Одиночные (индивидуальные) игры 3 страница

 

 

* * *

Обозначенные выше характеристики дают достаточное представление о том, что низший уровень, точнее, низшие уровни стадий перцептивный психики обнаруживают еще ряд примитивных признаков, унаследованных от элементарной сенсорной психики. Безусловно, существуют и промежуточные уровни перцептивной психики, которые еще предстоит выделить в ряду позвоночных. Здесь мы вкратце коснемся только высшего уровня перцептивной психики. На этом уровне находятся высшие позвоночные (птицы и млекопитающие), к которым А.Н. Леонтьев и относил всю стадию перцептивной психики. Поведение этих животных хорошо изучено. Мы имеем здесь дело с вершиной эволюции психики, с высшими проявлениями психической деятельности животных. Это относится как к двигательной, так и к сенсорной сферам как к компонентам как врожденного, так и приобретенного поведения. Иными словами, здесь достигают наивысшего развития как инстинктивное поведение, так и способность к его индивидуальной модификации, т.е. способность к научению. О наивысших проявлениях этой способности мы говорим как об интеллектуальном поведении, основанном на процессах элементарного мышления. По меньшей мере на высшем уровне перцептивной психики у животных уже складываются определенные «образы мира». У животных следует, очевидно, понимать под психическим образом практический опыт их взаимодействия с окружающим миром, который актуализируется в результате повторного восприятия его конкретных предметных ситуаций.

О характере этих образов можно судить по результатам изучения ориентировочно-исследовательской деятельности млекопитающих, осуществленного на серых крысах в нашей лаборатории. Так, например, было установлено, что в ходе активного ознакомления с особенностями нового пространства или нового предмета у животных наблюдается своеобразный процесс уподобления внешний активности, поведения особенностям обследуемого пространства или предмета. При этом происходит постепенное увеличение степени адекватности поведения животных условиям нового пространственного окружения или свойствам предмета. Вместе с тем ориентировочно-исследовательская деятельность всегда разворачивается под определяющим влиянием формирующегося образа, который обусловливает возможность дальнейшего обследования пространства или предмета. По мере того как возрастает адекватность поведения в новой ситуации, его соответствие объективным условиям этой ситуации, ориентировочно-исследовательская деятельность угасает и животное возвращается к повседневной жизнедеятельности. Это позволяет говорить о том, что к этому времени образ данной ситуации и действий животного в ней уже сформирован. Эта приспособленность поведения к новым условиям окружающей среды и является биологически адекватным, необходимым для выживания результатом формирования «образов мира» у животных. Проведенное исследование является первой попыткой подойти со стороны зоопсихологии к конкретизации и анализу процесса формирования образа.

Надо думать, что образы будут существенно отличаться друг от друга в зависимости от того, на какой основе они формировались. Так, образы, возникшие на основе лишь локомоторной активности (при ознакомлении с новым пространством), будут иными, чем те, которые формировались на основе манипуляционных действий (при манипуляционном обследовании новых предметов). Локомоция дает животному обширные пространственные представления, манипулирование же - углубленные сведения о физических качествах и структуре предметов. Оно позволяет полноценно выделять предметные компоненты среды как качественно обособленные самостоятельные единицы и подвергнуть их такому обследованию, которое у высших представителей животного мира служит основой интеллекта. Локомоторные формы ориентации и реагирования на ситуации новизны для этого недостаточны.

 

 

* * *

А.Н. Леонтьев выделил особую (третью) «стадию интеллекта», причем специально для человекообразных обезьян. Главный критерий интеллектуального поведения, по Леонтьеву, - перенос решения задачи в другие условия, лишь сходные с теми, в которых оно впервые возникло, и объединение в единую деятельность двух отдельных операций (решение «двухфазных» задач). При этом он указывал на то, что сами по себе формирование операции и ее перенос в новые условия деятельности «не могут служить отличительными признаками поведения высших обезьян, так как оба эти момента свойственны также животным, стоящим на более низкой стадии развития. Оба эти момента мы наблюдаем, хотя в менее яркой форме, также и у многих других животных - у млекопитающих, у птиц». Но от последних операции человекообразных обезьян отличаются особым качеством - двухфазностью, причем первая, подготовительная фаза вне связи со следующей фазой (фазой осуществления) лишена какого бы то ни было биологического смысла. «Наличие фазы подготовления и составляет характерную черту интеллектуального поведения. Интеллект возникает, следовательно, впервые там, где возникает процесс подготовления возможности осуществить ту или иную операцию или навык».

Следует отметить, что сама по себе двухфазность, наличие подготовительной и завершающей фаз, как мы сегодня знаем, присуща любому поведенческому акту, и, следовательно, в такой общей формулировке этот признак был бы недостаточен как критерий интеллектуального поведения животных. Однако при решении задач на уровне интеллектуального поведения, как подчеркивает А.Н. Леонтьев, «существенным признаком двухфазной деятельности является то, что новые условия вызывают у животного уже не просто пробующие движения, но пробы различных прежде выработавшихся способов, операций». Отсюда вытекает и важнейшая для интеллектуального поведения способность «решать одну и ту же задачу многими способами», что в свою очередь доказывает, что здесь «операция перестает быть неподвижно связанной с деятельностью, отвечающей определенной задаче, и для своего переноса не требует, чтобы новая задача была непосредственно сходной с прежней». В итоге при интеллектуальной деятельности «возникает отражение не только отдельных вещей, но и их отношений (ситуации)…

Эти обобщения животного, конечно, формируются так же, как и обобщенное отражение им вещей, т.е. в самом процессе деятельности».

Общая характеристика и критерий интеллекта животных, предложенные А.Н. Леонтьевым, сохраняют свое значение и на сегодняшний день. Однако следует иметь в виду, что Леонтьев проанализировал эту сложнейшую проблему традиционно только на примере лабораторного изучения способности шимпанзе к решению искусно придуманных экспериментатором задач с помощью орудий. Вместе с тем, как мы сейчас знаем, двухфазная орудийная деятельность в весьма разнообразных формах распространена и среди других животных, больше всего даже среди птиц, и, как показывают данные ряда современных авторов, может быть с не меньшим успехом воспроизведена у них в эксперименте. Каждый год приносит новые неожиданные данные, свидетельствующие о том, что антропоиды не обладают монополией на решение таких задач. К тому же орудийная деятельность - не обязательный компонент интеллектуального поведения, которое, как также свидетельствуют современные данные, может проявляться и в других формах, причем опять же не только у антропоидов, но и у разных других животных (вероятно, даже у голубей). А с другой стороны, орудийные действия встречаются и у беспозвоночных, у которых явно не может быть речи об интеллектуальных формах поведения. Наконец, практически невозможно провести четкую грань между разнообразнейшими сложными навыками и интеллектуальными действиями высших позвоночных (например, у крыс), поскольку в ряду позвоночных навыки, постепенно усложняясь, плавно переходят в интеллектуальные действия.

Таким образом, в том или ином виде, часто в более элементарных формах, интеллектуальное поведение (или трудноотделимые от него сложные навыки) довольно широко распространено среди высших позвоночных. Поэтому если исходить из критериев А. Н. Леонтьева, то в соответствии с современными знаниями невозможно провести грань между некоей особой стадией интеллекта и якобы ниже расположенной стадией перцептивной психики. Все говорит за то, что способность к выполнению действий интеллектуального типа является одним из критериев высшего уровня перцептивной психики, но встречается эта способность не у всех представителей этого уровня, не в одинаковой степени и не в одинаковых формах.

Итак, приведенные А. Н. Леонтьевым критерии интеллекта уже не применимы к одним лишь антропоидам, а «расплываются» в поведении и других высших позвоночных. Но означает ли это, что шимпанзе и другие человекообразные обезьяны утратили свое «акме», свою исключительность? Отнюдь нет. Это означает лишь, что не в этих общих признаках интеллектуального поведения отражаются качественные особенности поведения антропоидов. Решающее значение имеют в этом отношении качественные отличия манипуляционной активности обезьян, позволяющие им не только улавливать наглядно воспринимаемые связи между предметами, но и знакомиться со строением (в том числе и внутренним) объектов манипулирования. При этом движения рук и соответственно тактильно-кинестетические ощущения вполне сочетаются со зрением, из чего следует, что зрение у обезьян также «воспитано» мышечным чувством, как это показал для человека еще И.М.Сеченов. Вот почему обезьяны способны к значительно более глубокому и полноценному познанию, чем все другие животные. Эти особенности манипуляционно-исследовательской деятельности дают основание полагать, что, вопреки прежним представлениям, обезьяны (во всяком случае человекообразные) способны усмотреть и учесть причинно-следственные связи и отношения, но только наглядно воспринимаемые, «прощупываемые» физические (механические) связи. На этой основе и орудийная деятельность обезьян поднялась на качественно иной, высший уровень, как и вообще отмеченные отличительные особенности их манипуляционной активности привели к недосягаемому для других животных развитию психики, к вершине интеллекта животных. Главное при всем этом заключается в том, что развитие интеллекта (как и вообще психики) шло у обезьян в принципиально ином, чем у других животных, направлении - в том единственном направлении, которое только и могло привести к возникновению человека и человеческого сознания: прогрессивное развитие способности к решению манипуляционных задач на основе сложных форм предметной деятельности легло в основу того присущего только обезьянам «ручного мышления» (термин И. П. Павлова), которое в сочетании с высокоразвитыми формами компенсаторного манипулирования являлось важнейшим условием зарождения трудовой деятельности и специфически человеческого мышления. Сказанное дает, очевидно, основания для выделения в пределах перцептивной психики специального «наивысшего уровня», который хотя и будет представлен обезьянами, однако по указанным выше причинам не будет соответствовать «стадии интеллекта», как она была сформулирована А. Н. Леонтьевым.

Проблема эволюции психики - чрезвычайно сложная и требует еще всестороннего обстоятельного изучения. Советские зоопсихологи с большой благодарностью вспоминают Алексея Николаевича Леонтьева, который не только глубоко понимал значение зоопсихологических исследований, но и сделал очень много для утверждения и прогресса нашей науки.

 

Зоопсихология [52]

 

Зоопсихология - одна из основных базовых отраслей общей психологии. Ее предмет охватывает всю проблематику психической деятельности современных животных, эволюцию психики, т.е. весь фило- и онтогенез психики животных, биопсихологические предпосылки антропогенеза, предысторию и зарождение сознания человека, все биопсихологические аспекты развития психики у современного человека, а следовательно и существенную часть проблемы социального и биологического в психике человека. Ясно, что без учета развития психики, особенно в эволюционном плане, не может быть диалектико-материалистической психологии.

Объект зоопсихологии - поведение животных, которое со своих специфических позиций изучают также другие науки (этология, нейрофизиология, физиология ВНД, бионика и др.). Под поведением мы понимаем всю совокупность проявлений внешней, преимущественно двигательной активности животного, направленной на установление жизненно необходимых связей организма со средой. Зоопсихолог изучает поведение животных как первопричину психического отражения, точнее, весь комплекс проявлений поведения и психики, единый процесс психического отражения как продукт внешней активности животного. Иными словами, зоопсихолог никогда не ограничивается изучением лишь одного поведения без анализа его психического аспекта.

В этом заключается специфика зоопсихологического исследования в отличие, например, от этологического. Этология - раздел биологии, точнее, зоологии. Ее задача - изучение общебиологических основ и закономерностей поведения животных, поведения как экологического фактора адаптации в онто- и филогенезе. В созданных этологами учениях о «биологии поведения», в частности современной концепции инстинктивного поведения животных, центральное место занимают видотипичные, генетически фиксированные компоненты поведения. Чрезвычайно важным разделом зоопсихологии является сравнительная психология, призванная изучить общие закономерности и предпосылки возникновения человеческого сознания, выявить в онто- и филогенезе животных психические компоненты, свидетельствующие об общности происхождения психических процессов у животных и человека, равно как и качественные отличия человеческой психики.

Советская зоопсихология воплощает диалектико-материалистическую тенденцию в развитии зоопсихологии. Ее конкретно-научная методология - деятельностный подход, который открывает строго научный путь к познанию закономерностей психической деятельности животных.

Для более детального ознакомления с предметом зоопсихологии можно рекомендовать учебник зоопсихологии, допущенный Минвузом СССР в этом качестве для студентов университетов. О специфических методах исследования, истории, о положении зоопсихологии в системе наук, о ее новом концептуальном аппарате можно получить представление в названном источнике и ряде недавно опубликованных трудов автора.

Говоря об объекте зоопсихологических исследований - поведении животных, следует указать на то, что если «обычная» психология имеет дело лишь с одним, хотя и весьма непростым, объектом исследования, с одним лишь видом - человеком, то никто не может сказать, сколько их у зоопсихологии, ибо никто не знает, сколько существует видов животных на земле. Одних насекомых, по весьма осторожной оценке советского энтомолога Г.Я Бей-Биенко, один-полтора миллиона видов, тем более что ежегодно открывают тысячи (!) новых видов. Позвоночных, правда, значительно меньше - «всего» 40-45 тыс. видов. А ведь каждый вид имеет свои биологические, а следовательно и психические, особенности, и чтобы создать полноценную зоопсихологию, надо было бы как следует изучить хотя бы по одному представителю каждого рода или на худой конец семейства. Едва ли эта цель достижима, во всяком случае мы от нее бесконечно далеки: более или менее обстоятельно и достоверно изучено на сегодняшний день всего несколько видов млекопитающих, птиц, рыб и насекомых. Об остальных (включая, например, гигантский тип моллюсков - около 130 тыс. видов!) мы все еще почти ничего не знаем: имеются лишь кое-какие отрывочные сведения. Отсюда следует, что в психологии термин «животное» (или «животные») можно употребить лишь в сравнительно-психологическом понимании как синоним «животного мира» (обычно имея в виду высших его представителей), точнее, когда речь идет о дочеловеческом уровне развития психики в целом.

Одна из тенденций современной зоопсихологии состоит в специализации, выделении отдельных отраслей, задача которых состоит в планомерном накоплении конкретного материала, на основе которого можно было бы индуктивно строить выводы, общезначимые для крупных зоологических таксономических единиц. Необходимость создания таких новых подразделений диктуется также запросами практики. Примером могут служить первые шаги новой отрасли общей зоопсихологии, названной нами «ихтиоп-сихологией», т.е. психологией рыб (см. ниже).

Советские зоопсихологи ищут пути к познанию психики животных, ее эволюции и ее онтогенетического развития, прежде всего опираясь на детальный анализ двигательной активности как источника психического отражения у животных, исходя из того, что «познание мира» происходит у них только в процессе и в итоге воздействия на окружающую среду. Чем более развиты двигательные возможности животного, тем выше и его познавательные способности. Можно поэтому сказать, что уровень психического отражения у того или иного вида животных зависит от того, в какой мере он способен оказать воздействия на компонент среды, насколько разнообразны и глубоки эти воздействия, а это в конечном итоге зависит от развития его двигательного аппарата.

Эта позиция - творческая, не оставляющая места спекулятивным догадкам и «гипотезам» о сущности и эволюции психики. Это путь психологического анализа внешней активности, поведения животного в ходе решения задач, и об этом уже много писалось. Это путь изучения психики животных, базирующийся на диалектическом единстве поведения и психики; это научный поиск, основанный на объективном психологическом анализе структуры поведения животных, на учете экологических особенностей изучаемого вида и специфики психических функций на разных филогенетических уровнях, исходя из примата локомоторно-манипуляционной активности в процессе развития психики. Таковы исходные методологические основы концептуального аппарата новой советской зоопсихологии. Они же определяют тенденции ее дальнейшего развития.

 

 

* * *

Наиболее пагубное влияние всегда оказывало и, к сожалению, продолжает оказывать антропоморфическое толкование поведения животных, основанное на стирании качественных различий между поведением и психикой человека и животных. Антропоморфизм в зоопсихологии проявляется в субъективном толковании поведения животных по аналогии с психическими функциями и состояниями человека. «Отцом» антропоморфической зоопсихологии следует, очевидно, считать известного английского биолога Дж. Дж. Роменса, сподвижника Ч. Дарвина, внесшего немалый вклад в эволюционную теорию, но приписывавшего даже членистоногим и червям человеческие способности вплоть до разума.

Необходимо, однако, иметь в виду, что сто лет тому назад еще не была разработана зоопсихологическая терминология и употребляемым понятиям придавалось весьма нечеткое значение. Термин «разум» употребляется скорее как антоним понятия «инстинкт» для обозначения изменчивого поведения. Дарвин, которого очень интересовала проблема биологической изменчивости, в письме от 16 апреля 1881 г. писал Роменсу: «Я не пытался определить разум, но привел Ваши слова о значении опыта и показал, насколько они применимы к червям. По-моему, о них следует сказать, что они до некоторой степени руководствуются разумом, во всяком случае они не подчиняются слепому инстинкту… Хотя Фабр упорно настаивает на неизменяемости инстинктов, однако ясно, что некоторая изменяемость существует…». Эта цитата характеризует и позицию самого Дарвина, который был убежден в том, что человеческий разум «развился из такого же разума, каким обладают животные» (из письма Т. Г. Фарреру от 28 августа 1881 г.).

В наше время биологизация поведения человека проявляется, например, в том, что ему приписывается некая роковая «исконная биологическая агрессивность», якобы повинная во всех бедах человечества. Нам не раз приходилось реагировать на эту ложную, крайне реакционную версию. Напомним лишь, что ее нельзя признать научной хотя бы уже потому, что она выведена путем умозрительного сопоставления разнокачественных явлений, т.е. на основе аналогий (к тому же мнимых), а не гомологии.

Термин «агрессивность» в применении к животным, безусловно, неудачен, ибо сам по себе означает специфические человеческие действия и тем самым чреват социологизаторским пониманием обозначаемых этим термином форм поведения животных, особенно в сравнительно-психологическом плане (например, при сравнении конфронтации в мире животных с войнами), и выхолащиванием его общественно-исторически обусловленного содержания. Однако он стал уже неотъемлемой частью этологической и зоопсихологической терминологии, а к тому же он отчасти употребляется и для обозначения некоторых действительно гомологичных элементов поведения животных и человека.

Весьма различной бывает и биологическая значимость проявлений «агрессивности» - от негативной до положительной, от патологии до адаптивной необходимости. Этим определяется важность широко осуществляемого в настоящее время изучения этих феноменов, в частности (при соблюдении должной осторожности при экстраполяции результатов исследования), для моделирования определенных психопатогенных состояний и ситуаций. Одно из центральных мест занимает сейчас эта тематика и при изучении этологических компонентов поведения человека, особенно в онтогенезе, в генетике поведения, а также в свете решений вопросов, связанных с проблемой социальных и биологических детерминант нашего поведения. В этих случаях «агрессивность» фигурирует главным образом как важный компонент фуппового (у животных) и социального (у человека) поведения.

Западноевропейские этологи внесли в свое время большой вклад в понимание значения поведения в процессе эволюции животного мира и в познании формирования видотипичного (инстинктивного) поведения в пределах зоологических систематических таксонов разного уровня.

Однако еще в 1941 г. Лоренц проанализировал кантовское априори для обоснования общебиологических концепций. Представления об аподиктичных научных истинах, предшествующих опыту и не зависящих от него, воплотились в практикуемый им бездоказательный, экспериментально ничем не обоснованный перенос этологических данных и выводов из мира животных в человеческое общество. Лоренц при этом пользовался лишь одними, притом чаще весьма сомнительными, аналогиями, сам же не осуществил ни одного эксперимента, в котором в сравнительном плане изучалось бы поведение животных и человека, а тем более доказывалась бы допустимость подобного рода экстраполяции.

Свое воплощение эта редукционистская тенденция находит и в глубоком теоретическом кризисе, переживаемом ныне зарубежной этологией, в частности так называемой «этологией человека». Первично изначальная предопределенность или предначертанность всего процесса эволюции поведения, «начало всех начал» преподносится при этом в разных вариантах. К.Лоренц, правда, уверяет, что не верит в существование сверхъестественных телеологических факторов, но еще меньше верит в действие одного-единственного «монокаузального» физиологического стимула. Он выдвигает постулат о некоей «телеономии», т.е. «сохраняющей вид целесообразности», которая хотя и модифицируется в результате селективного отбора, но в конечном итоге также определяется непознаваемыми первичными каузальностями. Аналогичные постулаты встречаются и у ряда последователей Лоренца, в частности у П.Лейхаузена.

Сформулированные Лоренцем взгляды составляют основной базис модной сейчас в Западной Европе «эволюционной теории познания». Ее приверженцы также являются преимущественно последователями и единомышленниками Лоренца. «Эволюционная теория познания» формировалась на основе «Альтенбергского семинара», организованного Лоренцем в своей резиденции под Веной. К ее «идейным отцам» относятся также английский неореалисг С.Александер, один из основоположников теории эмерджентной эволюции и известный австрийский философ К.Р.Поппер, а также Х.Альберт, в «критическом реализме» которого концепции Поппера получили дальнейшее развитие.

Как известно, в концепции эмерджентной эволюции сознание понимается как независимый от объекта компонент неореалистически понимаемого эволюционного процесса, как «поздний уровень» этого процесса. Достаточно напомнить, что эволюция, по Александеру, непредсказуема и научно необъяснима, а «низус» Александера - духовное начало, направляющее эволюцию к ее высшей цели - к божеству. Взгляды приверженцев эмерджентной эволюции основаны на концепциях неореализма, а поскольку последний тяготеет в гносеологии к субъективному идеализму, а в онтологии - к объективному идеализму и одновременно отрицает зависимость вещей от их взаимоотношений, то эта тенденция направлена на соединение науки и религии. Свидетельством тому является и метафизическая теория самодовлеющих «трех миров» Поппера (физического, ментального и объективного знания), как и его построенная на основе эмерджентизма теория сознания.

В полном соответствии с этими положениями «эволюционная теория познания» строится на представлениях о некоей «всеобщей» постепенной эмерджентной биологической эволюции, которая, по словам одного из ведущих идеологов этого течения профессора Венского университета Р. Ридля, представляет собой «континуум познавательных процессов, возраст которого равен возрасту жизни на этой планете». Инстинкты представляются при этом, как у Лоренца, извечно не изменяющимися, человеческая «способность к сознательному познанию», правда, постулируется как новейшее звено этого континуума, но даже человеческая речь представляется не специфически человеческим атрибутом, а лишь способностью к развитию общего с животными языка.

Проповедуя объективное познание «механизмов» биологической эволюции, сторонники этого направления объявляют ее причины вечно непознаваемыми. Приведя слова Канта из «Критики способности суждения», что конечная причина всегда была «чужаком в естествознании», и прибавляя, что таковой она осталась и по сегодняшний день, Ридль механически низводит цепь частных причин всеобщей эволюции к ее всеобщей первопричине, которая объявляется принципиально непознаваемой. При этом психика животных принимается за некое извечно замкнутое в себе, недетерминированное внутреннее начало, первопричинно предопределяющее все развития поведения и вообще всю жизнедеятельность животных. Таким образом, роль науки ограничивается здесь изучением лишь биологических феноменов поведения и их изменения в ходе филогенеза, поскольку познание каузальностей остается за пределами возможностей естественных наук.

Таким образом, «эволюционная теория познания» предстает перед нами как неприкрытая биологизация поведения человека: антропогенез, зарождение и развитие человеческого сознания, человеческого общества трактуются как всего-навсего незначительный эпизод и по своей сущности перманентно однозначной эволюции животного (!) мира. Логика этой концепции проста: не было и нет во всей истории живых существ иного процесса развития, кроме биологической эволюции, следовательно, природа человека и его поведение формировались на протяжении по меньшей мере тех 500 млн лет, которые потребовались для развития позвоночных животных.

Ясно одно: противопоставляется ли «инстинкт» «душе» или приравнивается к ней - результат один: при идеалистическом понимании первоисточников и движущих сил развития органического мира проблема происхождения и развития психики, факторов и направлений ее эволюции становится действительно неразрешимой. Вот к чему приводит новейшее извращение изучения эволюции психики, замена истинного научного поиска псевдонаучными метафизическими, идеалистическими спекуляциями.

 

 

* * *

Зоопсихологии приходится преодолевать и тенденцию упрощенчества, своего рода «физиологизацию», получившую сейчас особое распространение в связи с достижениями нейрофизиологии, биофизики, биохимии и других отраслей современной биологии. Эти тенденции сводятся к низведению психического к физиологическим и более элементарным процессам (например, рефлексам и таксисам) в сочетании с «выхолащиванием» содержания психической деятельности, с механистическим, биологизаторским игнорированием и просто отрицанием качественных отличий психики, психического отражения. К этому прибавляется еще непонимание (или нежелание понять) диалектики происхождения и развития психики в процессе эволюции, что составляет главным образом предмет зоопсихологии. Ошибка состоит в том, что в сфере психической деятельности животных целое сводится к частному, интегрированный комплекс - к составляющим его слагаемым («здание - к куче кирпичей»), высший порядок - к низшему (высший уровень биологической интеграции - к более низшему) и при всем этом стираются качественные различия между указанными уровнями и категориями.

Редукционистские тенденции проявляются подчас в стремлении (или попытках) «ликвидировать» зоопсихологию, как бы «отпеть» ее как научную дисциплину, провозглашая, что, дескать, ее предмет «растворился» в других науках, прежде всего - в нейрофизиологии. Такого рода посягательства предпринимались уже не раз и всегда были направлены не только против зоопсихологии, но неизбежно против всей психологии в целом. Выдающиеся психологи всегда понимали, что без зоопсихологии вообще невозможна психология как наука, во всяком случае если речь идет о марксистской психологии, строящей научный поиск на базе диалектико-материалистической методологии, исходя из понимания того, что психика человека не может быть научно достоверно познана вне изучения процесса ее развития.

Исторические корни редукционистских, биологизаторских тенденций в зоопсихологии, как и в общей психологии, простираются к началу нашего века, к знаменитым трудам Дж. Леба, автора теории тропизмов. Не ограничиваясь, однако, анализом элементарных форм поведения (преимущественно у низкоорганизованных животных), Леб пытался привести даже наиболее сложные поведенческие акты к элементарным реакциям - тропизмам (таксисам), а затем и к чисто физико-химическим явлениям. Механическими сентенциями и выпадами (разумеется, и против зоопсихологии) на уровне предельного редукционизма пестрят в наше время публикации Г. Темброка. На такой уровень опустился и К. Лоренц, который, также отрицая зоопсихологию, предпринял попытку, подобно Лебу (но с современным «обоснованием»), объяснить все формы поведения животных и человека элементарными таксисами и реакциями типа «обходного пути» (т.е. примитивнейшим решением задач в стимульной преградной ситуации). В этом же духе обсуждались, в частности, тенденции развития современных «наук о поведении» на недавно состоявшемся (в 1983 г.) в Берлине международном симпозиуме, посвященном «биологии поведения». С критикой биологи-заторских, редукционистско-нейрофизиологических тенденций в зоопсихологии и сравнительной психологии в последние годы выступили, в частности, Хольцкамп-Остеркамп, Барнетт, Бэрендс и другие исследователи.