Теория четырех движений и всеобщих судеб1. Открытие всеобщих законов движения

ВВЕДЕНИЕ

В начале, как и в конце этого произведения, я привле­каю внимание к истине, совершенно новой для. людей пе­риода цивилизации: она состоит в том, что теория четырех движений — еоциального, животного, органи­ческого и материального — была единственным исследованием, которое должен был иметь в виду разум. Это — исследование всеобщей системы природы; это — проблема, которую бог ставит на разрешение перед всеми планетами; и их обитатели могут достигнуть счастья лишь после того, как они ее разрешат.

До сих пор вы не решили и даже не изучили ее; вы затронули лишь четвертую и последнюю ветвь этой тео­рии — теорию материального движения, законы которого открыли вам Ньютон и Лейбниц. Мне придется не раз ста­вить вам в упрек это отставание человеческого ума.

[...] Поскольку возвещенное мной открытие само по себе более важно, чем все научные работы, сделанные с тех пор, как существует род человеческий, один лишь спор должен отныне занимать людей периода цивилизации: это спор с целью удостовериться, действительно ли я открыл теорию четырех движений; ибо в случае подтверждения

следует бросить в огонь все политические, моральные и экономические теории и готовиться к самому изумитель­ному, самому счастливому событию, какое может иметь место на этом земном шаре и на всех планетах,— к вне­запному переходу от социального хаоса квсемирной гармонии.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

.[Теория всеобщих судеб] представляет ключ ко всем изобретениям, постижимым для человеческого ума; она нас введет внезапно в познания, которые могли бы стоить еще десяти тысяч лет исследовательской работы при медлительности современных методов.

Провозвещение этой теории должно прежде всего воз­будить недоверие из-за одного обещания поднять людей к познанию судеб. Поэтому я полагаю уместным ознако­мить с указаниями, приведшими меня на этот путь. Это пояснение докажет, что открытие не требовало никакого научного усилия и что самые незначительные ученые могли бы прийти к нему до меня, если бы у них было требуемое для этого исследования качество — отсутствие предубеждения. Именно в этом отношении у меня были для исчисления судеб такие данные, каких не имели фи­лософы, поддерживающие и превозносящие предрассудки, в то же время делая вид, будто они борются против них.

Под именем философов я понимаю здесь только ав­торов неопределенных наук — политиков, моралистов, эко­номистов и прочих, теории которых несовместимы с опы­том и почитают за правило лишь фантазию авторов. Пусть же помнят, что, когда я буду говорить о философах, я имею в виду только философов неопределенного раз­ряда, но не творцов определенных наук.

I. УКАЗАНИЯ И МЕТОДЫ, ПРИВЕДШИЕ К ВОЗВЕЩЕННОМУ ОТКРЫТИЮ

С тех пор как философы доказали свою несостоятель­ность при первом их опыте— французской революции, всяк согласен рассматривать их науку как заблуждение человеческого духа; потоки политического и морального просвещения стали представляться с тех пор лишь пото­ками иллюзий. [...]

После катастрофы 1793 г. иллюзии рассеялись; поли­тические и моральные науки были опозорены и безвоз­вратно утратили доверие. Отныне следовало предвидеть, что от всех приобретенных познаний не приходится ждать счастья, что социального благоденствия надо искать в какой-то новой науке и проложить новые пути полити­ческому духу; ибо было очевидно, что ни философы, ни их соперники не знают средств от социальных страданий и что под прикрытием догм тех и других вечно продол­жались бы самые позорные, бедствия, в том числе и ни­щета. [...]

Я находил поощрение в многочисленных показателях заблуждений разума, и особенно в зрелище бедствий, которые претерпевает общественное хозяйство: нищеты, безработицы, успехов плутни, морского пиратства, тор­говой монополии, увода в рабство, наконец, многих дру­гих несчастий, перечисление которых я опускаю и кото­рые заставляют подозревать, не является ли хозяйствен­ный порядок строя цивилизации общественным бедствием, придуманным богом с целью наказать род человеческий. Отсюда я пришел к предположению, что в этом хозяй­ственном порядке заключалось некое ниспровержение естественного порядка; что он действовал, быть может, противоречащим божественным видам образом; что стойкость стольких бедствий могла быть приписана отсут­ствию некоторых мероприятий, угодных богу и неведомых нашим ученым. Наконец, я подумал, что если человече­ские общества поражены, согласно мнению Монтескье, «болезнью изнеможения, внутренним пороком, тайным и скрытым ядом», то можно было бы найти средство исце­ления, уклоняясь от путей, которыми следуют наши не­определенные науки, не находившие этого средства на протяжении стольких столетий. Поэтому я принял за пра­вило в своих изысканиях абсолютное сомнение и абсолютное уклонение.

[...] Что может быть более несовершенного, чем этот строй цивилизации, который влечет за собой все бедствия? Что может быть более сомнительного, чем его необходи­мость и увековечение его на будущее? Разве не вероятно, что он является лишь ступенью на пути общественного развития? Если ему предшествовали три других строя общества — дикость, патриархат и варварство, то следует ли из этого, что он будет последним потому, что является

Четвертым? Не смогут ли народиться отсюда еще другие, и не увидим ли мы пятый, шестой, седьмой общественные порядки, которые будут, может быть, менее бедственными, чем строй цивилизации, и которые оставались неизвест­ными потому, что никогда не стремились к открытию их? [...] Я избегал всякого изыскания о том, что касалось интересов престола или алтаря, которыми философы за­нимались беспрерывно с самого возникновения их науки: они всегда искали общественного блага в административ­ных или религиозных нововведениях; я же, наоборот, прилагал все усилия к тому, чтобы искать блага только в действиях, не имеющих никакого отношения ни к ад­министрации, ни к священству, в действиях, зиждущихся только на мероприятиях хозяйственных или бытовых и совместимых со всяким правительством, без надобности в его вмешательстве (1, I, стр. 81, 83—93).

II. О ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОЙ АССОЦИАЦИИ

Решение этой столь пренебрегаемой проблемы вело к решению всех политических проблем. Известно, что иногда достаточно самых малых средств, чтобы произ­вести самые большие дела: при помощи металлической иглы управляют молнией и ведут судно сквозь бурю и мрак; при помощи столь же простого средства можно положить предел всем общественным бедствиям; и в то время как строй цивилизации плавает в крови, чтоб уто­лить торговое соперничество, узнают, без сомнения, с интересом, что одно хозяйственное мероприятие покон­чит с ним навсегда без всякой борьбы и что морская дер­жава, до сих пор столь страшная, будет повержена в абсо­лютное ничтожество благодаря действию земледельческой ассоциации.

Это мероприятие не было применимо в древности из-за рабства земледельцев: греки и римляне продавали землепашца как вьючное животное с согласия философов, которые никогда не возражали против этого противного обычая. Эти ученые имеют обыкновение считать невоз­можным все то, чего они не видели: они воображали, что невозможно освободить земледельцев без ниспровержения общественного порядка; однако их освобождения добились, а общественный порядок от этого лишь лучше организо­ван. У философов еще остается в отношении к земледель­ческой ассоциации такое же предубеждение, какое было

У них по отношению к рабству: они считают ее невоз­можной потому, что она никогда не существовала; видя, как сельские семьи работают разобщенно, они думают, что нет никакого средства объединить их в ассоциацию, или же делают вид, что так думают; ибо по этому во­просу, как и по всякому другому, они заинтересованы в том, чтобы представить неразрешимой любую проблему, разрешить которую они не умеют.

Между тем не раз уже предполагалось, что неисчи­слимые сбережения и улучшения могли бы произойти, если бы стало возможным объединить в производственное сообщество жителей каждого селения, объединить в ассо­циацию с учетом их капитала и их труда две-три сотни семейств неравного достатка, обрабатывающих землю кантона.

Эта идея на первый взгляд кажется гигантской и неосуществимой из-за препятствия, которое такому объе­динению противопоставляют страсти, препятствия тем бо­лее отпугивающего, что их невозможно понемногу пре­одолеть. Едва ли возможно объединить в земледельческое общество двадцать, тридцать, сорок человек или даже пятьдесят; нужно по крайней мере восемьсот, чтобы обра­зовать ассоциацию природосообразную, или при­влекательную. Я понимаю под этими словами об­щество, члены которого будут вовлечены в трудовую деятельность соревнованием, самолюбием и иными дви­жущими силами, совместимыми с движущей силой вы­годы: порядок, о котором идет речь, вызовет у нас страсть к земледелию, ныне столь отталкивающему, что им зани­маются только по необходимости и из страха умереть от голода. [...]

Земледельческая ассоциация, если предположить, что она охватит около тысячи человек, представляет для хо­зяйства столь огромные благодеяния, что трудно объяс­нить беззаботность современных людей в этом отношении; существует же разряд ученых-экономистов, посвятивших себя специально расчетам усовершенствования хозяйства. Их пренебрежение исследованием метода ассоциации тем более непонятно, что они сами указали на некоторые вы­годы, которые произошли бы от этого: например, они признали, и всякий мог признать это, как и они, что три­ста семейств ассоциированных селян имели бы лишь один единственный амбар, хорошо содержимый, вместо трехсот

плохо устроенных амбаров; одну-единственную чановую вместо трех сотен чанов, содержимых большей частью с крайним незнанием дела; что у них было бы в разных случаях, а особенно летом, лишь три или четыре больших очага вместо трехсот; что они посылали бы в город только одну молочницу с бочкой молока на рессорной повозке, что сберегло бы сотню полудней, потерянных сотней молочниц, которые таскают сотню кувшинов мо­лока. Вот некоторые виды экономии, которые предвидели различные наблюдатели, но все же они не указали и двадцатой доли выгод, какие были бы порождены земле­дельческой ассоциацией (1,. I, стр. 95—98).

Страсти, которые считали врагами согласия и против которых писали столько тысяч томов, которые скоро па­дут в небытие, — страсти, говорю я, стремятся только к согласию, только к социальному единству, от которого мы считали их столь отдаленными; но они могут прихо­дить к гармонии только по мере того, как они правильно развиваются в прогрессивных сериях, или се­риях групп. Вне этого механизма страсти — это только сорвавшиеся с цепи тигры, непонятные загадки; это-то и побуждает философов говорить, что следовало бы по­давлять их, — мнение вдвойне нелепое: потому что не­возможно подавить страсти и потому что, если бы каж­дый их подавлял, состояние цивилизованности склонилось бы быстро к ущербу и пало бы обратно к состоянию кочевничества, при котором страсти были бы еще столь же зловредны, какими их можно видеть среди нас; ибо я верю в добродетели пастухов не больше, чем в добро­детели их защитников.

Социетарный порядок, который придет на смену бес­связности строя цивилизации, не допускает ни умеренно­сти, ни уравнительства, ничего предусматриваемого фило­софами; он хочет страстей пылких и утонченных: как только ассоциация образована, страсти приходят к согла­сию тем легче, чем они живее и многочисленнее (1, I, стр. 100-101).[...]

Когда отцы увидят этот новый порядок, они найдут, что их дети достойны обожания в сериях и отвратительны в бессвязных семьях. Когда они, далее, заметят, что в резиденции фаланги (таково наименование, которое я дал ассоциации, обрабатывающей кантон) держат столь чудесный стол, что за одну треть расходов, которых стоит

питание в семье, в сериях находят обслуживание втрое более тонкое и более обильное, так что там можно пи­таться втрое лучше, расходуя на это втрое меньше, чем в семье, да еще избегать затруднений по приобретению продуктов и приготовлению; когда они увидят, наконец, что во взаимоотношениях серий никогда не терпят ника­кого обмана и что народ, столь лживый и столь грубый при строе цивилизации, в сериях становится сверкающим правдивостью и учтивостью, они проникнутся отвраще­нием к этому семейному быту, к этим городам, к этой цивилизации, которые являются предметом их нынешней привязанности; они захотят ассоциироваться в фаланге серий и жить в ее здании (1, I, стр. 103).