С подлинным верно. Судебный Следователь Н. Соколов 6 страница

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 62 – 65

К о п и я

П Р О Т О К О Л.

1919 года, июня 13 дня. Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов на разъезде № 120, в порядке 443 ст. уст. угол. суд., допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля и он показал:

Алек сандр Андрее ви ч Ш ЕРЕМЕТЕВСК И Й све ден и я о лич ностисм. л. д. 1 58 том

2 -й.

Я подтверждаю свои показания, которые я дал уже по настоящему делу, Члену Суда Сергееву, и дополнительно могу показать следующее.

Я не был в районе Коптяков до освобождения Екатеринбурга от большевиков. Прибыл я тогда в Коптяки 27 июля уже после взятия Екатеринбурга чехами. Поэтому сказать, что там происходило 17-19 июля прошлого года, я не могу.

На меня было возложено, за отсутствием брата, наблюдение за работами по откачке шахты и Ганиной ямы, что мною и делалось. Шахту я нашел в таком виде. Уровень воды в об ои х колодцах шахты стоял одинаково: до воды свободного пространства было мало совершенно. Затем шла вода на 13 аршин глубиною. Большой колодец отличался от малого в том отношении, что в нем под водой, приблизительно, на глубине полуаршина от уровня воды был слой льда, толщиною, приблизительно, в четверть аршина. Льда не было в малом колодце, в нем была одна вода. Слой льда в большом колодце был цельный, а не в виде кусков. Это был остаток слоя льда, не успевшего еще рас т аять; края этого слоя были пример з шими к срубу шахты. В северо-западном углу колодца лед был пробит. Отверстие, образовавшееся от пробития слоя льда, составляло, приблизительно, квадратный полуаршин. В малом колодце на поверхности плавали маленькие палочки, не обратившие на себя нашего внимания. В большом колодце в воде подо льдом /а вовсе не в малом колодце/ нами было найдено одно звено от рукава насоса, при помощи которого, очевидно, раньше при разработке шахты откачивали из нее через большой колодец воду. Больше ничего при наружном, так сказать, исследовании шахты обнаружено не было. Мы начали вести откачивание воды из шахты 2 августа и продолжали нашу работу до 11 августа. С 11 августа до 15 августа в нашей работе произошел перерыв, в виду того, что в это время красные вели наступление на медный рудник, отстоящий от шахты, где мы вели работы, в 6 или 10 верстах. 1 5 августа наши работы возобновились. Красные не проникали к нашей шахте в этот период времени, и она охранялась особой охраной. 19 августа мы шахту откачали. Дно малого колодца шахты оказалось выше дна большого колодца. Дно малого колодца – земляное, твердое. На нем мы ничего не нашли. Дно большого колодца шахты представляло собой настилку из бревешек, видимо, прямо на почву. На этом деревянном полу был слой ила из глины, толщиной, приблизительно, с пол-аршина. Этот ил мы промыли и нашли в нем следующие предметы: человеческий палец и отдельно два кусочка человеческой кожи, жемчужную серьгу с маленьким бриллиантиком, искусственную золотую челюсть, застежку от галстука и саперную лопатку, малого образца, так называемую “носимую”, а также несколько осколков французской гранаты. Что касается пальца, то он мне казался принадлежащим интеллигентному человеку. Я вижу предъявленное мне Вами фотографическое изображение пальца /предъявлено фотографическое изображение пальца, описанного в пункте “7” протокола 10 февраля сего года, л. д. 12, том 2-й/. Вот такой палец мы тогда и нашли. Я не обратил тогда внимания на то, принадлежал ли он человеку, имеющему привычку оттягивать и подрезывать у пальцев у корня ногтей кожу, /я не знаю, что значит “маникюр”/, но я обратил внимание на ноготь этого пальца: ноготь пальца был отрезан правильно: полукругом и он был длинный, выдаваясь над оконечностью пальца. Теперь у него почему-то вид ногтя не такой: теперь ноготь у него короче окончания пальца. Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения серьги, челюсти, застежки от галстука, лопаты и осколков гранаты /предъявлены фотографические изображения серьги, описанной в пункте “а” 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об., том 1-й /так!/, челюсти, описанной в пункте 8 того же протокола, л. д. 12 том 2-й; застежки для галстука, описанной в пункте 13 того же протокола том 2-й, лопаты, описанной в пункте “б” того же протокола, л. д. 13 об. том 2-й, и осколков гранаты, описанных в пункте 14 того же протокола, л. д. 13 об. том 2-й/ и удостоверяю, что такие вещи, какие изображены на этих снимках, нами и были тогда найдены при промывке ила на дне шахты. Что касается лопаты, то она была найдена при выемке самого ила с деревянного пола. Там лопата была на самом иле, т. е. сверху ее был слой ила /так!, у Лыковой – “льда”/ и она не видна была под илом; на какой глубине она была под илом я затрудняюсь определить.

Откачав Ганину яму, мы исследовали дно баграми, шестами, а в некоторых местах брали ил и промывали его, но ничего там не нашли.

Около шахты было два костра. Один был ближе к ней, другой дальше. Величина их была, как мне казалось тогда, одинакова: около аршина. Костры, как заметно было, были раньше разбросаны. Углей в них было очень мало. Угли были небольшие и, как мне кажется, представляли собой куски дерева, сгоревшего в огне. Костры /неразб./ и местность около них была нами исследована. Кроме того, мы брали землю с кострищ и промывали ее. При промывке земли с костров и около них мы нашли, как я помню, следующие /зачеркн. в документе/ вещи, фотографические изображения которых Вы мне сейчас показываете /предъявлены фотографические изображения: трех частей жемчужины, трех частей украшений, топаза с осколком, пружинок, описанных в пункте “а” 2 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об., том 2-й/. Про пулю и запонку /пункт тот же того же протокола, л. д. 11, том 2-й/ я что то забыл и не помню теперь, где их нашли. При промывке костров были найдены застежка, пряжка, часть еще какого-то украшения, возможно, что серьги, фотографическое изображение которых Вы мне сейчас показываете /предъявлены фотографические изображения названных предметов, описанных в пункте “а” 3 того же протокола, л. д. 11, том 2-й/. Я помню, что были найдены еще осколки от синего флакона с пробкой-короной /пункт 10 того же протокола, л. д. 12, том 2-й/. Я не помню ничего про железку-предохранитель для сапога и не помню, была ли таковая где найдена /пункт 11 того протокола, л. д. 12 об., том 2-й/. Затем было много найдено обгорелых пуговиц, фестонов, гвоздиков, кнопок, петель, крючков и разных пряжек от одежды. Все эти предметы своим видом ясно свидетельствовали, что они от мужской и женской одежды, видимо, сожженной в огне. Кроме этих предметов, были еще найдены в разных местах неделеко /так!/ от шахты в траве: портретная рамка и три иконки, изображения которых Вы мне сейчас показываете /предъявлены фотографические изображения портретной рамки и трех иконок, описанных в пункте “а” 1, 4-6 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10, 11 об. 12 того же протокола, том 2-й/. Одна из икон, как это и изображено на карточке, была с подушечкой и имела кольцо, очевидно, для ношения на груди. В наших работах мы имели, главным образом, целью найти трупы Царской Семьи. В шахте, которую мы откачивали, мы их не нашли, и их там безусловно нет. Разработка рудника связана с малым колодцем шахты. Проход из него в разработку был мной пройден на некотором расстоянии. Дальше шел обвал, видимый и снаружи. Обвал этот безусловно старый. Где могут находиться трупы, сказать трудно, так как таких старых, заброшенных шахт в этой местности вообще много, и какие-либо результаты в этом отношении могут дать только раскопки. Больше показать я ничего не могу. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Все вещи, найденные при промывке шахты, были мною лично переданы Товарищу Прокурора Кутузову. Некоторые вещи, как например, иконы я передал Члену Суда Сергееву. Большинство же вещей было мною передано брату Андрею, а кому их передал он, я не знаю. Я помню, что вблизи костров был найден обгорелый каблук от какой-то обуви, но я затрудняюсь определить, от какой именно. Затем, я прекрасно помню, была найдена продолговатой формы тонкая брошь с красноватыми камешками, застегивающаяся сзади булавкой. Она была найдена недалеко от шахты на глиняной площадке. Ее я передал также брату. Помню, что был найден еще брелок, как мне кажется, из золота с монограммой “Н. А.”. Прочитано. Александр Шереметевский.

Судебный Следователь Н. Соколов

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо-важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 65 – 67

Копия конверта

Его Превосходительству

Генерал-Лейтенанту Дитерихсу

от Товарища Прокурора Пермского

Окружного Суда Д. С. Тихомирова

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо-важным

делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 68

К о п и я

Ваше Превосходительство,

не откажите принять и выслушать док-

тора Уткина, у которого имеются све-

дения по делу особой важности и о

котором я Вам говорил, когда Вы

были в Перми.

К роме того, т. к. доктор Уткин

в настоящее время желает посвятить

себя административной деятельности,

будьте добры, Ваше Превосходительство,

если найдете возможным, оказать ему

в этом Ваше содействие.

Готовый к услугам

Д. Тихомиров.

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо-важным

делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 69

К о п и я

Г. Судебному Следователю по особо-важным

делам Н. А. Соколову

По личному заявлению мне Товарищу

Прокурора Тихомирова, доктор Уткин

располагает сведениями о судьбе б.

Царской семьи.

Вследствие сего препровождаю док-

тора Уткина в Ваше распоряжение.

Генерал-Лейтенант Дитерихс

14 июня 1919 года

раз. № 120

С подлинным верно:

Судебный Следователь по особо-важным

делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 6 /реально, по описи значится под № 5/, л. 70

К о п и я

П Р О Т О К О Л

1919 года июня 14-15 дня Судебный Следователь по особо-важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:

Павел Иванович Уткин, 44

года, православный, врач, живу в г. Екатеринбурге по Тарасовской Набереж-

ной, дом № 8, не судился.

В сентябре месяце 1918 года я жил в г. Перми на углу Петропавловской и Обвинской улиц в доме Крестьянского П оземельного Б анка. Это большой дом в три этажа. В нижнем этаже помещался банк, а в двух верхних этажах находились квартиры, которые и сдавались банком частным лицам. Я поселился в верхнем этаже этого дома в мае месяце 1918 года, сняв там квартиру у управляющего банком Лощилова по годовому контракту. В конце первой половины сентября месяца здание банка стала занимать чрезвычайная следственная комиссия по борьбе с контр-революцией. Она сначала заняла нижний этаж, где помещался самый банк, а потом стала выселять квартирантов и занимать их помещения. В конце концов, заняли и мою квартиру, оставив мне одну комнату, где я и помещался со своей семьей: женой Зоей Александровой и двумя маленькими детьми. В то время, когда я жил в этой одной комнате, приблизительно, часов в 5-6 вечера вскоре после 20 сентября ко мне пришел какой-то вестовой из чрезвычайки и сказал мне: “доктор, сию же минуту к Малкову”. Малков, как это мне было известно, был председателем чрезвычайки. Я сейчас же пошел за вестовым. Он привел меня во второй этаж того же дома в квадратную /так!, у Росса – “квартирную”/ комнату, где находились большевики, работавшие в чрезвычайке: Малков, Лобов, Воробцов, Шленов и какие-то еще другие. Они провели меня в соседнюю комнату. Эта соседняя комната имеет вид полукруглой комнаты, благодаря тому, что одна ее стена, а может быть и част и двух стен, примыкающих к этой стене, были полукруглые, образуя дугу. В этой комнате на кушетке лежала женщина. Я понял, что меня пригласили к больной. В эту полукруглую комнату со мной вошли и названные мною деятели из чрезвычайки, а может быть, еще и другие лица. Здесь же находилась какая-то незнакомая мне женщина, лет 22-24, блондинка, среднего роста и питания; я помню общий ее облик и могу указать отдельно некоторые ее черты лица: нос у ней был прямой и тонкий, рот небольшой, губы тонкие, волосы были заплетены и лежали сзади, образуя, так называемую, греческую прическу; глаз ее я не помню; во что она была одета, я положительно не помню.

Когда я вошел в эту полукруглую комнату, кто-то из вошедших со мной большевиков сказал мне: “потрудитесь оказать помощь”. Я стал осматривать лежавшую на кушетке женщину. Я помню хорошо, что под одним глазом, кажется, под левым у нее был большой кровоподтек, шедший от угла глаза по скуловой кости. Соответственно ему угол левой губы был рассечен. Это повреждение носило поверхностный характер. Общее же впечатление было то, что больную, видимо, побили: ударили кулаком по скуловой кости и поставили ей под глазом синяк, сдернув в то же время ногтем угол рта. Исследовав замеченные мною повреждения, я стал осматривать ее грудь. На груди знаков насилия никаких у нее не было. В это время больная, как заметно было, была в бессознательном состоянии. Она сильно вздрагивала. В тот момент, когда я начал производить освидетельствование больной, все бывшие в комнате мужчины удалились; осталась одна женщина, о которой я говорил. Спустя некоторое время после приступа к освидетельствованию больная очнулась и посмотрела на меня. Я спросил ее: “кто Вы такая? ” Она дрожащим голосом, но совершенно внятно ответила мне буквально следующее: “я дочь ИМПЕРАТОРА Анастасия”. Я хотел вести освидетельствование дальше и сделал попытку приподнять ее рубашку. Но женщина, все время находившаяся тут же вблизи меня, крикнула: “товарищи”. Тут же вошло в комнату несколько человек, и мне было сказано: “доктор, это Вашему освидетельствованию не подлежит”. Я принужден был прервать дальнейшее освидетельствование. Тогда я вышел в соседнюю квадратную комнату и спросил бумаги, чтобы написать рецепт. Мне дали бланки доктора Иванова, на которых я и выписал для больной йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерьяной и перевязочные материалы.

Шленов сделал на обороте рецептов надписи и был кто-то послан за лекарством. Я пошел в свою квартиру, при чем мне было сказано кем-то из большевиков: “сейчас за Вами пришлем”. Действительно, не успел я дома выпить чашку чая, как за мной кто-то опять пришел из чрезвычайки. Я снова отправился к больной. Лекарства и перевязочные материалы были уже принесены. Я обмыл поврежденные у больной места, смазал угол рта йодом, положил свинцовую примочку и дал микстуру. После этого я остался у постели больной, чтобы самому дать ей еще микстуры. Я помню, что приблизительно, я пробыл тогда около нее с час и дал ей микстуры ложки четыре. Вы меня спрашиваете, почему я это делал. Я это делал, как врач, по моральным поб уждениям. Заведуя при большевиках тюрьмой и арестантскими отделениями, я видел, как они обращаются с больными: лежит больной арестант, а придешь – его нет. Желая получить полную уверенность, что назначенные ей лекарства ей будут даны, я и оставался около нее, приблизительно, как я говорю, с час. Больная была в полубессознательном состоянии. Она то открывала глаза, то закрывала. Женщина, находившаяся при больной и, очевидно, являвшаяся “шпиком”, все время была безотлучно при больной. Поэтому я разговаривать с Анастасией Николаевной не мог. Уходя, я сказал “шпику”, чтобы Анастасии Николаевне продолжали давать микстуру через каждый час. Приблизительно, между 9 и 10 часами вечера я по своей собственной инициативе опять пришел к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате были опять большевики, но их было уже меньше. Я прямо заявил, что иду навестить больную, и прошел беспрепятственно. В комнате с Анастасией Николаевной была все та же женщина-шпик. Я спросил ее: “ну, как чувствует себя больная?” От этих, очевидно, моих слов Анастасия Николаевна очнулась. Она открыла глаза и посмотрела на меня благодарными глазами. Я чувствовал, что она глазами своими, молча, выражает мне благодарность. Я ей сказал: “ну, пока пейте. Будет лучше”. Анастасия Николаевна в ответ на эти мои слова протянула мне руку и сказала: “Я вам очень, очень, милый доктор, благодарна”. Утром я снова направился к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате был Шленов и еще какие-то большевики. Кто-то мне сказал из них: “больше в Вашей помощи больная не нуждается”. Так я больше и не видал Анастасии Николаевны.

Я так могу обрисовать ее наружность, т. е. той именно девушки, которая мне тогда назвалась Анастасией Николаевной. Эта девушка была роста выше среднего, прекрасно упитанная, лет 18-19 на вид; по крайней мере, я бы ей вполне дал эти годы; она была шатенка; нос у нее был совершенно правильный, прямой и имел маленькую горбинку; глаза у нее были темные, продолговатые; формы бровей я не помню; лоб – большой, не плоский, слегка овальный; рта не могу описать: он у нее все время подергивался; губы не толстые и не тонкие; подбородок круглый; на уши не обратил внимания; шея круглая и короткая. Волосы ее были стрижены и не доходили до плеч; была ли у нее спереди какая прическа волос, не помню, помню только, что волосы у нее были стрижены. Она производила прекрасное впечатление своим лицом: лицо прелестное и сложена она была прекрасно. Я хочу сказать, что она не имела не только никаких патологических, с нашей медицинской точки зрения, недостатков, но и вообще прекрасно была сложена в смысле гармонии ее линий. Полнота ее нисколько не была чрезмерной в соответствии, например, с ее ростом. Она была замечательно гармонично сложена. Грудные ее железы были хорошо, но не чрезмерно развиты и груди ее были в полной гармонии с ее наружностью. Она была в прекрасной, из тонкого полотна, рубахе. Прошивок и кружев на рубахе нигде не было. Ворот рубахи был довольно низко срезан, так что часть грудей была видна из-под рубашки. Поверх рубашки она была покрыта только одной простыней. Простыня была также из тонкого полотна. Меток ни на рубахе, ни на простыне я никаких не видел. Когда Анастасия Николаевна подавала мне руку, я ее руку разглядел: рука была средняя, упитанная, красивая; все части руки были округленные; пальцы были красивые, средней величины, ногти – подстриженные, совершенно чистые; был ли маникюр, не заметил.

Когда я уходил домой, прописав Анастасии Николаевне лекарства, меня кто-то из большевиков спросил: “что у нее по Вашему? Что Вы у нее нахо д ите?” Я сказал: “душевнобольная. Просто помешалась на мании величия. Отправьте ее в психиатрическую лечебницу”. Мне никто на это ничего не ответил. Только Шленов на меня так взглянул, что передать его взгляд, знаете, довольно мудрено, знаете. Я так говорил тогда большевикам, конечно, нарочно: из психиатрической ведь лечебницы она легко могла спастись. Сомнения же в том, что это и была именно дочь ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА Анастасия Николаевна, у меня ни малейшего не было и сейчас нет. Какая же цель, знаете, человеку ускорять свою кончину, называя себя своим именем, когда кто к ним попадет? Я тогда основывался на словах больной, на ее мне заявлении. Лично же я никогда при жизни Анастасии Николаевны не видел: не приходилось мне Ее видеть. Вообще из АВГУСТЕЙШЕЙ СЕМЬИ я видел в 1913 году ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, ГОСУДАРЫНЮ ИМПЕРАТРИЦУ и Алексея Николаевича. Из дочерей я тогда видел Татьяну Николаевну и Ольгу Николаевну. Анастасия же Николаевна имела, по моему, сходство с Елизаветой Федоровной, которую мне приходилось видеть в Москве /в 1913 году я видел АВГУСТЕЙШУЮ СЕМЬЮ в Москве/.

О том, что мне пришлось оказывать помощь Анастасии Николаевне, я никому положительно тогда не сказал, кроме жены своей. Ей я сказал и запретил при этом говорить кому бы то ни было. Пермь была освобождена от большевиков 24 декабря. Кажется, через месяц или полтора меня вызвал повесткой военный контроль. Я отправился туда. Меня потребовал к себе помощник начальника военного контроля Александр Федорович Кирста и стал меня расспрашивать про то, как я оказывал помощь Анастасии Николаевне. Из его расспросов я ясно видел, что он знает про то, что я оказывал помощь Анастасии Николаевне, но откуда об этом узнал Александр Федорович, я и до сих пор не понимаю. Его же об этом я не спрашивал. Я Александру Федоровичу тогда же все рассказал. Он мне дал лист бумаги и попросил меня самому записать свое показание. Я его тогда же, т. е. в тот же день, как был вызван, и написал собственноручно.

После допроса я отправился в аптеку, в которой были изготовлены по моим рецептам лекарства. Эти рецепты были в аптеке губернского земства, где я их и получил от Управляющего Корепанова. Я полагал тогда же еще, что лекарства по моим рецептам были приготовлены в аптеке бывшего губернского земства, а при большевиках в “советской” аптеке, потому что эта аптека, во первых, была советской, а, во вторых, она была ближайшей к чрезвычайке. Действительно, здесь я их и нашел. Они, рецепты эти, особо хранились у Корепанова и вот почему именно. Я тогда же, когда эти рецепты писал, думал, как же мне поступить: на кого писать лекарство, на имя Романовой, или же нет? Я об этом, насколько помню, даже спрашивал тогда большевиков и получил приказание поставить одну какую-нибудь букву. Я и поставил на рецепте букву N. В аптеке тогда же и обратили внимание на эти рецепты, поняли, что это т случай необычайный. Поэтому, эти рецепты и не были занесены, например, в книгу, куда они должны бы быть занесены. Достав рецепты, я отнес их к Александру Федоровичу и вручил их ему. Он, как я помню, тогда составил об этом протокол. Я помню, что как-то потом Александр Федорович показывал мне снимки с Анастасии Николаевны. Он мне показывал, во первых, журнал, кажется, “искру", где был помещен портрет Анастасии Николаевны в какой-то общей группе. За какой год был этот журнал, не помню. С кем была изображена там Анастасия Николаевна, также не знаю. Но только помню, что ни ГОСУДАРЯ, ни ГОСУДАРЫНИ в этой группе не было. Затем Александр Федорович показывал мне портрет открытку одной Анастасии Николаевны. На этой открытке она изображена en fase, стоя. Никакого сомнения нет, что я оказывал помощь именно Анастасии Николаевне. Между ею и ее портретами, которые мне показывал Александр Федорович полнейшее сходство.