Ответ на определение синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма 2 страница

Кроме того, богословские, государственные, научные рассуждения, считаясь истиной в одном месте и в одно время, считаются ложью в другом месте и в другое время; закон же о том, чтобы поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой, везде, где только известен, одинаково считается истиной и не может перестать быть истиной для тех, кто раз узнал его

Главное же различие этого закона от всех других и главное его преимущество то, что все законы богословские, государственные, научные -- не только не умиротворяют людей и не дают им блага, но часто именно они-то и производят величайшую вражду и страдания.

Закон же о том, чтобы делать другому то, что хочешь, чтобы тебе делали, или не делать другим, чего не хочешь, чтобы тебе делали, не может произвести ничего, кроме согласия и блага. И потому выводы из этого закона бесконечно благодетельны и разнообразны, определяя все возможные отношения людей между собою и везде заменяя разногласие и борьбу согласием и взаимным служением. Только бы люди, освободившись от обманов, скрывающих от них этот закон, признали бы обязательность его и стали разрабатывать все применения его к жизни, и явилась бы отсутствующая теперь, общая для всех людей и самая важная в мире наука о том, как должны разрешаться на основании этого закона все столкновения как отдельных людей между собою, так и отдельных лиц с обществом. А была бы основана эта отсутствующая теперь наука, разрабатывалась бы она, и обучались бы ей все взрослые и дети, как теперь они обучаются вредным суевериям и часто бесполезным или вредным наукам, то изменилась бы и вся жизнь людей и в том числе и те тяжелые условия жизни, в которых живет теперь огромное большинство их.

В библейском предании говорится, что бог дал еще гораздо прежде закона о неделании другим того, что не хочешь, чтобы тебе делали, -- свой закон людям.

В законе этом была заповедь: "не убий". Заповедь эта для своего времени была так же значительна и так же плодотворна, как и позднейшая заповедь о делании другим того, что хочешь, чтобы тебе делали, но с нею случилось то же, что в с этой позднейшей заповедью. Она не была прямо отвергнута людьми, но так же, как и позднейшая заповедь взаимности, затеряна среди других правил и постановлений, признанных одинаково или еще более важными, чем закон о ненарушимости жизни человеческой. Если бы эта заповедь была одна, и Моисей, до преданию, принес бы на скрижалях, как единый закон бога, только два слова "не убий", люди должны бы были признать ничем не заменимую обязательность исполнения этого закона. А признай только люди этот закон главным и единственным законом бога и строго исполняй его, хоть так же строго, как некоторые исполняют теперь празднование субботы, почитание икон, причащение, неядение свинины и т. п., то изменилась бы вся жизнь человеческая, не были бы возможны ни войны, ни рабство, ни отнятие земли богатыми от бедных, ни обладание произведениями труда многих, потому что всё это держится только на возможности или на угрозе убийства.

Так бы было, если бы закон "не убий" был признан единственным законом бога. Когда же, наравне с этим законом, были признаны столь же важными заповеди о дне субботнем, о непроизнесении имени бога и другие, то естественно возникли и еще новые постановления жрецов, признанные также одинаково важными, и единый величайший закон бога: "не убий", который изменял всю жизнь людей, потонул среди них и стал не только не всегда обязательным, но найдены были случаи, когда можно было поступать совершенно противно ему, так что закон этот и до сего дня не получил свойственного ему значения.

То же самое случилось и с законом о том, чтобы поступать с другими так же, как хочешь, чтобы поступали с тобой.

Так что главное зло, от которого страдают люди, уже давно не в том, что они не знают истинного закона бога, а в том, что люди, которым невыгодно знание всеми и исполнение истинного закона, будучи не в силах уничтожить или опровергнуть его, придумывают "постановление на постановление, правило на правило", как говорит Исайя, и выдают их за столь же или еще более обязательные законы, чем истинные законы бога. И потому единственное, что нужно теперь для избавления людей от их страданий, это то, чтобы они освободились от всех богословских, государственных и научных рассуждений, выдаваемых за обязательные законы жизни, и, освободившись, естественно признали для себя более обязательным, чем все другие постановления и законы, тот истинный, вечный закон бога, который уже известен им и дает не некоторым только, но всем людям наибольшее возможное в общественной жизни благо.

"Но, -- скажут некоторые, -- как ни справедлив сам по себе закон о том, чтобы делать другим только то, что хочешь, чтобы тебе делали, он не может быть один применен ко всем случаям жизни. Признай только люди этот закон обязательным всегда, без всяких исключений, они должны будут признать недопустимым употребление всякого насилия одних людей над другими, так как ни один человек не желает того, чтобы над ним было произведено насилие. А без насилия над некоторыми людьми не может быть обеспечена личность, не может быть ограждена собственность, не может быть защищено отечество, не может быть поддержан существующий порядок".

Бог говорит людям: "Для того, чтобы вам всем везде и всегда было хорошо, исполняйте мой закон о том, чтобы делать другим то, что хотите, чтобы вам делали".

Люди же, устроившие известный порядок в 1901 году в Англии, Германии, Франции, России, говорят: "Как бы не было хуже от того, что мы станем исполнять закон бога, данный нам для нашего блага".

Закон, составленный собранием людей, как бы он ни был странен и какими бы плохими людьми он ни был составлен, -- мы принимаем и не боимся исполнять; а закон, не только согласный с разумом и совестью, но прямо выраженный в книге, которую мы признаем откровением бога, мы боимся исполнять: как бы не случилось от этого худого? не произошел бы беспорядок?

Разве не очевидно, что люди, говорящие и думающие так, говорят не о порядке, а о том беспорядке, в котором они живут и который для них выгоден?

Порядок по их мнению -- это такое положение, при котором они могут поедать жизни других людей; беспорядок же -- это то, когда поедаемые люди желают, чтобы их перестали есть.

Такие рассуждения показывают только то, что люди малого числа властвующих чувствуют, большей частью бессознательно, что признание закона о делании другим того, что хочешь, чтобы тебе делали, и исполнение его людьми не только разрушает их выгодное общественное положение, но и обличает всю их безнравственность и жестокость. Люди эти не могут рассуждать иначе.

Но рабочим, согнанным с земли, задавленным податями, загнанным на каторжную работу фабрик, переделанным в рабов -- солдат, которые мучают самих себя и своих братьев, пора понять, что только вера в закон бога и исполнение его избавят их от их страданий.

Неисполнение этого закона и всё увеличивающиеся и увеличивающиеся от этого бедствия сами толкают их к этому. Рабочим уже пора почувствовать, что спасение их только в этом, что стоит им только начать исполнять закон взаимности, и положение их тотчас же улучшится, -- улучшится в той мере, в которой будет увеличиваться число людей, поступающих с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними.

И это не слова, не отвлеченные рассуждения, как религиозные, государственные, социалистические, научные теории, а действительное средство освобождения.

Рассуждения и обещания богословские, государственные и научные сулят блага рабочим, одни на том свете, другие на этом, но в далеком будущем, когда сгниют кости тех, которые живут и страдают теперь; исполнение же закона о делании другим того, что хочешь, чтобы тебе делали, сейчас же несомненно улучшает положение рабочих.

Если бы все рабочие и не видели ясно того, что работами на землях капиталистов и на их фабриках они дают капиталистам возможность пользоваться произведениями труда своих братьев и потому нарушают этим закон взаимности, или если бы и видели, но по нужде не имели бы сил отказаться от такой работы, то все-таки воздержание от таких работ, хотя и некоторых, затруднив капиталистов, улучшило бы сейчас же общее положение рабочих. Воздержание же от прямого участия в деятельности капиталистов и правительства в должностях надсмотрщиков, приказчиков, сборщиков податей, таможенных и других, явно противных закону взаимности, еще более улучшило бы положение рабочих, если бы даже и не все были в силах воздержаться от такой деятельности. Отказ же рабочих от участия в войсках, имеющих целью убийство, -- поступок, самый противный закону взаимности, -- в последнее время всё чаще и чаще направляемых против рабочих, уже совершенно изменил бы к лучшему всё положение рабочих.

VII

Закон бога не потому закон бога, что он, как всегда уверяют жрецы про свои законы, чудесным образом произнесен самим богом, а потому, что он безошибочно и очевидно указывает людям на тот путь, идя по которому они наверное избавляются от своих страданий и наверное получают наибольшее внутреннее -- духовное и внешнее -- телесное благо и получают не одни какие-либо избранные, а все люди без всякого исключения.

Таков закон бога о том, чтобы поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Он показывает людям, что, исполняя его, они наверное получают внутреннее духовное благо сознания согласия с волей бога и увеличения любви в себе и в других, и вместе с тем и в общественной жизни наибольшее доступное им верное благо; отступая же от него, наверное ухудшают свое положение.

В самом деле, всякому человеку, не участвующему в борьбе людей между собою, но наблюдающему жизнь извне, очевидно, что борющиеся между собой люди поступают совершенно так же, как игроки, отдающие свою верную, хотя и небольшую собственность за очень сомнительную возможность ее увеличения.

Улучшит ли свое положение рабочий, сбивший цену с работы товарищей или пошедший на службу к богачам, или поступивший на военную службу -- так же сомнительно, как и то, что выиграет игрок, ставящий свою ставку.

Могут быть тысячи случайностей, по которым положение его останется таким же или станет еще хуже, чем было. То же, что его согласие работать дешевле или готовность служить капиталистам и правительству ухудшит хотя немного положение всех рабочих и его вместе с другими, это уже несомненно, так же несомненно, как и то, что игрок наверное лишается той ставки, которой он рискует.

Для человека, не участвующего в борьбе, но наблюдающего жизнь, очевидно, что как в азартных играх, лотереях, бирже наживаются только содержатели игорных домов, лотерей, маклерских контор, а разоряются все играющие, так и в жизни наживаются только правительства, богачи, вообще угнетатели; все же рабочие, которые в надежде улучшить свое положение отступают от закона взаимности, только ухудшают положение всех рабочих и потому и свое вместе со всеми.

Закон бога потому и закон бога, что он определяет положение человека в мире, показывая ему то лучшее, что он может сделать, находясь в этом положении, как для своей духовной, так и для плотской жизни.

"И не заботьтесь, -- говорится в евангелии в объяснение этого закона, -- и не говорите, что нам есть и что нам пить и во что одеться. Отец ваш небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите царствия божия и правды его, и всё это приложится вам". И это не слова, а разъяснение истинного положения человека в мире.

Если только человек делает то, чего хочет от него бог, исполняет его закон, то и бог сделает для него всё, что ему нужно. Так что закон о том, чтобы делать другому то, что ты хочешь, чтобы тебе делали, относится и к богу.

Для того, чтобы он делал для нас то, что мы хотим, мы должны делать для него то, чего он от нас хочет. Он же хочет от нас того, чтобы мы поступали с другими так же, как бы мы желали, чтобы поступали с нами.

Разница только в том, что то, чего он от нас хочет, нужно не для него, а для нас же, давая нам высшее доступное нам благо.

VIII

Рабочие должны сами очиститься для того, чтобы правительства и богачи перестали поедать их жизни.

Нечисть заводится только на грязном теле и питается чужим телом только до тех пор, пока оно нечисто. И потому для избавления рабочих от их бедствий есть только одно средство: очищение себя. Для очищения же себя нужно освобождение от суеверий богословских, государственных и научных в вера в бога и закон его.

В этом единственное средство избавления.

А то встречаешь или цивилизованного, или простого, малограмотного рабочего. Оба полны негодования против существующего порядка вещей. Цивилизованный рабочий не верит ни в бога, ни в закон его, но знает Маркса, Лассаля, следит за деятельностью Бебелей, Жоресов в парламентах и произносит прекрасные речи о несправедливости захвата земли, орудий труда, передачи имущества по наследству и т. п.

Необразованный же рабочий, хотя и не знает теорий и верит в троицу, искупление и т. п., но также возмущен против землевладельцев, капиталистов и считает неправильным всё существующее устройство. А дайте этим рабочим, ученому и неученому, возможность улучшить свое положение тем, чтобы, производя какие-либо предметы дешевле других, хотя бы это и разоряло десятки, сотни, тысячи собратьев, или возможность поступить к капиталисту на должность, дающую ему большое жалование, или купить землю и самому завести заведение с наемным трудом, и 999 из тысячи, не задумываясь, сделают это и будут защищать свои земельные права или права нанимателей часто еще ретивее, чем прирожденные землевладельцы и капиталисты.

О том же, что их участие в убийстве, т. е. военной службе, или в податях, назначенных на содержание войск, есть поступок не только нравственно дурной, но и самый губительный для их собратьев и для них же, -- тот самый, который составляет основу их рабства, -- об этом никто из них и не думает, и все или охотно дают подать на войско, или сами идут в солдаты, считая такой поступок совершенно естественным.

Разве возможно, чтобы из таких людей сложилось общество иное, чем то, которое существует теперь?

Рабочие обвиняют в своем положении жадность и жестокость землевладельцев, капиталистов, насильников; но ведь все, или почти все рабочие, без веры в бога и закон его, такие же, только маленькие или неудавшиеся, землевладельцы, капиталисты и насильники.

Деревенский малый, нуждаясь в заработке, приходит в город к земляку, живущему кучером у богатого купца, и просит пристроить его на место дворника, довольствуясь платой меньшею обыкновенной. Кучер уговаривает хозяина расчесть старого дворника и взять более выгодного молодого. Деревенский малый рад и готов поступить на место, но, придя на другой день, случайно слышит в дворницкой жалобы старика, лишившегося места и не знавшего, как прожить. Малому жалко старика, и он отказывается от места, не желая сделать другому человеку то, чего он не желал, чтобы сделали ему. Или крестьянин с большой семьей поступает на хорошо оплачиваемое место приказчика к богатому и строгому помещику. Новый приказчик чувствует свою семью обеспеченной, рад месту, но, вступив в должность, ему тотчас приходится брать штрафы с крестьян за упущенные в господские луга лошади, ловить баб, собирающих на топку сучья в хозяйском лесу, приходится уменьшать цены рабочих и заставлять их работать из последних сил. И поступивший на должность приказчика чувствует, что совесть его не позволяет ему заниматься этим делом, он отказывается и, несмотря на жалобы и укоры семьи, остается без места и занимается другим делом, дающим ему гораздо меньше. Или еще солдат, которого привели с ротой против бунтующих рабочих и велят стрелять в них, отказывается повиноваться и несет за это жестокие мучения. Все эти люди поступают так потому, что то зло, которое они делают другим, видно им, и сердце их прямо говорит им, что то, что они делают, нехорошо, противно закону бога о том, чтобы не делать другим, чего не хочешь, чтобы тебе делали. Но ведь если рабочий сбивает цену с работы и не видит тех, кому он делает зло, то зло, которое он этим делает своим и братьям, от этого не меньше. И если рабочий переходит на сторону хозяев и не видит и не чувствует того вреда, который он делает своим, то вред все-таки остается.

То же и с человеком, поступающим в военную службу и готовящимся, если это понадобится, убивать своих братьев. Если он не видит еще, поступая на службу, кого и как он будет убивать, учась стрелять и колоть, ему можно понять, что ему придется это делать. И потому для того, чтобы рабочие избавились от своего угнетения и рабства, им надо воспитать в себе религиозное чувство запрещения всего того, что ухудшает общее положение их братьев, хотя бы это ухудшение было и незаметно им. Им надо религиозно воздерживаться, как воздерживаются теперь люди от еды свинины, от скоромного в посты, от работы в воскресенье и т. п., во 1-х, от работы у капиталистов, если он только может прожить без этого; во 2-х, от предложения работы по более дешевой цене, чем она установилась; в 3-х, от улучшения своего положения переходом на сторону капиталистов, служением им; и, в 4-х, и главное, от участия в правительственном насилии -- будет ли это полицейская, таможенная или общая военная служба,

Только таким религиозным отношением к форме своей деятельности могут освободиться рабочие от своего порабощения.Если же рабочий готов из выгоды или страха согласиться идти в организованные убийцы-солдаты, не чувствуя при этом угрызений совести, если он готов спокойно для увеличения своего благосостояния лишить заработка своего более нуждающегося собрата или из-за жалования перейти на сторону угнетателей, помогая им в их деятельности, -- ему не на что жаловаться.

Каково бы ни было его положение, он сам его делает и сам не может быть ничем иным, как угнетенным или угнетателем.

И это не может быть иначе.

Не веря в бога и закон его, человек не может не желать получить для себя в своей короткой жизни как можно больше блага, не смотря на то, какие это будет иметь последствия для других. А как только все люди желают каждый себе как можно больше блага, не смотря на то, что будет от этого с другими, то неизбежно, какие бы ни вводились порядки, такие люди все сложатся в кучу с острым концом (конусом), вверху которой будут властвующие, а внизу угнетенные.

В евангелии говорится, что Христос жалел людей за то, что они были изнурены и рассеяны, как овцы без пастыря.

Что бы он почувствовал и сказал теперь, увидав людей не только изнуренными и рассеянными, как овцы без пастыря, но миллиарды людей во всем мире, поколения за поколениями губящих самих себя в скотской работе, в одурении, невежестве, пороках, убивающих, мучающих друг друга, несмотря на то, что средство избавления от всех этих бед уже два тысячелетия тому назад дано им?

Ключ, отпирающий замок той цепи, которою скован рабочий народ, положен подле него, и ему стоит только взять ключ, отпереть цель и быть свободным. Но рабочие люди до сих пор не делают этого, а либо, ничего не предпринимая, предаются унынию, либо рвутся, обламывая себе плечи, в надежде прямо оборвать неразрывающуюся цепь, или, что еще хуже, поступают, как привязанное животное, когда оно бросается на того, кто хочет отвязать его, нападают на тех, которые показывают ему на тот ключ, которым отпирается замок его цепи.

Ключ этот есть вера в бога и закон его.

Только когда люди откинут те суеверия, в которых их старательно воспитывают, поверят в то, что закон о том, чтобы делать другому то, что хочешь, чтобы тебе делали, есть главный для нашего времени закон бога, поверят так, как верят теперь в празднование субботы, в соблюдение постов, в необходимость богослужений, причащений, в пятикратную молитву или в исполнение присяги и т. п., и, поверив так, будут исполнять этот закон прежде всех других законов и постановлений, -- только тогда уничтожится рабство и бедственное положение и рабочих.

И потому рабочим самим надо прежде всего, не жалея старых привычек и преданий и не боясь гонений внешних от церкви и государства и внутренней борьбы с семейными, смело и решительно освобождаться от ложной веры, в которой их воспитывают, больше и больше выяснять себе и другим, в особенности молодым поколениям и детям, сущность истинной веры в бога и вытекающего из него закона взаимности и по мере сил следовать ему, хотя бы следование ему и представляло временную невыгоду.

Так должны поступать сами рабочие.

Люди же из властвующего меньшинства, которые, пользуясь трудом рабочих, приобрели все выгоды образования и потому могут ясно увидеть обманы, в которых держат рабочих, если они точно хотят служить рабочим, должны прежде всего и своим примером, и проповедью стараться освобождать рабочих от тех религиозных и государственных обманов, в которых они запутаны, а не делать того, что они делают теперь: оставляя, поддерживая и даже усиливая своим примером эти обманы, в особенности -- главные, религиозные, предлагать в действительные и даже вредные лекарства, которые не только не избавляют рабочих от их бедствий, но только ухудшают их положение.

Скоро ли, когда н где это осуществится, никто не может сказать. Одно несомненно, что только это одно средство может освободить огромное большинство людей -- всех рабочих -- от их унижений и страданий.

Другого средства нет и не может быть.

Л. Толстой.

12 июля. Ясная Поляна.

ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ В. ФОН-ПОЛЕНЦА "КРЕСТЬЯНИН"

В прошлом году мой знакомый, вкусу которого я доверяю, дал мне прочесть немецкий роман "Бютнербауэр" фон-Поленца. Я прочел и был удивлен тому, что такое произведение, появившееся года два тому назад, никому почти неизвестно.

Роман этот не есть одна из тех подделок под художественные произведения, которые в таком огромном количестве производятся в наше время, а настоящее художественное произведение. Роман этот не принадлежит ни к тем, не представляющим никакого интереса описаниям событий и лиц, искусственно соединенных между собою только потому, что автор, выучившись владеть техникой художественных описаний, желает написать новый роман; ни к тем, облеченным в форму драмы или романа, диссертациям на заданную тему, которые также в наше время сходят в публике за художественные произведения; не принадлежит и к произведениям, называемым декадентскими, особенно нравящимся современной публике именно тем, что, будучи похожими на бред безумного, они представляют из себя нечто в роде ребусов, отгадывание которых составляет приятное занятие и вместе с тем считается признаком утонченности.

Роман этот принадлежит ни к тем, ни к другим, ни к третьим, а есть настоящее художественное произведение, в котором автор говорит про то, что ему нужно сказать, потому что он любит то, про что говорит, и говорит не рассуждениями, не туманными аллегориями, а тем единственным средством, которым можно передать художественное содержание: поэтическими образами, -- и не фантастическими, необыкновенными и непонятными образами, без внутренней необходимости соединенными между собой, а, изображением самых обыкновенных, простых лиц и событий, связанных между собою внутренней художественной необходимостью.

Но мало того, что роман этот есть настоящее художественное произведение, он еще и прекрасное художественное произведение, соединяющее в себе в высокой степени все три главные условия настоящего хорошего произведения искусства.

Во-первых, содержание его важно, касаясь жизни крестьянства, т. е. большинства людей, стоящих в основе всякого общественного устройства и переживающих в наше время, не только в Германии, но и во всех европейских странах, тяжелое изменение своего векового, древнего устройства. (Замечательно, что почти в одно время с "Бютнербауэром" вышел очень недурной, написанный на ту же тему, хотя и гораздо менее художественный, французский роман Rene Bazin "La terre qui meurt".)

Во-вторых, роман этот написан с большим мастерством и прекрасным немецким языком, особенно сильным, когда автор заставляет говорить свои лица грубым, мужественным рабочим платдейч.

И, в-третьих, роман этот весь проникнут любовью к тем людям, которых автор заставляет действовать.

В одной из глав описывается, например, как, после проведенной в пьянстве с товарищами ночи, муж уже утром возвращается домой и стучится в дверь. Жена выглядывает в окно, узнает его, осыпает его бранью и нарочно медлит впустить. Когда же она, наконец, отворяет ему, муж вваливается и хочет войти в большую горницу, но жена не пускает его, чтобы дети не видели отца пьяным, и толкает его назад. Но он ухватывается за притолки и борется с ней. Обыкновенно смирный человек, он вдруг страшно раздражается (повод к раздражению тот, что она накануне вынула у него из кармана деньги, которые ему подарили господа, и спрятала, их) и в остервенении набрасывается на нее и схватывает ее за волосы, требуя своих денег.

-- Не дам, ни за что не дам! -- повторяет она на его требования отдать деньги, стараясь освободиться от него.

Тогда он, не помня себя от злобы, бьет ее по чем попало.

-- Умру, а не дам, -- говорит она.

-- Не дашь! -- кричит он, сбивает ее с ног и сам падает на нее, продолжая требовать свои деньги. Не получая ответа, он в безумной пьяной злобе хочет задушить ее. Но вид крови, которая сочится из-под ее волос и течет по лбу и носу, останавливает его: ему становится страшно того, что он сделал, и он оставляет ее и, шатаясь, добирается до своей постели и валится на нее.

Сцена правдивая и ужасная. Но автор любит своих героев и прибавляет одну маленькую подробность, которая вдруг освещает всё таким ярким лучом света, что заставляет читателя не только пожалеть, но и полюбить этих людей, несмотря на всю их огрубелость и жестокость. Избитая жена опоминается, поднимается с полу, вытирает подолом окровавленную голову, ощупывает члены и, отворив дверь к кричащим детям, успокаивает их, потом ищет глазами мужа. Он как повалился, так и лежит на кровати, но голова его свесилась с изголовья и наливается кровью. Жена подходит к нему и бережно поднимает его голову, кладет на подушку и потом уже оправляет одежду и отделяет горсть выдернутых волос.

Десятки страниц рассуждении не скажут всего того, что сказала эта подробность. Тут сразу открывается для читателя и сознание, воспитанное преданием, супружеского долга и торжество выдержанного решения -- не отдавать нужные не ей, а семье, деньги; тут и обида, и прощение за побои, тут и жалость и если не любовь, то воспоминание любви к мужу, отцу своих детей. Но этого мало. Такая подробность, освещая внутреннюю жизнь этой жены и этого мужа, освещает для читателя внутреннюю жизнь миллионов таких же мужей и жен, и прежде живших и теперь живущих; внушает не только уважение и любовь к этим задавленным трудом людям, но и заставляет задуматься о том, почему и за что эти сильные и телом и душою люди, с такими возможностями хорошей, любовной жизни, так заброшены, забиты и невежественны.

И такие истинно художественные черты, раскрываемые только любовью к тому, о чем пишет автор, встречаются в каждой главе этого романа.

Роман этот несомненно прекрасное произведение искусства. с чем согласится всякий, кто прочтет его. А между тем роман этот появился три года тому назад, и хотя он и был у нас переведен в "Вестнике Европы", он прошел совершенно незамеченным и в России, и в Германии. Я спрашивал нескольких, встреченных за последнее время, литературных немцев про этот роман, -- они слышали имя Поленца, но не читали его романа, хотя все читали последние романы Золя, и рассказы Киплинга, и драмы Ибсена, и д'Анунцио, и даже Метерлинка.

Лет 20 тому назад Мэтью Арнольд написал прекрасную статью о назначении критики. По его мнению, назначение критики в том, чтобы находить во всем том, что было где бы и когда бы то ни было писано, самое важное и хорошее и обращать на это важное и хорошее внимание читателей.

Такая критика в наше время затопления людей газетами, журналами, книгами и развития рекламы, мне кажется, не только необходима, но от того, появится ли и получит ли авторитет такая критика, зависит вся будущность просвещения образованного класса нашего европейского мира.

Перепроизводство всяких предметов бывает вредно; перепроизводство же предметов, составляющих не цель, а средство, когда люди это средство считают целью, -- особенно вредно.

Лошади и экипажи, как средства передвижения, одежды и дома, как средства защиты от перемен погоды, хорошая пища, как средство поддержания сил организма, очень полезны. Но как только люди начинают смотреть на обладание средствами, как на цель, считая хорошим иметь как можно больше лошадей, домов, одежд, пищи, -- так предметы эти становятся не только не полезными, но прямо вредными. Так это случилось с книгопечатанием в достаточном кругу людей нашего европейского общества. Книгопечатание, несомненно полезное для больших малообразованных масс народа, в среде достаточных людей уже давно служит главным орудием распространения невежества, а не просвещения.

Убедиться в этом очень легко. Книги, журналы, в особенности газеты стали в наше время большими денежными предприятиями, для успеха которых нужно наибольшее число потребителей. Интересы же и вкусы наибольшего числа потребителей всегда низки и грубы, и потому для успеха произведений печати нужно, чтобы произведения отвечали требованиям большого числа потребителей, т. е. чтобы касались низких интересов и соответствовали грубым вкусам. И пресса вполне удовлетворяет этим требованиям, имея полную возможность этого, так как в числе работников прессы людей с такими же низкими интересами и грубыми вкусами, как и публика, гораздо больше, чем людей с высокими интересами и тонким вкусом. А так как при распространении книгопечатания и приемах торговли и журналами, газетами и книгами эти люди получают хорошее вознаграждение за поставляемые ими и отвечающие требованиям массы произведения, то и является то ужасное, всё увеличивающееся и увеличивающееся, наводнение печатной бумаги, которая уже одним своим количеством, не говоря о вреде содержания, составляет огромное препятствие для просвещения.