Интеграция в определенную систему мирового хозяйства требует определенного минимума социально-экономических и политических условий в каждой из вступающих в нее стран. Это хорошо видно из того, как сегодня вступление в мировое сообщество и помощь кредитами заранее оговариваются проведением известных реформ по рецептам Международного валютного фонда. Точно так же система международного разделения труда, которая с конца XVIII в. складывалась вокруг «фабрики мира» Англии и в которую так рвались латиноамериканские революционеры, предполагала осуществление на континенте преобразований в духе либеральной доктрины. Каких же именно?
Этот вопрос требует особого внимания по двум причинам. Во-первых, потому, что отождествление понятия «либерализм» в массовом сознании с «вольнодумством», «излишней терпимостью» и даже «вредным попустительством» крайне неверно, как мы сейчас убедимся, отражает его реальное содержание. Во-вторых, потому, что известное деление путей развития капитализма в сельском хозяйстве на «американский» (через крестьянские хозяйства к фермерству) и «прусский» (через медленное обуржуазивание феодальных поместий) не оставило места английскому опыту сгона крестьян с земли и огораживания поместий, превратив крестьянскую аграрную реформу в едва ли не главное мерило буржуазности революций. Поскольку в войне за независимость Латинской Америки такой реформы почти не было, то в отечественной и зарубежной науке широко распространился вывод, будто радикальных буржуазных преобразований социально-экономической структуры в странах континента не произошло.
Поэтому важно приглядеться к преобразованиям, начатым под давлением латифундистов еще во второй половине XVIII в, и ускоренным в ходе освободительной войны 1810-1826 гг. и первые послевоенные годы. Первые же конституции Венесуэлы, Новой Гранады и Кито (1821), Боливии и Перу (1826), Мексики (1824) и других независимых государств отменили майорат и иные формы неотчуждаемости владений, в том числе церковных, и в ряде стран развернулась экспроприация монашеских орденов. В 1788 г. пал древний испанский запрет на огораживание земельных владений. В Новой Гранаде (1777 и 1820), Венесуэле и Кито (1820), ряде штатов Мексики (20-е годы XIX в.), Перу (1824), Боливии (1825), Гватемале и Сальвадоре (30-е годы XIX в.) под предлогом превращения индейцев в частных собственников началось разрушение и разграбление общинного землевладения. Повсеместно шла лихорадочная распродажа в частную собственность бывших реаленговых, коммунальных и прочих неотчуждаемых ранее земель, на которых веками крестьянствовали миллионы мелких нелегальных землепользователей.
В настоящую народную трагедию эта приватизация вылилась в венесуэльско-новогранадских льяносах и аргентино-уругвайской пампе, где прежде «ничейные» земли и скот давали пропитание сотням тысяч свободных крестьян, беглых негров, а также подвергшимся теперь вытеснению и истреблению кочевым индейским племенам. Как и в Англии XV-XVIII вв., эта массовая экспроприация везде сопровождалась свирепыми законами по борьбе с «бродяжничеством», когда тюрьмами, кнутами, каленым железом и даже виселицами ограбленный народ приучали к наемному труду. Кроме того, во всех независимых государствах провозглашение свободы торговли и предпринимательства выразилось в резком снижении таможенных пошлин на импорт и экспорт, ликвидации цеховой организации ремесленников, привлечении иностранного капитала в сферу финансов или добычу драгоценных металлов в Аргентине, Боливии, Бразилии, Мексике и Перу. Были приняты законы и разработаны программы поощрения европейской иммиграции на континент.
Ясно теперь, что такая трансформация носила антинародный характер, была прямо противоположной якобинским реформам во Франции, но означала не менее крутую, радикальную ломку традиционной социально-экономической структуры. Этими преобразованиями латиноамериканские революционеры превращали все виды землевладения в буржуазную частную собственность, т. е. свободно отчуждаемую, продаваемую, закладываемую и т. д. (таким образом создавали рынок средств производства); «раскрестьянивали», «разремесленнивали» и принуждали к наемному труду миллионы свободных крестьян, индейцев-общинников и ремесленников (формировали рынок рабочей силы); делали свободным движение капиталов (учреждали денежный рынок, кредитно-финансовую систему). Иными словами, они строили фундамент рыночной экономики в точности по рецептам физиократов и Адама Смита (кстати, главный труд Смита «Богатство народов» в 1794 г. был даже издан на испанском языке). Возведению же над реформированным базисом политической надстройки, которая бы, по тем же либеральным рецептам, не мешала, а охраняла и поддерживала свободную игру рыночных сил, служили и республика (или конституционная монархия), и федеративное устройство, и основной набор «прав человека и гражданина», и, разумеется, высокие имущественные, образовательные и прочие цензы на участие в политике, дабы у народа не возникло иллюзий относительно того «человека и гражданина», которому все это предназначалось. Показательно, что на «всеобщих» выборах 1842 г. даже в столице Уругвая, не говоря уже о сельской глубинке, доля избирателей не достигла и 7% населения.
Таким образом, латифундисты в войне за независимость не только не могли и не хотели улучшить положение народа, но еще и многое собирались у него отнять как раз во имя буржуазного прогресса. И для успешной революции им, располагавшим креольским ополчением, были еще необходимы удобный случай, иностранная помощь и, главное - хотя бы нейтралитет народа.
Благоприятный момент наступил на рубеже XVIII-XIX вв., когда сами метрополии оказались надолго ввергнутыми в европейские революции и войны. Поступала, хотя и в меньшем объеме, чем ожидалось, иностранная помощь. Однако серьезным препятствием грабительским реформам стало сопротивление народа, которое вылилось в ожесточенную борьбу низов с буржуазией в ходе крупнейшего индейского восстания 1780-1781 гг. в Перу под руководством Тупак Амару, в восстание комунерос 1781 г. в Новой Гранаде; в годы войны за независимость оно принимало форму партизанской войны - герильи - под роялистскими или самостийными знаменами и не прекращалось в послевоенные годы. По этой причине конкретное содержание национально-освободительных революций в каждой из стран Латинской Америки определялось не только стремлениями буржуазии, но и исходом ее столкновения с собственным народом.
Чисто буржуазной, без заметного отпечатка народных требований, получилась только революция 1822 г. в Бразилии. Эта страна в течение XVIII в. испытала колоссальный подъем производительных сил, увеличила население в 10 раз и сравнялась по этому показателю с метрополией, которая сама превращалась в английский протекторат. Процветание Бразилии ускорилось с 1808 г,, когда в результате вторжения наполеоновских войск в Португалию королевский двор переехал в Рио-де-Жанейро и когда вслед за этим торговая монополия, ограничения, регламентации и прочие элементы колониальной системы фактически рухнули. В 1815 г. Бразилия получила и новый политический статус, превратившись из колонии в равноправную часть Португальского королевства.
Ситуация в корне изменилась с окончанием войны в Европе и революцией 1820 г. в Португалии. Вернув в Европу сначала короля Жоана VI, а затем отзывая и его сына Педру, принца-регента Бразилии, буржуазия метрополии продемонстрировала намерение реставрировать колониальные порядки. В ответ бразильские помещики, фазендейро, окружили дворец принца и «убедили» его остаться; силами местного ополчения они быстро справились с португальскими гарнизонами, создали бразильское правительство и заставили Педру издать манифест о независимости страны. Наконец 7 сентября 1822 г. они добились от принца утверждения решения правительства о полном разрыве отношений с Португалией (этот день считается официальной датой провозглашения независимости). В качестве надстройки над реформированным базисом была установлена конституционная монархия во главе с бывшим принцем, а ныне императором Педру I.
Революция была столь скоротечной, что негры не успели поднять восстание и оказать воздействие на ее ход. Как результат, треть населения Бразилии еще на 66 лет осталась в рабстве, а общество в целом, включая и буржуазию,- в плену у рабовладельческих стереотипов.
Подлинно народные, демократические революции, переросшие буржуазные рамки, произошли на Гаити и в Парагвае.
Французская часть острова Гаити - Сан-Доминго, типичная рабовладельческая колония, была крупнейшим в мире производителем сахара и значила для Франции не меньше, чем Индия для Англии. Началась гаитянская революция под влиянием революции в метрополии и до осени 1792 г. сохраняла буржуазный характер. На этом отрезке, добившись учреждения в стране органов представительной власти, креольские плантаторы при поддержке остальной части белого населения, или «маленьких белых», как звали эту часть негры, через собрание г. Сен-Марка провели «Основы конституции Сан-Доминго». Документ закреплял за собранием разработку законов по вопросам внутреннего строя страны и право вето на торговые акты, принятые Францией, и «временно» вводил свободу торговли. В то же время белое меньшинство не только рабам, но и свободным «цветным» отказало в гражданских правах, отчего мулаты в основном поддерживали колониальную власть.
«Кризис верхов» привел в движение чернокожих рабов, имевших 11-кратное численное превосходство над белыми. Ради обретения свободы рабы, до 1802 г. руководимые талантливым лидером Туссеном Лувертюром, бывшим рабом, постоянно меняли врагов и союзников: то помогали испанцам соседнего Санто-Доминго завоевывать французскую часть острова, то, наоборот, на стороне французских колониальных властей воевали против испанцев, душили революцию белых и громили высаживавшийся ей на помощь английский десант. К 1798 г. негры не только спасли французский режим, но и распространили его на весь остров. Но, когда, покончив с собственной революцией, метрополия вознамерилась реставрировать рабство, они разгромили французский экспедиционный корпус и провозгласили независимость Гаити.
Разрушением колониализма и созданием независимого государства бывшие рабы, казалось, воплотили в жизнь цели своей буржуазии. Но вслед за этим остатки белого населения, т. е. ядро местных плантаторов и «маленькие белые», вместе с семьями были полностью вырезаны, а на освобожденной от них земле возникло государственное плантационное хозяйство. Под управлением чиновников в нем трудились вчерашние рабы, положение которых было лучше, чем при французах, но завоеванная ими свобода была урезана запретом покидать «свои» плантации. Треть доходов шла государству, треть - управляющим, а остаток делился поровну между работниками. Над этой «общенародной» собственностью сложилась и адекватная ей надстройка в форме господства военно-государственной бюрократии, которая вместе с верховными вождями, именуемыми то президентами, то императорами, то военными диктаторами, происходила из тех же бывших рабов и в меньше мере из плантаторов-мулатов.
В историческом плане страна была отброшена назад и вынуждена заново пережить генезис капитализма и буржуазии, главным образом путем постепенного разворовывания «общенародной» собственности бюрократией. Насколько долгим и мучительным был этот процесс, можно судить по тому, как прыжок в «царство свободы» обернулся для некогда богатейшей колонии Франции деградацией до положения самого отсталого во всех отношениях государства Латинской Америки, каковым Гаити остается и поныне.
Революция в Парагвае поучительна тем, что свершилась в такой лаплатской провинции, чья экономика покоилась на свободном мелком крестьянском хозяйстве, будто бы рождающем капитализм ежечасно, да еще и «американским» способом. Однородная и в этническом отношении (в основном метисы) крестьянская масса Парагвая по самой своей природе тяготела к равенству и народному суверенитету, даже не подозревая о существовании французских просветителей. В то же время она имела опасного врага в лице либеральных революционеров Буэнос-Айреса, а связанных с ними относительно слабых парагвайских помещиков и торговцев рассматривала как внутренних агентов своего внешнего врага. Оба эти настроения пробуждали в крестьянстве потребность в своем Робеспьере, каковым и стал выходец из состоятельной семьи, доктор теологии (философии), тонкий знаток просветителей и большой поклонник Руссо Хосе Гаспар Родригес де Франсиа (1766- 1840), из скромности именовавшийся просто доктором Франсией.
В 1810 г. парагвайцы разгромили освободительную экспедицию из революционного Буэнос-Айреса, а через год уничтожили и испанский режим. После кратковременного двоевластия был установлен суверенитет народа, когда крестьянские избранники в конгрессе в 1814 г. возвели Франсию в ранг «верховного диктатора», а в 1816 г. отдали в его руки судьбу самого конгресса, который до самой смерти верховного в 1840 г. так ни разу более и не созывался.
1814-1840 годы отмечены в Парагвае и железным занавесом, и строительством нового общества в отдельно взятой стране. Вырос мелкий крестьянский и ремесленный сектор, беднейшие хозяйства периодически подтягивались до среднего уровня. А рядом за счет собственности, отнятой у испанцев, своей буржуазии и церкви, возникли госхозы («эстансии Родины») и государственные мануфактуры, где широко применялся труд негров-рабов и заключенных - врагов народа. Все производство жестко регламентировалось государством, устанавливавшим, сколько и чего производить. Продуктивность и качество труда «стимулировались» репрессиями. Частная торговля была низведена до уровня городского базара, остальные звенья обмена и распределения огосударствлены. Государство диктовало цены, создало свои лавки, нормировало отпуск дефицита, бесплатно распределяло среди беднейших скот, одежду, домашнюю утварь и т. д.
Скудные, но равные материальные условия жизни народа дополнялись равенством духовным. В стране - впервые в Латинской Америке - было введено обязательное бесплатное начальное образование, и в Парагвае той эпохи, как отмечали очевидцы, редко можно было встретить мужчину, не умевшего читать и писать. Более же высокое образование некоторых нарушало равенство и рождало оппозицию, поэтому в 1822 г. все среднее и высшее образование в стране было попросту ликвидировано.
Над этим обществом равенства возвышалось всесильное бюрократическое государство, в котором исполнительная власть подменяла собой все остальные, а ее нити единолично удерживал в руках Франсиа. Однако народ был доволен своей жизнью, боялся, но и чтил любимого вождя, был готов на величайшие жертвы ради защиты созданного строя. Диссидентов же вовремя выявляла и устраняла тайная полиция с помощью сети осведомителей.
Буржуазные революции с отпечатками народных требований характерны для остальной Испанской Америки, за исключением Кубы и Пуэрто-Рико, остававшихся колониями до конца XIX в. Оккупация Испании и пленение короля Фердинанда VII французами сулили местной креольской верхушке быстрый успех; она, опираясь лишь на свое ополчение, ликвидировала колониальный режим и пыталась довершить экспроприацию индейцев-общинников, мелких крестьян, сохранить рабство негров или отдалить его отмену. Среди антинародных революционных декретов особо выделялись «Регламент льяносов» 1812 г. в Венесуэле и законы 1811-1812 гг. для аргентинской пампы, декрет революционной хунты Боготы (столицы Новой Гранады) от 1810 г. о распродаже общинных земель. Массовые восстания рабов, а затем и пастухов-льянеро под лозунгом «Да здравствует Фердинанд VII!» смели революционеров Венесуэлы без помощи испанцев, а в Новой Гранаде важный вклад в их разгром внесли индейцы-общинники. К 1815 г. только в Буэнос-Айресе еще теплился очаг креольской революции, хотя и там ей приходилось воевать с пастухами.
В Мексике, наоборот, начало арестов испанцами руководителей раскрытого креольского заговора побудило креольских революционеров искать спасения в срочной организации массового восстания. Трудовой люд легко откликнулся на призыв священника Мигеля Идальго, состоявшего в заговоре, но быстро перерос уготованные ему рамки и под национальными лозунгами развязал войну против всех угнетателей - испанцев и креолов, пока их же объединенной коалицией не был повергнут в 1815 г. Точно так же повела себя креольская верхушка Перу во время восстания Тупака Амару, которое так ее напугало, что во время войны за независимость она уже не помышляла о самостоятельной борьбе и благополучно дождалась освобождения Перу армиями соседних стран.
Тем не менее народные движения и в тех случаях, когда на первых порах душили креольскую революцию и когда сами они оказывались побежденными альянсом креолов и испанцев, оказали огромное воздействие на развитие второго, победоносного этапа войны за независимость (1816-1826). Они впервые заставили креольскую буржуазию всерьез заняться социальными вопросами, и потому к ликвидации колониализма здесь прибавились отмена рабства негров, подушной подати и трудовой повинности индейцев, равенство граждан перед законом независимо от цвета кожи, кое-где наделение солдат революционных армий землей и т. п. Разрушением одиозных форм угнетения, завоеванием определенных прав и т. д. народные массы принуждали буржуазию к поискам новых форм организации производства, труда, гражданского общества, своего политического господства. Без борьбы низов ничего этого не было бы, о чем красноречиво свидетельствуют скудные итоги креольской революции 1822 г. в Бразилии.