О популярности профессии дантиста

 

Некая жительница маленького голландского городка Маастрихт, чей муж попал в плен к русским, похитила золотые коронки и мосты из застекленного шкафа еврея-дантиста из Эйндховена и самолично отвезла это богатство на монетный двор в Саарбрюкене. Ей пришлось приторгнуть своим телом. Рабочий плавильной печи, молодой бельгиец, поставил условие: унция сплава – час развлечений. Ее великодушие в результате обернулось браком, хотя были опасения, что ее первый муж может вернуться после войны. Им повезло. Ее муж, вкалывавший в русском колхозе, сошелся со слепой дочерью польского фермера, которая ходила за ним, пока он болел дифтерией, холерой и инфлюэнцей, а после они поженились.

На двоеженцев из Маастрихта никто не донес властям – ни голландским, ни немецким, ни русским, ни бельгийским, ни польским.

На деньги, вырученные от продажи дантистского золота (слиток FG890P), молодые купили большую квартиру. Сейчас они счастливо доживают свой век в доме для престарелых в Потсдаме. Их дочь-дантист практикует в Дрездене.

Голландский военнопленный и его польская слепая жена, продолжая трудиться в колхозе, купили участок земли и обзавелись своим скромным хозяйством. Они продавали овощи и яйца; хватало и самим, и дочери помогали, пока она училась в мединституте. Теперь она работает дантистом в Кракове, родном городе ее матери.

Золотой слиток FG890P, находившийся в 44-м году в подвале № 3 баден-баденского банка, попал в руки Густава Харпша, который надеялся с помощью золота выкупить у швейцарцев свою малолетнюю дочь. До нее он, впрочем, не добрался, так как попал в автомобильную аварию, и в результате ворованные золотые слитки предстали взору сержанта американских оккупационных войск Уильяма Белла на дороге возле североитальянского города Больцано, где никто не может приготовить настоящие спагетти. Так уж случилось, что дочка американского сержанта была практикующим дантистом в Оттаве. Кто знает, может быть, и дочь Харпша вследствие всех этих совпадений в один прекрасный день профессионально заинтересуется зубами.

 

Руль со смещенным центром

 

Максима Фортунелли, еврейка с сицилийскими корнями, родилась в Риме и в десять лет осталась без родителей. Ее воспитали чужие люди, тоже евреи. Она держалась строго, и никому не могло прийти в голову, что у нее есть любовники из гоев, включая близорукого немца голландских кровей, который временами жил в Триесте и принципиально не носил очков. Максима продавала картины и предметы антиквариата. А еще она числилась секретаршей в одном издательстве, спорадически выпускавшем художественные журналы с акцентом на испанскую живопись и итальянский маньеризм. Особенно там любили Веласкеса, Альтдорфера и Караваджо – первого за работу кисти, второго за терновые венцы, третьего за мальчиков. Друзья Максимы усматривали в этом связь: мрачные, сумеречные, меланхоличные, пугающие, немного мазохистские, эротические картины. Мы рассказываем всю эту подноготную, чтобы подчеркнуть пристрастие Максимы Фортунелли к разного рода тайнам и опасностям и тем самым прояснить некоторые ее поступки.

Максима держала свои драгоценности в самых необычных местах: в голове кобры, помещенной в сейф гостиницы в Модене, в кожаном саквояже, оставленном на хранение в шотландском госпитале, где всем заправлял правнук Кавура, в детской лошадке, в керамической трубе под городским бассейном в Люксембурге, а также в руле своего темно-зеленого «Остина». Машиной она пользовалась постоянно, совершая поездки из Сорренто и Пестума на юге в Местр и Триест на севере и обратно. Эти четыре итальянских городка были связаны с ее любовными похождениями. Со своим английским любовником она встречалась перед женскими банями у развалин Геркуланума – в цветастом шелковом платьице на голое тело. Она садилась на холодный мрамор и сажала английского любовника к себе на колени. В Равелло она ходила в красном, а развлекалась в бамбуковой рощице возле глубокого пруда с огромными лягушками. Она частенько брала каюту на прогулочном корабле, совершавшем круизы на Капри. Она каталась вдоль побережья в запряженном пони экипаже под Пестумом. Она пользовалась лодками в Местре и трамваями в Триесте. Иногда это были чисто деловые свидания, но вообще она старалась совмещать полезное с приятным.

В сентябре 41-го она положила в тайник золото евреев, собиравшихся бежать в Израиль. Собственные семейные драгоценности она спрятала в руле темно-зеленого «Остина». Однажды Максима ехала по виа Эмилиа, погруженная в свои мысли, и вскоре, после того как позади осталась Феррара, врезалась сзади в фуру с сеном. В результате столкновения разбилось правое боковое стекло, а при резком повороте руля влево позвякивали спрятанные в нем кольца. В десять вечера за Падуей ее остановили возле дорожного поста и попросили отвезти немецкого офицера, которого мучили сильные боли в области живота, к его лечащему врачу-австрийцу. Опасаясь за свой дребезжащий руль, Максима, вместо того чтобы свернуть с главного шоссе налево, туда, где у нее была назначена встреча с еврейским связным, поехала прямо и остановилась только тогда, когда офицер впал в беспамятство, – она выкинула его из машины на обочину дороги неподалеку от Аввентуры и продолжила путь до Ферровии. Вскоре она поняла, что за ней едет «хвост». Тут она в панике ударила по газам и, второй раз за ночь потеряв бдительность, вынуждена была резко затормозить; автомобиль занесло, и он врезался в дерево. От удара о лобовое стекло Максима потеряла сознание, а неуправляемая машина еще какое-то время петляла по ночному лесу, чудом не налетая на стволы, пока естественным образом не остановилась на крутом подъеме с ковром из сосновых иголок, буравя передними фарами предутренний туман. Очнувшись, Максима убедилась в том, что мотор капитально заглох, сменила обувь и побежала куда глаза глядят. На брошенную машину наткнулась юная влюбленная парочка, которая тут же удобно устроилась на заднем кожаном сиденье. Только спустя неделю Максима позвонила брату, работавшему в гараже, и сказала ему про оставленный в ночном лесу темно-зеленый «Остин». Брат отправился на розыски и нашел-таки ее машину. Он, правда, не понял, каким образом она оказалась в самой чаще, поэтому, чтобы ее вызволить, пришлось спилить несколько сосенок.

В конце концов он загрузил «Остин» в кузов своего пикапа. День он провозился с машиной: залатал передний бампер, заклеил дырку на спущенном колесе. Приведя ее в божеский вид, он продал ее адвокатскому сынку. Тот неделю на ней поездил, но потом его достало дребезжание руля при каждом левом повороте, и он пригнал машину в гараж, чтобы там разобрались с этой чертовщиной. Механик разобрался, но вместо найденного золота он предъявил новому владельцу какие-то железки, якобы послужившие причиной неприятных звуков. После чего он разделил золото на три части, одну из которых продал банковскому служащему, а тот положил украшения в именную ячейку, где их впоследствии и нашли, когда служащий был уволен за финансовые упущения. В Баден-Бадене эти украшения переплавили в золотой слиток. Позже вместе с другими его обнаружили в разбитом черном «Мерседесе» (номерной знак TL9246) на обочине дороги в Больцано, единственном во всей Италии городе, где не умеют готовить настоящие спагетти.

Что было дальше? Уволенный за финансовые упущения служащий стал менеджером центрального Бундесбанка в Вене. Механик купил несколько гаражей вдоль виа Эмилиа. Адвокатский сынок неплохо потрудился на Нюрнбергском процессе, где судили военных преступников, принимал непосредственное участие в подготовке новой редакции Женевской конвенции, регламентирующей права жертв войны, председательствовал в Высшем европейском суде и в Иерусалиме на процессе по делу Эйхмана. Немецкий офицер, едва не отправившийся на тот свет от острого приступа аппендицита, впоследствии был освобожден американцами от судебного преследования и перебрался в Солт-Лейк-Сити в качестве военного консультанта; во время операции «Залив свиней»1 он входил в команду Джона Кеннеди, а позже сопровождал Никсона во время его визита в Китай. Максима в 60-м готовила гугенхаймовские выставки в Венеции, затем переехала в Нью-Йорк, когда Фрэнк Ллойд Райт выстроил Центр Гугенхайма, вышла замуж за представителя аукциона «Сотби», и в настоящее время эта богатая вдовушка живет себе припеваючи в жилом комплексе «Дакота Билдингз» в квартире с видом на западную часть Центрального парка. В ее гостиной висят Дали, два Брака и ранний Ренуар, а о том, какие сокровища собраны в будуаре, можно только догадываться. Говорят, в туалете у нее висит настоящий Веласкес, в ванной комнате – Альтдорфер, а в банковском депозитарии – натюрморт Караваджо. Это был нехарактерный Веласкес, и потому он не привлек ничьего внимания. Работы Альтдорфера мало кто знает, и Максима не слишком рисковала, хотя один из ее гостей весьма точно определил рыночную цену картины. Караваджо все узнали бы с первого взгляда, поэтому она не рискнула повесить его даже у себя в спальне.

 

Иголка в сене

 

Когда немецкая Пятая армия вступила в Польшу, трое фермеров-католиков собрали все свои драгоценности и спрятали вместе со своими тринадцатью детьми на сеновале. По требованию нацистов, пожелавших выпить за успехи фюрера, фермеры принесли из погребов лучший шнапс. А в это время дети, решив сделать сюрприз родителям и их гостям, выбрались из своего укрытия и явились в дом, увешанные драгоценными украшениями. В результате немцы конфисковали детей, драгоценности и пять коров. Выковыряв золото, они отправили его в Мюнхен, где оно было для удобства переплавлено в золотые слитки. Один из этих слитков с пометкой «скоропортящийся продукт» совершил путешествие в Баден-Баден и стал достоянием лейтенанта Харпша, а чуть позже девяносто два слитка были найдены в разбитом черном «Мерседесе» (номерной знак TL9246) на обочине дороги возле Больцано, единственного города в Италии, где не умеют готовить настоящие спагетти.

Но на этом драма не закончилась. Один ребенок пропал вместе с золотым ожерельем. Семьи переворошили сеновал, потом в отчаянии разметали сено по всему двору, но так и не нашли ни ребенка, ни ожерелье. О ребенке известно, что это была девочка и звали ее Хика; об ожерелье известно, что оно стоило триста тысяч немецких марок. Ни девочку, ни ожерелье фермерам-католикам не суждено было увидеть.

Спустя неделю после того как немецкая Пятая армия совершила свой победный марш, попутно ликвидировав десятки тысяч польских евреев, а Великобритания объявила войну фашистской Германии, некая еврейская семья, жившая по соседству с фермерами-католиками, сумела раздобыть английские паспорта, купила новенькие чемоданы и отбыла в Ланкастер, где

устроилась работать на полотняную фабрику. С собой они вывезли девочку-сироту, которая была в восторге от своего нового имени – Адовишер, что значит на идиш «иголка».

 

Коллекционер

 

Альберт Альбер сумел выманить у своих многочисленных родственниц ни много ни мало тридцать семь обручальных колец, в обмен выдав им расписки на розовой бумаге со своими инициалами, выведенными синими чернилами. Он заверил их, что после войны они получат назад свои кольца, да еще набежит пятьдесят процентов сверху благодаря высокой котировке германского золота на биржах Лондона, Токио и Нью-Йорка, не говоря уже о Берлине. Его речи, звучавшие как официальные заявления центрального банка, впечатляли и внушали оптимизм. Он объяснял своим родственницам, что под обеспечение их золота будут приобретены японские ценные бумаги, что позволит вести успешные военные действия против англичан в Сингапуре. Эти розовые расписки принимали в бакалейных лавках местечка Кельстербах под Висбаденом и выдавали под них продукты в кредит. Женщинам надо было кормить голодные семьи, и им хотелось верить, что в посулах Альберта нет ничего невероятного. Бакалейщикам Кельстербаха за согласие принимать у покупателей розовые расписки Альберт обещал военные кредиты, которые якобы ему уже обещаны за принудительное скармливание свинины местным раввинам с целью отлучения их от еврейства. Употребляющий свинину раввин, доказывал Альберт, автоматически перестает быть евреем, так как он морально дискредитирует себя в глазах собственного народа. Обсуждая этот план с влиятельными евреями, он сулил им в случае сотрудничества хорошие барыши на восстановление разгромленных в «Ночь хрустальных ножей» синагог, каковые он рассчитывал выручить от продажи на аукционе купленных по бросовой цене кирпичей, оставшихся после сноса полуразвалившегося нефтеперерабатывающего завода в пригороде Висбадена. Как видите, Альберт умел делать деньги из воздуха, тут его фантазия была поистине неистощима.

После войны в окрестностях Висбадена не осталось ни одного раввина, так что некому было потребовать компенсации за моральный ущерб, бакалейные лавки одна за другой озакрывались, и обручальные кольца, разумеется, не вернулись к своим хозяйкам. Вся родня Альберта – сестры и золовки, бабки, тетки и кузины – подвергла его остракизму. Его в упор не замечали на крестинах и днях рождения. Его не приглашали на похороны. Собственная жена отказалась с ним спать и перебралась на диван, стоявший у окна на первом этаже. Альберт места себе не находил. Он любил женщин и хотел выглядеть достойно в их глазах. В течение двух лет он придумывал разные комбинации, чтобы расплатиться со всеми, кто по его милости лишился обручального кольца. Он прикладывал все усилия, чтобы вновь завоевать расположение обманутых женщин.

Для него эта драма закончилась примерно так же, как для героини новеллы Мопассана. Девушка потеряла жемчужное ожерелье, которое она одолжила для бала, двадцать лет работала поломойкой и прачкой, чтобы вернуть долг, и под конец узнала, что ожерелье стоило сущие гроши, так как жемчуг был ненастоящий. Вот и почти все обручальные кольца в семейном клане Альберов стоили не бог весть сколько, только Альберту было невдомек, что его держат за простака. Собственно, женщины его не обманывали, для них ценность этих обручальных колец определялась не весом, а памятью сердца.

Обладателей золота в чистом виде, согласитесь, не так уж много. Другое дело золотое обручальное кольцо, своего рода талисман. В нашем сознании верность на долгие годы устойчиво ассоциируется с наиболее ценным металлом. Золото внушает уверенность. Но ирония заключается в том, что именно в силу своей ценности изделия из золота рано или поздно переплавляют. Эта участь постигла и обручальные кольца, некогда принадлежавшие разным женщинам из окружения Альберта.

Во время войны обручальные кольца нередко заменяли деньги. В апреле 43-го в Мангейме за двадцать золотых колец можно было купить американский паспорт. Осенью 44-го за тридцать обручальных колец в Делише под Дрезденом продавали английский автомобиль с заправленным баком. Но символическая цена золотого обручального кольца запросто могла обернуться отнюдь не символическими потерями. Купленный за двадцать золотых колец паспорт неизбежно оказывался фальшивым, а приобретенный за тридцать золотых колец автомобиль ломался через пятнадцать минут. Так что не стоило рисковать.

С позиций немецкой оккупационной армии обручальные кольца семейного клана Альберов совершенно не годились в качестве разменной монеты. Поэтому их переплавили в золотой слиток. Завернутый в газету, сообщавшую о бомбардировке Пёрл-Харбора, он потащился товарным поездом в Баден-Баден. Таким образом, тридцать семь золотых обручальных колец семейного клана Альберов оказались опосредованно связаны со вступлением Америки в войну, что было началом конца для гитлеровской Германии. Обручальные кольца Альберов составили одну шестую часть золотого слитка, который был одним из девяноста двух слитков, доставленных Густавом Харпшем с излишней поспешностью в Больцано. В коротком счастье лейтенанта была маленькая заслуга и этих золотых колечек. Если уж говорить о твердой валюте, то это счастье, но его не конвертируешь, не обменяешь, не переведешь со счета на счет. Вот и Харпш не сумел им распорядиться: не положил свое счастье в банк, не купил на него чего-то стоящего. Он потерял свое счастье в автомобильной аварии под Больцано, где самым невыгодным бизнесом можно считать приготовление спагетти.