Роль пеших копейщиков привилась, и на Западе новый элемент — горожане — часто помогали рыцарям в роли пеших копейщиков.

Рыцарское звание, особенно в более богатых районах, прельщало далеко не всех. Балдуин Фландрский в 1200 г. счел необходимым начать борьбу с уклонением от рыцарского звания и издал декрет — сыновья рыцарей, до 25 лет не добившиеся звания рыцаря, должны рассматриваться законом, как лица крестьянского сословия. Во Франции и Англии также были установлены штрафы за уклонение от рыцарского достоинства.

Разумеется, существовали — и в военно-техническом, и в социальном отношениях — переходные ступени к рыцарству — были обедневшие рыцари, выступавшие в чужом вооружении, были нерыцари в тяжелом вооружении, пажи и оруженосцы благородного происхождения, подготовлявшиеся к тому, чтобы самим стать рыцарями. Чем строже становилось в XIII и XIV веках социальное деление, тем меньший процент подлинных рыцарей встречается в голове [98] копья и тем больший — кнехтов в тяжелом вооружении, сержантов.

В 747 г. папа Захарий в письме к мажордому Пипину еще высказывал мысль, что миряне и воины должны защищать страну, а духовенство — давать советы и молиться. Но в начале IX века военное дело являлось уже настолько уделом касты, народные массы настолько были отодвинуты от военного дела и рыцарство в военной касте заняло настолько господствующее положение, что сложилась формула: "народ должен работать, рыцари воевать, духовенство — молиться". В течение семи веков эта формула оставалась действительной, поскольку сохранялись предпосылки феодальной системы.

Средневековая дисциплина. В средние века наблюдался известный порядок, иерархия, субординация, послушание приказу, но дисциплины в римском и современном значении этого слова, как воспитания привычки к безусловному повиновению, связанному с понятием дисциплинарной власти, подчиняющей и смиряющей самовольные порывы, эгоистические стремления, — не было, и такая дисциплина была совершенно чужда средневековью. Феодальный строй связан с чувством независимости, с нежеланием баронов, чувствующих у себя в поместье государями, склонить свою волю перед высшим авторитетом. Сын идет против отца, герцог против короля, граф против герцога. Вместо современного дисциплинарного взыскания, скорого, неизбежного, тяжелого, до казни на месте за ослушание на поле сражения, средневековье знало только одно средство — отнятие сеньором у неповинующегося вассала лена. Осуществление этого наказания было очень сложно, часто вело к гражданской войне, к коалиции вассалов против сеньора и вызывало недостаточно спасительный страх у подчиненных. Отголоском этой средневековой военной анархии является стих Шиллера: "только солдат — свободный человек". Средневековье не знало лучшего средства для установления и поддержания дисциплины — строевого учения. Кнехтов порой били палками для наведения порядка, но это была дисциплина слуг, а не солдатская. Труднейший же вопрос дисциплины — господство полководца над вождями — средневековье вовсе не в силах было разрешить. Власть средневекового государя над крупными вассалами была слишком слаба.

Для средневековья характерен военный устав императора Фридриха Барбароссы(1158 г.){68}, не содержащий почти [99] никаких указаний, нормирующих отношения начальников и подчиненных, и стремящийся только упорядочить взаимоотношения между равными. Устав, запрещает во время поединков боевым кличем звать себе на помощь товарищей, рекомендует разгонять дерущихся, одев на себя латы, но захватив вместо мечей палки, запрещает брать с собой в поход женщин, под угрозой конфискации вооружения и обрезывания носа женщины, точно определяет, кому принадлежит убитая на охоте дичь, требует, чтобы нашедший бочку вина и воспользовавшийся частью содержимого, не давал бочке вытечь, чтобы и другим досталось, и т. д.

Рыцарские ордена. Несколько высшей ступени достигла дисциплина в рыцарских орденах в пору их процветания, когда они отчасти отвечали своему замыслу — создать светского воина, живущего в монашеской строгости и покорности начальству, произносящего свои обеты и посвящающего себя борьбе с неверными. Рыцарю-храмовнику, для сохранения дорогих тяжелых коней, запрещался вне боя и без особого разрешения начальника аллюр галопа. Храмовник, чтобы освоиться с тяжестью кольчуги, обязан был носить ее ежедневно; если было установлено, что он, сибаритствуя, вышел из своей комнаты без кольчуги, то во время обшей трапезы он лишался права надевать белую мантию ордена и должен был сидеть без стула, на земле. Устав ордена знал и наказание заключением в карцер, и изгнание из ордена. Но и здесь дисциплина не поднималась на такую высоту, чтобы дать возможность боевого управления. Имелись сигналы колоколом, но они применялись только для обозначения моментов лагерной жизни. Храмовник без разрешения не мог удаляться от лагеря на расстояние, с которого звук колокола был бы неслышен. Тактические указания сводились к тому, что до столкновения храмовник не имел права оставить своего места в рядах и броситься до приказа в атаку (что часто проделывали другие рыцари немедленно по прибытии на поле сражения, препятствуя построению боевого порядка и разменивая общий удар на ряд частных схваток). Начальник отряда храмовников обязан был выделить для охранения своего знамени (на всякий случай возилось и запасное) 5 — 10 рыцарей; остальные, подойдя к противнику, без производства общего шока, вступали в индивидуальный бой и обязаны были продолжать его и не покидать поле сражения до тех пор, пока знамя продолжало развеваться. В случае падения знамени — вопрос продолжения боя мог разрешаться каждым храмовником индивидуально, но устав ордена предписывал ему пристраиваться, по возможности, к другому ведущему бой отряду, где продолжало развеваться знамя. [100]

Масса рыцарства знала толька одно дисциплинарное предписание — запрещение грабежа, пока неприятель продолжал оказывать сопротивление. Дисциплина в средние века отходила на второй план, так как она стесняла полное проявление личности, на котором только и, основывалась боеспособность средневековья: все базировалось на высоко развитом личном чувстве чести, в бою каждый искал поединка, чтобы отличиться; всякие дисциплинарные пути при этом соревновании явились бы только помехой.

Тактика. При такой дисциплине бой являлся только умноженным единоборством. Собственно боевого строя не было. Для сближения с противником строились обыкновенно в колонну. 300—400 конных строились по 11—14 всадников в шеренге; в XIV и XV веке в моде было голову колонны, в целях удобства ее вождения, делать клином (1, 3, 5 и т. д. всадников в шеренгу). Эта колонна, без какого-либо порядка и без команды, развертывалась в обе стороны для одиночного боя. Нормально в бою рыцари действовали в одной шеренге с интервалами между рыцарями ("рыцарь не должен служить щитом для рыцаря"). Значительная армия подходила в нескольких колоннах, которые очень часто вводились в бой последовательными уступами. В. течение крестовых походов эта уступная форма объяснялась необходимостью по возможности скорее начинать атаку, так как на Востоке противник представлял по преимуществу конных лучников, и всякое промедление времени давало ему возможность шире развить стрелковый бой; в боях рыцарских армий на Западе между собой последовательность вступления в бой объясняется преимущественно недисциплинированностью и нетерпением рыцарей.

Рыцари, чтобы построить за собой копье, предпочитали развертываться заблаговременно; медленным аллюром, относительно равняясь в своей редкой шеренге, шли они в атаку. Чем более кнехтов в тяжелых латах являлось во главе копий (XV век), тем более обозначалось стремление атаковать более густой массой, сплошной шеренгой и даже колонной, задерживая развертывание ее до последнего момента{69}. При этом содействие пеших членов копья исключалось, и они тогда объединялись в особые отряды.

Конные стрелки на Западе являлись только подражанием степным восточным народам и особого значения в бою. не имели. Пешие лучники опасны при стрельбе лишь с нескольких десятков шагов; но, чтобы уклониться от встречи [101] атаки рыцарей, они посылали одну-две стрелы с дальнего расстояния и спешили спрятаться за своих рыцарей — таким образом, метательный бой имел место лишь короткое время и с дальнего расстояния, и рыцари не обращали на него внимания.

Идеалом рыцарского боя являлась "La Кére" — проездка рыцаря насквозь через неприятельский боевой порядок, возвращение обратно и новая проездка с попутными поединками.

Средневековые историки в своих описаниях боев проявляли очень мало критического отношения и много фантазии; они высоко ставили дошедшие до них обрывки тактических рассуждений римлян и греков и, сочиняя свои хроники по-латыни, часто искажали факты, подгоняя события под чуждую им теорию. Поэтому, часто описания средневековых сражений излагают хитроумные тактические комбинации. На самом деле средневековые короли и герцоги, стоявшие во главе армии, являлись не полководцами, а лишь первыми рыцарями своих армий, и никакое сложное управление не было им под силу.

Резерва по существу не могло быть; иногда отряд рыцарей задерживался позади, как поддержка для того, чтобы подпереть участок фронта; где неприятель имел успех, вообще, чтобы побороть неблагоприятную случайность. Значение резерва вообще обусловливается тем, что он является удержанной вне влияния боя и потому сохранившей порядок частью, которая получает решающее значение тогда, когда другие части расстроятся боем на фронте и утратят порядок. Но так как порядок в Средневековье вообще не ценился, то не мог иметь значения и резерв.

Сильно развитое классовое сознание рыцарей, заставляло видеть в противнике члена своей же корпорации, товарища. Это вело к тому, что противника щадили. Бои между рыцарями были мало убийственны. Ценной добычей были латы противника, но дорого ценился и пленный рыцарь, за которого можно было получить хороший выкуп. Все это вело к ухудшению военного сознания. Не редки были столкновения, в которых на одного убитого приходилось по 50 пленных рыцарей. Процент убитых резко повысился, когда пехота выступила на полях сражений. Печальными представляются нам жалобы австрийских рыцарей на швейцарцев, что последние не берут в плен, а убивают. [102]

Стратегия. Стратегическое искусство средневековья стояло не выше тактического. Средневековый полководец — прежде всего не стратег, не тактик, а крупный политик, умеющий воздействовать на феодалов, созвать, связать и удержать под знаменами ленное войско и сам, с оружием в руках, показать пример своим вассалам. Основной вопрос — давать ли противнику сражение или уклониться от него, средневековый полководец решал не самостоятельно, а под давлением настроения феодальной милиции. Даже блестящие победы часто имели лишь ничтожные результаты, так как преследование происходило очень редко, и победившая армия просто расходилась по домам{70}, предоставляя истории идти своим порядком.

Цезарь в 8 лет покорил всю сравнительно густо населенную и воинственную Галлию, а тевтонский орден, при поддержке Западной Европы, затратил 53 года на покорение гораздо меньшей, бедной и пустынной Восточной Пруссии. Оборона получила перевес над наступлением Требовались долгие месяцы, чтобы овладеть стенами даже небольшого города или замка, когда он упорно защищался. Города стремились брать не осадой, а измором, окружая их острожками, гарнизоны коих отрезывали подвоз продовольствия в город.

Особенно низко стояло стратегическое искусство в период крестовых походов. Мистическая цель, которую ставила политика — овладение Иерусалимом и создание феодального христианского острова среди окружающего магометанского моря, исключала возможность рациональной стратегии{71}. Третий крестовый поход, во главе которого стали император Фридрих I Барбаросса, английский король Ричард Львиное Сердце и французский — Филипп-Август (1189—1192), правда, не являлся уже простым паломничеством, [103] с оружием в руках, как предшествующие, он был организован государственной властью, с установлением в империи налога, с подбором воинов, могущих содержать себя в течение двухлетнего похода, с организацией продовольствия от лежащих по пути стран{72}. И все же этот наилучше организованный поход являлся иррациональным предприятием, безотчетным увлечением. Энергия Запада, расточавшаяся свыше двух столетий в походах в Палестину, могла бы быть использована гораздо целесообразнее. Фридрих Барбаросса, вынужденный на походе миновать страну сельджукских турок, Иконию, в которой султан готов был ему благоприятствовать, а сыновья султана захватили власть и встретили крестоносцев с оружием в руках, разбил сельджуков, захватил их главный город, но эта победа привела лишь к тому, что он остался в захваченной столице на пятисуточную дневку и продолжал паломничество к Иерусалиму. В этих условиях след армии крестоносцев терялся, как корабль в море, магометане возвращались на свои места, а те местные элементы, на которых могли бы опереться крестоносцы — армяне и другие — боялись себя скомпрометировать перед магометанами содействием крестоносцам.

Рыцарство представляло прежде всего касту, это был не род оружия а скелет в феодальной армии. Рыцарство не являлось тем первоисточником, из которого развилась современная кавалерия. Тем не менее, историки конницы, начиная с Денисона, видят в рыцарях своих предков и идеализируют рыцарей, как защитников бедных и слабых На самом деле, нравы были много грубее. Воин без работы и без дисциплины легко обращается в разбойника. В средние века значительная часть рыцарства, опираясь на свои укрепленные замки, занималась разбойничеством и самоуправством Против рыцарей-разбойников предпринимались целые походы, при осадах разбойничьих замков на помощь с воодушевлением являлось ополчение местного населения, выполнявшее осадные работы. Слабая королевская власть не могла во Франции умиротворить разбойничьи выходки рыцарей — на помощь явилась церковь, провозгласившая "Божий мир" от вечера четверга до утра понедельника, [104] в ход оружие. Фридрих Барбаросса в 1186 году установил требование, чтобы каждый начинающий войну с соседом объявлял об этом за 3 дня. Но все это были паллиативы против рыцарского самоуправства, не представлявшие никакого обеспечения честным гражданам. Вечный внутренний мир провозглашался в средневековье неоднократно; однако, только развитию капитализма удалось преодолеть грабежи рыцарства вместе с средневековьем и феодализмом, заменив их более утонченными формами эксплуатации.

Города. В XI веке в феодальных государствах Западной Европы начала сказываться новая растущая сила — города. Феодальные учреждения соединяли в стройную систему классы, связанные с земельной недвижимой собственностью. Представителем движимого имущества являлся городской рынок, базар, где сохранялось и росло денежное обращение. Западноевропейский город имел очень часто центром происхождения рынок. Представители движимого капитала, городские буржуа, быстро приходили к сознанию общих интересов, и первым коллективным имуществом горожан были городские стены, создававшие городу известную независимость от самоуправства феодалов; в своих тесных средневековых посадах горожане сплачивались в одну политическую корпорацию, в них развивалось чувство местного патриотизма и гордости. Особенно сильно и рано развились на старой античной почве города северной Италии, с Миланом во главе. В течение второй половины XII и первой XIII столетия итальянские города выдержали упорную борьбу с Гогенштауфенами. Развивались и германские города на развалинах римских колоний или около дворов богатых духовных и светских феодалов, представлявших удобный рынок сбыта; затем они вступали подчас с ними в борьбу и даже объединялись между собой в могущественные союзы — рейнский, швабский, ганзейский. Наибольшую политическую энергию проявляли республиканцы итальянских городов, но, однако, и им в условиях средневековья не удалось создать пехоту, спаянную на подобие античной в одно тактическое целое. Главная сила мелких античных государств заключалась не в тех бойцах, которых выставляли непосредственно горожане, а в крестьянах их округи, в их рыбаках, в их угольщиках. Все это в древней Греции или Риме было прочно политически связано с городом и жило общими интересами. В средневековье, хотя города добивались государственной власти над довольно значительными сельскими районами, однако, глубокая экономическая и политическая пропасть отделяла интересы городского и сельского населения, и попытки [105] создать вооруженную силу городов из крестьянских элементов не могли иметь успеха.

Сверх того, феодальный строй властно вторгался и в города. Командующим вооруженными силами города назначался почти всегда рыцарь. Скорое возвышение итальянских городов объясняется в значительной степени тем, что итальянские помещики — рыцари — в большом числе проживали не у себя в поместьях, а в городах. Создался особый тип полурыцаря, полукупца. Когда в XII веке возникли запрещения посвящать в рыцари лиц крестьянского или недворянского происхождения, то эти запрещения не распространялись на горожан. В составе городских вооруженных сил главное ядро образовывалось более состоятельными гражданами, которые выступали в поход конными, в рыцарском вооружении. Немецкие рыцари, пришедшие в Италию с Гогенштауфенами, видели в своих противниках — итальянских городских рыцарях — сапожников и портных, замаскированных в чуждый им наряд. Но и в Германии происходило то же. В 1363 г. Страсбург выставил таких полурыцарей 81 копье: цехи — 21, виноторговцы — 4, судовладельцы — 5, лавочники — 4 и т. д. Вызванное обстановкой стремление города копировать феодальные армии обессиливало попытки самостоятельного строительства крепкой, сплоченной пехоты. В 1176 году, когда при Леньяго миланское ополчение разбило Фридриха Барбароссу, городская пехота как будто бы сыграла известную роль{73} и показала известную сплоченность, но в общем городская жизнь не благоприятствовала созданию вооруженной силы.

Недостающую сплоченность и воинственность горожан стремились наверстать широкой религиозной пропагандой среди городского воинства. Знамя городской пехоты в Италии укреплялось на высоком древке, прикрепленном к тяжелому возу, запряженному шестью волами. На возу была укреплена и чаша со святыми дарами. Здесь же на возу стоял священник-проповедник, убеждавший пехотинцев, в случае потери строя, не разбегаться, а смыкаться к своему "карочио", чтобы победить или погибнуть со своей святы ней. К "карочио" стаскивали и здесь же причащали раненых и умирающих. Знамя карочио, медленно двигавшееся за наступавшей пехотой, было далеко видно и являлось сплачивающим около себя центром. [106]

Препятствия росту силы городских милиций. Серьезное развитие городских милиций Италии и Германии с середины XIII века прекратилось, вследствие широкого обращения городов{74} к наемничеству чуждых городам военных элементов. Германские города стремились обеспечить себя договорными отношениями с проживавшими по соседству рыцарями. Как мало воинственны были горожане и как высоко котировались рыцари, видно из текста этих договоров: большой город Кельн в 1263 году договорился с графом Адольфом фон Берг: последний становился гражданином Кельна и обязался выходить на помощь городу с 9 рыцарями и 15 молодцами в полном вооружении, на бронированных лошадях. Город уплачивал за это ежедневную субсидию графу в 5 марок и со своей стороны обязался помогать графу Бергу 25 родовитыми гражданами в полном вооружении на бронированных лошадях. Большой город вошел в политическое соглашение из-за 24—25 человек; 25 конных бойцов считались уже серьезной силой.

Во Франции организация городской милиции развивалась по инициативе королевской власти, искавшей опоры в городах против центробежных стремлений крупных вассалов. Людовик VI в 1137 году, определив устройство городского управления, наметил и положение о городской милиции, уточненное впоследствии Филиппом-Августом. Каждый город, в зависимости от богатства и количества населения, должен был выставлять определенное число пеших и конных воинов, которые группировались по приходам в дружины и выступали в поход под начальством мэра или городских старейшин. Конечно, французская городская милиция подверглась энергичным нападкам феодалов, и даже короли иногда становились на их классовую точку зрения. В 1347 году король Филипп VI (хроника Фруассара) заявил, что "в будущем он будет водить в бой только дворян. Горожане являются просто балластом, который тает и исчезает в рукопашном бою, как снег перед лицом солнца. Можно пользоваться только городскими стрелками да городским золотом, чтобы уплачивать издержки и жалованье дворянам. Горожан же лучше оставлять по домам — пусть стерегут своих жен и детей и ведут свою коммерцию; для военного дела годятся только благородные, изучившие его и воспитанные для него с детских лет". Когда, во время столетней дойны, в 1415 году, город Париж объявил мобилизацию буржуазии, Жан де [107] Бомон воскликнул: "к чему нам в армии присутствие этих лавочников?".

Серьезные успехи в военном деле городов связаны с развитием в них класса ремесленных рабочих, позволявшего возродить пехоту, как это было при восстаниях фламандских ткачей в XIV веке; эти попытки возрождения пехоты, заря новых времен, будут разобраны в следующей главе.

В Англии феодальный призыв был совершенно упразднен установлениями 1181 года; вместо него явилось учреждение гражданской милиции, дополненное в 1252 г. Это и есть, по существу, дожившая до последнего времени английская милиция. Каждый англичанин от 16 до 60 лет обязан был содержать вооружение, более или менее дорогое, в зависимости от того из 5 классов, в который он зачислялся по имущественному положению, и был должен немедленно являться по призыву в случае появления неприятеля. Закону дана была самая широкая огласка, суровейшие наказания грозили каждому гражданину за неисправность в вооружении и явке; местная власть должна была строго следить за проведением закона в жизнь. 700 лет существует закон об английской милиции, но история ее очень поучительна: на бумаге сотни тысяч воинов могли быть всегда мгновенно собраны и никогда в серьезных случаях они не собирались. Милиционный закон, имевший силу многие столетия, всегда оставался мертвой буквой. 5 классов, в зависимости от имущественного ценза, и другие подробности этого закона указывают на стремление копировать римскую милицию лучших времен{75} — но сходство между древнеримской армией и мифической английской милицией можно усмотреть, конечно, только на бумаге. Английская милиция была и осталась воздушным замком государственного Манилова.

Военная мощь феодализма. Средневековье — эпоха едва прерываемой, бесконечной гражданской войны. В почти сплошной борьбе соседей между собой закалялась сила выделившегося из народа военного класса. Очень существенны минусы, связанные с феодальным устройством армии. Наступательная сила феодальной Европы, как показали крестовые походы и столкновения с турками, была ничтожна. Но все же, благодаря вассалитету и ленной системе, этим двум основам выдвинутого франками военного строительства, германо-романской цивилизации удалось отразить два удара, грозившие совершенно изменить ход развития человеческой культуры: Карл Мартел, второй из Каролингов, в 732 году, отразил в Пуатье натиск ислама, [108] уже грозившего Византии и Италии, захватившей Пиренейский полуостров и разлившегося по территории Франции до Луары; к Рейну стучались язычники; всякая преемственность от римской цивилизации пала бы, если бы разрушилась узкая перемычка между Луарой и Рейном, которую защищали франки. И в 955 году Оттон Великий на р. Лех, близ Аугсбурга, разбил свирепых язычников-венгров, представлявших для Западной Европы опасность такой же катастрофы, какую вызвало впоследствии для Киевской Руси нашествие татар.

Однако, эти исключения не должны затемнять общую военную слабость феодальной Европы. Яснее всего она видна из столкновения с викингами, сохранившими в неразложенных культурой скандинавских странах изначальные боевые достоинства германских варваров. Небольшие кучки этих профессионалов военного дела, удальцов-разбойников, наводили трепет на всю феодальную Европу. Они, под названием варягов, образовали ядро, около которого славянские племена начали складывать русскую государственность; они осели, под названием норманнов, в северо-западном углу Франции, основали англо-норманское и южно-итальянское норманское государство: 500—700 норманнов{76} оказалось достаточно, чтобы отразить сарацин в Италии, выгнать их из Сицилии, побороть местную феодальную государственность и предпринять попытку завоевания Византии, которая была отражена последней (сражение при Дирахиуме 1081 г.) только потому, что византийцам удалось нанять на свою службу пришедшую с Востока группу варягов. Викинги, обходя Европу с двух сторон, столкнулись здесь лбами. Феодальное ополчение чувствовало себя очень неуверенно при столкновении с норманнами.

Сражение при Бувине. Примером сражения рыцарской эпохи может служить сражение при Бувине 27 июля 1214 г. Французский король Филипп-Август, опираясь на поддержку городов и духовенства, вел борьбу с неспособным и непопулярным королем Англии, Иоанном Безземельным, из-за огромных владений английской короны (династии Плантагенетов) во Франции. На сторону английского короля стали два могущественных вассала французского короля — граф Фердинанд Фландрский и граф Рейнгард Булонский. К коалиции примкнул и император Оттон IV (Вельф), племянник английского короля, ведший в Германии гражданскую войну с поддерживаемым Францией и [77] папой претендентом на императорский престол, будущим императором Фридрихом II (Гогенштауфеном), успевшим уже утвердиться в верхней Германии. В походе против Франции участвовали преимущественно нижнегерманские вассалы, герцоги Брабантский, Лимбургский и Лотарингский, графы Голландский и Намюрский и Брауншвейг — вотчина императора. Брат английского короля, граф Солсбери ("Длинная Шпага"), явился к германскому императору с большими денежными средствами, позволившими организовать широкую вербовку наемников в Вестфалии и Нидерландах. Коалиция ставила себе целью — расчленение Франции (чертеж № 7).

Филипп-Август готовился к десантной операции в Англии, но заготовленный с большими издержками флот, вследствие измены графов Фландрского и Булонского, погиб. В мае 1214 г. английский король вторгся в Пуату, но потерпел неудачу и находился уже накануне полного уничтожения, когда с севера обозначился главный враг [110] Франции — армия Оттона IV, собиравшаяся у Нивеля (южнее Брюсселя).

Примерно в 125 километрах по воздуху, у г. Перонь, назначил Филипп-Август сбор французских войск. 23 июля, когда французская армия перешла из г. Перонь в наступление, германская достигла Валансьена; последняя здесь задержалась до 26 июля, когда пришло известие, что французы находятся уже почти в их тылу, в Турнэ. Филипп-Август через Дуэ и Бувин достиг Турнэ и здесь узнал, что немцы, имея сильную пехоту, перешли из Валансьена в Мортань. Считая местность в долине Шельды неудобной для конного боя и с тем, чтобы выиграть нормальные сообщения с тылом, французский король 28 июля решил отойти к Лиллю. Немцы, узнав об отступлении, решили погнаться за французами. Когда большая часть французской армии уже перешла непроходимую в брод р. Марк по мосту у Бувина, к французскому королю явился Гарэн, рыцарь ордена иоаннитов, он же епископ Санлисский, канцлер и друг короля, ездивший с виконтом Мелюнским и отрядом легкой конницы на рекогносцировку к стороне неприятеля. Гарэн доложил, что к Бувину скоро подойдет неприятельская армия. Был собран совет баронов. По настоянию Гарэна, король решился вступить в бой; войска были повернуты на правый берег Марки, и когда к Бувину подошли немцы, они увидали, вместо хвоста отступающей колонны, готовую к бою армию. Германская армия, ожидавшая в ближайшие дни присоединения еще пятисот рыцарей, уклониться от боя уже не могла. Боевые порядки построились друг против друга.

Сила каждой из армий может быть оценена в 6—8 тысяч бойцов. Но тогда как у немцев рыцарей было 1.300, число французских рыцарей превышало 2.000. Наемная пехота германцев была крепче французской коммунальной милиции{77}.

Французская коммунальная милиция (преимущественно пешие стрелки, а также городские сержанты){78} образовала завесу, за которой устраивалось рыцарство. Филипп-Август находился в центре; храбрейший рыцарь держал возле него орифламу — королевское знамя (белые лилии по красному полю), 150 сержантов охраняли мост — единственную переправу в тылу французов. Бывший авангард при [111] движении к Лиллю — рыцарство Иль-де-Франса, под начальством Монморанси — не успел еще стать в боевой порядок и к началу боя находился на левом берегу р. Марк.

Германская армия построилась, имея немецкую пехоту и рыцарей в центре. Здесь же за пехотой находился император Оттон со своей хоруговью — золотым орлом, держащим змею, — укрепленной на повозке (карочио). Правое крыло было под командой герцога Сольсбери и графа Булонского. Последний имел 400 (или 700) наемников — брабансонов — пеших алебардистов, которые были построены в круг, образуя живое укрепление в рыцарском строю. Левое крыло образовывали фламандцы герцога Фландрского.