая тотчас же стала класть яйца. Зацвела липа, и надо было и кормить детву и, пользуясь коротким цветением, запасать мед на зиму. Цвет был сильный, не омытый дождем, и пчелы набрали много, но и на зиму нужно было много. Трутни же, приписывая себе несвойственное им значение, думая, что они нужны, продолжали пожирать заготовленное рабочими. Так шло некоторое время, но требования внутренние стали более обильны, цвет кончился, остались одни репьи, и, не сговариваясь, не решая ничего, пчелы единовременно все перестали пускать трутней к меду, стали сбивать их и даже подсекать дерзких и ненужных. Трутни все были уничтожены, но улей не только не погиб, но в самом цветущем состоянии приготовился к зиме. Наступила зима, пчелы затихли, сели на места, поддерживая тепло в детях, и дожидались опять весны и опять радости жизни.

 

 

* [ВОЗЗВАНИЕ]

 

Я прожил более 50 лет сознательной жизни и видел жизнь трех поколений людей. Сверстники моих родителей при мне (1) доживали свою жизнь, мы с моими сверстниками прожили свою жизнь и доживаем ее, мои дети и их поколение находятся в самой середине жизни, и уже еще новое, четвертое поколение поднимается на моих глазах к вступает в жизнь. И видел я жизнь не людей моего только круга, видел и вижу жизнь таких же поколений рабочего народа, видел и знаю жизнь не только нашего 100-миллионного русского, но и огромных миллионов европейского, американского народа (я говорю только про христианские народы), (2) и все эти люди прожили и проживают свою жизнь бедственно, глупо и страдальчески. (3)

Неужели так нужно? Неужели нужно, чтобы люди проживали свою жизнь разделенными на три лагеря: одного -- рабов, принужденных для того, чтобы не помереть с семьями от голода, всю жизнь без передышки, без радости работать на других бессмысленную, глупую, унизительную, часто вредную и губительную работу; других -- владеющих посредством денег этими рабами, которые, пользуясь их трудом, проводят жизнь в праздности, лености, изнеженности, жестокости и разврате, и третьих -- правителей, проводящих жизнь в насилии и обмане, посредством которых они, пользуясь рабством рабов, поддерживают это устройство, заставляя рабов повиноваться своим хозяевам. Правда, существуют постоянные переходы из одного лагеря в другой -- рабочие становятся иногда хозяевами или помощниками, участниками хозяев, хозяева переходят в управителей, управители переходят в хозяев, соединяя обе деятельности, но, несмотря на все передвижения по краям этих масс, массы остаются разделенными, не переставая ненавидеть и мучить друг друга и, главное, не переставая страдать.

 

(1) Зачеркнуто: кончали

(2) Зач.: и отчаяние охватывает душу при мысли о том, что так

(3) Зач.: прожили "вою жизнь эти миллионы, и так же живут и собираются прожить и молодые поколения.

 

Неужели это так надо? Неужели нет из этого положения выхода? Большинство людей думают, что действительно нет из этого положения выхода, что хотя такая жизнь противна всем законам божеским и человеческим, иной жизни не может быть, и этого нельзя изменить. Посмотрите, как живут земледельцы всех стран Европы и Америки. Я говорю про тех действительных земледельцев, которые действительно работают землю, а не про тех, которые владеют ею и распоряжаются работами, везде в Германии, Австрии, Англии, Франции, Америке огромное большинство их (за малыми исключениями мелкого незадолженного землевладения) (1) или бездомные, поденные, находящиеся в полной власти хозяев, или наемные батраки, (2) или, если они собственники земли, то неоплатные должники капиталистов, которым они в виде процентов отдают то, что зарабатывают, и все-таки, не выдержав, лишаются и земли, и дома, и всего (3) нажитого.

Так это в Европе и Америке, в России же положение 100 миллионов земледельцев мужиков вот какое: У всех у них земля, но земли, во-первых, так мало, что нигде при усиленном труде ее недостаточно для прокормления с нее семьи. Надо нанимать землю. Владетели земли по мере нужды крестьян возвышают цену, так что всякий раз при найме земли крестьянину поставлен выбор: не иметь пропитания, идти побираться или обязаться заплатить то, что требует землевладелец за землю. Чтобы заплатить, надо продаваться самому и семейным в работу. Так это и делают. Но если бы только это. Кроме найма земли, нужно еще заплатить подати прямые, выкупные, государственные, земские, волостные и подати косвенные в виде налогов на ситец, на железо и на паспорт, на всякую сделку, на вино, на соль, на спички. Но и этого мало: нужны еще требуемые почти законом расходы на церковь, содержание духовенства, на школу. Мало и этого, нужно еще нести повинности натуральные -- подвод, чинки дорог, приема прохожих странников, переправы их, в случае болезни, от селения до селения, караулы и исполнение всех тех приказаний, которые отдадутся начальниками, начиная от царя и до урядника. Губернатор и все его чиновники, архиерей и все его подчиненные, все судейские, все дворянские предводители, все земцы, все всякого рода агенты -- страховые, ветеринарные и всякие другие, всё это начальники, которые, отрывая от работ, собирают, держат при себе, рассылают крестьян. Но и этого мало. Как только вырастает молодой человек и входит в силу работать так, что мог бы приобрести недостающее в семью, молодого человека этого отбирают в солдаты, и тогда как высшие классы отделываются

 

(1) Зачеркнуто: (да и те бедствуют)

(2) Зач.: рабы своих хозяев

(3) Зач.: инвен[таря]

 

от этой службы под разными предлогами и благодаря дипломам, эти молодые люди пребывают на службе, вне семьи, года три и больше и возвращаются в семью большей частью испорченные и уже не помощники, а часто расстроители и тяжесть семьи.

И вот, живя в таких условиях, о которых тот, кто не испытал их или особенно внимательно не вник в них, не может составить себе понятия, крестьянин русский, большинство их, 99 на 100, живут так, что для того, чтобы им удовлетворить всем этим требованиям и не умереть с семьей от острой нужды (периодическим недоеданием, недосыпанием и недостаточностью жилищ и одежд страдают и сокращают свою жизнь все крестьяне постоянно), для того, чтобы удовлетворять всем этим требованиям, русский крестьянин, 99/100 должен, не доедая, не досыпая, не переставая работать (1) средним числом летом и зимой до 12 часов в день при самой скудной пище, дурной одежде и самыми дурнями орудиями. И работать он должен начинать с (2) детского возраста, (3) и также и еще труднее и без отдохновения должна работать его жена, мать, дочь, начиная свою работу с 8 лет и продолжая ее до глубокой старости. Отдыха при такой жизни нет и не может быть, исключая больших и, главное, престольных праздников и свадеб, поощряемых мнимыми руководителями народа, начальством и духовенством, во время которых все, освободившиеся на день, на два от работы люди, забитые неустанной сверхсильной работой, предаются одному доступному удовольствию -- самому грубому обжорству, пьянству для того, чтобы по окончании этих оргий опять приниматься за ту же непосильную, безостановочную работу.

И так это идет поколение за поколениями, и положение это на моей памяти идет, всё ухудшаясь и ухудшаясь.

Большинство русского сельского населения находится в том положении, что недостаточная пища, сверхсильный, непрестанный труд всех, от старого и беременной и родившей женщины до ребят, есть давнишнее необходимое условие их жизни. Они находятся в положении измученного пловца, едва поддерживающего себя сверх воды последними усилиями. Стоит ему перестать делать это движение -- и он потонет. И он еле держится и делает эти движения. Они и так, при всем напряжении своей работы, понемногу умирают раньше времени, женщины делаются старухами в 40 лет, 50% детей умирает, и все вырождаются, делаются малыми ростом и уродливыми. Но стоит им ослабить напряженность этой работы -- и они станут, не доедая и без крова и одежды, умирать еще раньше времени, детей будет

 

(1) Зачеркнуто: летом до 15 часов в день, а зимой

(2) Зам.: 8-летнего

(3) Зач.: особенно девочки, начинающие нянчить с 8 и прясть с 10 лет

 

 

умирать уже не 50, а 70 на 100, и все еще станут мельче и безобразнее.

В таком положении находится большинство земледельческого народа. Условия, в которых оно находится, таковы, что ему нельзя бы было существовать и давно бы вырождение это дошло бы до последней степени, если бы не было отхожих промыслов, т. е. того, чтобы народ, согнанный с земли, захваченной землевладельцами, не находил бы возможности, продаваясь в личное рабство богатым, добывать нужные для избавления себя от погибели средства к жизни.

 

* КОРЕНЬ ЗЛА

 

 

(И. 15, 22) Если бы не пришел и не говорил им, то не имели бы греха: а теперь не имеют извинения в грехе своем.

(И. 9, 41) Если бы вы были слепы, то не имели бы греха, но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас.

(М. 10, 28) И не бойтесь убивающих тело, но души не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне.

 

 

Где корень зла, от которого мы все страдаем?

Все жалуются на то, что жизнь наша нехороша, что в людях увеличилось зло и иссякла любовь, как сказано в евангелии.

Богатые, сильные жалуются на то, что люди развратились, что в людях нет уважения к старшим, к начальству, что пропал страх божий, что люди предаются пьянству, разврату, бедные и слабые жалуются на то, что жизнь их задавлена трудом и бедностью, что богатые завладели всем имуществом, землями, капиталами и держат их в рабство, (1) так что (2) они из поколения в поколение -- деды, отцы, внуки работают всю свою жизнь скучную мучительную работу по 10, 14 часов в день и иногда ночью только 3 для того, чтобы те, которые владеют землями, капиталами, фабриками, наживались(4) их трудом и, ничего не

 

 

(1) Зачеркнуто: вьют из них веревки, что тысячи, большие миллионы людей работают всю свою жизнь впроголодь, добывая хлеб на земле богачей (и в долгу у богачей) и платя им за нее непосильные подати (прожиная всю свою жизнь впроголодь, всю свою жизнь выбираясь из нужды, которая вот-вот затопит их, и другие миллионы живут)

(2) Зач.: работают всю свою жизнь, губя свое здоровье и силы.

(3) Зач.: еле-еле прокармливают себя с семьями, не будучи в силах ни на волос изменить своего положения и чувствуя себя в полной власти тех,

(4) Зач.: Может быть, и правы богатые и сильные, жалуясь на то, что люди развратились и что в них иссякла любовь и увеличилось всякое зло и нет больше уважения к старшим и начальству, что пропал страх божий, и увеличилось пьянство, но мне не жалко их, во-первых, потому, что богатым и сильным и так хорошо жить, во-вторых, потому, что их немного, и в-третьих, и главное, то, что если развратились люди и предаются они пьянству, то сделалось это не с одними только бедными и рабочими, а точно так же, еще хуже с богатыми и сильными: бедные и рабочие только у богатых и сильных и научаются всему дурному. Так что, если богатые жалуются на то, что развратились люди, и пропал в них страх к начальству и к богу, то они жалуются только потому, что им хотелось бы еще ниже пригнуть бедных, еще тяжелее наложить на них веревки. Жалуются богатые потому, что им страшно то сознание обиды, которое пробуждается в бедных и которое угрожает им. То же, что они жалуются на пьянство бедных, то им не жаловаться надо бы на это, а радоваться на то, что бедные табаком и вином затемняют в себе разум, который без этого уже давно бы указал бедным всю глупость того обмана, в который они попали, и то простое и легкое средство, которым они могут освободиться от него. --

Нет, мне не жалко богатых. Я даже думаю, что жалобы их (неискренни) происходят или от неразумия или неискренности. Я упомянул об их жалобах только для того, чтобы показать, как очевидно дурна та жизнь, которую мы ведем.

 

делая, пользовались бы всеми благами жизни. Жалуются и те и другие. И нельзя нам не жаловаться на нашу жизнь. Коли мы бы были язычники и никогда не слыхали того, что люди братья -- сыны одного отца небесного и потому все равны и все имеют равные права на жизнь, на блага мира, мы бы думали, как думали в старину, что жизнь и должна быть, какая есть, и другою быть не может, и несли бы ее не жалуясь: Довелось мне быть богатым -- слава богу, -- надо удерживать свое богатство и радоваться, пока не придет смерть; довелось быть бедным -- надо терпеть и не жаловаться, потому что другого и быть не могло.

Но теперь уж, хочешь не хочешь, мы все знаем учение евангелия, и кто и не читал его, знает дух его и смысл его.

Так думали прежде; но нам нельзя уже так думать.

Мы знаем, что жизнь не только может быть, но и должна быть другою. Знаем, что жить любовно и по-братски лучше и для всех и для каждого отдельного человека. Знаем, что для того, чтобы это было, нам надо только на деле исполнять то христианское учение, которое мы исповедуем на словах и знаем, что это можно. И потому не можем не видеть, что жизнь наша дурна. И богатые, те, которые в выгоде от такого устройства жизни, все-таки видят зло такой жизни и жалуются на него; жалуются и бедные, несущие всю тяжесть этой жизни. Мне жалко и богатых, потому что, хотя они и думают, что получили уже свою награду, они страдают так же, как и бедные, тем, что чувствуют себя отделенными от братьев и, вместо свойственной людям любви к братьям, боятся их. Но больше всего жалко мне бедных. Мне жалко этих в одной России ста и вне России многих миллионов земледельцев и таких же миллионов фабричных и заводских рабочих и их семей, которые родятся, живут и умирают в том жестоком, мучительном обмане, в котором их держат те, которые думают, что им это нужно. Как ни старались и ни стараются эти имеющие власть люди внушить рабочему бедному человеку, что жизнь здешняя есть испытание, юдоль плача, приготовление к жизни будущей, и что не надо человеку тяготиться трудом и бедностью, потому что за всё это он будет в будущей жизни вознагражден сторицею, рабочие люди нашего времени не могут уже (за исключением самых глупых) верить в это. Они видели и видят, что те самые люди, имеющие власть, которые проповедуют это, не заботятся сами о награде в будущей жизни, а заботятся о благе в этой, и не только не ищут труда и бедности, а напротив, всякими средствами избегают их. И рабочие и бедные люди верят не словам, а делам и делают то же. И в этом-то ужас их положения: истинное учение всех мудрецов мира и Христово о том, что истинное благо независимо от богатства и освобождения от труда, скрыто от них; они понимают жизнь, как понимали ее язычники, только в том, чтобы иметь как можно больше богатства, считая, что для достижения этого надо не переставая трудиться, приобретая всё больше и больше, и вместе, с тем поставлены в такое положение, что они, т. е. огромное большинство их, 99/100 никогда не могут избавиться от самого тяжелого труда и самой гнетущей бедности. Те, которые заняты земледелием, все лишены земли -- она почти вся разобрана теми, которые не работают на ней. И потому, чтобы не умереть с голода с семьями, должны платить этим неработающим владельцам земли столько, что им остается только крайне необходимое. Если же земля ихняя, то или они в долгу за обзаведенье и работают на своих заимодавцев, или с них берут подати. Так или иначе, но огромное большинство тому или другому отдает то, что зарабатывает, и живет так, что всякую минуту готово погибнуть от постоянно угрожающей нужды. В таком же положении и заводские и фабричные рабочие, у которых хозяева отбирают всё, что можно отобрать, не убив курицу, несущую золотые яйца. И те и другие не имеют другой веры и другой цели, кроме той, что надо освободиться от труда и разбогатеть, и потому все бьются из-за этого, топят друг друга, сбивая цены на работы и свои произведения и, как подрядчики, обирая своих товарищей, вместе с тем как этой своей междоусобной борьбой, так и лишением земли и капиталов и законами, потворствующими хозяевам и давящими рабочих, поставлены в то положение, что не могут выйти из своего рабства, из своего труда и бедности и, вечно стремясь к освобождению от труда и богатству, вечно видя перед собой счастливцев богачей, достойных этого блага, в озлоблении, мраке невежества и отчаяния родятся, живут и умирают из поколения в поколение.

Вот этих людей мне страшно жалко. И вот этим-то людям мне, старому, близкому к смерти человеку, хочется передать ту истину, которую я знаю о жизни человеческой, об их жизни, о том обмане, в котором они гибнут, и о том простом, легком средстве, которое я знаю, для того чтобы избавиться от этого обмана и от той ужасной, бессмысленной, отчаянной жизни, которой они живут, которую я знаю. (1)

Откуда они берутся и из кого составляются? Кто те солдаты. которые будут убивать тех, кто будет пахать землю, чтобы кормить семью, или будет пользоваться теми орудиями труда, которые он сам сделал, или не будет отдавать чужим людям плоды своих трудов? Солдаты эти дети тех самых рабочих людей, те самые рабочие люди, которых грабят правительства.

Когда в первый раз поймешь это, то дело представляется непостижимым: как довести людей до того, чтобы они сами губили себя? А между тем это есть и установлено так твердо, что люди, живущие этим обманом, как будто уверены в себе и не боятся раскрытия этого обмана.

Как же это делается? А вот как.

Набираются молодые люди, где насильно, подряд все, как только им минет 21 год, а где добровольно, за плату, те, которые (2) не могут, не умеют или не хотят найти себе честного труда, и молодые люди эти отводятся от своего прежнего места жительства, поселяются в казармах, все одинаково одеваются, все одинаково кормятся, в одни и те же часы встают, едят, ложатся и все вместе обучаются тому, чтобы всё делать по команде враз, как машина: по команде враз поднимать ногу, руку, шагать, бегать, прыгать, падать, кричать. Людей этих обучают так маршировке, беганью, прыганью, верховой езде, гимнастике, но, главное, обучают повиновению и употреблению оружия, чтобы они по приказанию могли рубить, колоть, стрелять и убивать людей штыками, шашками, ружьями, пулями, главное же, приучая этих людей без рассуждения повиноваться приставленным начальникам, за непослушание наказывая самыми жестокими наказаниями, даже смертью. Так держат людей, обучая их, не давая им общаться с свободными людьми, месяцами, годами. И люди очень скоро в этом обучении делаются неразумными машинами, которые исполняют, не думая, то, что им велят. Для того же, чтоб еще вернее завладеть этими людьми, их при поступлении заставляют присягать в том, что они будут исполнять всё то, что им будет приказано; для того же, чтобы люди эти не опоминались и не поняли бы тот обман, в котором они находятся, их не переставая одуряют всеми возможными средствами: и пестрыми блестящими одеждами, и музыкой, и барабанным боем, и водкой, и восхвалениями тех, которые наиболее потеряли человеческий образ и стали злыми машинами, по приказанию других идущими на смерть и убивающими других.

 

(1) Далее в рукописи не хватает одного или нескольких листов.

(2) Зачеркнуто: ничего лучшего

 

Начальство же среди этих людей распределено так, что десятки людей подчинены одному низшему начальнику -- унтер-офицеру. Десятки же таких унтер-офицеров подчинены одному низшему офицеру -- взводному командиру, у которого под властью уже до ста человек. Несколько же взводных подчинены одному ротному, у которого во власти до 300. Несколько ротных подчинены одному батальонному, у которого бывает до 1000 человек. Несколько батальонных подчинены полковому; полковые подчинены бригадному, бригадные дивизионному, дивизионные корпусному, корпусные главнокомандующему, главнокомандующие подчинены царю или президенту.

Вот эти-то превращенные в машины люди, находясь во власти царей и правителей, и отбирают землю у рабочих, удерживают произведения их труда и заставляют их платить пошлины, заставляют всех рабочих людей отдавать свои труды нерабочим.

Несмотря на то, что те люди, солдаты, которые, под угрозой смерти, для богатых, нерабочих, сгоняют рабочих с земли, которой они владеют, штыками и пулями разгоняют стачки и отбирают посредством податей труды бедных в пользу богатых, несмотря на то, что люди эти сами набраны из рабочих, они, как только они солдаты, не могут не повиноваться начальству, которое велит им убивать своих. При этом начальство всегда старается так разместить солдат, чтобы когда приходятся посылать солдат против жителей, шли бы солдаты из других, дальних местностей. Но даже если бы пришлось -- как это и бывает иногда -- солдату идти убивать своих односельцев, братьев, -- солдаты так вышколены и одурены, что они и в этих случаях не противятся. Так что такое непонятное дело, что сами рабочие в виде солдат отбирают от себя свои труды и отдают их нерабочим, делается потому, что берутся люди из народа и так вышколиваются и одуряются, что не могут уже не делать того, что им велят.

Хорошо, но если это так, и люди, поступив в солдаты, лишаются и своего разума, и своей свободы и делают то, что не только противно их выгоде, но и их совести (потому что всякий человек считает дурным делать убийство, а в солдатах готовятся к убийству или совершают его), то как же люди эти не видят, что солдатство есть устроенное одурение людей и что поэтому не надо ходить в солдаты?

Почему люди, зная, что солдатство одурит их и заставит делать не только вредные для себя, но и дурные дела, не отказываются от солдатства? А происходит это потому, что люди считают солдатство хорошим делом и не считают убийство, совершаемое в военной службе, дурным делом, происходит оттого, что люди верят в учение людское, которое им передают за истину, а не верят в учение божеское: "Приемлете учение друг от друга, а не приемлете то то, которое от единого бога".

Так что корень ошибки кажется не во власти, не в том, что дает власть -- в солдатстве, а в том, что люди идут в солдаты, обманутые ложным учением, в том, что люди не знают истинного учения и потому обманываются ложным.

Корень всего зла свелся к познанию истинного учения. От этого и нищета, и разврат, и ненависть, и казни, и убийства. Сначала это кажется странным, но когда вдумаешься, то видишь, что это так и не может быть иначе..

В самом деле, как в человеке, что бы он ни сделал, в каком бы положении он ни находился, корень его поступка и причина его положения в его душевном, духовном состоянии -- в том, что он считает хорошим и дурным, потому что во всяком деле человеку прежде всего надо решить, что хорошо и что дурно, потом сообразно с этим поступать. Также и общества людей находятся в том или другом положении потому, что считают хорошим или дурным люди этого общества, потому что сообразно с понятиями хорошего и дурного люди совершают поступки, и соответственно поступкам складывается положение общества.

Так что корень зла, очевидно, в ложном учении. Но если это так, то спрашивается, почему люди верят ложному учению. Ответ на это ясен и очевиден: потому что есть люди, которые взяли на себя обязанность и право учения и которые обучают людей ложному учению, часто насилием запрещая всякое другое учение, в особенности всякое опровержение ложного учения. "На седалище Моисея сели книжники и фарисеи". И люди эти те самые, в руках которых находится власть. Они посредством власти распространяют, в виде религиозных обрядов, школ, газет, книг, публичных зрелищ, то самое ложное учение, которое оправдывает и поддерживает власть, и проследуют всякое учение, противное власти и открывающее обман власти. Так что образовался неразрывный круг: люди, имеющие всякого рода власть и земли, и орудия труда, и подати, и властвующие над солдатами и потому могущие по своей воле распоряжаться всем в государстве, направляют учение религиозное и гражданское, властвуют над газетами, книгами, общественными зрелищами и торжествами и всё это устраивают так, чтобы всюду верили в необходимость этой власти, шли бы в военную службу, в полицейские, в судейские, в таможенную стражу, в сборщики податей, в чиновники и отдавали бы свои труды и подчинялись бы властям; ложное же учение это дает власть, а власть дает возможность поддерживать это ложное учение.

Круг этот сведен (1) уже давно. Среди христианских народов круг этот свелся еще во времена Константина, когда христианство,

 

-- Зачеркнуто: и не найдешь, где начало и за что взяться, чтобы разорвать его.

 

 

отрицающее всякое насилие и потому всякую власть человека над человеком, было перетолковано так, что оно оправдывает и поддерживает власть царей над народами и войска, и войны, и казни. В те времена было легко так перетолковать христианство, потому что никто не знал грамоте и не читал евангелия, люди же привыкли к языческому порядку жизни. Тогда не нужно было со стороны властей большого усилия для того, чтобы перетолковать христианское учение так, чтобы оно оправдывало и поддерживало власть, ту самую, которую оно уничтожило. Но чем дальше жили люди -- чем больше распространялось знание евангелия, тем труднее становилось поддерживать и оправдывать ложное учение власти. Особенно трудно это стало после изобретения книгопечатания и еще более трудно после изобретения парового сообщения и более близкого общения людей. Прежде правительства прямо грубо истребляли всех людей, противящихся ложному учению, убивали иногда целыми населениями, как это делали восточные императоры с павликианами. Так это продолжалось и потом, в средние века, где убивали через инквизицию всех тех людей, которые отрицали ложное учение, и также умерщвляли целые населения освободившихся от обмана людей. Но учение истины все-таки проникало более или менее и обманутых и обманщиков, и нравы в христианском мире становились мягче и мягче: нельзя было уже сжигать, казнить лучших людей и вырезать целые заселения, и в последнее время правительства, поняв, что вся деятельность людская руководится не силою, а мировоззрением, учением, правительства обратили всё свое внимание на духовное воздействие на людей, на учение в школах, на церковную проповедь, на публичные торжества, на книги и, в особенности, на газеты. И так как власть в их руках, они ревниво оберегают подвластный им народ от всех, разрушающих их обман, влияний и все силы напрягают на то, чтобы всеми зависящими от них средствами одурить народ. И до сих пор вполне достигают этого. Достигают этого тем более успешно, что большинство тех, которые теперь борются с правительством за народ, борются ложными, не могущими ни к чему привести средствами. Средства эти: первое, особенно часто употребляющееся в нынешнем веке: борьба силою, революции, заговоры, терроризм. Средство это самое дурное. Оно всегда обращается на пользу правительств, потому что служит предлогом того, как нужна власть правительств, укрощающая эти беспорядки и жестокости.

Второе средство -- это средство социалистов, конституционалистов, состоящее в том, чтобы обещать народу при существующем устройстве власти изменить отношение богатых и бедных, как будто люди, имеющие власть и держащие в своих руках войска, когда-нибудь допустят такое изменение. Средство это особенно вредно тем, что дает ложные надежды народу, не требуя от него личной деятельности и тем закрепляя его рабское положение.

Третье средство, самое употребительное и распространенное, состоит в участии в правительстве и в улучшении приемов управления, посредством которых должно улучшиться положение народа. Средство это особенно наивно, если не сказать глупо, так как очевидно, что всякое улучшение положения народа, от которого отбирают труды для правящих классов, непременно должно совершаться в ущерб этих правящих классов. Не употребляется только одно и самое действительное средство, -- средство, действительность которого узнало правительство и которого оно поэтому так ревниво держится -- средство, состоящее в разрушении ложного учения, порабощающего народ.

Грустно видеть, как люди из народа, уверенные в том, что руководители заговоров, революций ведут их к освобожденью от рабства своей революционной деятельностью, желая совершить над другими то, что над ними совершается, т. е. насилие, этим самым прямо закрепляют себя в своем рабстве, давая власти новое духовное орудие против себя и этим только отдаляя от себя свое освобожденье.

Еще грустнее видеть, как эти же рабочие своими союзами, стачками, выборными борьбами думают не только улучшить свое положение, но и достигнуть того блестящего матерьяльного положения, в котором находятся богатые. Обманчиво их ожидание того, что то правительство, которое теперь пользуется их трудами, властвует над ними, когда-то сделается их защитником и учредителем социалистического государства; еще обманчивее их ожидания, что они своими ничтожными силами поборют то веками накопленные капиталы, которые, сложившись в синдикаты и пользуясь поддержкой правительств, всегда задавят их. Главное же, обманчив тот путь приобретения тех матерьяльных благ, которыми пользуются богатые. Им говорят, что все эти блага сделаются их достоянием когда-то после, в далеком будущем, через сто, 80 лет. Но для человека, ищущего этих благ, есть всегда средство более простое и доступное; участие в существующем порядке и пользование условиями, в которых мы теперь живем, для приобретения этих благ. Не ждать журавля в небе, когда можно взять синицу в руки.

Но что ужо не только грустно, но ужасно видеть и что встречается чаще всего, это то, когда видишь, что люди из народа не только сами старательно поддерживают, восхваляют, обожают те самые учреждения и тех самых людей, которые обирают, порабощают и мучают их: королей, императоров, полководцев, пап, епископов, министров, политических деятелей, не только восхваляют и обожают, но с злобой нападают на тех, которые хотят освободить их от обмана и порабощения. И, несмотря на очевидную нецелесообразность этих средств борьбы с правительством, защитники народа употребляют только (1) эти три средства, пренебрегая тем одним, которое может освободить народ и которое состоит в разрушении обмана, на котором основано порабощение народа.

Обман же так въелся в жизнь людей, так стар, что не только рабочий народ, который страдает от этого обмана, но и те образованные, свободные от труда люди, которые часто искренно хотят служить народу, не видят обмана и для того, чтобы помочь народу, берутся не за то, что может помочь ему, и все силы свои напрягают на устранение того, что не есть причина, но последствие, вроде того, как если бы человек, желающий остановить поезд, руками останавливал вагоны или подкладывал бы на рельсы палки, а не догадался бы сесть на тендер, повернуть ручку, выпускающую пар. Обман состоит в том, что от народа скрыто и скрывается истинное христианское учение и вместо него преподается ложное, выдаваемое за истинное.

Истинное христианское учение состоит в том, что все люди сыны бога и потому должны свободно жить соответственно своей божеской природе и что в этом их назначение и благо. Преподаваемое же на место этого церковное, так называемое христианское учение состоит в том, что будто бы Христос был бог, а люди все испорчены и дурны и потому должны беспрекословно повиноваться тем, кому Христос бог передал свою власть над ними, и что благо их только в этом повиновении, за которое они получают награду после смерти.

Самим рабочим людям так же, как и тем, которые желают помочь народу и вывести его из того порабощения, в котором он находится, вопрос религиозный кажется совсем посторонним и не имеющим ничего общего с положением народа: "Разве не всё равно, что люди будут верить в троицу, в чудотворную икону, в Магомета, каабу, папу, библию или мормонскую книгу? Всё это дело совести и не имеет ничего общего с вопросами жизни людей -- как они работают, живут, как распределено их имущество, ничего не имеет общего с вопросами экономическими, государственными". Так думают обыкновенно, и многие правительственные люди говорят о разделении государства и церкви. Но более умные люди или верно руководимые инстинктом самосохранения никогда не- допустят этого отделения. Там же, где это отделение совершилось, как в Америке, высшие классы всегда будут поддерживать церковь, чуя инстинктом, что в ней основа их власти.

Нельзя достаточно надивиться тому ослеплению, которое заставляет людей, борющихся с правительством: социал-демократов, революционеров, конституционалистов все свои усилия употреблять не на основное, а на производное, и не замечать перед глазами их находящегося главного. Казалось бы, по

 

-- В подлиннике: не только

 

 

одной той ревности, с которой все правительства оберегают церковность (Наполеон чувствовал, что без церкви власть его не тверда, англичане -- высшие классы -- знают, что в их churchgoing основа их власти). (1)

Живет фабрикант, или член синдиката, или большой землевладелец, или чиновник, получающий за выдуманную, никому не нужную деятельность десятки тысяч рублей ежегодно. Какая, кажется, связь между его положением и церковью? А между прочим, связь эта очень ясна; стоит только немного подумать, чтобы увидеть ее. Не говоря о том, что вся та бросающаяся в глаза несообразность безумной роскоши и праздности семей (2) богачей оправдывается только церковью -- это вверенный ему залог, который он должен употреблять наилучшим образом -- не говоря об этом, если будет стачка рабочих, если голодные захотят расхитить его богатства, кто защитит его? Полиция, солдаты. Но зачем же солдаты будут защищать своих врагов против своих братьев? А затем, что им внушено, что это хорошее, даже благородное дело -- быть солдатом, и потому, что они присягали. То же с землевладельцами, с чиновниками, берущими деньги, собранные с народа. Только ложная религия оправдывает и его положение, и дает возможность его защищать.

Удивительно, как люди не видят этого. Они могли бы видеть это хотя по тому усердию, с которым правительства прививают эту нужную им ложную, извращенную веру.

Врачебная наука выдумала прививки обезвреженной болезни для предохранения от настоящей. Так прививают оспу, сибирскую язву, тиф, дифтерит.

То же самое старательно делает правительство по отношению к истинному христианству, которое разрушает всякое правительство: оно прививает ложное христианство, при котором истинное христианство уже не действует. В уничтожении этого ложного христианства и состоит задача людей, желающих освободить народ. Уничтожение этого обмана, скрывающего истинное учение Христа, и состоит единственное средство освобождения народа.

 

(1) Фраза не закончена.

(2) Зачеркнуто: фабрикан[тов]

 

 

[ОБРАЩЕНИЕ К КИТАЙСКОМУ НАРОДУ]

ПОСЛАНИЕ УЧАСТНИКОВ ВСЕМИРНОГО БРАТСТВА КИТАЙСКОМУ НАРОДУ

 

Вы жили своей отдельной от европейцев жизнью, ничего от них не требуя и прося только того, чтобы они вас оставили в покое, но они, под самыми странными предлогами, лезли с своими товарами, с своею религией, и как только был какой-нибудь предлог, бросались на вас, как дикие звери, как разбойники, и вырывали у вас то, что им было нужно.

Так шло это уже несколько веков, но не потому, что вы стали иные, а только потому, что их жадность увеличилась, они в последнее время всё наглее и наглее нападали на вас, залезали к вам и захватывали обитаемые вами земли. Эта наглость вызывала в некоторых из вас сильное негодование, выразившееся против европейцев такими же поступками, как и те, которые европейцы употребляли против вас, и началось то ужасное, зверское побоище: убийства, раззорения, осквернения, казни, которые совершаются сейчас среди вас.

Поступки против вас европейцев вызывают в нас величайшее, негодование по своей несправедливости и жестокости. Мы всей душой сочувствуем незаслуженным страданиям, которые несет теперь ваш народ, в особенности сострадаем лишенным крова и пищи -- миллионам детей, женщин, стариков; возмущаемся против зверств, совершаемых европейцами среди вашего народа, но более всего возмущены той ужасной ложью и клеветой на христианское учение, во имя которого они совершают все свои ужасы. Мы, исповедующие закон Христа и старающиеся жить по нем, не можем спокойно видеть клевету на этот закон, осквернение этого закона в глазах великого китайского народа. И эта-то необходимость восстановить перед вами истину и составляет главную цель нашего к вам обращения.