Для лучшего понимания истории общественной политики в России следует преодолеть, сложившееся в советской историографии представление о вечном непреодолимом конфликте между «властью» и «народом»[4]. В реальности пространство публичной политики, сферы, взаимодействия общества и государства, в решении общих социальных проблем, в России не многим, по своим масштабам, отличалось от аналогичных процессов в Западной Европе. Это пространство развивалось в силу российской специфики развития гражданского общества и не всегда по своему составу и характеристикам совпадало с западными странами, но по выражению Джозефа Брэдли российскую общественность характеризовало «общее чувство общественного служения и гражданского духа».[5] Западная идея гражданского общественного служения в Российской действительности попало на почву традиционного православного милосердия и потому, в большей степени, общественная политика в России была сосредоточена на делах социального служения.
Сам феномен понятия «общественность» имеет выраженную российскую специфику, поскольку в отличие от термина «гражданское общество» менее политизирован и оппозиционен по отношению к государственной власти. В России традиционно сложилось, и по всей видимости сохраняется, особое отношение к верховной власти как к «помазанникам Божиим». Если на Западе, говоря о гражданской критике власти, под объектом подразумеваются все ее институты, включая институт президентства, то в России общественность в своей критике не затрагивает национальных лидеров. В этом смысле понятие «общественная политика» для российского менталитета привычнее, чем различные формы гражданской оппозиции в западном гражданском обществе – «Термин «общественность» подразумевает «образованное общество» и исходит из гармонического баланса государства и автономной социальной инициативы»[6]. Данное понимание феномена российской общественности признается и рядом западных исследователей, например американские социологи Эдит Клоуз, Джеймс Уэст и Самюэлл Кассоу приходят к следующему выводу: «категория «общественность», во-первых, имеет преимущество идеологической нейтральности, а во-вторых, менее связана с понятием класса и тем самым классового сознания, а более с готовностью действовать на общее благо и дело прогресса, то есть соответствует либеральному образу мышления».[7]
О масштабах развития общественной жизни в России накануне 1917 года, свидетельствуют следующие факты – к 1902 году в России функционировало 11 040 благотворительных учреждений, что составляло - 10,3 учреждения на 100 тысяч человек, а в Санкт-Петербурге на 100 тыс. человек - от 14 до 18 благотворительных учреждений. Число добровольных ассоциаций в России к началу XX века исчислялось тысячами: «Русская публика располагала широкой сетью разнообразнейших добровольных организаций, занимавшихся образовательной и научно работой, художественным творчеством, здравоохранением и социальной защитой».[8]
Деятельность общественности продолжилась и после революционных событий, сохранив свое специфическое отношение к власти. Российский феномен удаленности гражданского общества от политики имеет свои позитивные и негативные еще мало изученные проявления. С одной стороны общественность, интеллигенция, проявляя пассивность в политическом давлении на власть зачастую попустительствует реакции самых различных толков. Выступление интеллигенции на стороне государственной власти с политическими заявлениями столь же часто дискредитирует интеллигенцию, порою сильнее, чем саму власть. Отказ думающей, ответственной части общества от участия в политической оппозиции маргинализирует оппозиционные силы. Само понятие «интеллигент», имеет российское основание и является в определенном отношении заменой западноевропейского понятия «гражданин». Для Запада классический гражданин преимущественно представитель среднего класса, выдвигающий на первый план дискурс о гражданских правах и обязанностях, являющуюся основой гражданского общества. Для России классический интеллигент выдвигает на первый план идеи всеобщего блага, социального прогресса и дискурс об общественных ценностях. Из этих различий проистекают и недостатки обеих моделей – жесткий и рациональный европейский гражданин, и мягкий, мечтательный российский интеллигент. Наличие этих двух разрозненных составляющих идеальной гражданственности и определяет силу притягательности Запада и России друг для друга.
Взаимоотношение понятий «общественность», «общественная политика» и гражданское общество» в России требует отдельного глубокого анализа, во всяком случае эта задача не может быть выполнена путем механистического переноса западных подходов, применения западных парадигм.
