Пространство для нового поколения

Я сам хочу решать за себя.

Филипп, 13 лет

Если бы в десять-одиннадцать лет ты знал, что в пятнадцать будешь совершеннолетним, ты бы к этому подготовился.

Франсуаза Дольто

15 глава

Права и обязанности

Современное законодательство ограничен­но, обтекаемо, алогично и даже противоре­чиво, так что права подростков скорее становятся правами на них взрослых...

Так и есть. Более того, если обратиться к судебной практике апелляционного суда, который занимается спорными случаями, то можно заметить, что эти права постоянно оспариваются, интерпретируются. Сколько раз о них вообще не вспоминают, несовершеннолет­ние знают об этих правах мало, не осмеливаются от­стаивать их, не понимая, куда обращаться с жалобой. Если подростки идут в полицейский комиссариат, их снова отсылают к родителям.

Законный ребенок или незаконный, и особенно — если незаконный, если он несовершеннолетний, он не свободен и не может до восемнадцати лет покинуть родительский дом без разрешения. Он не может сво­бодно посещать кого захочет, потому что в рамках закона родители могут запретить ему видеться с кем бы то ни было, кроме дедушки и бабушки. Не может послать письмо «до востребования» без раз­решения одного из родителей.

Не может и получать письма на адрес своих роди­телей, о которых мог бы не отчитываться.

Что касается корреспонденции, теоретически, если только это не судебное решение, родитель-опекун не имеет права вскрывать письма, потому что иначе на него может быть подана жалоба за нарушение тайны переписки.

До восемнадцатилетия девушки или парня такого понятия, как «нарушение тайны переписки», просто не существует.

Один из судей занимался этим вопросом и вынес обвинение семье, которая вскрывала почту ребенка. История Ги Беара показывает, как подобное вмеша­тельство в частную жизнь может привести к дра­ме. Певец сдержанно пишет об этом в своих воспо­минаниях «Безумная надежда»: когда он был студен­том, мать перехватила его письмо, и это разбило его первую любовь.

Свобода и зависимость
[Опрос газеты «Экспресс», 5—11 сентября 1977 г.]

Требую, чтобы я мог свободно:	Девочки (%)	Мальчики (%)
Получать и отправлять письма
Свободно ходить куда угодно с другом (подругой)
Выбирать для себя газеты, развлечения, места посещений
Самому выбирать, кем быть и чему учиться
Распоряжаться своими деньгами
Я не свободен:	Девочки (%)	Мальчики (%)
Распределять время по своему усмотрению
Свободно ходить куда угодно с друг-ом (подругой)
Отстаивать что-то и участвовать в демонстрациях

 

Артист Мишель Симон говорил, что он так никогда и не сумел забыть происшествия, случившегося, ко­гда ему было девять лет: он написал любовную запи­ску восьмилетней девочке, это нежное послание было конфисковано и прочитано родителями девочки. Они устроили жуткий скандал и запретили ему видеть­ся с дочерью, этот запрет изменил его сексуальные наклонности. Он рассказал об этом жестоком разрыве с малышкой, которую обожал и с которой ему было запрещено видеться. Мало того что его письмо было присвоено другими, — его обвинили бог знает в чем, тогда как у детей все было на вполне дозволенном уровне, никакого кровосмешения и, как говорил Ми­шель Симон, вполне целомудренно. Какая путаница! Идиотизм взрослых помешал ему пережить эдипов комплекс самым здоровым образом, перенести свою гетеросексуальность на ребенка, который находится вне рамок его семьи, и благодаря этому сохранить до­верительную нежность со взрослыми у себя в доме, не переживать свою сексуальность, как переживают ее дети с отставаниями, которые вынужденно остаются наедине со своими проблемами, и им приходится все рассказывать папе-маме и т. д. Подобное вербальное насилие оборачивается настоящей катастрофой. Это трагедия для маленького ребенка пяти-шести лет. Чтение писем детей может довести их до нарциссиз­ма, особенно если к этому есть склонность. Когда мать ревнует к любовному увлечению своего сына или отец имеет невыраженные гомосексуальные наклонности, они начинают вскрывать письма. Или отцы, которых преследует мысль об инцесте со своей дочерью. Это очень серьезно.

Другое ограничение — это религия: до восемна­дцати лет молодой человек не имеет права выбрать религию, родительской властью решается, прини­мать ли ему ее и какую...

Родительская власть — выражение идиотское, луч­ше сказать «родительская ответственность».

Умерев, ребенок может рассчитывать, что его волю выполнят. Был такой случай в судебной прак­тике: больной ребенок, который всегда был ревност­ным католиком, письменно выразил свою волю быть похороненным по православному обряду... У него был очень ясный ум, как у многих больных детей. Мать, однако, хотела похоронить его не по православному обряду, а по обычаям римско-католической церкви. Судья в конце концов решил дело в пользу исполнения воли ребенка.

Если дело дошло до судьи, значит, родители не жи­ли вместе и, наверное, один из них был православ­ный, а другой — католик. Но что может быть хуже то­го, что убеждения ребенка принимаются во внимание лишь после его смерти?

Ребенок, живущий с родителями разного веро­исповедания, переживает противоречия в религи­озном плане. Если отец мусульманин, мнения ре­бенка не спрашивают, он автоматически стано­вится мусульманином. Было время, когда мужчины-католики не могли жениться на протестантках, и в этом случае люди вынуждены были менять веру. Молодежь, может быть, и не выражает свой выбор, но он наверняка у кого-то есть. Причем стоит ого­вориться, что закон предусматривает выбор веры самим ребенком лишь в восемнадцать лет. А ведь У протестантов первое причастие в пятнадцать! Но закон запрещает выбирать конфессию до восем­надцати, если выбор ребенка отличается от роди­тельского!

Такое ограничение чрезмерно.

Так же и с системой воспитания — родители са­ми ее выбирают, не спрашивая мнения ребенка. То же в области образования. Если ребенок захочет самостоятельно переориентироваться и заняться больше немецким языком, чем английским, он не мо­жет решить этого самостоятельно.

Лицеи не считаются с мнением ребенка, если ро­дители не согласны с ним. Даже в том, что касается иностранного языка...

Еще более жестко обстоят дела с сексуальной жизнью подростков. У девочек до пятнадцати лет ее не существует, то есть, если какой-нибудь мальчик вступил в интимные отношения с девочкой младше пятнадцати лет, пусть по взаимному соглашению, все равно он может быть привлечен к ответу в суде, занимающемся проблемами детей.

Сексуальные отношения подростка с девочкой того же возраста наказуемы. Но они не являются таковы­ми, если девочка пятнадцати лет встречается со взрос­лым человеком. Если же с несовершеннолетней спит юноша, которому еще нет полных пятнадцати лет, он может быть подвергнут судебному преследованию.

Просматриваются две в общем-то парадоксаль­ные тенденции: с одной стороны, мальчик, которому нет пятнадцати лет, не должен иметь сексуальных отношений с несовершеннолетней, с другой — девоч­ки могут прибегать к противозачаточным сред­ствам без разрешения матерей. Гинеколог может отказаться выписать пилюли, но рискует при этом услышать от своих посетительниц: «Доктор, если вы этого не сделаете, я пойду к другому». Некоторые врачи полагают, что контрацептивы желательны в том или ином случае, другие так не считают, но рецепты выписывают, чтобы не терять будущих клиенток.

Если несовершеннолетняя девочка достаточно ин­формирована и у нее есть основания просить выпи­сать контрацептивы, она имеет на это право, но под­разумевается при этом, что она состоит в интимных отношениях со взрослым мужчиной, поскольку маль­чику ее лет запрещается вступать с ней связь.

Брак разрешен только по достижении полных пятнадцати лет для девочек, то есть не раньше, чем на шестнадцатом году, и в восемнадцать пол­ных лет, то есть на девятнадцатом году, для маль­чиков. Чтобы выйти замуж в тринадцать лет, де­вочка должна получить разрешение от президента Республики.

Чтобы получить его, достаточно, чтобы она была беременна и родители с обеих сторон были готовы взять на себя расходы по содержанию ребенка, кото­рый родится на свет.

Несовершеннолетний может требовать, чтобы его похоронили в соответствии с его желаниями.

Однако родители могут воспротивиться вскрытию трупа ребенка, умершего в результате несчастного случая, и использованию его органов в медицинских целях, даже если публично, например в классе, во время какого-нибудь обсуждения, он сказал, что хо­тел бы распорядиться своим телом именно так: «Если я умру в результате несчастного случая, я хотел бы, чтобы мое тело послужило другим». Родители имеют право препятствовать этому, хотя учитель и осталь­ные ученики могут подтвердить, что малыш говорил это в классе во всеуслышание, что он хотел бы быть донором. Мне рассказали про одного ученика, кото­рый даже спрашивал в классе, каким образом он мо­жет завещать свои органы медицине. Ему ответили: «Пока ты маленький, ты ничего не можешь сделать, но ты можешь сообщить об этом родителям и всем остальным».

В пятнадцать лет незаконнорожденный ребе­нок носит фамилию своей матери, а не отца, пото­му что именно она признала его юридически. Если отец, в свою очередь, признает ребенка, он должен выразить свое согласие перед опекунским судом. Но в этом случае отец не может распоряжаться сво­ей властью: «Я его признал, он будет носить мот фамилию». Необходимо, чтобы опекунский суд полу­чил согласие ребенка. Это один из тех редких случа­ев, когда у ребенка спрашивают его мнение и когда взрослый не может решить за него.

Это очень важно — узнать мнение ребенка, чью фа­милию он будет носить, но в пятнадцать лет — позд­новато. Есть и другие серьезные вопросы, по которым заинтересованное лицо не имеет право высказывать­ся до шестнадцати и даже до восемнадцати лет.

Когда опека осуществляется государством, опека­емый может по достижении тринадцати лет быть выслушан в суде по вопросам семьи и детства...

По достижении тринадцати лет судья может вы­звать ребенка в суд, но может и не делать этого, даже если ребенок хочет, чтобы его выслушали. Судья ре­шает, целесообразно или нет выслушать тринадцати­летнего ребенка. Так что не всегда решает ребенок.

Он может потребовать протоколы суда...

Теоретически может. Но кто скажет ему о том, что доступ к документам свободный? В школе этому не учат. Необходимо, чтобы несовершеннолетние зна­ли свои права и обязанности еще со школьных лет. Знать, какое можно принять решение относительно самого себя, — не есть ли это тот минимум, который положен, если процесс, на котором решается судьба ребенка, идет при закрытых дверях и в его отсут­ствие?

Мне приходилось слышать ужасные вещи на со­браниях специалистов по воспитанию детей. Напри­мер, один профессор медицины, который занимался детьми, решительно провозгласил: «Никогда не надо говорить ребенку, что в учреждении или семье, в ко­торой он живет, что-то меняется, надо ставить его пе­ред фактом и говорить: „Одевайся и будь готов через полчаса, ты отсюда уезжаешь". — „Но куда?" — „Не знаю, потом увидишь"». Когда ребенок попадает-де в новые условия проживания, не надо ему говорить, сколько времени продлится его пребывание там, ни­чего вообще, потому что, видите ли, если сказать, он поднимет скандал, а если не сказать... Ребенок есть ребенок... Через три дня он все забудет. Такая по­зиция заставляет меня с горечью вспоминать о пере­сылке заключенных. Печально известные поезда, гремевшие по всем дорогам Европы, — они были за­полнены греческими евреями, депортированными в Польшу, которые не знали, куда их везут. Они едва не сходили с ума от страха.

А одна бывшая узница концлагеря рассказывала: в Дранси, перед погрузкой в Германию, она должна была отдать все деньги, которые были при ней. «Не беспокойтесь, заполните декларацию. Вам вернут всю сумму там, где вы будете работать». Она сделала все необходимое, и была уверена, что деньги обменяют и вернут там, куда ее везли... Предположение, что ре­бенок будет выражать беспокойство при переезде, ба­зируется на логике ответственных за депортацию. По сути дела, дети и без того живут, в какой-то степени сталкиваясь с подобной логикой, даже при самых без­обидных родителях. Их тащат куда-то на уик-энды, без всякой подготовки, не обсудив с ними программу. Их все время таскают за собой — этакая часть роди­тельского багажа.

Несовершеннолетний, который пишет или со­чиняет музыку, не может ничего опубликовать без разрешения родителей, но при этом он может ре­шить не публиковаться.

Мину Друэ могла бы воспротивиться публикации своих стихов. Юная школьница, которая в 1987 году опубликовала свой первый роман и была названа но­вой Саган, имела право запретить публикацию. Если речь идет о несовершеннолетнем художнике или дизайнере, он не может выставлять свои работы без родительского разрешения, зато может отказаться от выставки.

Дизайнер Сеннеп зарабатывал себе на жизнь с де­сяти лет, ежедневно публикуя рисунок на тему дня... Джонни Холлидей еще до восемнадцати лет имел весьма приличные гонорары, однако его опекун, муж его двоюродной сестры, забирал деньги, не отдавая ему ни одного су, говоря при этом: «Это возмещение убытков за твое содержание с шестилетнего возрас­та». Этот же опекун не позволил Джонни поступить в консерваторию в Лозанне, как тот хотел. Когда он впервые давал концерт в «Олимпии», то думал про се­бя: «Я получу большой гонорар и не увижу его, потому что я несовершеннолетний». Он посоветовался с адво­катом, который сказал ему: «Послушайте, есть у вас какой-нибудь друг, серьезный человек, с которым вы можете пойти к импресарио подписать контракт, и вы получите наличными половину предусмотренного контрактом гонорара, половину, не больше, другая половина по закону принадлежит вашему опекуну». Моему сыну Жану тогда было столько же лет, то есть шестнадцать с половиной, он был другом Джонни, и они вместе пошли к нанимателю. Сын был очень отзывчивым по отношению к тем, кого любил, и он очень серьезно отнесся к своей роли «гориллы». Нани­матель согласился выдать половину гонорара налич­ными. В конце каждого выступления, в момент «рас­платы», мой сын представал перед шоу-бизнесменом, и тот отсчитывал деньги, которые должен был выпла­тить Джонни. Такого еще не случалось, и менеджер насторожился: «Вы уверены, что это законно и меня не будут преследовать за совращение малолетних, по­тому что я даю деньги несовершеннолетнему?» И это происходило не только потому, что хотели нажиться на несовершеннолетнем; этот импресарио действи­тельно боялся жалоб со стороны двоюродного брата, который отвечал за Джонни как законный опекун.

При нынешнем состоянии прав подростков есть два положительных момента: молодой человек, который подвергается насилию, с которым плохо обращаются, может по достижении пятнадцати лет подать жалобу за побои, однако при этом нуж­но иметь медицинское свидетельство, иначе вроде бы и не было факта насилия, так, подзатыль­ники...

Да, «корректировка в воспитательных целях». Не всегда легко засвидетельствовать следы ударов, если они нанесены так, что обнаружить их невозможно. Например, изнасилование девочки... или педерастия отца, направленная на сына... Сексуальные извраще­ния совсем не редкость: мальчики, как и девочки, ста­новятся их жертвами. Однако, если нет медицинского освидетельствования, факт не принимается в расчет. Выигрывает тот, у кого есть бумага.

И второе: несовершеннолетний может пойти к врачу, к которому хочет, сам, лично, и может по­требовать сохранения медицинской тайны; врач, естественно, волен отказать в подобной консульта­ции, но закон вовсе не побуждает его говорить роди­телям ребенка: «Я не хотел принимать такого-то или такую-то, но он (она) обратился ко мне». Кстати, даже если врач не осматривал юного посетите­ля, он тоже может сохранить это в секрете.

Позитивный элемент, который содержит нынешнее законодательство о правах подростков, касается толь­ко здоровья. Спрашивается, не последовать ли этому примеру и не постараться ли «подтянуть» все прочие аспекты: тайну частной жизни, свободу вероиспове­дания, выбора гражданства, передвижения и т. д... Нужно все-таки сбить кокосы с кокосовой пальмы. Со­временное законодательство не приспособлено к жиз­ни и часто может быть истолковано самым противо­речивым образом. Я вспоминаю одного отца, который воспротивился тому, чтобы его дочь, учившаяся музы­ке, сдавала переводной экзамен в консерватории, по­тому что именно в это время он обычно навещал ее... Она пропустила экзамен, поскольку время из-за нее изменить не могли, а отец так и продолжал считать свой день посещения дочери чем-то святым: «Можешь и пропустить экзамен: это день, когда ты видишься со мной». А девочке было шестнадцать лет...

О границах родительской власти много говори­лось по любому поводу, особенно в случае сохранения ребенка при разводе. Обратимся к определению, дан­ному в законодательстве: «Права и обязанности по содержанию, присмотру и воспитанию осуществля­ются совместно отцом и матерью».

Что невозможно осуществить на практике. Концеп­ция зыбкая. Нужно время, чтобы законники и пред­ставители общественной власти выработали другую концепцию родительской власти.

Судья из Тулузы Филипп Шейю опубликовал бле­стящую книгу с очень верным видением этой пробле­мы. Он предлагает заменить концепцию родительской власти на концепцию родительской ответственности. Главное — внушить ребенку, что он сам должен от­вечать за себя, учиться постепенно сам принимать ре­шения, особенно если родители разошлись. Ведь обя­занность родителей — сделать ребенка самостоятель­ным и способным самому помочь себе, когда он уйдет от них. Цель опекуна — подготовить ребенка к само­стоятельной жизни, чтобы он не нуждался в опекуне, а стал бы опекуном самому себе.

Но понятие власти включает в себя понятия на­казания и не предусматривает ни передачу опыта, ни пробуждение творческих сил.

Ответственность родителей состоит в том, чтобы снаб­дить ребенка оружием, с помощью которого он мог бы об­ходиться без них, — оружием физическим, моральным и технологическим, то есть профессией. Они обязаны научить его, согласно Десяти заповедям, любить только Бога, почитать родителей и жить жизнью плодоносяще­го дерева, будь то мужчина или женщина, то есть де­лать как они — дать ребенка этому миру и отвечать за него. Роль родителей — вырастить ребенка, способного быть для своих потомков тем, чем отец и мать были для него самого, чтобы, войдя в возраст, он сам мог бы зара­батывать на жизнь, оставив родителей.

Самостоятельный ребенок может свободно выби­рать, где ему жить. И почему бы не у отца или не у матери?

Почему бы и нет? В этом случае это действительно свободный выбор.

Не внести ли предложение в законодательные органы расширить понятие самостоятельности и дать ребенку право «разводиться» со своими родите­лями?

Нет, не «разводиться», иначе возникает глубинная двусмысленность, допускается возможность инцеста, предшествующего разводу. Может быть, ребенку не­обходимо предоставить возможность заявить, что он порывает отношения с родителями? Но в настоящий момент это утопия, потому что у нас нет соответствую­щих институтов, способных устроить ребенка на жи­тельство.

А может быть, передвинуть признание самосто­ятельности на более ранние сроки?

Мне часто приходится слышать от работников соци­альных служб, что совершеннолетие в восемнадцать лет — это слишком поздно: по их утверждению, несо­вершеннолетние, которые долго живут в родительском Доме, долго ходят в школьниках, не способны в во­семнадцать лет принимать самостоятельные реше­ния. Тогда нужно установить, что же именно является признаками этой социальной незрелости. Так же как Налоговое управление, выпустив закон о налогах, ста­вит всякого налогоплательщика в положение потен­циального обманщика, работники социальных служб ставят восемнадцатилетних молодых людей в положе­ние слабоумных, лишенных самостоятельности лиц. Можно ведь сказать об этом и по-другому: «Теперь, ес­ли ты поймешь, что не сможешь сам себя содержать, найти жилье и работу, ты можешь обратиться в учреж­дения, где совершеннолетние, как ты, могут зареги­стрироваться и требовать социальной помощи». Вместо того чтобы стимулировать подростковую самостоятель­ность, их заставляют подписывать бумагу, которая освобождает их от всякой ответственности.

Итак, передвинуть возраст совершеннолетия?

Законное совершеннолетие должно наступать по­просту в пятнадцать лет, а начиная с тринадцати — признание возможной самостоятельности, которая постепенно становится самостоятельностью полной. Предвижу возражение: «Родители ничего не будут де­лать для таких подростков». Это только докажет, что они и раньше ничего для них не делали. Когда взрос­лый человек по той или иной причине — несчастный случай или продолжительная болезнь — стал либо временно, либо постоянно нетрудоспособным, приня­то помогать ему. Надо предусмотреть нечто аналогич­ное и в положении о совершеннолетии подростков, которые в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет не смогут выбраться сами из трудной ситуации, но это — исключение.

Если бы родители согласились на предоставление самостоятельности ребенку по его настоянию, они бы­ли бы вправе не давать ему больше ни одного су и полностью оставить его без средств. Но если они так сделают, значит, они уже давно его бросили. Если же. наоборот, они чувствуют ответственность за ребенка, то они могут перестать ему помогать совсем не потому, что он стал самостоятельным. Ведь никто не за­прещает помогать, но это не обязательно. Почему они делают это при нынешнем порядке вещей? Потому что это обязательно? Нет, они делают это, чтобы не потерять власти над своими детьми. И тут уж любые аргументы бессильны. Пусть даже ребенок дебил, ну и что? А ведь есть же взрослые инвалиды, обладаю­щие полной самостоятельностью, но нуждающиеся в уходе...

Какие меры вы предлагаете для создания благо­приятной ситуации при предоставлении юридиче­ской самостоятельности подросткам?

Никакой самостоятельности не будет, если мы не введем в каждой школе курс гражданской этики для всех детей независимо от возраста. Они будут знать, в каком возрасте и какие имеют права и обязанно­сти. Гражданское воспитание безнадежно устарело. Их учат в восемь лет, как голосовать за президента Республики, тогда как голосовать они начнут только в восемнадцать. Гражданское воспитание ограничи­вается изучением хороших манер: как подать руку престарелой, плохо видящей даме, чтобы перевести ее через улицу. Вместо того чтобы как можно раньше внушать им существующие идеологические установ­ки, лучше было бы вовремя ввести их в курс дела в от­ношении их прав и обязанностей в семье и в обществе. Знания норм личной и общественной морали чрезвы­чайно не хватает детям и подросткам.

Швейцарцы, такие осмотрительные, дебати­ровали в федеральном совете вопрос о снижении возрастного порога для вступления в брак до пят­надцати лет, они были убеждены, что эволюция морали происходит куда быстрее, чем эволюция за­конов. Проект был отложен. Парламентская комис­сия, изучив документы, пошла еще дальше и предло­жила установить этот порог в четырнадцать лет, что привело в ужас сенаторов в Берне. Если уж фе­деральное правительство Швейцарии считает, что возраст совершеннолетия — или сексуального совер­шеннолетия, — закрепленный на шестнадцати го­дах, надо снизить до пятнадцати, это значит, что на Западе решили пересмотреть старую, патерна­листскую систему воспитания.

Если избранники общества, очень консервативно­го, обнаруживают, что их законодательная деятель­ность отстает от развития морали, — это признак общего неблагополучия в обществе. Но во Франции реформаторы еще более отсталы, чем в Швейцарии.

 

Недавно был изменен закон о власти родителей в случае их развода. Я читала текст, напечатанный в «Журналь офисьель». Он оставляет желать лучше­го. Это возвращение на тридцать лет назад. Вместо ответственности перед детьми на каждой странице говорится о родительской власти.

Но обладание властью ведь не закажешь. Судья не может присудить власть своей волей тому или ино­му родителю. Она либо есть, либо нет. Это зависит от ребенка. Судья может говорить только об ответствен­ности отца или матери.

Если говорят, что у матери есть власть над ребен­ком, а ее на самом деле нет, то всех вводят в заблуждение. Почему не сказать ребенку: «Хотя у нее нет над тобой власти, она за тебя отвечает. Ты же, со своей стороны, должен подчиниться тому, что мать отвечает за тебя, даже если она не в состоянии этого сделать. Тебе надо отвечать за себя самому».

Второе изменение в тексте этого закона: законода­тельство говорит о «праве» родителей осуществлять материальное содержание и воспитание. Это не право, а обязанность. «Право» на посещение ребенка в другой семье — это отцовская или материнская обя­занность, свидетельство заинтересованности и внима­ния. Сыновний же долг ребенка — видеться с ними.

Ничего не говорится о взаимных обязанностях ро­дителей по отношению к детям и наоборот. Долг ре­бенка — поддерживать личные отношения с обеими родительскими сторонами, даже если один из родите­лей поссорился со своей прежней семьей или не ладит с новой.

Права смешивают с обязанностями.

«Родитель, который не осуществляет родительскую власть, сохраняет право на содержание и воспитание детей».

Даже если ребенок с ним больше не живет, роди­тель все равно несет за него ответственность. Ответ­ственность лежит на обоих родителях. Власть нельзя поделить. Ответственность же поделить можно. Раз­веденные родители продолжают нести совместную ответственность за своих детей. Судья может выне­сти решение передоверить ребенка третьему лицу. Только если ребенка отдают в какую-то семью, роди­тели лишаются и власти над ним, и ответственности за него! Абсурд! Хотят вырабатывать законы в обла­сти, которая не поддается никакой регламентации. Я получила трактат под названием «Разрешите им жить», ратующий за отмену права на аборт; вопросы совести не входят в компетенцию законников. Важ­но, чтобы за это не карали. И не голосовали за запре­щение абортов, потому что никакой закон не может взять верх над желанием ребенка жить.

Когда родители разводятся, выслушать ребенка, понять смысл его желаний — задача скорее психо­лога, чем судьи. То, что чувствует незаинтересован­ный посредник, должно быть выражено в виде совета, мнения, рекомендации, а не юридического решения.

Правильное использование своих прав гражда­нином, который хочет, чтобы его услышали, состоит в выполнении своих обязанностей.

Фильм «Крамер против Крамера»: закон переда­ет матери маленького мальчика, которого воспи­тывал отец, после того как мать бросила их семь лет назад, но теперь она потребовала соблюдения ее прав. В конце концов, видя, как прочно ребенок свя­зан с отцом, она, а не суд решает оставить его на попечении отца...

Один развод, случившийся в городе близ Лиона, показывает, как извращенно толкуют расставшие­ся супруги закон, признанный принести благо юно­му гражданину! Отец, у которого было право на по­сещение своего ребенка, пришел повидаться с ним. Под предлогом, что ребенок не готов, — еще не надел анорак, отец его с собой не берет. Ребенок ждет от­ца два часа. Отец настаивает на том, чтобы его слова были записаны судебным исполнителем: «Отметьте, что ребенок был в пижаме». Шестилетний ребенок протестует: «Это не пижама, это воскресный костюм!» Или: отец должен был провести со старшим сыном ка­никулы. Этот пятнадцатилетний мальчик, прекрас­ный ученик, будучи в летнем лагере от своей школы, приготовился к побегу. Однако судье сказал, что не собирался ехать с отцом, потому что тот устраивает ужасные скандалы.

Отец, врач по специальности, хочет видеться с деть­ми. У него их трое, младшему пять лет. Он заявляет, что придет, и не приходит. Когда он все-таки появля­ется, оказывается, что он опоздал на несколько часов. Он говорит, что дети не готовы. Старший осмелива­ется возразить: «Ты тоже один раз не пришел, когда должен был прийти». — «Замолчи!»

Трое детей предстали перед группой психологов. Глава группы сказал матери: «Видно, что у ваших де­тей психологическая перегрузка, они более развиты, чем другие дети. Им опасно оставаться с вами. Они слишком самостоятельны. Умеют выпутываться сами, без вас». Мать — врач и сама должна зарабатывать себе на жизнь. Отец только и делает, что устраива­ет сцены. Дети предоставлены сами себе. «Вы только посмотрите! — кричит отец. — Как они изменились!» Конечно, они изменились, ведь они несчастны.

Ситуация драматическая, и это не редкость.

Дети потверже характером сопротивляются упор­ней. Одна из причин, по которой молодые люди боль­ше не хотят жениться, и состоит в том, чтобы не раз­водиться, чтобы их дети не оказались в положении детей разведенных родителей. Но молодым людям не избежать этого, потому что суд точно так же подходит к детям, родившимся в неофициальном браке, если таковой распадается. Лучше было бы сказать сразу: «Вы сожительствуете, и, следовательно, закон вам не указ, но с детьми все-таки придется разбираться». Не нужно лишать детей их права на счастье.

Бывают дети, которые безболезненно переживают разрыв родителей. Конфликтная ситуация заставля­ет их быстрее взрослеть. «И как они с этим справля­ются, мои бедные родители!» То и дело видишь моло­дых людей, которые испытывают здоровое сочувствие к своим родителям: «Им сейчас, наверное, не до ме­ня», «Такие уж они есть».

Часто можно услышать: «Это не мать». Да нет, это его мать. Кто же тогда мать, если не женщина, кото­рая приходится матерью...

Многие супружеские пары ссорятся из-за детей. Один из супругов находит другого слишком терпи­мым или слишком суровым... не то что папа или кто-то, с кем сравнивается спутник жизни. Сколько детей слышат, как мать говорит отцу: «Ты не муж». А тот возражает: «Ты не жена».

Такое часто встречается и в крепких семьях, где су­пруги таким образом снимают напряжение.

Подросток может принять эти перепалки фило­софски, ребенок же рискует запутаться, и подобная ситуация в семье может привести его к отрицанию института супружества.

Очень трудно вызвать на откровенные разговоры о разводе тех подростков, которые страдают из-за не­го. До этого нужно облегчить для них разговор о браке вообще. Брачное законодательство должно быть изме­нено. Женятся как в XVIII веке. Законы, относящиеся к сохранению прав на ребенка, существуют с тех же времен. Брачный контракт, как и в те времена, напи­сан для общества, где сохраняются права на имущество, на землю. Женятся в интересах семьи. Но брач­ный контракт более не соответствует изменившимся реалиям жизни, и легко объяснить, почему молодые люди живут вместе, рожают детей, но при этом не же­нятся. «Между нами нет никаких корыстных интере­сов», «вместе живем, потому что это нас устраивает, не из-за какого-то интереса».

 

Очень трудно убедить директоров учебных заведе­ний, что они не должны присутствовать на собеседо­ваниях взрослого человека, пришедшего со стороны, с учениками его учебного заведения, что нужно, что­бы ученик мог свободно и бесконтрольно высказаться.

Я предлагала свои услуги директору одного из па­рижских лицеев — надо было расшевелить учеников старших классов. В наше распоряжение был предо­ставлен актовый зал. Устраиваюсь на эстраде, под­нимаю голову и различаю на балконе смутные тени. «Кажется, наверху, на балконе, кто-то есть». Моло­дые люди оборачиваются: «А-а, это проекторская». — «Пойдемте посмотрим». Оказалось, что там сидит директор, который смущенно заявляет: «Ведь ничего плохого нет в том, что я посижу здесь как зритель!» В полутьме прятались еще восемь преподавателей. Я встаю: «Это, конечно, хорошо, но я ухожу!» — и го­ворю ученикам: «Посмотрите, как тревожатся ваши учителя, родители. Их беспокоит мысль, что вы буде­те задавать кому-то не те вопросы, что задаете им. Но естественно, если вы зададите их мне, человеку, кото­рого вы не видите каждый день, они и должны быть Другими. Однако такая возможность пугает учителей. Тут нет ничего смешного. Тревога — вещь мучитель­ная, она знакома вам, потому что вы тревожитесь за себя, а ваши учителя чувствуют ее и за вас и за себя, потому что несут ответственность за вас и ваше буду­щее».

Соблюдать это правило — беседовать с подростка­ми без их воспитателей и родителей — необходимо, потому что подростки не могут говорить в присутствии этих людей о том, что их беспокоит в глубине души. Гораздо легче говорить с человеком, про которого зна­ешь, что больше его не увидишь. Я одержала победу. На балконе зажгли свет, чтобы никто не скрывался в тени. У выхода натянуто улыбался директор. «Вы слишком беспокоились», — сказала я ему.

В лицее Монжерон, когда я собрала учеников старших классов восемнадцати-девятнадцати лет, детей разведенных родителей, чтобы спросить, что бы они хотели сделать, будь им лет четырнадцать-пятнадцать, они явились на это собрание «неподго­товленными». Директриса сказала им, что будет лек­ция об их правах...

Столько предосторожностей с будущими сту­дентами... Каковы же могут быть препятствия, если вы захотите поговорить с двенадцати-тринадцатилетними в стенах школы без контроля преподавателей?

Дойдем и до этого.

В наше время преподаватели и даже директора школ или лицеев особенно боятся, что кто-нибудь из них будет обвинен — несправедливо — какой-нибудь ученицей-истеричкой в сексуальных домога­тельствах или покушении на девственность.

Что больше всего страшит преподавателей — так это отсутствие настоящих свидетелей: обвинение строится на свидетельских показаниях одной, двух или трех девочек. Одна начинает обвинять, за ней другая: «У меня было то же самое...»

Если обвинение звучит публично, делу быстро да­ется ход. Собственно, и «дела»-то нет. В одном канад­ском коллеже тринадцатилетняя девочка однажды заявила: «Господин такой-то меня не выносит, он не любит меня, но полюбил бы, если бы я его поцелова­ла...» Сказано это было при всех...

Как преподаватель мог защищаться?

А и не надо было защищаться. То, что высказы­вание было публичным, быстро снизило накал стра­стей. Манера, в которой девочка заявила: «Он меня терпеть не может, и он меня слишком любит» — была разоблачающей. Скорее это у нее самой проблемы. Ее отец оставил мать, когда девочке было одиннадцать лет, теперь ей тринадцать. Она все время думала о предательстве отца, который не интересовался ею. Все стало ясно. Девочку за это не ругали, ей просто сказали: «Ну раз так... Ты говоришь, уверена, что ему нравишься, тогда почему ты утверждаешь, что он те­бя терпеть не может? Говоришь, что он хотел бы об­ращаться с тобой как со взрослой девушкой, которая может встречаться с мужчиной, а ты еще слишком мала для этого...»

Все говорили об этом и быстро становились участ­никами событий. Но во Франции, если девочка по се­крету скажет подружкам, а потом своим родителям: «Ты знаешь, мой учитель пристает ко мне...» — семья тут же подает жалобу, и пошла крутиться юридиче­ская машина. В Канаде было совсем не так, потому что сказано было публично... Во Франции препода­ватель вынужден был бы менять работу. А на самом деле это девочка должна менять школу: «Видишь, ка­кая ты привлекательная, как ты нравишься...»

Любопытный парадокс общественной жизни, когда преподаватели в своем подавляющем боль­шинстве — женщины: подросток никогда не пойдет жаловаться на свою учительницу, что она хочет его соблазнить, делает ему авансы. Девочки будут меньше «разоблачать» преподавателей-мужчин, когда феномен смешанного обучения перестанет беспокоить сам преподавательский состав. В по­рядке подсознательной самозащиты преподаватели мужского пола враждебно относятся к свободным дискуссиям, потому что учителями владеет мысль, что если ученик критикует, то непременно чтобы оклеветать или несправедливо обвинить учителей.

Габриэль Рюссье была слишком быстро забыта. Ре­акция, вызванная смертью преподавательницы, обви­ненной в совращении малолетнего, должна была бы вызвать к жизни какие-то изменения, чтобы подобное проявление родительской власти не повторилось во Франции при поддержке юридической машины. Эта «жертва, этот приговор подлинной любви» могли бы ясно показать, что закон можно повернуть как угод­но, что он порочен, плохо составлен и плохо истол­кован, если служит злой воле взрослых... Родители были воинствующие коммунисты. Они исповедовали братство. Они оказались во власти одной идеи: преследовать за совращение малолетнего ту, которая лю­била их сына и была любима им. Мальчик был развит не по годам. Он подтвердил, что любил эту женщину, у которой не было мужчины, когда они встретились и понравились друг другу. Это не совращение, а особый случай очень ранней любви. Они строили планы, со­бирались жить вместе, как настоящие супруги. В этом нет никакого кровосмешения, почему это запрещено? Потому что она учительница? Потому что ему меньше восемнадцати? Но он был физически зрелым мужчи­ной...

Слово «малолетний» уничижительное. Не пора ли пересмотреть лексику? Поскольку термин «ма­лолетний» всегда вызывает ассоциации: суд присяж­ных по делам малолетних преступников, правона­рушение, совращение малолетних. Когда преподава­тель заговаривает с ученицей, тут же начинаются сплетни и имеют в виду непременно нечистые наме­рения. Любой мужчина, который позвал к себе в го­сти девочку-подростка, уже виновен...

Потому что это не происходит публично... Все при­нимает альковный оттенок. Разговаривают с учите­лем наедине, когда уроки закончены.

Почему преподаватель не скажет таким ученикам перед всем классом: «Это очень интересно, то, что ты мне сказал. Мы поговорим об этом на следующем Уроке»? В Квебеке весь класс призвали участвовать в разговоре с учителем.

Очень редко встречаются преподаватели с лесбий­скими и педерастическими наклонностями. Слухи, однако, возникают быстро.

Но какое это имеет отношение к искренней любви к ученику и ученице, которые уже являются взрос­лыми мужчиной и женщиной и которые занимаются своим развитием? Нельзя применять один и тот же закон к педофилии и к большой любви. Взрослому кажется, что в этот момент подростки только и дума­ют, что о заднице. Вероятно, именно это убеждение труднее всего будет преодолеть в сознании среднего человека.

А если упразднить понятие «несовершенноле­тие»?

Это понятие — свидетельство ретроградного образа мыслей, которое несет в себе недоверие к человеческо­му существу, взрослому или ребенку, недоверие в от­ношениях с другими людьми. Образ мыслей, в кото­ром укоренились страх, предрассудки, нетерпимость и недоверие. Вопросы возрастных регламентации должны были бы лежать вне зоны действия закона. В его ведении должны были бы остаться инцест, сек­суальные отношения между близкими родственника­ми, братьями, сестрами, родителями, дядями, тетями, но в отношениях между взрослыми и детьми запрета быть не должно. В наше же время отношения «взрос­лые — дети» всегда на подозрении у общества.

Я привела в пример Квебек как образец отноше­ний между учителями и учениками. Что касается семейных отношений, картина мрачная. Власти при­ходят в ужас от цифр, приведенных в исследованиях: число детей, изнасилованных морально или физиче­ски своими родителями, растет. В 8 семьях из 10 име­ет место кровосмешение или сексуальное насилие.

Разумеется, это преувеличено, но квебекские власти считают именно так, потому что сюда же входит и близкая дружба, сексуальная привязанность бра­тьев к сестрам и изнасилование отцом или матерью. Началась борьба мнений. Правосудие усматривает сексуальные притязания в каждом интимном жесте. Взрослые говорят, что это не так, дети — что именно так и есть. Министр Квебека по социальным вопро­сам развернул информационную кампанию в нацио­нальном масштабе. Я видела воспитательные филь­мы, предназначенные для детей восьми лет, чтобы те могли защитить себя от попыток сексуальных посяга­тельств на улице, в автобусе, в школе; на все случаи жизни. Власти думали, что предупреждения доста­точно, чтобы уберечь детей от посягательств. Но в во­семь лет уже поздно. Канадская концепция скетчей и диалогов вызывает смех во Франции. Но в Канаде она в ходу. Несмотря ни на что, мне было очень ин­тересно следить за реакцией самих юных зрителей, когда их просили комментировать фильм. Все сцен­ки демонстрируют взрослых, которые чувствуют себя настолько виноватыми в том, что представляют, что играют неестественно, как одержимые, или с ужасной словесной агрессией, направленной на ребенка.

Например, в автобусе маленькая девочка играет в карманную электронную игру. Пассажир обнимает ее за талию, девочка сжимается в комок, и на какой-то момент он прижимается к ней... Специалиста ин­тересует реакция маленькой зрительницы. «Ну, ей это не нравится...» — «Но она говорит ему „да" или это означает „нет"?..» — «Это означает „нет"...»

Видно, как мужчина вытягивает шею, огляды­вается, не наблюдает ли кто за ним. Потом девочка краснеет и говорит: «Нет, мсье, нет!» — и господин (эту роль играл преподаватель) убирает руку, силь­но раздосадованный, смотрит на часы и выходит на следующей остановке. Девочка говорит: «Ой, как я испугалась, когда сказала ему „нет", мсье». — «Я по­здравляю тебя, ты сделала то, что следовало». А если бы этот господин любезно обратился к девочке и ска­зал: «Надо же, какая интересная у тебя игра, пока­жи мне, расскажи, как в нее играть!» — малышка бы согласилась. Она ведь пошла бы с ним в ближайшее кафе поиграть там в электронную игру.

В другой сценке преподаватель физкультуры да­ет бесплатный урок бейсбола одному мальчику; его мама не хочет оплачивать эти уроки; преподаватель ему говорит: «Слушай, мама не хочет платить, но ты такой способный, я буду тренировать тебя бесплатно. Вот как ты должен атаковать». И, показывая мальчи­ку, как это делается, он сжимает ему ягодицы. Маль­чишка морщится: «Ой, нет. Мне не нравится, как вы сделали!» — «Что ж, хорошо, ты хочешь научиться? Я делаю так, потому что хочу показать: не нужно на­прягаться, ты должен расслабиться, как я тебе пока­зал, вот, посмотри, когда ты напряжен, видишь, как плохо получается, как будто я сжимаю тебе ягоди­цы...» Мальчик кое-как мирится с этим, но потом на экране появляется лицо преподавателя, искаженное от сексуального напряжения. Ученик прекрасно про­водит атаку, но учитель снова сжимает ему ягодицы. Ребенок протестует: «Почему вы снова так делаете? Я же хорошо ударил!» Преподаватель: «Так ты это мне... я тут занимаюсь с тобой, а ты еще недоволен, я не возьму тебя к себе в команду, тем хуже для тебя». Ребенок расстроен, разочарован, идет домой, и мать говорит ему: «Послушай, у тебя что-то не ладится се­годня, что случилось?» — «Понимаешь, это из-за учи­теля...» — «Но ведь ты так любишь бейсбол...» Тогда мальчик говорит: «Да, но учитель издевается надо мной...» — «Вот как... Что же он делает?» — «Ну, он хотел позаниматься со мной, был такой любезный, а потом стал хватать меня за ягодицы!» — «Что ты сделал?» — «Я сказал ему, что мне это не нравит­ся». — «Ты правильно поступил, молодец». — «Ах вот как, я правильно поступил! Зато, знаешь, он теперь недоволен и сказал, что не возьмет меня в команду, потому что я дурак...» Мать спрашивает: «Хочешь, я поговорю с ним?» — «Да, мама, очень хочу». Мать вместе с ребенком идет разговаривать с преподава­телем: «У вас тут что-то произошло, не так ли, мсье? И вы прекрасно знаете что...» Господин смущен и рас­терян. «Так вот, я его мать; мой сын достаточно умен, и он все понял, так что нет нужды начинать сначала». Дальше мы видим, как этот учитель просит директо­ра перевести его в другую школу.

Во Франции никогда бы не показали такой фильм, где роли играли учителя, а учеников просят проком­ментировать все, что они видят. Во Франции бы эти фильмы не считались даже не смешными, а скорее дурного вкуса, потому что у французов отсутствует чувство вины, в отличие от квебекцев в их пуритан­ской Канаде. В Европе у людей, совращающих детей школьного возраста, никогда не бывает искаженного желанием выражения лица, никто не увидит, когда они начинают свои ухаживания. Учитель гимнасти­ки не станет хватать за ягодицы ученика, он скажет: «А все-таки мускулы у тебя что надо!» — а это куда хитрее.

Другой фильм рассказывал о женской гомосексу­альности. Женщина предлагает девочке-подростку причесать ее: «Ты такая красивая девочка, у тебя пре­красные волосы». Начинается с комплиментов, но по­том ее воодушевление переходит в такую садистскую агрессию, что она начинает выдирать у девочки воло­сы и бить ее щеткой для волос. Девочка кричит: «Нет, нет, я не хочу, чтобы меня так причесывали!», женщи­на раздражается: «Если тебе не нравится быть приче­санной...» — «Но когда вы начали меня причесывать, вы не делали мне ничего плохого...» — «Да, так было... но теперь...» Этот фильм не имел своей задачей по­казать, что девочка испытывает какие-то ощущения в половых органах, когда с нею проделывают такое, девочка чувствовала только одно: ей выдирают во­лосы, испытывая при этом садистское наслаждение. Зачем драматизировать? Ласки не всегда вызывают генитальное ощущение сексуального наслаждения. Однако этот фильм в какой-то степени отражает, как в зеркале, пуританский Квебек. И достоинство этих фильмов в том, что они заставляют детей говорить об инцесте.

Не рискуют ли взрослые при таком подходе пере­стараться, предупреждая молодых людей о возмож­ной сексуальной агрессии взрослых, даже когда у тех нет и намека на совершение насилия или инцест?

Дети, которые рассказывали мне о том, что проис­ходит в семьях, умеют отличать одно от другого: «Это очень скверный господин, и это видно, но его никто не знает. Но когда это папин друг, который приходит к нам...» Тут можно завязать с ребенком диалог: «Речь не идет о том, кого ты хорошо знаешь и кто так мил, что ты готов принять все, что он ни предложит. Тебя может увлечь кто-то значительно старше тебя и кто интересуется тобой. Если это доставляет тебе удоволь­ствие, что тут такого — ведь это не твой отец... С от­цом нельзя, если же это папин друг, который хочет быть и твоим другом, в этом нет ничего плохого, если ты хочешь того же, что и он. Но постарайся узнать его, не торопись». Нельзя запрещать отношения между подростками и взрослыми, если только это не инцест. Все остальное не должно быть наказуемо. Но воспи­тывать юных в сексуальном отношении необходимо: возмужание их еще не закончилось, и сексуальная жизнь только начинается. И нужен был бы закон, призванный защитить еще растущий организм, ког­да любовное влечение в нем уже появилось. В Канаде о любовном влечении вопрос не ставится... в фильмах его нет, есть только сексуальная агрессия. Или нар­циссические комплименты красоте тела, красоте во­лос.

 

Падение рождаемости не проблема молодежи. Чем больше люди думают об этом, тем меньше они хотят детей. А когда люди молоды, они хотят иметь детей. Девочки, во всяком случае. Мальчики — в меньшей степени. Они сильно отличаются от девочек. Маль­чики очень боятся заболеваний, которые передаются половым путем, но совсем не боятся сделать женщину беременной. Будь это даже их ребенок, им совершен­но наплевать, им смешно.

Группа медиков из Монпелье опрашивала маль­чиков и девочек вместе, но врачи считают, что экс­перимент неудачен и причина бравады мальчиков заключалась в присутствии девочек. Несмотря на со­вместное обучение, которое ставит мальчиков и дево­чек в одинаковые условия, определяет для них одни и те же программы, совместные размышления, совмест­ная дискуссия откровенными не получаются. Особенно если вопрос касается судьбы каждого из них. Разница в реакциях имеет под собой биологический фунда­мент... Обилие сперматозоидов таково, что мальчи­кам нет никакого дела до какой-то там одной клетки, которую они произвели. Подросток совсем не мечтает создать семью, имея в виду появление потомства. Он не думает о том, чтобы из-за чего-то там ограничивать свои желания. Когда человек задумывается о том, что он не вечен, только тогда он начинает думать о потом­стве, не раньше. Но когда дебаты на эти темы проходят отдельно среди мальчиков и отдельно среди девочек, они более продуктивны, потому что в конечном счете именно разная биологическая данность соответствует разному уровню сознания. Было бы только желатель­но, чтобы мальчики все-таки знали о том, что думают девочки этого же возраста, то есть чтобы они знали: у девочек на воспроизведение потомства совсем другая точка зрения. Опрос в Монпелье никак не затрагивал область чувств. Медики говорили только о вопросах физиологии, о менструальном цикле, оплодотворе­нии и беременности. Они нарочно ничего не говорили о чувствах. И, несмотря на это, реакция не была ни нейтральной, ни пассивной. Реакция девочек — это реакция серьезных слушательниц, реакция мальчи­ков — насмешливое неприятие. Когда они отвечали на вопросы, то перебрасывались непристойностями. Опыт же шведов, которые пытались отделить чув­ство от полового акта, совершенно провалился. Даже странно, что в Западной Европе, среди педагогов, за­нятых воспитанием и информированием молодежи, еще бытует миф об абсолютно объективной инфор­мации, как будто нет никакого повода сомневаться в этом, ведь скандинавский опыт — это опыт провала. Состояние общества таково, что, если начинать гово­рить о половом акте, нельзя ограничиваться только этой информацией. Специалисты Монпелье беседо­вали со школьниками всех уровней. Уровнем же по­знаний женщин-преподавательниц в области физио­логии своего тела, менструального цикла, противо­зачаточных средств они были просто поражены: он был ниже уровня информированности тринадцати-четырнадцатилетних девочек. Даже те, кто прослу­шал курс, ничего не запомнили. Так что только пер­вичное воспитание что-то оставляет в памяти, позд­нее же, во взрослом состоянии, чужой опыт ничему не учит, потому что у человека уже есть опыт, который нельзя зачеркнуть. Опыт свершившегося факта. Мы видели учительницу, которая зачала своего перво­го ребенка, не догадываясь об этом. Она была обес­покоена тем, что происходит, и рикошетом ее обес­покоенность выражалась в агрессивном отношении К девочкам-ученицам.

Почему учителя испытывают такое отвращение к информации по сексуальным вопросам? Они боятся, что если молодые будут знать о зачатии, о сексуаль­ной жизни, то совершенно потеряют всякий интерес к учебе. Любой предмет станет, по их мнению, менее интересным, если школьники узнают о сексе. Но раз­ве только это и интересно? Все вышесказанное только доказывает, до какой степени школьники подавлены и что они будут чувствовать себя подавленными еще больше под угрозой прослыть развратными: «Они пе­рестанут делать уроки».

Нельзя ли рассмотреть вопрос получения инфор­мации о половой жизни, которое будет организовано самими подростками? Может быть, об этом долж­ны говорить сами подростки без взрослых?

Исследователи из Монпелье оставляли учеников одних, чтобы они могли поговорить, собравшись груп­пами, и слышали всякие небылицы, которые те рас­сказывали друг другу. То немногое, что они знали, от­давало идеями времен наших бабушек.

Молодежи не нужен Гарлем. В антирасизме вся молодежь единодушна. Но вместе с тем известно, что среди молодежи есть тенденция воспитывать в самих себе новые формы сегрегации [Сегрегация — политика принудительного отделения по какому-либо признаку. — Примеч. ред] — возраст­ной.

Это единодушие относительно смешения рас в поль­зу единого многонационального общества со смеше­нием всех культур в какой-то степени имплицирует борьбу разных возрастных классов в обществе. Моло­дежь отвергает всех, кто не их возраста. Это следствие того, что взрослые боятся подростков. Ведь это именно взрослые относятся к подросткам как к людям из дру­гой эпохи. Учителя к тому же говорят: «Помолчи, ты еще ребенок». Правда, официального «тыканья» ста­новится меньше. Возможно, это страх учителя — что­бы самому не превратиться в жертву... Но я думаю, подростки забегают вперед, исключая взрослых из общения, потому что те сами научили этому. Ко всему прочему, если они больше не горят желанием гово­рить со своими родителями, то с людьми того же воз­раста, что и родители, лишь бы не с родителями, они говорят. А вот родители не стремятся к контакту с ро­весниками своих детей. Так что сегрегация во многом идет от взрослых мужчин и женщин, которые боятся молодых, боятся, что почувствуют себя униженными, если встанут на одну доску со своими детьми: «У тебя молоко на губах не обсохло», «Помолчи, ты ничего не видел в жизни». Взрослые думают, что опыт — это до­стояние зрелости. На самом же деле жизнь с самого начала есть непрерывное приобретение опыта. Она без конца что-то изобретает, все новые переживания и дает новый материал для изучения. Вот почему в рассматриваемую эпоху подростки кажутся своим родителям инопланетянами.

16 глава

Когда молодые берут слово

Рассмотрим вкратце результаты опросов, про­веденных среди молодежи по поводу их инте­ресов и жизненных ценностей. Они всегда говорят более или менее одно и то же. Молодые обеспокоены в первую очередь здоровьем, затем идут любовь, вер­ность, реализация себя в работе. Деньги — потом. Ин­тересно проследить эволюцию ответов на протяжении ряда лет.

Выделяется основная линия. Молодежь страдает от слишком легкой жизни и от отсутствия стимулов. Подростки бьются впустую. Их действительно заде­вает отсутствие контакта с учителями, презрение, которое те питают к их возрасту и к их мнению. Эти молодые люди, которые осознают себя представите­лями своего поколения в обществе, бывают неприят­но поражены, когда на собраниях учителей и учени­ков никто даже не слушает, что они говорят. Я знаю очень немногих преподавателей, которые могут назвать те редкие случаи, когда директор делал так, как говорили учащиеся. Совет класса просто пародия. В противоположность этому существует опыт канад­ских школ, где всех учеников выслушивают, все их требования учитываются на еженедельном собрании, где каждый имеет слово. На голосование выносится каждое предложение или критическое замечание. Ничто не бывает упущено из того, что говорят дети: нельзя опровергать девиз «Взрослые служат детям». Но никакой демагогии. Они служат их образованию, их благу. Главное — чтобы в школе было доверие. Во Франции школьные здания безобразны, у выхода из школы детей ждут рэкетиры, дети жмутся к стенам, Не чувствуя себя в безопасности. У них нет ни прав, ни средств защиты, они и стараются сбежать — послу­шать джаз или даже классическую музыку. Я была удивлена, какое большое место занимает в их жизни классическая музыка. Это возврат к прошлому. Еще несколько лет назад, когда молодых спрашивали о классике, они говорили, что это не музыка. По их мнению, музыка родилась вместе с ними. Все, что бы­ло до, просто шум, шум для взрослых.

У меня сложилось впечатление, что из их поведе­ния почти исчез вызов, не то, что было у «зазу», рокеров, «бабá»... Дети из «хороших семей» даже довольны, Что существуют панки, те их не раздражают: «Я такой, какой я есть, но есть такие, кто живет по-другому. Хо­рошо, что есть панки». И для таких «благополучных» подростков это тоже выход, они думают: «Есть люди с куда большими крайностями, чем мы, с большими странностями, чем мы, но главное, что мы хотим по­казать, так это нашу солидарность с ними несмотря на внутренние отличия».

Интернационализм юности...

Молодежь внутри своей возрастной группы нашла согласие, пришла к демонстрации повсеместной со­лидарности, своей тотальной аполитичности. Зыбкая, дрейфующая основа — что родится на ней, прогнози­ровать трудно.

В среде «благополучных» подростков было проведе­но достаточно репрезентативное тестирование на те­му: «Что я думаю о своих родителях». Кажется, образ своих родителей они создали прекрасный и выразили о них «наилучшее мнение».

ОПРОС 1
[Pélerin Magazine. № 5445. 1987. 10 avril]

Ваши родители — какие они:

Благородные.................................................................................... 49,1%

Авторитарные.................................................................................. 29,3%

Нежные.............................................................................................. 22,0%

Несправедливые............................................................................. 11,8%

Надоедливые................................................................................... 11,2%

Вы склонны воспринимать своих родителей как:

Вышестоящих.................................................................................. 40,2%

Заслуживающих доверия.............................................................. 22,6%

Взрослых детей............................................................................... 12,4%

Приятелей........................................................................................ 11,2%

Старшего брата или сестру......................................................... 9,8%

Как они реагируют на вас? Ваше мнение:

Они хорошо знают, что делают.................................................. 42,0%

Они часто распускают руки.......................................................... 18,6%

Они волнуются за меня................................................................. 14,4%

Они никогда не были молодыми................................................. 13,2%

Они быстро теряют самообладание......................................... 10,0%

Им наплевать................................................................................... 0,6%

В какой области вы чувствуете себя наиболее непохожими на них:

У них другие взгляды на жизнь................................................... 55,4%

В их отношении к работе.............................................................. 10,8%

Другое отношение к вере и религии.......................................... 8,4%

Иначе воспитаны............................................................................ 6,6%

В том, что они добровольно берут на себя............................. 5,6%

У них другие политические убеждения.................................... 5,4%

Вам кажется, что они находят вас:

Ленивыми.......................................................................................... 44,1%

Честолюбивыми.............................................................................. 21,8%

Смелыми........................................................................................... 19,1%

Благородными................................................................................. 10,0%

Маргиналами.................................................................................... 7,7%

Пресыщенными............................................................................... 6,0%

Вы чувствуете, что...

Они вас понимают.......................................................................... 67,6%

Они не слишком углубляются в ваши проблемы................... 29,8%

У вас есть чувство, что они вам доверяют:

Да........................................................................................................ 79,2%

Нет...................................................................................................... 19,8%

Доверяете ли вы им?

Да......................................................................................................... 87,6%

Нет...................................................................................................... 11,2%