Какой забавный поединок не на жизнь а на смерть вели меж собой Йоркус и Цивелль на свадьбе у Зигфрида

Но прежде чем описать поединок, нужно сначала рассказать о короле Гибальде и мужике, а дело обстояло так: однажды король Гибальд заблудился на охоте, и тут ему помог выбраться поздней ночью один мужик, по имени Йоркус, он вывел его на дорогу, и за это король осыпал его милостями и сделал главным управляющим своей скотиной, и тот поселился неподалёку от дворца или замка короля Гибальда. Этот Йоркус был таким трусом и дурнем, что от одного вида обнажённой шпаги заполз бы под землю, ежели бы это было возможно.

А при дворе короля жил один дворянин, продувной хитрец, шутник и забавник, который устраивал всякие проделки и потехи; и вот он завёл разговор с Йоркусом и втемяшил ему, что теперь как раз самое время заслужить милость короля, о чём этот мужлан всю жизнь мечтал. «Ибо среди прибывших чужеземных князей, — молвил он, — есть один, при котором состоит некий воин, по имени Цивелль, тот такой трус, что его можно обратить в бегство, выстрелив горохом из стручка, вот его и вызови сразиться не на жизнь, а на смерть Едва он заслышит, что ты вызываешь его на поединок, он с перепугу не явится, и тебе уже от одного этого будет почёт. Ну, а если явится, как только увидит тебя в доспехах, со страху задаст стрекача, а ты заслужишь у короля превеликие почести, уж в этом я тебя заверяю» Мужик дал себя уговорить и сказал дворянину, что вызовет воина на поединок.

Как только дворянин этот увидел, что уговорил и убедил мужика, он отправился к королю, рассказал ему об этом и попросил, чтобы его величество дали своё соизволение на эту потеху, ибо он ручается, что никому от этого вреда или ущерба не будет. Король же подумал, что раз его дочь столько лет терпела превеликие лишения, почему бы не доставить ей, а также Зигфриду и другим прибывшим ко двору господам потеху и развлечение, и разрешил дворянину сладить дело.

Тогда дворянин этот отправился к королю Зигхарду, приветствовал его и попросил его согласия на небольшую потеху, наподобие комедии, каковая доставит немало развлечения молодому королю, его сыну, и всем присутствующим господам. Когда же король спросил, что это за потеха, он сказал: «Ваше величество знает, что мой господин и король имеет при себе некоего Йоркуса, это такой трус, что от одного вида обнажённого оружия способен заползти под землю, вот его я и убедил вызвать на поединок воина вашего величества Цивелля, а поскольку они оба трусы, это будет забавная комедия». Король также дал своё согласие, но сказал, — только, если удастся уговорить на то моего Цивелля.

Дворянин учтиво поблагодарил его величество и сам отправился к Цивеллю, обратился к нему с речью, изукрашенной всяческими подробностями, а затем сказал, что явился к нему ни для чего другого, как только для того, чтобы известить его, что завтрашний день Йоркус вызовет его на поединок сразиться не на жизнь, а на смерть. Тот перепугался свыше всякой меры, так что весь побледнел и задрожал и заплетающимся языком дал ответ: «У меня с ним никаких дел не было, как ему взбрело на ум вызвать меня?». Дворянин же отвечал: «Вот так и взбрело, он считает вас бесчестным субъектом, итак, приходите на поле боя в полном снаряжении, ибо он будет ждать вас там», и с этими словами дворянин отправился восвояси.

Когда же король и его люди увидели, что Цивелль страшно перепуган, они стали ободрять его, так что он наконец решился принять вызов. Посему он окликнул дворянина и сказал ему: «Друг мой, я ещё подумаю до завтра». А тот отправился с этим ответом к своему мужику, который весьма обрадовался, что противник не сразу согласился, ибо подумал, что тот никогда не явится, потому что понял, что тот сильно перепугался.

Наутро же люди короля Зигхарда завели разговор с Цивеллем и сказали: ему будет вечный позор и поношение, если он откажется от поединка, пусть смело рискнёт, ибо они слыхали, что Йоркус — трус, как только завидит обнажённую шпагу, так сразу, не мешкая, обратится в бегство.

Цивелль дал себя уговорить, и рано утром послал сказать мужику, что будет ждать его в час пополудни на поле боя в добром снаряжении и на коне и научит его, как вызывать честного кавалера на поединок. «Хоть и не гоже мне, — велел сказать он, — испытанному в боях воину драться с деревенщиной, всё же я хочу проучить тебя, чтобы тебе впредь не повадно было».

Итак, обоих снарядили как следует быть, и они явились в назначенный час на поле боя. Хотел бы я, чтобы все, кто будут это читать, сами там были и поглядели на эту потеху. Ибо как только мужик Йоркус явился на поле боя, он стал оглядываться по сторонам, куда бы удобнее всего дать стрекача, и проклинал площадку, потому что она оказалась. хорошо огороженной и защищённой. Ибо с трёх сторон её окружали высокие доски, а ворота все были заперты, так что боец должен был выдержать поединок до конца. Когда же воин Цивелль завидел Йоркуса, да ещё какой под ним добрый конь, он чуть было не дал тягу, если бы только мог, и уже готов был сдаться Йоркусу. А у Йоркуса были. те же мысли и намерения.

Тем временем рыцари разбили площадку на равные части и дали знак трубачам трубить начало.

Когда же Йоркусов конь услыхал трубный звук, он не мог устоять на месте, ибо то был конь Зигфрида, привычный к турнирам, он пустился вскачь, как стрела. Йоркус охотно попридержал бы его, но всё было тщетно, ибо конь помчался во весь опор по знакомой дорожке. Тут Йоркус был вынужден бросить копьё и ухватился обеими руками за гриву коня, чтобы не свалиться. А меж тем прочие, кто стоял по бокам Цивелля, стали колоть его коня пиками, чтобы и он тронулся с места. Цивелль сразу же взял копьё наперевес, ещё до срока; но ветер повернул ему его таким образом, что, сам того не желая, он задел им Йоркуса. А так как тот и без того плохо держался в седле, он свалился на землю. Цивелль же, не заметив этого, дал своему коню доскакать до самого конца турнирной дорожки.

Когда же он повернул коня и увидел, что Йоркус лежит на земле, он решил: пора тебе добить своего противника и размозжить ему голову копытами коня и пронзить копьём, раз уж оно у тебя есть. Но пока он подъезжал к нему, Йоркус понемногу встал на ноги. Когда же Цивелль к нему подъехал, конь его рухнул под ним, отчего именно — не знаю, то ли оттого, что копьё, которое он держал слишком низко, попало коню между ног, или же Йоркус, вставая, помешал коню. Как бы там ни было, конь упал вместе с всадником.

Тут Йоркус подумал: «Вот теперь настало время показать себя рыцарем перед лицом противника», и он с такой яростью набросился на того, словно хотел изрубить его в куски.

Но конь так жестоко бил копытами, что Йоркус никак не мог подступиться к всаднику. Наконец конь поднялся на ноги, ударил копытом, захрапел и начал так отчаянно брыкаться во все стороны, что бедный Йоркус испугался, как бы он его не задел, и в страхе обратился в бегство.

Тем временем Цивелль смог перевести дыхание, поднялся и встал на ноги. Но тело его было так измято и истоптано, что, весь трепеща от страха, он уже подумывал сдаться своему противнику. С этой мыслью он вытащил шпагу, собираясь взять её за кончик и вручить Йоркусу. И вот, когда Цивелль шёл с обнажённой шпагой, чтобы сдаться врагу, Йоркус решил, что дело оборачивается худо, теперь-то ты сложишь голову, и со всех ног побежал прочь.

Завидев это, Цивелль понял, что рано отчаялся в своей виктории, он вновь воспрянул духом и погнался за противником с такой быстротой, на какую только способен трус, яростно обрушился на него, а тот, почувствовав удар, закричал благим матом и стал просить перестать, а не то он пожалуется королю Гибальду и Зигфриду. А поскольку Цивелль не переставал теснить его, Йоркус отступал всё дальше, сколько было. возможно. Когда же он оказался у края воды, так что отступать было уж некуда, страх его удвоился. Ибо он подумал: если ты сделаешь ещё шаг назад, ты утонешь в воде, если шаг вперёд — погибнешь под ударами врага, и тут ему стало стыдно сдаваться противнику, особливо, когда он подумал, что будь он предусмотрительнее, он мог бы одержать верх над ним. Всё это вместе со страхом привело его в полное отчаяние.

Поэтому он решил про себя остановиться на месте, раз уж нельзя иначе, и, схватив шпагу обеими руками и крепко зажмурив глаза, начал. так яростно отбиваться во все стороны, что Цивелль в ужасе обратился в бегство и завопил во всю мочь: «Пощади меня, пощади меня, и я сдамся тебе», потому что ему почудилось, что у него уже несколько ран, а у него между тем не было ни одной.

Когда Йоркус услыхал этот вопль, он открыл глаза и увидел, что враг уже далеко отступил, тут он вновь осмелел и погнался за противником сколько мог. Тогда Цивелль закричал ещё пуще прежнего:

«Подари мне жизнь, я до конца дней моих не помыслю мстить тебе». — «Тогда бросай прочь оружие», — сказал Йоркус. Бедняга сделал так, как ему было велено, и отбросил прочь оружие.

Когда Йоркус увидел своего врага безоружным, ему уже нечего было опасаться, но всё же он не доверял ему и сказал: «Отойди от меня подальше и ложись на землю». Тот снова покорился голосу противника, отбежал прочь и, растянувшись ничком на земле, лежал не шевелясь и как ягнёнок ждал своего конца.

Но тут Йоркус решил, что не может быть спокоен, если оставит своего врага в живых. И призадумался, как лучше всего подступиться к нему и сказал сам себе: «Если ты пойдёшь на него со шпагой, он вскочит и выхватит её у тебя». И посему решил, что лучше всего будет пойти на врага без шпаги, придавить ему грудь коленом и перерезать. ему глотку большим ножом, которым он обычно бил скот.

Но когда он вытащил из-под доспехов нож и судьи поняли, что он замышляет, они вмешались в дело, велели Йоркусу остановиться и удовольствоваться своей викторией. Ибо такой умысел, когда враг уже повержен, был бы вопреки правилам рыцарского поединка. И он должен был подчиниться их разумным речам, ибо они сверх того обещали ему, что Цивелль никогда не пойдёт против него.

Итак, Йоркус позволил Цивеллю подняться на ноги и приказал ему в следующий раз быть осмотрительнее и думать, с кем он имеет дело. Тем и кончилась потешная битва двух зайцев, и каждый из них был рад, что ушёл с поля боя целым и невредимым. Это была одна из самых; забавных шуток на Зигфридовой свадьбе, а ещё было много таких же, но рассказывать было бы слишком долго, так уж хватит и этой.