О пользе неумеренного употребления спиритус вини. 2 страница

- Нету смысла и не будет. Потому что там, где начинается жизнь — кончается справедливость и наступает полнейшая бессмыслица, - кружку капитану так и не вернули, опасаясь новых безобразий, поэтому Швальбе размахивал в густом воздухе придорожного трактира пустой ладонью. Словно мух отгонял.

- Камараден! - тяжело поднялся со своего места Густав, немолодой уже, но крепкий ландскнехт - «доппельзольднер», тот, что с цепью. - А давайте я зарежу хозяина-кабатчика?

- Эт еще за что ты его резать собрался? - тут же уточнил Мирослав. - Нам еще трупов не хватало. Кто пиво подносить будет?

- А чего он всякую гадость в пиво-то добавляет? - по-детски как-то попытался оправдаться Густав. - Капитан если начал философии разводить, значит все, мухоморов объелся.

- В жизни себе не позволял клиентов травить! - у хорошего трактирщика не только зрение хорошее должно быть, но и слух. Иначе не услышишь за гомоном людским, как сговариваются лихие людишки взять да зарезать кого. Компания в трактире сидела всего одна, поэтому ни одно слово мимо чутких ушей не прошло...

- Клади лупару свою на место, - миролюбиво сказал Швальбе воинственно настроенному хозяину. - Не то в жопу засунем да картечинами всю твою дурь выбьем к чертовой матери. Не видишь - шутим.

- Шутники, мать вашу так... - с философской грустью ответил трактирщик, но ружье, больше похожее на здоровенный пистолет, под стойку убрал. - Не лупара это. Я, чай, не итальяшка, а честный аугсбуржец! Повадились такие... Сидят весь день, пиво пьют. И шутки все шутят и шутят. Под вечер уходят, а потом трупы за околицей что ни день. Горлы зубьями перехваченные до кости. И виноград давленый кругом.

- Виноград?!

Трактирщик аж замер на месте, едва не уронив очередной пивной кувшин. С буйной компании в один момент слетели хмель и угрюмое веселье.

- Ну да. Виноград, - непонимающе уточнил трактирщик, на всякий случай, отступая подальше за стойку. - Мелкий такой. Черный, кислючий, аж зубы сводит. И где его только среди зимы-то находят?

- Пить, - коротко бросил Швальбе очень спокойным выдержанным голосом, без прежней пьяной расхлябанности.

- Вина, может? - с надеждой спросил трактирщик.

- Воды, - кратко уточнил капитан.

 

Несмотря на ночную пору, место нашли быстро. Да и как не найти, если во главе короткой процессии на здоровенном норице сидел трактирщик, уже не один десяток раз проклявший свой длинный язык. Мастеру кастрюль и кувшинов было страшно, несмотря на пригоршню талеров, коих ему щедро насовали за пазуху, прежде чем посадить на коня и на всякий случай привязать к седлу.

В трактире капитан долго выпытывал подробности, сверля змеиными глазами, вытаскивая на Свет Божий все потаенное из трактирной души. Но хозяину заведения скрывать нечего было. Да и зачем? Ну, сидели тут позавчера рейтары. Числом десятеро. Рожами - разбойники вылитые. Совсем не как Ваши орлы, герр капитан, что Вы, что Вы... Посидели, пять кувшинов пива выдули, да на ночь глядя и выдвинулись. Хотя предупреждали ведь их. Сам лично и предупреждал! А сам откуда знает об опасностях? Так у нас тут каждая собака знает! Опасно в сторону Штутгартского тракта ездить. Особливо, если в лесу, что зовется Дракенштайном, застанет ночь. Почему опасно? Дык потому же, что собак в селе нету, ни одной. Не заживаются, уж с полгода как. Поняли? Поняли, герр капитан, по глазам вижу, что поняли.

Вот... А рейтарам сиднем сидеть осточертело, вот и рванули. То ли заказ их ждал, то ли кто из врагов в тех краях обретался. Да... С утра на них как раз и наткнулись. Все десятеро в лохмотья порваны. И денег ни медяка. А мошна у каждого набита был. Да... Собственными глазами видел. И серебро было, и золото мелькало. Кроме денег? Все на месте, что и удивительно. Для пришлых, вестимо, удивительно. Для нас, местных - не особо... Лошади разбежались, долго потом ловили.

- Покажешь, - коротко сказал капитан. Трактирщик и оглянуться не успел, как уже качался в седле. А банда на рысях шла к нужному месту...

- Здесь, - сказал проводник.

Мог и промолчать. Красноречивее любых слов все рассказывал снег. Вытоптанный, окровавленный. И хранящий следы россыпи волчьих лап, уходящих в разные стороны от перекрестка.

Несколько солдат спрыгнули на землю. Остальные, перестроившись в круг, ощетинились стволами ружей. Трактирщика сняли с коня и тоже сунули в руки тяжелый рейтарский пистоль. Простояли недолго, с квадранс, не более. Капитан с одним из сержантов на брюхе буквально исползали залитый кровью перекресток, подобрали какие-то неприметные частички, упрятали их подальше, в нагрудные кошели...

- Возвращаемся.

Назад ехали без спешки. Торопиться было некуда. Восходящее Солнце уже окрасило первыми лучами темные верхушки подступающего к Штутгарскому тракту леса, прячущего в своей глуши ответы на многие вопросы.

И ответы эти следовало вырвать недрогнувшей рукой.

 

* * *

 

Невдалеке раздался вой, разом вырвав из объятий больной полудремы. Мирослав приподнял тяжелую голову, с трудом разомкнул уже смерзшиеся ресницы. Новый приступ боли выжал из глаз непрошеную слезу.

Неведомая тварь выла, хрипло, надсадно, ее ор разносился под сводами леса, как вопли целого легиона грешников в аду. Видимо кто-то из стаи остался в живых и спешил, готовясь отомстить за товарищей, упокоенных сержантом свинцом и доброй сталью. А может то и не оборотень, у Шварцвольфа хватает прислужников всех разновидностей.

Плевать... Уже не успеет.

Вой вновь вознесся к черному звездному небу, но на высшей точке внезапно оборвался оглушительным визгом и устрашающим хрипом, который почти сразу смолк. Словно воющий получил в глотку добрый удар широким клинком, и звуки бессильно рассыпались о твердый клинок.

Есть еще живые! Кто-то есть! Такая весть приободрила, но ненадолго и слабо - в такое время и в таком лесу одинаково опасен любой встречный. Сержант попытался повернуться поудобнее, чтобы не валяться вовсе уж негодным хламом. Не вышло. Руки подвели, изжеванная клыками оборотня кисть подломилась, прошивая тело молниями боли.

Совсем рядом легонько захрустел снег. Под ногами, не лапами. Все ближе и ближе. Мирослав, стискивая зубы, все же сумел кое-как изогнуться и вытащил из сапога короткий кривой нож. Последнее оружие, оставшееся при нем, не бог весть что, но на худой конец сойдет. Умирать без боя не хотелось, да и как умирать, если ландскнехты дерутся, пока могут держать оружие! Не положено, тебе, сержант, умирать. Не положено!

- Убери бесполезное железо, человек! - тонкий голосок вымолвил короткую фразу очень странно, мелодично. Говоривший стоял позади и сбоку, это определенно была женщина, ее слова повисали под заснеженными ветвями, как снежинки, танцуя и выпевая свою загадочную песню. В голосе лесной путницы не было злобы или угрозы, но Мирослав покрепче стиснул рукоять ножа немеющими пальцами.

Нечего делать женщинам в Дракенштайне...

Сержант повернул голову, подивившись тому, что не пронзает всего ставшая уже привычной боль. Мышцы сокращались, как старая ветошь, обледеневшая на морозе, а вот боли не было. Ну, почти не было. Но говорящую так и не увидел, поворота шеи не хватило.

- И башкой не крути! - голосок рассмеялся, рассыпался звоном серебряных колокольчиков. - Голова открутится. В снег упадет, потеряешь!

Мирослав вдохнул поглубже и развернулся всем телом, сползая по холодному стволу, к которому привалился ранее. Вот теперь боль пришла, рванула измученное тело острыми крючьями, не хуже искушенного палача. Нож выпал из руки в снег, тихонько стукнувшись о мерзлую землю. Но теперь сержант видел ту, что посетила солдата перед смертью.

Девушка, очень молодая на первый взгляд, в длинном плаще непонятного цвета... Тонкое лицо, чуть вздернутый носик. На второй же взгляд стало ясно, что перед Мирославом - не человек. У людей не бывает такой гладкой кожи, гладкой, как мрамор, без единой морщинки. И в то же время живой, играющей едва уловимым румянцем на смуглых щеках. У людей не бывает таких совершенных лиц, где каждая черта будто вычеканена самим творцом. Или вырезана резцом дьявола.

И у людей не бывает таких глаз, бездонных, непроницаемых, живущих своей отдельной жизнью. Глядя в угольно черные зрачки, вспыхивающие желтоватыми искорками, Мирослав вспомнил Силезию и страшное жерло Проклятого Колодца. Один в один. Только тогда из колодца лезли цверги с секирами, сержант отмахивался саблей, а Швальбе, зажимая рану в боку, вышибал обухом ржавого колуна днища у бочек с маслом и опрокидывал те вниз с воплями “жги недомерков!”.

Здесь не было ни колодца, ни карликов-людоедов, да и жить сержанту оставалось всего ничего. Но от взгляда гостьи Мирославу стало очень не по себе. Захотелось, чтобы капитан Швальбе каким-нибудь образом поднялся из мертвых и встал рядом, как обычно, с глумливым ругательством на устах, а в руке старый кавалерийский палаш немецкой работы.

Но сержант давно не верил в добрые чудеса. А если и позволял себе поверить, то миг этот был краток и скор... Капитан погиб, можно голову давать на отгрыз. И, дайте, милосердные Боги, чтобы лихому Гунтеру в самом деле напрочь отгрызли его светлую и лихую голову. Из капитана выйдет плохой неупокоенный. Очень плохой... Из таких вот получаются твари, о которых после рассказывают ужасные легенды, а бывалые охотники, собираясь для боя, крестятся, призывая милость и помощь Божию, потому что человеческой силы и сноровки - мало. Не зря ведь первый закон Детей Гамельна, как, порой, называли себя охотники - "Уходят все! Даже мертвые!". И не зря вытаскивали погибших, всеми правдами и неправдами. Не чтобы помнить, хотя и не без того. Чтобы сжечь и размыть пепел быстрой водой горных рек...

- Любуешься? - девушка тряхнула головой, волна волос цвета воронова крыла хлынула на плечи из-под капюшона, спустилась по груди черным потоком. Мирослав поневоле залюбовался. Да, от ее руки умирать будет легко... Господи, за что посылаешь испытания такие? Знаешь, наверное, что выдержу. Вот и посылаешь.

- Нет... - слова признания дались тяжело, с сипением вырываясь изо рта. Похоже, сержант, у тебя еще и ребра сломаны. - Думаю. Вспоминаю... А теперь вот полюбуюсь.

- Нашел время! - фыркнула странная гостья, не дающая спокойно помереть. Или не гостья, а хозяйка? - Хотя, любуйся. Я красивая. Значит - можно мной любоваться!

Знакомый вой раздался чуть ли не в десятке локтей и привычно уже оборвался. Но сейчас сержант услышал и звук, с которым рвется мясо под ударом клыков. Кто-то убил еще одного подобравшегося оборотня, и отнюдь не оружием. Это какой же зверюгой надо быть, чтобы в считанные мгновения разделать вервольфа?..

Девушка сделала несколько шагов, таких легких, будто и не касалась земли вовсе. Тронула носком сапожка оскаленную пасть оборотня, убитого сержантом. Снежинки застывали на клыках длиной в палец, оседали на остывшей багрово-черной пасти.

- Не бойся! - снова фыркнула лесная пришелица, посмотрев на сержанта уже другими глазами. Потеплевшими, что ли?.. - Скверные больше не придут, теперь им сюда хода нет. А если попробуют, то хорты знают свое дело.

«Хорты»? Волкодавы, что ли? Но какой волкодав устоит против полуночного верфольфа?!

Словно дождавшись упоминания о себе, на маленькую полянку слаженно ступили два Зверя. Именно Зверя. В первое мгновение Мирославу показалось, что это псы Дикой Охоты, которых ему как-то довелось повидать. Но создания сделали несколько шагов, выйдя из тени, под серебристый свет. Лунное сияние омыло их, обрисовывая каждую шерстинку на громадных телах. Псы Зеленого Егеря показались бы рядом с Хортами жалкими щенками, ущербными и жалкими тварями, кое-как слепленными нечистым.

Огромные псы неспешно подошли к хозяйке и встали по обе стороны от нее. Морды их были перемазаны свежей кровью до кончиков заостренных ушей, а громадные пасти расплывались то ли в оскале, то ли в странной ухмылке.

- Хорты, лапочки мои, вы целые? - нежно спросила девушка. Псы величаво, слаженно кивнули, словно понимали каждое слово. Хотя, наверняка и понимали... А затем внимательно уставились на Мирослава плошками недобрых глаз.

- Вот и умнички, - продолжала напевать девушка. - Пушистые мои! И Скверных, Дурных, наверное, всех заели?

Снова слаженный кивок двух лобастых голов.

- Чтобы я без вас делала, лапочки мои!

- Там... - совсем тихо сказал сержант, шевельнув рукой. Удивительное дело, но странная девушка поняла.

- Ты единственный. Больше никого не осталось, - печально произнесла она, так, словно людские дела и жизни действительно что-то значили для Хозяйки Леса.

- Похоронить … бы...

- Земля примет их, обещаю, - серьезно пообещала девушка. - А теперь еще кое-что сделать надо, бесценные! Иди сюда, Ниса, иди!

Сержант чувствовал себя мышонком, попавшим в игрушки к шаловливой кошке. Иначе и не описать чувство, когда тебя осторожно охватывают пастью и куда-то несут, старательно обходя все препятствия на ходу. И дергаться никак нельзя. Хозяйке не отказывают, когда она зовет в гости...

Каждый шаг пса был в сажень длиной. Могучие лапы перешагивали через поваленные деревья, с легкостью вминали кусты. Второй Хорт шел впереди, прокладывая дорогу, оставляя за собой просеку, подобно стаду диких кабанов.

Странное дело, но хрупкая на вид Хозяйка Леса не отставала, а порой даже забегала вперед, выбирая самый короткий путь. Она скользила подобно тени, так могут некоторые особо сильные и зловредные вампиры, но у тех в каждом движении угроза и странная дерганость, как у марионетки, давно забывшей тепло крови в жилах. У девушки же ничего подобного не было.

Первое время сержант, чтобы не висеть вовсе уж безвольным и обмякшим кулем, пробовал засечь направление. Сбился сразу же, то ли шли слишком быстро, то ли сам Лес решил вконец запутать Мирослава. К тому же, сержант, совершенно неожиданно, понял, что совершенно не чувствует боли. А потом он сумел поднять к лицу руку. Левую, ту, от которой клыки вервольфа оставили кости с обрывками кожи и мяса.

Мирослав едва сдержал крепкое словцо, полное безмерного удивления. Раны исчезли, затянулись, будто их и не было никогда. От лохмотьев рукава на плече и до остатков толстой перчатки на кисти белела гладкая кожа с чуть заметными в неярком свете Луны розовыми рубцами.

- Это все Хорты.

Хозяйка возникла рядом вдруг и ниоткуда. Она больше не скакала по заснеженным буреломам переполошной белкой. Девушка шла рядом, похрустывая снегом под мягкими сапожками, умудряясь почти шаг в шаг попадать с Хортом.

- У них слюна. Целебная она очень. Слышал, как говорят, что как на собаке заживает?

Сержант кивнул. Из его подвешенного состояния получалось плохо, но жест был понят верно. Еще как бы намекнуть, что по-другому нести можно, а то рук уже не чувствует, и грудь передавило...

- Хорты ведь не простые собаки! - Хозяйка шла рядом, но ее речь будто не предназначалась Мирославу, скорее то были мысли вслух. Она произносила слова одно за другим, нанизывая на общую нить... - Хорты - Псы Изначальных. Они сюда от теплого моря пришли. На прежнем месте в них верить перестали...

Слова проходили мимо сознания, оставляя густую и приторную смесь непонимания и восхищения. Сержант удивлялся сам себе. Неужели?! Тем не менее... Увлекся ты, Мирослав, может быть, даже и влюбился. И не знаешь, что делать с любовью своей неуместной и ненужной. Глупое дело задумал, не по своим зубам орешки выбираешь...

-... Их дома забывать стали, - продолжала меж тем Хозяйка Леса. - Не Хортов, конечно. Раз песиков увидишь - не забудешь, и правнукам расскажешь. Забыли Изначальных, которым Хорты служили. И Псы пришли сюда, и стали служить мне. Как служили раньше. Такие они... - с нескрываемой нежностью девушка провела узкой ладонью по шерсти, и в душе у сержанта полыхнул вулкан жуткой зависти к бессловесному зверю. - Только загвоздка есть. Сперва ведь как: тебя забудут, потом дела твои пылью седой припорошатся. И твои дела, и брата светлоголового твоего, и отца. А потом и тебя объявят врагом и нечистым. Так ведь, убийца Старых? - неожиданно обернулась она к сержанту.

- Так! - получилось неожиданно четко, словно и не болела грудь эхом сломанных и чудесным образом вновь сращенных ребер, перекрывая дыхание. - Только знай, Охотница! Я не убивал Старых без нужды. И всегда первыми начинали они.

- Ты храбрый... - голос девушки стал тише, она смотрела на сержанта с интересом, склонив голову набок, черный локон стелился по белой щеке. - Храбрый, но глупый. Смотри, не влюбись. Плохо кончится.

- Обратишь меня оленем и порвут твои псы? - усмешка получилась такая, как надо. В меру злая, в меру добрая.

- Может быть, ты все-таки и умный... убийца Старых, - очередь улыбаться перешла к девушке. - Но я не превращала Актеона в оленя, это сказки. На самом деле он предпочел смерть нелюбви. А еще - мы пришли.

Сержант где стоял, там и сел, почти рухнул в снег. Сверху на него смотрели желтые глаза Хорта, и Мирослав готов был поклясться, что в желтоватых глазах читался почти человеческий сарказм. Дескать, какой же из тебя боец, коли на ногах не стоишь? С третьей попытки сержанту удалось встать. Раны затянулись, исцеленные чудесными псами, но сил у человека от этого не прибавилось. Он шагнул к дому, высокому, черному, притаившемуся в густой и мрачной чащобе.

 

Внутри было тепло. Настолько, что захотелось даже содрать мигом пропотевшие остатки куртки. Еще помечтал, как бы сапоги сдернуть, но обувь сержант сейчас снимать не рискнул бы ни за какие деньги. Неделя в седле, двое суток на ногах, кровь, затекшая в обувку... Надо будет отогреться малость и выбежать наружу, скинуть сапоги да хорошенько растереть ноги снегом. Он не хуже мыла оттирает грязь со шкуры.

Присел скромненько, на скамейку, к стене прислонился. Хорошая такая стена. Вроде как каменная на вид, однако, теплая, словно бы даже и деревянная. Прислонился, начал стягивать куртку. Машинально приготовился завыть, когда пойдет отрываться от ран свежезапекшаяся кровь... Конечно, не дождался.

Хозяйка все поняла верно. Или не поняла. По ее взгляду прочесть что-то было невозможно в принципе. Легкая безразличная улыбка сопровождала каждое сержантово движение. Наконец, он не выдержал.

- Ты так и собираешься постоянно следить?

- Ты против? - удивилась девушка. - Или я должна вынести тебе на расписном полотенце хлеб и солонку?

- Нет, - тут же смутился Мирослав. - Я, конечно, понимаю, что я тут гость...

- Не просто гость, а гость непрошеный, - уточнила она.

Яркими брызгами красок мелькнул полог юбки. Откуда юбка, ведь мгновение назад Мирослав готов был поклясться, что хозяйка дома так и не сняла плащ? Чудеса... Длинная, цыганская, разноцветная юбка. Прям как на ярмарке. И блестит, переливается, словно золотые полосы вшиты...

- Ну так свистни своим песикам, да нехай башку отгрызут, - сержант уголком сознания понимал, что его понесло, но некстати сказались усталость, память о страшных ранах и неопределенность положения - то ли пригреют, то ли псам скормят. - Раз непрошеный я, раз сам приперся, да ноги на скатерть громозжу. Или кто-то сам позвал, да в зубах приволок?

- У тебя в роду не было славной рыбки ерша? - задумчиво промолвила Хозяйка. - Или ежика?

- В роду не было, вот брюхо ими набивал не раз, - от мирного тона Хозяйки Мирослав даже немного растерялся, дурной запал исчез, как не бывало.

- Извини... - проговорил сержант, вытирая лицо ладонью, жест оказался таким простецким и некуртуазным, что сержант окончательно смутился и покраснел, как буряк.

- Вот и подхватил от ершей да ежей дурную привычку бросаться в бой, не подумав о последствиях. Вы, мужчины, все такие... - сказала девушка и тут же, без перехода почти приказала:

- Держи.

В руках Мирослава неожиданно оказался кубок. Старинная итальянская работа, на удивление тяжелый. Золото? Ну, всяко не латунь... В кубке плещется черная жидкость. Не просто плещется, а вздымает крошечные волны, тяжелые и молчаливые, как волны Немецкого Моря.

Странный сосуд, странный напиток

- Пей.

Приказы, отданные таким тоном, лучше выполнять сразу. Не задумываясь. Иначе придется идти на что более паскудное...

Жидкость оказалась не такой уж и противной на вкус. Определенно не вино, но что-то крепкое, с легким оттенком пережженного сахара, можжевельника и едва ощутимой теплотой парного молока.

Сержант допил. Хозяйка молча забрала кубок и кивнула — вставай, мол, засиделся. Мирослав встал, отряхнул со штанины налипший лесной мусор...

И в глаза прыгнула привычная уже пестрота юбки, змеей обвившейся вокруг стройных ног. Прыгнула, запорошила переливом, заманила в ловушку без выхода... Красный - зеленый, золотой - серебряный... А потом юбка полетела куда-то в сторону, туда, где уже валялся плащ, раскинувшийся на дощатом полу.

К юбке и плащу полетели остальные вещи. Да и не так их много оставалось. И красный шелк терялся на фоне засохшей крови. И черный бархат тускнел рядом с крошками еще не оттаявшей земли.

- Я... грязный... - пробормотал Мирослав, панически поджимая ноги в отсыревших тяжелых сапогах, как дите малое. Одна лишь мысль, что он, пропотевший, не мывшийся толком с пару недель, в одеждах, пропитанных своей и оборотнической кровью, окажется рядом с этой божественной красотой, приводила в ужас.

- Правда? - Хозяйка насмешливо изогнула бровь, тонкую и в то же время густую, как мех сибирского соболя.

- О, черти полосатые, - потрясенно вымолвил сержант, ощупывая себя неверными руками.

На душе, доселе смурной и невеселой как-то сразу потеплело. Не может быть злым, недобрым колдовство, что делает грязных людей - чистыми, словно только из доброй, хорошо пропаренной бани выскочил.

Девушка подошла почти вплотную, смотрела молча, смешливо и в то же время испытующе, с вызовом. Дескать, не испугаешься?

И Мирослав не испугался.

А слова были потом. Много слов. Длинных и коротких, злых и добрых... Не было только равнодушных и безразличных. Не бывает таких на исповеди, а что есть любовь, как не исповедь, полное раскрытие души перед любимым? Даже если этот любимый – не человек.

 

- А теперь рассказывай.

- Что рассказывать? - не понял сержант, которого окружающее тепло уже начало утягивать в бездонный омут сна.

- Все рассказывай. Что помнишь, что знаешь, что видел, что слышал, что думал, что хотел. Как вас угораздило схватиться с Сумасшедшим Иржи, которого опасаются даже Изначальные? Почему вы не сумели?

Мирослав зажмурился, считая про себя до десяти, такой способ душевного успокоения ему подсказал давным-давно один инок с берегов Днепра. Потер лицо ладонями, все еще хранящими тепло и аромат ее тела.

- Если хочешь - молчи, - сказала она.

- Хочу. Но... Тебе расскажу.

Сержант вздохнул и начал повесть.

 

* * *

 

Капитана Швальбе давно не видели таким... раздосадованным. Хотя нет, вернее всего выразился сержант Гавел - «будто пыльным мешком из-за угла шарахнутый». Гавел выдал мудрую фразу и истово перекрестился. А капитан серой тенью самого себя, шатаясь на каждом шагу, дошел до лавки и бессильно упал на нее, словно успел потерять за три недолгих шага хребет или становую жилу надорвать. Трактирщик, завидев бледного капитана, поспешил пропасть в недрах таверны от греха подальше. Он еще от ночной поездки до конца не отошел. И пусть солнечные лучи уже смело царапались в узкое окошко, но кошмары темноты еще прятались по углам, скрываясь за нависшей неопрятными клубками паутиной...

- Мы как под колпаком сидим. Стеклянным, - через пару долгих минут устало сказал Швальбе, отвечая на не заданный бандой вслух вопрос.

- То есть подмоги не будет? - вопросил Мортенс. Бывший крутил в руках серебрушку. Монета мелькала в тонких пальцах так быстро, что казалась сделанной из тумана.

- Именно, - верно понял капитан. - Дечин оповестить мы не можем. Разве что, - Швальбе горько усехнулся. - Почтовой вороной. Голубь загнется по такому морозу. Эх, сюда бы покойного мэтра Крау...

Подчиненные недоуменно переглянулись, вспоминая загадочного “Крау”, но так и не вспомнили.

- Рискну проскочить, - опередив прочих, поднялся из-за стола Густав Вольфрам. Густав армейскую карьеру начинал тем, кем ее обычно завершают, то есть “доппельзольднером” - отборным бойцом на двойном жаловании, который с двуручным мечом проламывал строй вражеской фаланги, ощетинившейся копьями. По старой памяти Вольфрам не расставался с мечом - «цвайхандером» и оттого служил постоянной целью для оттачивания острых языков окружающих. Впрочем, насмешки были добродушными, так как на недобродушные Густав отвечал зуботычинами.

- Уверен? - Швальбе понемногу отходил от напряжения и уже не казался земным воплощением всадника на бледном коне. - Если даже виноградины разбросаны, то... дело плохо. Значит у Шварцвольфа тут логово, и охраняют его не люди. Не тебе объяснять, что это значит.

- У него оборотни. А я - волчья пена[14], - угрюмо ответил старый доппельзольднер Ворльфрам, любовно поглаживая рукоять меча, обтянутую поистершейся шагренью. - Да и вообще, кому нужен старик на кляче, когда через несколько часов прямо в пасть полезет полтора десятка откормленных людишек?

- Будь по-твоему, - кивнул Швальбе. - Что, кому и как, знаешь не хуже меня.

С гонцом не прощались - плохая примета. Только молча похлопывали по плечу, словно благословляя. А может, и благословляли, но опять же - молча, про себя. Легко быть храбрым среди других, но куда тяжелее сохранять присутствие духа в одиночку, когда с одной стороны ты, твой конь, меч и пара пистолетов. А с другой - те, кого лучше не поминать лишний раз без надобности.

Вольфрам доберется. Обязательно доберется, иначе никак нельзя. В Ордене узнают быстро, достаточно уйти подальше, лиг пять-шесть по свежему снегу, занесшему тракт на два локтя в высоту.

Швальбе закрыл глаза и пару мгновений помолчал. Все происходящее очень сильно напоминало одну историю многолетней давности. Тогда вместо отряда ландскнехтов были всего один немолодой девенатор да оболтус с винтовой пищалью. А вместо легендарного Шварцвольфа с его свитой - вампир нахцерер. Разные времена, люди и враги. Одно оставалось общим - действовать нужно было одинаково быстро, не рассчитывая на помощь, идя на заведомо сильного противника. Иржи Шварцвольф хорошо помнил, чем закончилось его первое противоборство с Орденом и старался лишний раз не связываться с Детьми Гамельна. Почует, что поблизости солдаты Deus Venantium - уйдет, заляжет.

- Выступаем через час, - сказал Швальбе. - Проверить оружие. Завещания написаны?

- Ага. Завещаю труп свой хладный вервольфам на сожрание и поперек горла становление, - заголосил Бывший.

- И своей первичной формой на землю грешную предрекаю возвращение сквозь желудок создания нечеловеческого! - окончил шутку Швальбе. Хлопнул ладонью по столу, чуть не перевернув пустые тарелки. - Время пошло... друзья мои.

 

Лошадей решили оставить у кромки деревьев. Всадник посреди леса - слишком легкая цель. Неуклюж, высок, неповоротлив. Снегу в зарослях больше, чем на пустошах, сугробы высоки и в каждом может поджидать засада. Это не считая разных сучьев, которые очень любят ноги конские ломать, ловя в перехлесте...

Конечно, можно было бы схорониться в деревне. Шварцвольф мог и не знать, что солдаты отрезаны от подмоги, с него станется попробовать задавить их числом в одном решительном натиске. Демонстративно помаячить на краю леса, поездить туда-сюда и вернуться, забаррикадироваться в таверне. Занять круговую оборону, постреливая из ружей по неясным теням, мелькающим поодаль.

Только присутствовала одна мелочь, что вовсе даже не мелочь. Шварцвольф сначала бросит оборотней по округе, убирая всех свидетелей, выискивая гонцов. А брать на свою совесть жизни трех сотен селян... Швальбе всю жизнь считал себя негодяем, воспринимая это с философским спокойствием. Таков его удел - среди солдат не бывает ни праведников, ни просто хороших людей. Точнее бывают - кто не грабит, не вырывает последний кусок у селян, не потрошит чужие захоронки - только они долго не живут.

Но, оказалось, что даже у привычного солдатского цинизма и свинства есть граница. Не настолько Гунтер и его солдаты зачерствели, чтобы обрекать на лютую смерть стольких. В воинском походе - обобрали бы, не задумываясь. Но скормить нечисти... Собой жертвовать проще, это еще Иисус показал. Да и привычнее как-то...

 

До того места, где в лес уходила основная цепочка следов, добрались около двух часов пополудни. Успевали. Готовились без особой спешки. Расчехляли ружья, проверяли пистолеты, доставали из вьюков факелы. Светлого времени в запасе оставалось еще часа три, вроде и много, но на самом деле очень мало. В чаще темнеет намного раньше, да и как приятно, порой, ткнуть пламенем в оскаленную рожу и услышать жалобный вой, смешанный с вонью паленой шерсти...

Капитан бросил быстрый взгляд на банду. Все как обычно, как множество раз до этого дня было.

Сержант Гавел вдумчиво водит пальцем по лезвию старого фальшиона, проверяя заточку. Хуго Мортенс быстро-быстро шепчет молитвы, из которых самое меньшее половина - вовсе не христианские. Моряк Отто проверяет на отрыв чешуйки на панцире. Витман его снял с невезучего поляка - попался гусар на клыки волчьи в ночь безлунную, да и помер. А хозяйственному Отто такая нужная штука пригодилась. Поверху еще блях стальных налепил, толстую поддевку подшил. Особый зимний доспех вышел - и тепло, и прочно, даже пулю на излете остановит без поломанных ребер. Любой клык хрустнет, как сахарный…