Три категории: первичность, двоичность и троичность

Сфера Феноменологии

Фанероскопия [или Феноменология] дает описание фанерона. Под фанероном я имею в виду общую совокупность всего, что так или иначе, в том или ином смысле является наличным (is present to) сознанию, совершенно независимо от того, соответствует ли наличное какой-либо реальной вещи. Вопрос когда и которому сознанию остается в данном случае без ответа, ибо у меня нет ни тени сомнения, что черты такого фанерона, которые я обнаруживаю в своем сознании, во всякое время наличествуют и любому другому. Насколько позволяет судить теперешнее состояние науки фанероскопии, предметом ее исследования являются основные формальные элементы фанерона. Известно также, что существует целый ряд других элементов, некоторое представление о которых дают гегелевские Категории. Но я не вполне готов теперь предложить их сколько-нибудь удовлетворительный перечень.

Понятие фанерона довольно близко тому, что английские философы обычно имеют в виду под словом идея. Однако значение последнего слишком ограничено ими, чтобы полностью покрыть собой все то, что я вкладываю в свое понятие (если только это может быть названо понятием), за исключением разве что некоторых психологических коннотаций, которых я всеми силами стремлюсь избегать. Среди англичан в порядке вещей утверждение типа «не существует такой идеи», как то-то и то-то, хотя как раз в отрицаемом они и дают описание тому, что понимается в данном случае под фанероном. Это делает их термин совершенно неподходящим для моих целей.

Нет ничего более открытого для прямого (direct) наблюдения, чем фанероны. И поскольку я не буду ссылаться ни на какие другие, кроме тех из них, которые (или подобия которых) хорошо знакомы каждому, постольку всякий читатель сможет проверить точность моего описания. При этом, конечно, он должен на собственном опыте, шаг за шагом повторять мои наблюдения и эксперименты. В противном случае в том, что я хочу передать, меня постигнет неудача еще более сокрушительная, чем если бы я затеял беседу о цветовых эффектах с человеком, который слеп от рождения. Называемое мной фанероскопией есть исследование, которое, основываясь на прямом наблюдении фанеронов и результатах обобщения этих наблюдений, выявляет небольшую группу наиболее ярко выраженных (broad) категорий фанеронов; дает описание каждой из них в основных чертах; показывает, что, хотя они настолько сложным образом перемешаны друг с другом, что ни один не может быть обособлен, их качества несоизмеримы; затем доказывает, что означенные категории фанеронов могут быть объединены в один небольшой перечень; и, наконец, приступает к выполнению утомительной и весьма трудоемкой задачи по выведению всех подразделов данных категорий.

Из всего вышесказанного очевидно, что фанероскопия вовсе не имеет целью ответ на вопрос, в какой степени фанероны, исследованием которых она занимается, соответствуют каким бы то ни было реалиям. Она тщательно воздерживается от всякого суждения об отношениях между ее категориями и фактами физиологии, касающимися деятельности мозга или чего бы то ни было еще. Она никоим образом не пытается, но, напротив, старательно избегает выдвижения каких бы то ни было гипотетических предположений и предпринимает исследование только открыто явленного (direct appearances), стремясь сочетать в нем детальную точность и возможно более широкое обобщение. Великое предназначение ученого заключено не в выборе той или иной традиции, преклонении перед авторитетом или мнением, позволяющим считать, что факты состоят в том-то и том-то, и не в том, чтобы предаваться фантазиям. Он должен ограничить себя открытым и искренним наблюдением явлений (appearances). Читатель, со своей стороны, должен повторять наблюдения автора на собственном опыте и уже исходя из результатов своих наблюдений решать, правильный ли отчет о явлениях дается автором.

Три категории: первичность, двоичность и троичность

С моей точки зрения есть три модуса сущего. Я утверждаю, что они доступны прямому наблюдению в элементах чего угодно, что в то или иное время так или иначе предстает сознанию. Это сущее как положительная качественная возможность, сущее как действительный факт и сущее как закон, способный управлять фактами в будущем.

Мы начнем с рассмотрения понятия действительного, в результате которого попытаемся выяснить, что оно в себе заключает. Если задаться вопросом, из чего складывается действительность события, первым ответом может быть следующее: из того, что оно случается там и тогда. Спецификации там и тогда вовлекают в себя все отношения события с другими существованиями. Так что действительность события, по-видимому, исчерпывается его отношениями к универсуму существующего. Если суд издаст предписание на мой счет или вынесет мне приговор (judgment), я, может статься, отнесусь к этому с полным равнодушием, расценив их как пустую болтовню. Но когда я почувствую на своем плече руку судебного исполнителя, у меня начнет образовываться чувство действительности. Действительность есть нечто грубое. В ней нет никакого смысла. К примеру, в попытке открыть дверь, вы толкаете ее плечом и ощущаете сопротивление невидимой, безмолвной и неизвестной силы. Мы обладаем как бы двусторонним сознанием воздействия и сопротивления, которое, мне кажется, дает достаточно точное представление о чистом чувстве действительности. В целом, я думаю, мы имеем здесь такой модус сущего нечто, который состоит в том, как есть некий другой объект. Я называю его Двоичностью.

Кроме него есть еще два, называемые мной Первичностью и Троичностью. Первичность есть модус сущего, который складывается в бытии его субъекта положительно таким, как он есть, независимо от чего бы то ни было еще. Таковой может быть только возможность. Ибо постольку, поскольку вещи не воздействуют друг на друга, нет смысла говорить, что они имеют бытие, если только они сами по себе не таковы, что существует вероятность их вступления во взаимоотношения с другими вещами. Способ бытия красным до того, как что-либо во вселенной имело красный цвет, являлся тем не менее положительной качественной возможностью. Красное само по себе, даже если оно в чем-то воплощено, есть нечто положительное и sui generis. Это я называю Первичностью. Мы естественным образом атрибутируем Первичность внешним объектам, т.е. предполагаем, что они имеют качества (capacities) сами по себе, которые могут быть, а могут и не быть актуализированы уже или вообще когда-либо. При этом мы ничего не можем знать о таковых возможностях, если только они не актуализированы.

Теперь о Троичности. Мы не проводим и пяти минут своего бодрствующего существования без того, чтобы не сделать своего рода предсказание. И в большинстве случаев такие предсказания реализовываются в некотором событии. Однако предсказание по существу представляет собой нечто общее и никогда не может быть реализовано полностью. Утверждать, что предсказание определенно имеет тенденцию реализоваться полностью, значило бы настаивать на том, что будущие события по крайней мере отчасти управляются некоторым законом. Если игральные кости выпали на шестерку пять раз подряд, это следует расценить просто как проявление однообразия. Случай может повернуться и таким образом, что шестерка выпадет тысячу раз подряд. Но это не придаст и малейшей доли вероятности предсказанию, что то же самое произойдет со следующим броском. Если предсказание имеет тенденцию быть реализованным, дело должно обстоять таким образом, что будущие события имеют тенденцию сообразовываться с некоторым общим правилом. И если номиналисты возразят на это, что «такое общее правило есть не что иное, как просто слова», мой ответ будет таков: «Никто никогда и не думал отрицать, что общее правило имеет природу общего знака. Вопрос в том, сообразуются ли с ним будущие события. Если да, наречие „просто" оказывается не к месту». Правило, с которым будущие события имеют тенденцию сообразовываться ipso facto, чрезвычайно важная вещь, важная составляющая осуществления этих событий. Мы говорим о модусе сущего, который состоит — нравится вам это слово или нет — в том, что будущие факты Двоичности приобретут установленное общее свойство. Я называю этот модус сущего Троичностью.

Первая [категория] охватывает качества феноменов, такие, как бытие красным, горьким, скучным, жестким, душераздирающим, благородным. Несомненно, что существует также великое множество других, которые нам совершенно неизвестны. Только начинающие свой путь в философии могут возразить, что все это не является качествами вещей и вообще нигде не имеет места, представляя собой лишь ощущения. Безусловно, мы знаем о них только благодаря тому, как наше сознание приспособлено их нам открывать. Вряд ли можно усомниться в том факте, что эволюционный процесс, в результате серии адаптации сделавший нас тем, что мы есть, стер почти без следа большую часть чувств и ощущений, когда-то воспринимавшихся нами смутно, и сделал ясными и четко распознаваемыми другие. Не стоит, однако, торопиться решать, осознаваемые ли нами ощущения определяют качества ощущений или качества ощущений служат изначальным условием осознания ощущений, которые к ним приспосабливаются. Достаточно и того, что там, где есть феномен, есть и качество, так что, как даже может показаться, феномены и не содержат ничего более. Качества сливаются и переходят одно в другое. Они не обладают самотождественностью, но определяются лишь через подобия или частичную тождественность одно другому. Некоторые из них, как, например, цвета и музыкальные звуки, складываются в хорошо распознаваемые системы. Возможно, если бы наше восприятие их не было столь фрагментарным, между ними вообще бы не существовало никаких сколько-нибудь четких границ. Так или иначе, каждое качество есть то, что оно есть само по себе без участия какого-либо другого. Качества суть единичные, но вместе с тем частичные определенности.

Вторая категория составляющих феномены элементов охватывает действительные факты. Качества, поскольку они суть нечто общее, представляют собой неопределенное (vague) и возможное. Случившееся же есть нечто совершенно индивидуальное. Оно случается здесь и сейчас. Повторяющийся (permanent) факт не так отчетливо индивидуален, но все же постольку, поскольку он действителен, его повторение (permanence) и его природа как общего складывается в его бытии в каждом конкретном случае. Качества вовлекаются в факт, но не служат его причиной. Факт привлекает субъекты, представляющие собой материальные субстанции. Мы понимаем факты не так, как мы понимаем качества, т. е. они не складываются ни собственно в самой возможности, ни в сущности чувства. Мы переживаем факты как сопротивление нашей воле — вот почему говорят, что факты вещь грубая. Простые качества ничему не противостоят и не сопротивляются. Сопротивление оказывает материя. В действительном ощущении присутствует противодействие, простые же качества, если они не актуализированы, не могут оказывать фактического противодействия. Так что заявление — если только оно понимается правильно — о том, что мы непосредственно, т. е. прямо воспринимаем материю, звучит вполне корректно. Говорить, что мы логически выводим существование материи из ее качеств, значило бы утверждать, что мы знаем действительность только через возможность. С несколько меньшей иронией воспринимается высказывание, что мы знаем возможность только через действительность, логически выводя существование качеств через обобщение нашего перцептивного опыта материи. Я же ограничусь тем, что определю качество как одну, а факт, действие, действительность как другую составную часть феноменов. Более подробное их рассмотрение мы предпримем ниже. Третья категория элементов, составляющих феномены, складывается из того, что, будучи рассмотренным только с внешней стороны, известно как «законы». Обратив же внимание на обе стороны медали, мы обычно называем это мыслями. Мысли не являются ни качествами, ни фактами. Они не качества, потому что могут быть произведены и претерпевать развитие, в то время как качества вечны и независимы ни от времени, ни от какой бы то ни было реализации. Кроме того, мысли могут иметь основания, и несомненно их имеют, достаточные или нет. Задаваться же вопросом, почему качество таково, каково оно, почему красное является красным, а не зеленым, было бы чистым безумием. Если бы красное было зеленым, оно не было бы красным, вот и все. Строго говоря, если в вопросе есть хоть малая капля здравомыслия, этим он обязан тому, что задается не по поводу качества, но хотя бы по поводу отношений между двумя качествами, хотя даже последнее есть совершеннейший абсурд. Итак, мысль не является качеством в той же степени, в какой она не является и фактом, ибо мысль есть нечто общее. Я воспринял ее и сообщил ее вам. Она есть общее в указанном смысле, а также за счет того, что ссылается не только на существующее, но и на то, что, возможно, будет существовать. Никакое собрание фактов не может конституировать закон, ибо закон существует помимо совершившихся фактов и определяет, как факты, которые могли бы, но все из которых никогда не будут иметь место, должны быть охарактеризованы. Трудно возразить на утверждение, по которому закон представляет собой общего характера факт. Но мы должны отдавать себе при этом отчет, что понятие общего имеет в себе оттенок потенциальности. Поэтому никакая совокупность действий, произведенных здесь и сейчас, не может произвести факт общего характера. Как нечто общее, закон (или факт, обладающий всеобщностью) вовлекает в себя потенциальный мир качеств; как факт, он затрагивает мир действительного. Как действие нуждается в особом субъекте — материи, чуждой простому качеству, так же и закон требует себе особый субъект — мысль, или ум, как такой субъект, который чужд простому индивидуальному действию. Закон, следовательно, есть нечто, настолько же далекое как от качества, так и от действия, насколько последние далеки друг от друга.

Манифестации Категорий

Первичность преобладает в идеях новизны (freshness), жизни, свободы. Свободное есть то, что не предполагает за собой определяющего его действия другого. Но когда есть идея отрицания другого, есть и идея другого. Такая негативность должна быть определена в качестве предпосылки, иначе мы не можем утверждать преобладания Первичности. Свободное может манифестировать себя только в неограниченном и неконтролируемом разнообразии и множественности, поэтому мы и определяем в них преобладание первого. В том же состоит и главный смысл кантовской идеи «многообразия чувственного». В кантовском понятии синтетического единства преобладает идея Троичности. Это единство приобретенное или достигнутое, и его лучше было бы назвать тотальностью, ибо именно в идее тотальности данная категория себя изначально находит. Первичность преобладает в идее бытия, но не в силу абстрактности этой идеи, а скорее по причине ее самодостаточности. При этом Первичность в большей степени преобладает не в лишенном каких-либо качеств бытии, но в бытии особенного и своеобразного. Она преобладает также в переживании (feeling), отличающемся от объективной перцепции, воли и мысли.

<...> Двоичность преобладает в идеях причинности и статической силы. Ибо причина и следствие образуют пару, а статическая сила всегда возникает внутри парного. Двоичность есть принуждение. Во временном потоке сознания прошлое оказывает прямое воздействие на будущее, следствием чего является память; будущее же воздействует на прошлое только посредством третьих (thirds). Феномены такого воздействия, имеющие место во внешнем мире, будут рассмотрены ниже. В чувственности и воле проявляет себя противодействие между ego и non-ego (каковое non-ego может быть осознаваемо напрямую). События воли, ведущие к действию, суть нечто внутреннее, и как волящие мы действуем в большей степени, нежели претерпеваем. События чувственности, предшествующие настоящему не суть наше внутреннее. Кроме того, на объект перцепции (под которым вовсе не следует понимать нечто, непосредственно воздействующее на нервные окончания) воздействие не оказывается. Здесь, следовательно, мы претерпеваем, а не действуем. Двоичность преобладает в идее реальности, ибо реальное есть то, что навязывает себя как нечто другое по отношению к тому, что создано умом. (Следует еще учесть, что до того, как французское second перешло в английский, слово другой представляло собой порядковое числительное, использовавшееся в значении два.) Реальное действует, что ясно уловимо, когда мы называем его действительным. (Это слово, благодаря аристотелевскому ενέργεια, действие, используется в значении «существующего» — как того, что противоположно состоянию чистой потенции.) Пропозиции дуалистической философии построены так, как если бы существовали только две альтернативы, не переходящие постепенно одна в другую. Например, мысль о том, что, пытаясь отыскать в феноменах закономерность, я должен связать себя пропозицией об абсолютной власти закона над Природой, явным образом отмечена Двоичностью.

Под третьим я имею в виду посредника, или связующее звено между абсолютно первым и последним. Первое есть начало, второе — завершение (the end), третье — середина. Второе — это цель (the end), третье — средство. Третье — нить жизни, судьба, что обрывает ее — второе. Третье — развилка дорог, оно предполагает три пути; прямой путь, просто соединяющий два места, есть второе, но если это путь, на котором мы встречаем еще другие места, — это третье. Позиция есть первое, скорость или отношение двух последовательных позиций — второе, ускорение или отношение трех последовательных позиций — третье. Скорость, если она постоянна, также вовлекает в себя третье. Постоянство (continuity) — почти совершенная репрезентация Троичности. Всякое действие или процесс стремятся к нему. Сдержанность — также разновидность Троичности. Положительная степень прилагательного есть первое, превосходная — второе, сравнительная — третье. Всякое преувеличение в языке: «высочайший», «крайний», «несравненный», «наиважнейший» — привлекает ум, который думает о втором и забывает третье. Действие есть второе, поведение — третье. Закон как действующая сила — второе, порядок — третье. Сострадание, помогающее мне переживать и чувствовать то, что чувствует ближний, — это третье.

Идеи, в которых преобладает Троичность, как можно предположить, сложнее других и в большинстве своем требуют для своего понимания особого рассмотрения. От мысли обычной, поверхностной элемент содержащейся в этих идеях Троичности ускользает, ибо слишком для нее труден, и в подробном прояснении некоторых из них необходимость не отпала до сих пор.

Простейшая из тех, что представляют интерес для философии — это идея знака, или репрезентации. Знак замещает собой нечто, придерживаясь некоторой идеи (stands for something to the idea), которую он производит или изменяет. Он представляет собой средство, передающее сознанию нечто извне. [...] Особого внимания, благодаря своей значимости для философии, требуют наиболее известные идеи Троичности: всеобщность, бесконечность, постоянство, рассеивание, приращение, информация.

Первичность

[...] Среди фанеронов могут быть названы некоторые качества переживаний, такие как: цвет анилина, запах эфирного масла, звук паровозного свистка, вкус хинина, качество, присущее переживанию, сопровождающему обдумывание математической задачи, или чувству влюбленности и т. д. Я имею в виду не действительный опыт перечисленных переживаний, прямой или полученный посредством памяти или воображения — действительный опыт включает качества переживаний как свой составной элемент, — но качества сами по себе, которые суть чистые, не реализованные возможности. Читатель, возможно, будет со мной не согласен. Если так, следует напомнить: в данном случае нас не интересует ни истинность высказывания, ни даже происходящее в действительности. Должно обратить внимание на то, что слово красный означает неопределенное нечто, когда я говорю, что прецессия точек равноденствий настолько же красная, насколько и синяя; и означает то, что означает, когда я сообщаю, что красный анилин имеет красный цвет. Простое качество или таковость (suchness) сама по себе есть не событие, каковым является наблюдение красного объекта, но чистая возможность. Бытие качества состоит единственно в том, что в фанероне могло бы иметь место некоторое обособленное позитивное «так». Когда я называю это качеством, я не имею в виду его «свойственность» субъекту. То есть фанерон есть нечто совершенно особое по отношению к метафизической мысли, не вовлекающейся в чувственное восприятие, а следовательно, и в качество переживания, которое полностью удерживается и вытесняется из действительности чувственного восприятия. Немцы обычно называют эти качества переживаниями, например — переживания удовольствия или боли. Мне это кажется просто приверженностью традиции, никогда не подвергавшейся серьезной проверке наблюдением. Я могу представить себе сознание, вся жизнь которого, бодрствует оно, дремлет или крепко спит, не переполнена ничем, кроме фиолетового цвета или вони гнилой капусты. В данном случае все зависит только от моего воображения, а не от того, что допускают законы психологии. Тот факт, что я способен это вообразить, показывает отсутствие у такого качества характера всеобщности в том смысле, в каком им обладает, скажем, закон тяготения. Ибо никто не смог бы вообразить, что данный закон обладает каким-либо бытием, если существование по крайней мере двух масс материи, или такой вещи как движение, было бы невозможно. Истинно общее не может обладать никаким бытием, если не существует некоторой перспективы его актуализации в некотором факте, который сам по себе не является законом или чем-то подобным закону. Качество переживания, как мне видится, можно вообразить и без привлечения некоторого события. Его бытие-в-возможности вполне обходится без какой-либо реализации.

Под переживанием я имею в виду состояние сознания, не предполагающее никакого анализа, сравнения или развития и не складывающееся в целом или части какого-либо акта, с помощью которого одно усилие сознания отличается от другого. Переживание обладает собственным положительным качеством, которое само по себе таково, что не зависит от чего бы то ни было еще и не заключает в себе ничего иного, кроме себя самого. Так что если переживание длится в течение некоторого времени, оно во всей своей полноте равным образом дано в каждый момент этого времени. Данное описание можно свести к определению: переживание есть пример такого рода элемента сознания, который есть то, что он есть положительно в самом себе, независимо от чего бы то ни было еще.

Значит, переживание не есть никакое событие, случай, нечто происходящее, поскольку происходящее не может происходить, если не существует такого времени, когда оно еще не происходило, так что оно есть не в себе, но относительно прошлого. Переживание есть состояние, собранное во всей своей полноте в каждый момент времени, пока оно длится. Но при этом оно не есть единичное состояние, ибо последнее не является точной копией (reproduction) себя самого. Ведь если такая копия находится в том же сознании, она должна иметь место в другое время. Следовательно, бытие переживания будет соотнесено с конкретным временным отрезком, когда оно имело место, а это уже будет нечто отличающееся от самого переживания. Тем самым нарушается дефиниция переживания как того, что сеть то, что оно есть, независимо от чего бы то ни было еще. Если копия одновременна переживанию, то она должна находиться в другом сознании, и таким образом, идентичность переживания должна зависеть от того сознания, в котором оно находится — что опять же противоречит данной дефиниции. Таким образом, всякое переживание должно быть идентично любой своей точной копии (duplicate), а это равносильно тому, чтобы определить переживание как простое качество непосредственного сознания.

Следует заметить, что опыт переживания, передаваемый во внешнем ощущении, может быть репродуцирован в памяти — отрицать это представляется абсолютно бессмысленным. Например, вы воспринимаете некий цвет, соответствующий свинцовому сурику. Он обладает определенным оттенком, яркостью и тоном. Эти три элемента не присутствуют в переживании отчетливо, каждый сам по себе, а следовательно, вообще не присутствуют в переживании, хотя и полагаются в нем, в соответствии с принципами науки о цветах, как выражение результатов определенных экспериментов с цветовым диском или каким-либо другим приспособлением. В этом смысле цветовые ощущения, выводимые в результате наблюдения свинцового сурика, передают определенный оттенок, яркость и тон, которые полностью определяют качество цвета. Живость <или ясность восприятия> цвета тем не менее независима ни от какого из трех указанных элементов и через четверть секунды после действительного восприятия существенно отличается в памяти от того, как она проявила себя в самом этом восприятии, хотя память при этом правильно передает оттенок, яркость и тон, истинность которых конституирует точную копию целого качества переживания.

Отсюда, живость <ясность> переживания, или, более точно — сознания переживания — независима от любого из компонентов качества этого сознания, а следовательно, независима от результирующего тех компонентов, чье качество-результат есть само переживание. Таким образом мы узнаём, чем ясность не является, и остается только выяснить, что же она такое.

Для настоящей цели будет полезным сделать две ремарки. Во-первых: всему, что бы ни находилось в уме, соответствует его непосредственное сознание, а следовательно, и переживание. Доказательство данной пропозиции очень поучительно в том, что касается природы переживания. Оно показывает, что если под психологией мы понимаем позитивную, основанную на наблюдении науку, изучающую ум или сознание, тогда — если согласиться с тем, что сознание как целое в любой момент времени есть не что иное, как переживание, — психология ничему не может нас научить о природе переживания, и мы не можем получить знание о каком-либо переживании путем интроспекции. Переживание совершенно недоступно для интроспекции именно потому, что представляет собой непосредственное сознание. Возможно, именно эту истину безуспешно пытался ухватить Эмерсон, когда писал:

The old Sphinx bit her thick lip — Said,

«Who taught thee me to name?

I am thy spirit, yoke-fellow,

Of thine eye I am eyebeam.

«Thou art the unanswered question;

Couldst see thy proper eye,

Always it asketh, asketh;

And each answer is a lie». ^{[2] [2]}

Но что бы он ни хотел сказать, ясно одно: непосредственно данное есть все, что находится в сознании в настоящий момент. Вся жизнь сознания — в его настоящем. Но если задаться вопросом о содержании настоящего, вопрос всегда приходит с опозданием. Настоящее уходит, и все, что остается от него, — неузнаваемо изменено. Человек может, правда, осознать, что в тот или иной момент времени, например, смотрел на образчик красного сурика и должен был видеть цвет, который, как это теперь выясняется, есть нечто положительное, sui generis и имеет природу переживания. Однако непосредственное сознание, если только человек не находится в полусне, не может быть без остатка заполнено ощущением цвета. И если переживание есть нечто абсолютно простое и не имеет частей — каковым оно, очевидно, и является, — оно есть то, что оно есть, независимо от чего бы то ни было еще, а значит, и от какой-либо части, которая была бы чем-то отличным от целого. Следовательно, если восприятие красного цвета не является целым переживания настоящего, оно не имеет ничего общего собственно с переживанием момента настоящего. Конечно, хотя переживание представляет собой непосредственное сознание, т. е. все, что может для сознания непосредственно присутствовать, все же сознание в нем отсутствует, ибо переживание не длится. Ведь мы уже видели, что переживание есть не что иное, как качество, т. е. нечто помимо сознания, а именно — простая возможность. Правда, мы можем определить, что представляет собой переживание в общем и целом, что, к примеру, это или то красное есть переживание. Мы можем с легкостью предположить, что некто должен иметь данный цвет как целое своего сознания на протяжении некоторого времени, и поэтому в каждый отдельный момент этого времени. Но тогда этот некто никогда бы не знал ничего о своем сознании и не был бы способен мыслить ничего, что можно было бы выразить в виде пропозиции. У него не могло бы возникнуть соответствующей идеи, так как он был бы ограничен только переживанием цвета. Если вы осознаёте, что должны были в тот или иной момент смотреть на данный образчик свинцового сурика, вы осознаёте, что указанный цвет имеет Некоторое сходство с вашим переживанием в тот момент. Но это означает ни больше ни меньше, как только то, что когда переживание уступает место сравнению, возникает сходство (resemblance). В самом переживании не присутствует никакого сходства, ибо переживание есть положительно то, что оно есть, независимо от чего бы то ни было еще, а сходство находит себя в сравнении с чем-то другим. [...]

Всякая сколь угодно сложная деятельность сознания имеет свое абсолютно простое переживание, или эмоцию tout ensemble. Это вторичное переживание или ощущение, возникает в сознании так же, как качества внешнего чувства вызываются извне в соответствии с некими психическими законами. На первый взгляд кажется необъяснимым, что едва уловимая разница в скорости вибрации вызывает такое заметное различие качеств, как, например, различие между темной киноварью и фиолетово-голубым. Но не следует забывать, что именно в силу несовершенства нашего знания об этих вибрациях мы и представляем их абстрактно, как различающиеся только количественно. В поведении электронов уже можно уловить намек, что низкая и высокая скорости имеют различия, которые нами не осознаются. Многие удивляются, как мертвая материя может вызывать переживания в сознании. Я же, со своей стороны, вместо того, чтобы удивляться, как это может быть, склонен вовсе отрицать, что это возможно. Новые открытия лишний раз напоминают нам, насколько мало мы знаем о том, как устроена материя. Моя точка зрения состоит в том, что психическое переживание красного вне нас возбуждает симпатическое переживание красного в наших чувствах.

 

Что же есть качество?

Отвечая на этот вопрос, прежде необходимо определить, чем оно не является. Оно не есть нечто зависимое в своем бытии от сознания, будь то в форме чувственного восприятия или мысли, а также и от того факта, что некоторые материальные вещи им обладают. То, что концептуалисты признают зависимость качества от чувственного восприятия, является их большой ошибкой, равно как непростительной оплошностью всех номиналистических школ является признание его зависимости от субъекта, в котором оно находит свою реализацию. Качество есть чистая абстрактная потенциальность. Просчет всех перечисленных направлений — в убеждении, что потенциальное или возможное есть лишь то, чем делает его действительное. Неверно полагать, что только целое есть нечто, а его составляющие, как бы ни были они для него существенны, суть ничто. Опровержение данной позиции основывается на доказательстве того, что никто находящийся в здравом уме ее последовательным образом не придерживается и не может придерживаться. В тот момент, когда пальба прекращается и туман полемики рассеивается, все участники бегут с поля битвы, стремясь поскорее вооружиться какой-нибудь другой теорией. Во-первых, если качество красного цвета зависит от кого угодно, кто действительно видит нечто красное, то красное не является таковым в темноте, что противоречит здравому смыслу. Я спрашиваю концептуалиста: «Действительно ли Вы отрицаете, что в темноте красные тела способны передавать свет в низких областях спектра? Правда ли Вы полагаете, что кусок железа, не находящийся под прессом, теряет способность сопротивляться давлению? Если так, Вы либо должны считать, что данные тела в указанных обстоятельствах изменяют свойства на противоположные, либо придерживаться мнения, что таковые в подобном случае вовсе теряют всякую определенность. Если Вы утверждаете, что красное тело в темноте приобретает способность поглощать длинные волны спектра, а железо при небольшом давлении — уплотняться, тогда, даже учитывая то обстоятельство, что Вы принимаете такую точку зрения, не заботясь о подтверждающих ее фактах, Вы все равно соглашаетесь тем самым, что качества существуют даже не будучи воспринимаемыми, при этом распространяя данное убеждение на качества, для убеждения в существовании которых нет никаких оснований. Если Вы, так или иначе, считаете, что тела теряют определенность в отношении качеств, которые не воспринимаются как им принадлежащие, то — поскольку в любой момент времени с восприятием дело и обстоит именно таким образом в отношении огромного большинства качеств любого тела — Вы должны признавать существование универсалий. Другими словами, Вы отрицаете конкретное и не только убеждены в существовании качеств, или, что то же — универсалий, но полагаете, что только из них и состоит весь универсум. Необходимость быть последовательным обязывает Вас утверждать, что красное тело красно (или что оно имеет некоторый цвет) в темноте, а твердое тело обладает определенной степенью твердости, когда на него не оказывается давление. Если Вы пытаетесь избежать неприятностей, проводя различие между реальными, а именно — механическими, и нереальными или ощутимыми качествами, — пусть так, ибо не допустили противоречий в существенном. В то же время, для любого современного психолога подобное определение неприемлемо. Далее, Вы, возможно, забыли, что реалист полностью согласен с тем, что чувственное качество есть только лишь возможность восприятия, но вместе с тем он полагает, что возможность остается возможной, даже когда она не актуализирована. Восприятие необходимо для ее схватывания (apprehension), но никакое восприятие или способность чувствовать не является необходимым для возможности, если таковая есть бытие качества. Давайте не будем ставить телегу впереди лошади, а развернутую действительность впереди возможности, как если бы последняя вовлекала (involved) то, что на деле только разворачивает (evolves). To же может быть сказано и в адрес других номиналистов. Невозможно быть последовательным, утверждая, что качество существует, только когда принадлежит телу. Если бы так обстояло дело, ничто кроме единичных фактов нельзя было бы признать истинным. Законы следовало бы счесть фикциями. Номиналисты и правда возражают против слова «закон», предпочитая говорить «единообразие», ибо убеждены, что, поскольку закон выражает лишь то, что могло бы произойти, но не происходит, само понятие бесполезно и недействительно. Если не существует иных законов кроме поддерживающих действительные факты, будущее совершенно неопределенно и, следовательно, по своему характеру есть нечто в высшей степени общее. В таком случае не существовало бы ничего, кроме мгновенного состояния, тогда как очень просто показать, что, если мы собираемся настолько свободно объявлять те или иные элементы фикциями, мгновенное будет первым, что мы должны будем объявить одной из них. Должен признаться, что не хотел бы предпринимать особых усилий для разоблачения доктрины столь чудовищной и только теперь теряющей былую популярность.

О том, чем качество не является, сказано достаточно. Теперь о том, что оно есть. Мы не станем ориентироваться на те значения, которые приписывает данному слову то или иное употребление его в языке. Мы уяснили для себя, что элементы феноменов подразумевают три категории: качество, факт и мысль. Теперь необходимо рассмотреть, как следует определить качества, чтобы наше определение соответствовало сути установленной классификации. Чтобы удостоверить ее, мы должны выяснить, как качества схватываются в сознании, с какой точки зрения они находят свое выражение в мысли и что будет и должно быть раскрыто в данном способе схватывания.

Существует точка зрения, по которой весь универсум феноменов состоит исключительно из воспринимаемых качеств. Что в данном случае имеется в виду? Мы следуем за каждой частью целого, как она является в себе, в своей таковости, обделив вниманием то, что связывает части друг с другом. Красное, кислое, зубная боль — каждое есть sui generis и недоступно для описания. Они суть в себе, и это все, что мы можем о них сказать. Вообразим одновременно сильнейшую зубную и разрывающую на части головную боль, раздробленный палец, ноющую мозоль на ноге, ожог и колики, но не обязательно мучающие нас одновременно — мы можем дать здесь место неопределенности, — и проследим не за каждой отдельной частью воображаемого, но за результирующим целое впечатлением. Это даст нам идею общего качества боли. Мы видим, что идея качества есть идея феномена (или неполного феномена), рассматриваемого как монада. При этом отсутствует какая-либо ссылка на ее части, компоненты или что-либо еще. Нас не должно интересовать, существует она или только воображается, так как существование зависит от своего субъекта, имеющего место в общей системе универсума. Элемент, отделенный от всего остального и находящий себя нигде более, как только в себе самом, может быть, если мы подвергнем рефлексии его изоляцию, определен как чисто потенциальное нечто. Но мы не должны при этом обращать внимание на любое определенное отсутствие чего-либо другого, так как имеем в качестве предмета рассмотрения лишь тотальность как таковую. Мы можем терминологически определить данную особенность феномена как его монадический аспект. Качество есть то, что дает себя в монадическом аспекте.

Феномен может иметь какую угодно сложную и гетерогенную структуру. Но это обстоятельство не внесет в качество никакого особенного различия, наоборот, оно сделает его более общим. При этом одно качество в себе, в своем монадическом аспекте, не является более общим, чем другое. Результирующее его действие не имеет частей, качество в себе неразложимо и есть нечто sui generis. Когда мы говорим, что качество имеет общий характер, что оно есть неполная определенность, чистая потенциальность и т. д., мы выражаем то, что истинно о качествах, но не имеет никакого отношения к качественной составляющей опыта.

Опыт есть течение жизни, мир же есть то, что насаждается опытом. Качество представляет собой монадический элемент мира. Что бы то ни было, какой угодно степени сложности, имеет свое качество sill generis, предполагает возможность его восприятия, если только чувства наши к таковому способны.

Двоичность

Мы живем в двух мирах: мире фактов и мире фантазий. Каждый из нас привычно полагает себя творцом собственного воображаемого мира. Он считает, что в этом мире вещи существуют по его желанию, которое не требует усилия и которому ничто не может сопротивляться. И хотя такое убеждение слишком далеко от истины, чтобы я не усомнился в том, что большая часть читательского труда тратится теперь именно на фантазии, все же для первого приближения к истине достанет и этого. Мы называем мир фантазии внутренним миром, мир факта для нас — нечто внешнее. И в этом последнем каждый из нас хозяин своих произвольных мышц и ничего более. Но человек изобретателен и стремится извлечь из того, чем он обладает, больше, нежели может показаться необходимым. Защищаясь от упрямых фактов, он делает мир для себя привычным и полным удобств. Не стремись он приобрести привычки, он бы всякий раз вынужден был обнаружить, что его внутренний мир потревожен, а его желания обращены в ничто грубыми вторжениями извне. Я объясняю такие вынужденные изменения способов мышления влиянием мира фактов, или опыта. Привычки подобны одежде, которую человек латает, пытаясь выяснить природу и причины этих внешних вторжений и изгоняя из своего внутреннего мира те идеи, которые приносят ему беспокойство. Вместо того, чтобы ждать, когда опыт застигнет его врасплох, он, не причиняя себе вреда, провоцирует его сам и в соответствии с результатами изменяет установки своего внутреннего мира.

Некоторые авторы настаивают на том, что опыт целиком состоит из чувственного восприятия. Возможно, что всякая составляющая опыта и правда в первый момент обращена к внешнему объекту. Тот, кто утром, к примеру, встал не с той ноги, обвиняет в этом все, что только попадается на глаза. В этом и состоит опыт, сопутствующий его плохому расположению духа. Однако было бы неправильным утверждать, что он воспринимает порочность, которую он несправедливо приписывает внешним объектам.

Мы воспринимаем внешние нам объекты, но то, что мы действительно получаем опытным путем — то, к чему слово «опыт» гораздо более применимо, — есть событие. При этом нельзя считать событие в точности объектом нашего восприятия, ибо это потребует от нас того, что Кант называл «синтезом схватывания», хотя в данном случае мы ни в коем случае не ставим себе задачей в точности следовать его определению. Мимо меня стремительно проносится локомотив со включенным свистком. Когда он минует то место, где я стою, звук, как это и должно быть, изменяет тон на более низкий. Я воcпринимаю свисток. У меня есть ощущение звука свистка. Но я не могу сказать, что ощущаю изменение тона — у меня есть ощущение низкого тона свистка. Знание об изменении есть знание в большей степени интеллектуальное. Его я скорее познаю на опыте, нежели воспринимаю. С событиями, с изменениями восприятия нас сближает именно опыт. Внезапные изменения восприятия мы можем предельно точно охарактеризовать как шок. Шок представляет собой феномен воли. Долгий свисток приближающегося локомотива, как бы он ни был мне неприятен, вызывает во мне определенного рода инерцию, так что внезапное понижение тона встречает определенного рода сопротивление. Так складывается факт. Ибо если бы сопротивление не оказывалось, во время изменения тона не происходил бы шок. Шок есть нечто безошибочное, и слово «опыт» мы используем, когда речь идет именно об изменениях и контрастах в восприятии. Опытным путем мы узнаем превратности перемен (vicissitudes). Мы не можем иметь опыт этих превратностей без опыта восприятия, претерпевающего изменения, однако понятие опыта шире понятия восприятия и заключает в себе многое из того, что не является, в точном смысле этого слова, объектом восприятия. Опыт конституирует сковывающее нас принуждение, которое заставляет нас изменять ход наших мыслей. Принуждение не существует без сопротивления, сопротивление же есть попытка противостоять изменениям. Поэтому опыт должен включать в себя элемент усилия, который всякий раз придает ему особенный характер. Но мы, как только вполне определили этот характер, всякий раз расположены уступить влиянию, так что чрезвычайно трудно убедить себя в том, что хоть какое-то сопротивление имеет место. Мы, можно сказать, едва знаем о нем, разве что благодаря аксиоме, по которой никакая сила не может действовать там, где отсутствует сопротивление или инерция. У того, кто со мной не согласен, есть право самому исследовать проблему. Возможно, ему и удастся определить природу феномена сопротивления в опыте и его отношение к воле лучше, чем это сделано мной. Но я вполне уверен, что основным результатом его исследования неизбежно станет сам факт присутствия в опыте элемента сопротивления, не столь уж легко логически отделимого от воли.

Вторая категория, [...] <которую нам следует рассмотреть>, есть элемент борьбы (struggle). Она находит себя даже в такой рудиментарной составляющей опыта, как простое переживание, ибо переживание всегда обладает той или иной степенью ясности или живости. Живость представляет собой взаимообразное движение, возникающее в результате столкновения действия и противодействия между нашей душой и стимулом. Даже если, пытаясь отыскать идею, не содержащую в себе элемент борьбы, мы вообразим универсум, состоящий из единственного качества, всегда остающегося неизменным, наше воображение все равно должно обладать той или иной степенью устойчивости, иначе мы не могли бы думать или задаваться вопросом о существовании объекта, имеющего некоторую положительную таковость. Устойчивость гипотезы, позволяющая нам думать о ней, или, более точно — манипулировать ей в нашем сознании, ибо обдумывание гипотезы действительно состоит в том, что, учитывая ее, мы производим некоторый мысленный эксперимент, — заключается в том, что если наши умственные манипуляции достаточно настойчивы, гипотеза будет сопротивляться своему возможному изменению. Далее, там, где не проявляет себя никакое силовое воздействие или сопротивление, не может идти речи и о борьбе или о каком-либо силовом воздействии. Под борьбой я имею в виду взаимодействие между двумя вещами, происходящее вне зависимости от любого рода третьего или посредника, в особенности от способного управлять действием закона.

Неудивительно, если находятся такие, кто предполагает, что идея закона играет существенную роль в идее взаимодействия между двумя вещами. Однако данное предположение совершенно неверно. Мы должны учесть простую вещь: ни один из тех, кто привык смотреть на мир с позиций детерминизма, еще никогда не оказывался в силах отучить себя от идеи о том, что он при любых обстоятельствах способен выполнить абсолютно любой волевой акт. Это один из ярчайших примеров того, как предвзятая теория может сделать человека слепым по отношению к фактам — ведь как полагают многие детерминисты, никто в действительности не верит в свободу воли, — и тем не менее, высказывающий подобную точку зрения начинает в нее верить, как только прекращает теоретизировать. Так или иначе, данная проблема слишком незначительна, чтобы уделять ей еще больше внимания. Оставайтесь детерминистом, если это себя оправдывает. И все же, думаю, Вы должны принять, что ни один из законов природы не может заставить камень упасть, лейденскую банку — опустошиться, а паровую машину — начать работать.

 

[...] Что есть факт?

Как уже отмечалось, мы заинтересованы не в способах употребления слова «факт» в языке. Наша задача в том, чтобы найти определение понятию факта, которое бы не только доказывало истинность установленного нами разделения составляющих феномены элементов на качество, факт и закон, но и демонстрировало бы реальную значимость этого разделения, как соответствующего всем тем характеристикам, которые присущи феноменальному миру в целом. Для начала нам необходимо отметить то, что не входит в данную категорию. Таково общее, а вместе с ним постоянное, вечное (ибо постоянство есть род всеобщности) и условное (которое также подразумевает всеобщность). Всеобщность может обладать либо негативностью, о которой мы говорим, когда имеем в виду чистую потенциальность как таковую и которая составляет особенность категории качества, либо позитивностью, к которой мы обращаемся в разговоре об условной необходимости, и в этом смысле имеется в виду категория закона. Данные исключения ограничивают категорию факта, во-первых, тем, что логики называют случайным (contingent), т. е. непредумышленно действительным, и, во-вторых, безусловно необходимым, т. е. силой, не управляемой законом или разумом, грубой силой.

Кто-то может возразить, что в универсуме не существует таких феноменов, как грубая сила и свобода воли, или ничто не происходит случайно. Я не присоединяюсь ни к одной из указанных точек зрения. Однако, если даже принять обе, то при рассмотрении сингулярного действия в себе, вне зависимости от всякого другого действия, а следовательно, и от их возможного единообразия, мы видим, что оно само но себе грубо, проявляется при этом грубая сила или нет. Теперь следует показать, в каком смысле действию сопутствует проявление силы. То, что феномен в капом-то смысле указывает на проявление силы, не обнаруживая при этом связь с каким-либо из элементов закона, на самом деле известно каждому — именно такого рода указание мы часто склонны обнаруживать в собственных волевых усилиях. Подобным же образом, если мы рассмотрим любую индивидуальную вещь, оставляя при этом в стороне остальные — перед нами феномен, который действителен, но в себе не необходим. Мы отнюдь не считаем, что называемое в данном случае фактом исчерпывает феномен. Он представляет собой элемент последнего — настолько, насколько принадлежит определенному месту и времени. И я полностью согласен с тем, что когда в расчет принимается нечто большее, наблюдатель в каждом случае попадает в сферу закона.

Троичность

[...] Для создания полного представления о том, что мы называем мыслью, двух рассмотренных категорий [Первичности и Двоичности] недостаточно. Мы можем теперь сказать, что основу нами уже сделанного составляет Двоичность, пли, лучше сказать, Двоичность представляет собой главное свойство проделанной работы. Непосредственно данное, если бы мы могли ухватить его, имело бы своим единственным свойством Первичность. Я не имею в виду, что непосредственное сознание (которое представляет собой чистую фикцию) есть собственно Первичность. Я хочу сказать, что Первичность есть не являющееся фикцией качество непосредственно нами сознаваемого. Но мысль наша обращена в будущее. Далее, в соответствии с нашей концепцией, то, что мысль полагает как наше будущее, никогда не может целиком стать прошлым, иными словами, то, что мы называем значениями, — неисчерпаемо. Мы привыкли не находить никакой связи между тем, что некто <намеревается или> назначает себе (means) сделать и значением (meaning) слова. Или же считаем, что эти два значения слова «значение» связаны только ссылкой на одну и ту же умственную операцию. Профессор Ройс в своем труде «Мир и индивид» с успехом опровергает данную точку зрения. Единственное различие на деле состоит в следующем: когда человек назначает себе сделать то-то и то-то, он пребывает в состоянии, вследствие которого грубое противодействие между вещами должно смениться приведением их отношений к соответствию друг с другом, так, чтобы это соответствие имело ту форму, которую имеет сознание самого этого человека; в то время как значение слова состоит в том способе, которым, заняв правильное положение в выражающей убеждение пропозиции, оно могло бы помочь привести поведение человека в соответствие той форме, которую имеет оно само.^[3][3] Значение всегда, с той или иной степенью успеха, в конечном счете сводит противодействие внешнего к собственной форме. Более того, только в силу выполнения этой функции оно и может быть названо значением. Поэтому я называю данный элемент феномена, или объекта мысли, Троичностью. Последняя есть - то, что она есть, благодаря тому, что приписывает качество возможному будущему противодействию.

Я кратко изложу доказательство того, что идея значения несводима только к идеям качества и противодействия. Оно основывается на двух посылках: (1) всякое подлинно триадическое отношение подразумевает значение в силу того, что последнее само по себе и есть триадическое отношение; (2) триадическое отношение непередаваемо посредством только диадических отношений. Истинность первой из двух указанных посылок, которая утверждает, что всякое триадическое отношение вовлекает значение, становится ясной далеко не сразу. Данное положение может быть исследовано двояко. Во-первых, физическая сила всегда присутствует там, где есть пары частиц. Об этом писал в своей работе «О сохранении сил» (On the Conservation of forces) Гельмгольц. Возьмем любой пример триадических отношений — т. е. факт, определяемый только через одновременную референцию к каждой из составляющих некоторой триады, — в физике. Какой бы пример вы не выбрали, у вас не будет недостатка в свидетельствах в пользу того, что такое отношение никогда не складывается при участии сил, действующих на основании только диадических отношений. Так, вашей правой рукой будет та, что с восточной стороны, если вы стоите лицом на север и головой к зениту. Восток, запад и зенит организуют факт различения между правым и левым. Если обратиться к химии, субстанции, вращающие плоскость поляризации вправо или влево, могут быть произведены только [подобными им] активными субстанциями. Их общая организация настолько сложна, что они не могли существовать, когда температура Земли была еще очень высока, и как возникла первая из них — для нас неизвестно. Ясно лишь то, что это не могло произойти под действием грубых сил. Во-вторых, вам необходимо будет проанализировать отношения, начав с тех, чей триадический характер очевиден, и затем постепенно перейти к остальным. Так вы сможете убедиться, что всякое подлинное триадическое отношение затрагивает мысль или значение. Возьмем, к примеру, отношение дарения. А дарит предмет В некоему С. Эти отношения не сводятся к тому, что А выбрасывает В, который случайно попадает к С, как финиковая косточка джинну в глаз. Если бы дело обстояло таким образом, отношение не имело бы подлинно триадический характер, но представляло бы собой простую последовательность двух диадических отношений, в которых отсутствовал бы сам акт дарения. Дарение есть передача прав собственности. Право руководствуется законом, а закон управляется мыслью и обладает значением. Здесь я оставляю предмет на ваше собственное усмотрение и добавлю только, что хотя я и использовал слово «подлинный», оно в данном случае не так уж необходимо, ибо полагаю даже вырожденные триадические отношения затрагивающими нечто подобное мысли.

Вторая из приведенных предпосылок, утверждающая, что подлинные триадические отношения никогда не могут быть составлены из диадических отношений и качеств, становится ясна на примере экзистенциальных графов.

 

Пятно с одной дугой —X репрезентирует качество, пятно с двумя дугами —R— репрезентирует диадическое отношение. Соединение концов двух дуг также дает диадическое отношение. Но при помощи такого соединения вы никогда не сможете получить граф с тремя дугами. Вы можете считать, что узел, соединяющий три линии тождества Y, не является триадической идеей. Однако анализ показывает, что это действительно так. В понедельник я вижу какого-то человека. Во вторник я также сталкиваюсь с неким человеком и замечаю: «Это тот самый человек, которого я видел в понедельник». Можно с полным основанием утверждать, что в данном случае имел место опыт идентификации. В среду мне встречается какой-то человек, и я говорю: «Это тот человек, с которым я встретился во вторник, а значит, его же я видел и в понедельник». Теперь мы имеем уже триадически выстроенную идентификацию. При этом о ней можно говорить только как о результате вывода из двух посылок, который сам по себе есть триадическое отношение. Если я вижу двух человек одновременно, я не могу иметь прямой опыт идентификации их обоих с человеком, которого я видел до этого. Я способен это сделать, только если рассматриваю их не в качестве тех же самых, но как две различные манифестации одного и того же человека. Но идея манифестации — это идея знака. Знак же есть некоторое А, осуществляющее денотацию некоторого факта или объекта В для некоторой интерпретирующей мысли С.

Интересно отметить, что если граф с тремя дугами не может быть получен из графов, имеющих одну или две дуги, то из сочетаний графов, каждый из которых имеет три дуги, может быть построен граф с любым количеством дуг, превышающим три.

Подробный разбор показывает, что всякое четверичное, пятеричное или имеющее еще сколь угодно большее количество коррелятов отношение сводится к совокупности триадических отношений. Поэтому организующие такое отношение Первичность, Двоичность и Троичность являются элементарными составляющими феномена.

Категории и сознание

Идеи первого, второго и третьего суть неизменные составляющие нашего знания. И либо они непрерывно даны нам в чувственном опыте, либо же ум особым образом вплетает их в наши мысли. Было бы ошибкой считать их материалом, поставляемым чувствами — первое, второе и третье не являются ощущениями. Они могут быть даны в чувственном восприятии только посредством вещей, которые мы наделяем именами первого, второго и третьего — именами, которые обычно не даются вещам. Поэтому они должны иметь психологическое происхождение. Нужно быть бескомпромиссным приверженцем теории tabula rasa, чтобы отрицать, что идеи первого, второго и третьего обусловлены врожденными наклонностями ума. Так что в моем суждении нет ничего, что отличало бы его от многого из того, что было сказано на этот счет Кантом. Я, однако, склонен не останавливаться на этом и попробовать найти подтверждение полученному заключению, обратившись к независимым фактам психологии. Тем самым я хочу выяснить, можем ли мы обнаружить какие-либо следы существования трех частей, способностей души, или модусов сознания, подтверждающих полученный нами результат.

Три области проявления жизни сознания, принимаемые после Канта к рассмотрению большинством философов как само собой разумеющиеся, это: Переживание [удовольствия или боли], Знание и Воление. Единодушие, с которым всегда принимается данное разделение, довольно удивительно. Оно вовсе не берет свое начало собственно в идеях Канта, напротив — оно заимствуется им из догматической философии. Принимая его, Кант совершенно очевидно делает догматизму уступку, против которой ничего не возражает даже психология. Между тем основным учениям последней такое разделение совершенно противоречит.

В этом смысле психология открыта для целого ряда возражений, находящих свои основания как раз в том, на чем держится само разделение. Во-первых, желание содержит в себе элемент удовольствия в той же степени, что и элемент воли. Желание не то же, что воление. Оно представляет собой его умозрительную (speculative) разновидность, смешанную с умозрительным предожиданием удовольствия. Поэтому в определении третьей способности, продолжая учитывать волевой акт, мы должны отказаться принимать в расчет желание. Но волевой акт без желания не будет собственно желаемым (<осознанно волевым>; not voluntary), в этом случае он есть чистая активность. Следовательно, всякая активность, желаема она или нет, должна быть отнесена к третьей категории. Так, внимание представляет собой род активности, который иногда желаем, а иногда и нет. Во-вторых, удовольствие и боль не являются истинными переживаниями и могут быть распознаны как таковые только в суждении — как приписываемые переживаниям общие предикаты. Остающееся же чистое пассивное чувство, которое не действует, не судит и, обладая всеми качествами, эти качества никак не обнаруживает — ибо ничего не анализирует и ничто ни с чем не сравнивает, — является таким элементом всякого сознания, который как раз нуждается в отличающем его от других названии. В-третьих, всякий феномен нашей сознательной жизни в той или иной степени есть познание, равно как и всякая эмоция, игра страстей, проявление воли. Но похожие модификации сознания должны иметь общую составляющую. Поэтому познание не имеет в себе никаких различий и не может быть признано основополагающей способностью. Если мы зададимся вопросом, существует ли в сознании элемент, который не является ни переживанием, ни чувством, ни активностью, то мы все же обнаружим нечто — способность к приращению знаний, восприятию, памяти, способность к логическому выводу и синтезу. В-четвертых, еще раз обратившись к рассмотрению активности, мы убеждаемся в том, что ее осознание возможно для нас только благодаря ощущению сопротивления. Сталкиваясь с препятствием, мы осознаем, что воздействуем на нечто, или что нечто воздействует на нас. Но происходит ли активность извне или внутри, мы узнаем не благодаря изначальной способности распознавать факт, а только по вторичным признакам.

Итак, остается признать, что истинными категориями сознания являются: первое, или переживание — сознание, которое может быть полностью заключено в том или ином моменте времени, пассивное качественное состояние, не осознаваемое и не поддающееся анализу; второе — ощущение сознанием вмешательства в его собственное поле, ощущение сопротивления, встреча с внешним фактом, с чем-то иным; третье — синтетическое сознание, связный временной поток, приращение знаний, мысль.

Если мы принимаем эти категории и рассматриваем их как основополагающие простейшие модусы сознания, они допускают психологическое обоснование трех логических концепций: качества, отношения и синтеза (или опосредования). Понятие абсолютно простого в себе, но проявляющего себя через свои отношения качества необходимо, когда объектом рассмотрения становится переживание, или сингулярное сознание. Понятие отношения берет начало в идее двойственного сознания или ощущении действия и противодействия. Понятие опосредования возникает из рассмотрения множественного сознания или ощущения прибавления знания.

[...] Мы запоминаем это [ощущение], т. е. имеем другое знание о нем, которое ответственно за его воспроизводство. Но мы знаем, что между содержанием памяти и ощущением не может возникать сходства. Во-первых, ничто не может иметь сходство с непосредственным переживанием, ибо сходство подразумевает расчленение и перестановку, которые совершенно невозможно произвести с непосредственным. Во-вторых, память представляет собой различаемую в своих частях совокупность и результат перестановок, бесконечно и неизмеримо отличающийся от переживания. Взгляните на красную поверхность и попытайтесь проникнуться этим ощущением, затем закройте глаза и вспомните то, что видели. Безусловно, память разных людей работает по-разному, и в некоторых случаях мы получим прямо противоположные друг другу результаты. Я, к примеру, не нахожу в своей памяти ничего похожего на визуальное восприятие красного цвета. Когда красная поверхность не находится у меня перед глазами, я ее вовсе не вижу. Некоторые утверждают, что могут ее очень смутно различить — это наиболее неудобный тип памяти, которая может воспроизвести ярко-красный как бледный или тусклый. Я помню цвета с необычайной точностью, так как долгое время упражнялся в наблюдении различных оттенков, но память моя не содержит никаких визуальных впечатлений. Она подчиняется привычке, помогающей мне распознать цвет, который либо похож, либо не похож на тот, что я видел ранее. Но даже если память некоторых людей по природе своей склонна производить галлюцинации, остается еще немало доводов в пользу того, что непосредственное сознание, или переживание, есть нечто абсолютно ни с чем не сравнимое.

Существуют очень веские причины для возражений против того, чтобы ограничивать третье сознания единственно волей. Один крупный психолог сказал, что воля есть не что иное, как сильнейшее желание. Я бы не стал полагаться на эту точку зрения, ибо она упускает из виду факт, дающий о себе знать с навязчивостью, превосходящей всякий другой из наблюдаемых нами фактов, а именно — наличие существенного различия между мечтой и реальным положением дел. Данное различие не упирается в определение опытного знания, но заключено в способе, которым мы отмечаем то, что познаем посредством опыта. Если же некто позволяет себе смешивать желание и реальное действие — он очевидно грезит наяву. Так или иначе, кажется достаточно очевидным, что сознание воления не отличается — а если и отличается, то весьма незначительно — от ощущения. Ощущение, которое мы испытываем, когда воздействуем на нечто, очень похоже на ощущение, испытываемое нами при оказании воздействия на нас, поэтому оба эти ощущения следует отнести к одному и тому же классу. Общим элементом в них является действительность происходящего, ощущение реального действия и противодействия. Этот тип опыта характеризуется сильным чувством реальности, жестким размежеванием субъекта и объекта. Я спокойно сижу в темноте, и вдруг включается яркий свет. В этот момент я сознаю не процесс происходящего изменения, но нечто едва превышающее содержание самого момента. Я испытываю ощущение переворота, ощущение того, что данный момент имеет две стороны. Сносное описание тому, что со мной происходит, может дать понятие полярности. Итак, волю, как один из наиболее значимых типов сознания, мы заменяем ощущением полярности.

Но наиболее запутанным и неопределенным из трех членов рассматриваемого нами разделения в его обычной формулировке является Познание. Во-первых, в познании участвует абсолютно всякий тип сознания. Переживания — в той степени, в которой они принимаются в качестве одной из значимых частей феномена — формируют подоснову и саму текстуру познания. Даже в том вызывающем возражения смысле, в котором