На четвертый год после взятия Дерпта последняя власть лифляндская разрушилась (имеется в виду распадение Ливонского ордена. — Н.З.У, часть земель вошла в состав Королевства Польского и Великого княжества Литовского; Кесь, столичный свой город, новоизбранный магистр тоже отдал и от страха сбежал за Двину-реку, выпросив себе у короля Курляндскую землю и прочие города, поскольку он сказал, что с Кесью он оставил все другие города по обе стороны реки Двины, а другие земли отошли шведскому королю с великим городом Ревелем, а иные — датскому. А в городе Феллине[clxvii] старый магистр Фюрстенберг остался, а с ним великие стенобитные орудия — кортуны, их за дорогую цену доставили из-за моря, из Любека, от немцев, и другие многие орудия для огненной стрельбы.
В тот Феллин великий князь послал свое войско великое[clxviii], а до этого за два месяца, весной, был и я послан в Дерпт, поскольку там его воинство терпело поражение от немцев. Дело в том, что опытные полководцы были посланы против перекопского царя на охрану границ, а в Лифляндию отправили необученных и неискусных в полкоустроении, и поэтому русское воинство неоднократно терпело поражение от немцев, причем не только от ратных полков, но даже и от малых людей там великие люди бегали. Поэтому царь позвал меня в спальню и говорил со мной любовно и милостиво, к тому же со многими обещаниями. «Принужден был, — сказал он, — получив известие от моих воевод, либо самому идти против лифляндцев, либо тебя, моего любимого, послать, чтобы охрабрилось мое воинство. Бог поможет тебе, иди и послужи мне верно». И я с большим старанием пошел, потому что был послушен, как верный слуга, приказам царя своего.
И тогда, в те два месяца, прежде чем пришли другие стратеги, я двукратно ходил: первый раз под Белый Камень, что от Дерпта в восьмидесяти милях, в очень богатые волости и там победил немецкий полк под самым городом, который стоял на страже, и узнал от взятых в плен о магистре и других ротмистрах немецких, которые стояли в большом ополчении, оттуда в восьми милях, за великими болотами. Вместе с пленными я отступил к Дерпту, и, собрав войска, пошел к ним ночью, и к утру пришел к тем великим болотам, и с легким воинством в течение дня перебрался через них. И если бы враги встретились с нами на этих болотах, то победили бы нас, даже если бы со мной в три раза больше воинов было, а со мной невеликое тогда воинство было, всего около пяти тысяч, враги наши гордо стояли на широком поле, за две мили от тех болот, готовые к бою. Но мы, переправившись в те места, дали отдохнуть коням до захода солнца, а на другой день пришли к ним в полночь — ночь была лунной, особенно вблизи моря, там светлее ночи бывают, нежели где бы то ни было, и сразились на широком поле с их передним полком. Битва длилась полтора дня, и не так в ночи помогла им огненная стрельба, как свет наших огненных стрел. Когда же пришла нам помощь от Большого полка, тогда сразились с ними врукопашную, и смяли их наши, и германцы побежали, а наши гнали их около мили до реки, над которой был мост, и этот мост, к их несчастью, под ними подломился и они все там погибли. Когда мы возвратились после битвы, уже сияло солнце, и на том поле, где битва была, обнаружили пеших их кнехтов[clxix], спрятавшихся в хлебах, и было их четыре полка конных и пять пеших. Тогда кроме убитых мы взяли пленных сто семьдесят знатных воинов, а наших убитых из дворян было шестьдесят, кроме их обслуги. И мы возвратились оттуда к Дерпту. Войско отдыхало десять дней, затем к нам прибыло две тысячи добровольцев и мы пошли на Феллин, где был старый магистр. Мы спрятали свое войско, а послали только один полк татарский пожечь предместья. Магистр же решил, что нас мало, и выехал со своими людьми, бывшими в городе, чтобы сразиться с нами, мы же поразили его из засады, так что он сам едва сумел убежать. Воевали мы потом целую неделю и возвратились с большой добычей. Если вкратце обо всем сказать, имели мы в тот год восемь великих и малых битв и везде с Божьей помощью сопутствовала нам победа. Нехорошо было бы мне самому о своих делах по порядку писать, а посему оставлю это, упомянув только о татарских битвах, что в молодости моей были с казанцами и перекопцами, да и с другими народами — тогда везде все было добросовестно сделано и незабвенны подвиги христианских воинов, которые по Божьей воле с добротой и ревностью против врагов телесных и духовных бились, да как речет Господь, и волосы наши на головах сочтены[clxx].
Когда же пришли наши гетманы с другим войском к нам под Дерпт, то с ними было всего воинства около тридцати тысяч конного, и пеших стрельцов и казаков десять тысяч, и великих орудий сорок, и других орудий около пятидесяти, из которых производится огненный бой по стенам города, и меньших по полторы сажени. Пришел нам тогда приказ от царя идти под Феллин. Мы же имели тогда известие о том, что магистр хотел отправить великие стенобитные и другие орудия и скарб свой в град Гапсал[clxxi], который на самом море расположен. Мы послали двенадцать тысяч своего войска со стратилатами, чтобы они обогнали его под Феллином, а сами пошли с другой частью войска иным путем, а все орудия препроводили рекой Имбеком вверх, а оттуда озером, что за две мили от Феллина, выгрузили их на берег с судов, а стратилаты, посланные нами к Феллину, шли путем, что пролегал около города немецкого Армуса, приблизительно за милю.
Филипп — их ландмаршал[clxxii], муж храбрый и в военном деле искусный, имел при. себе пятьсот человек рейтаров[clxxiii] немцев и еще четыреста или пятьсот пеших, но они не знали о том большом войске, что было со мной. Я сам не единожды посылая людей под тот город раньше, да еще и великое войско пришло к нам с вышеназванными стратилатами. И пошли мы на них с храбростью — а особенно потому, что благодаря пьянству среди немцев поймали одного из осажденных и взяли у него документы, но не узнали точно, в каком числе войско идет. Наши предполагали, но не надеялись на то, что с таким малым количеством людей Филипп решится пойти на такое неравное сражение. И перед полуднем, на отдыхе, ударили на одну часть, смешавшись с нашей стражей, потом подошли к нашим коням и битва завязалась. Другие наши стратилаты, шедшие со своими полками, имели хороших проводников, знающих местность, они прошли лес вкось и поразили немцев так, что лишь немногим из них удалось убежать с поля боя, а самого храброго и славного мужа в их народе, воистину последнего защитника и надежду лифляндского народа, слуга Алексея Адашева взял в плен, а с ним одиннадцать крестоносцев и сто двадцать шляхтичей немецких, кроме прочих. Мы же об этом не знали и пришли под город Феллин и встретили там наших стратилатов не только невредимых, но и с пресветлой победой, и славного начальника лифляндского — Филиппа, храброго мужа с одиннадцатью крестоносцами и другими.
Я повелел привести и поставить его перед нами и началспрашивать о некоторых вещах, как это положено по обычаю, тогда он со светлым и веселым лицом (считая себя пострадавшим за отечество), нисколько не ужасаясь, начал с храбростью отвечать нам, и увидели мы, что он имеет не только добрый, мужественный и храбрый характер, но и острый ум и прекрасную память. Некоторые разумные ответы его оставлю, а вот один вспомню — это о его печальном вещании о Лифляндской земле. Сидя у нас как-то раз на обеде (хотя он был и пленный, но почести ему оказывали такие, как и подобает светлому мужу) и между беседами, как обычно бывает при застолье, начал нам говорить: Тешили все короли западные вместе с самим папой римским и цесарем христианским, собрав множество воинов-крестоносцев, направить[clxxiv] их на помощь тем христианам, что живут в землях, опустошенных от набегов сарацин, а затем и пойти далее, в земли варварские, с целью осесть на них и обратить их жителей в веру Христову (как это ныне сделано королем испанским и португальским в Индии). Все это войско разделилось на три части под командованием трех гетманов, и выступила одна часть пополудни, а две к полуночи[clxxv].
Те, которые вышли пополудни, приплыли к острову Роди-су (Родосу), опустошенному от вышеупомянутых сарацин[clxxvi] в результате несогласия безумных греков, и нашли его вконец разоренным. Обновили его города и окрестности и, укрепив их, завладели ими вместе с теми, кто жил там. А войско, в полуночи плывущее (там были прусы), тоже захватило земли с живущими на них, а третья часть приплыла в землю, где жили жестокие и непокорные варвары, и заложили там город Ригу[clxxvii], потом Ревель[clxxviii] и бились много с теми варварами, которые жили в тех местах, и с трудом овладели ими, и немало лет прошло, прежде чем склонили их к познанию христианской веры. Когда же освоили ту землю и обратили людей в христианство, то обещали возложение во имя Господа на похвалу имени Его Богоматери. Тогда все эти рыцари пребывали в католической вере, жили воздержанно и целомудренно и Господь наш всех оборонял от врагов, помогая нам всем, защищая нас как от русских княжат, воевавших нашу землю, так и от литовских. Особенно крепкую битву имели с великим князем Литовским Витовтом, от нас тогда шесть магистров было поставлено — и один за другим были побиты, сражение было жестоким, и только ночь развела ту битву[clxxix]. Так же и в недавние годы (я думаю, вам известно об этом) князь великий Иоанн Московский, дед настоящего, захотел ту землю покорить. Мы крепко сражались с гетманом его Даниилом[clxxx], не помню, сколько битв было, но в двух мы одержали победу. Божья помощь была с праотцами нашими и они устояли в своих отчинах. Ныне, когда мы отступили от веры церковной, дерзнули отринуть Законы и Устав Святые и приняли новообретенную веру и затем невоздержанно устремились к широкому и пространному пути, ведущему к погибели, явственны грехи стали наши перед Богом, и Он, казня нас за беззакония наши, предал нас в руки наших врагов. Наши прародители соорудили нам грады высокие, окрестности укрепленные, палаты и дворы пресветлые, а мы, не потрудившись, вошли в них, садов и виноградов не насадили, а наслаждаемся плодами рук других, постаравшихся устроить такие дома, располагающие к удобной жизни. А вы думаете мечом нас покорить? Другие же и без меча в наши имения входили, не трудясь, лишь обещая нам помощь и защиту. Какова цена той помощи, смотрите сами, ибо стоим перед врагами связанные! О, как печально и скорбно мне, но вижу как перед глазами, что все несчастья случились с нами за грехи наши и милое мое отечество разорено! И не думайте, что вы силою такое с нами сотворили — все то Бог попустил за преступления наши и предал нас в руки врагов наших!»
Бее это со слезами он нам рассказывал, и даже мы все слезами исполнились, глядя на него и слыша такое. Но затем он утер слезы и с радостным лицом сказал: «Но нынче благодарю Бога и радуюсь, что пленен и стражду за любимое отечество, даже если мне за него и умереть придется, воистину дорога мне эта смерть будет и любезна». Сказавши это, он замолчал, мы же все удивились его разуму и словам и держали его в почести под стражей, потом послали его к царю нашему со всеми прочими пленными властителями Лифляндской земли в Москву и просили царя, написав ему послание, чтобы не приказал погубить его. Если бы царь послушал нас, то он мог бы всю землю Лифляндскую иметь с его помощью, потому что почитали его лифляндцы как отца. Но когда он был приведен к царю и спрошен жестоко, то ответил он царю: «Неправдой и кровопийством посягаешь ты на наше отечество, а не как достойно царю христианскому!» Царь же разгорелся гневом и повелел погубить его, поскольку он уже стал лют и бесчеловечен[clxxxi].
Тогда я стоял под Феллином, помнится, три недели, соорудили мы шанцы и били по городу из орудий великих. И еще тогда ходил к Кеси и имел три битвы и победил их нового полководца, который был избран вместо старого под Больмаром; когда же пришли под Кесь, то ротмистры, направленные против нас от Еронима Хоткевича, побеждены были и поспали в Ригу воина с известием, и Ероним, услышав о поражении своем, ужаснулся и ушел из земель лифляндских за Двину, великую реку, но оставлю об этом писать ради краткости и возвращусь к феллинской победе. Когда были разбиты стены городские, немцы стали еще ожесточеннее сопротивляться, мы тогда ночью стреляли огненными ядрами, и одно ядро упало в церковное яблоко, так как великие их церкви на возвышении стояли и ядра попадали в них, и начался пожар в городе. Тогда магистр просил дать ему время и обещал сдать город, требуя разрешить ему свободный проезд со всеми бывшими в городе и предоставить возможность вывезти имущество. Мы на такие условия не соглашались. Решили так: жалнеров[clxxxii] всех выпустить свободно и жителей тоже, если они пожелают, а магистра с его имуществом задержать. Ему пообещали милость от царя, который даст ему город на Москве для проживания до его смерти, а имущество будет ему возвращено потом. И так взяли город и окрестности его и огонь погасили. А затем взяли еще два или три города, где были наместники того магистра Фюрстенберга. Когда же вошли в Феллин, то увидели еще три крепости, которые были укреплены и сооружены из твердых камней, рвы у них глубокие и камнями гладкими и тесаными выложены, и на них увидели стенобитные орудия числом в восемнадцать, а в городе еще двадцать пять великих и малых и множество всяких припасов, а в самом верхнем городе не только церковь и палаты, но и кухня и станы покрыты толстыми оловянными листами. Князь великий повелел эту кровлю снять, а сделать в то место другую, из дерева.
Глава V
НОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ ЦАРЯ
Начало зла. Льстецы. Удаление Сильвестра и Адашева. Новый образ жизни царя и его последствия. Вспоминания об убийствах деда Иоанна. Слово Иоанна об «избиенных». Скорбь автора. Причины краткости «Истории»
И что же наш царь после этого предпринимает? Когда же защитился с Божьей помощью от врагов храбрыми своими воеводами, тогда воздает злом за добро, лютостью за любовь, лукавством и хитростью за добросовестную и верную службу. И как же это начинается? Вначале он прогоняет двух вышеупомянутых мужей-советников Сильвестра-протопопа и Алексея Адашева, ни в чем перед ним не виноватых, и открывает свои уши злым льстецам, о которых я уже писал. Они уже неоднократно клеветали и доносили загяазно на этих святых людей, особенно преуспели царские шурины и другие нечестивые погубители всего царства. А чего ради это было сделано? Они полагали, что их злоба не раскроется и они смогут безнаказанно всеми нами владеть и вершить неправедный суд, взятки брать и другие преступления совершать безнаказанно, умножая себе состояние. И о чем же они клевещут и шепчут на ухо царю? Когда умерла царица[clxxxiii], то они сказали, что погубили ее эти два мужа (в чем сами искусны и во что верят, то на святых и добрых людей возлагают). Царь им поверил и пришел в гнев. Услышав все это, Сильвестр и Алексей (Адашев) начали посылать ему послания через митрополита (Макария. — Н.Э.) с просьбой выслушать их лично. «Не отречемся, если будет доказана наша вина и по делам своим мы будем достойны смерти, но пусть это будет открытый суд перед тобой и всем твоим Сенатом». Что же умышляют злодеи? Послания не допускают до царя, старому епископу (митрополиту. — Н.Э.} угрожают, а царю говорят: «Если допустишь их перед свои очи, то они погубят и тебя и твоих детей, к тому же народ и твое воинство, которые их любят, побьют тебя и нас камнями. И даже если этого не будет, то они подчинят тебя, неволей привязав к себе. Эти колдуны, — продолжали они далее, — держали тебя, государя великого и славного и мудрого, боговенчанного царя, как бы в оковах, повелевая тебе, что есть и что пить и как с царицей жить, не давая тебе ни в чем воли, ни в малом, ни в великом; ни людей своих миловать, ни царством своим владеть. И если бы не они были при тебе, при государе мужественном, храбром и всесильном, и не держали бы тебя уздой, то ты бы уже едва ли не всей вселенной обладая, но они своими злыми чарами закрывали тебе глаза, не давая тебе ни на что самостоятельно смотреть, ибо сами хотели царствовать и всем владеть. И если ты снова допустишь их к себе на глаза, то они способны очаровать тебя и ослепить. Теперь же, когда ты прогнал их, то воистину образумился и в свой разум пришел и своими глазами свободно смотришь на свое царство, как и подобает помазаннику Божьему, и никто иной, а ты сам один управляешь и владеешь своим царством». Их лживыми устами говорил сам дьявол, который сумел через лицемерные речи погубить душу христианского царя, ранееживущего по христианским заветам, они растерзали его душу, словно пленницу, а душа ведь Богом создана для любви (да и сам Господь говорит: «Где собрались двое или трое во имя Мое, там и Я среди них»). И они Бога из середины прогоняют, проклятые, и такими лживыми речами губят христианского царя, бывшего добрым и в течение многих лет покаянием украшенного, в воздержании и чистоте пребывавшего. О злые и лукавые люди, своего отечества и всего Святорусского царства губители! Что вам за польза в этом? Вскоре увидите результаты своих дел, как сами, так и дети ваши, и услышите от грядущих поколений проклятие всегдашнее!
Царь же напился от них, окаянных, смертоносного яда лести, смешанного со сладостным ласканием, и сам преисполнился лукавства и глупости, хвалит их советы, любит их дружбу и привязывает их к себе присягами, да еще и призывает их вооружиться против невинных и святых людей, к тому же добрых и желающих ему пользы, как против врагов, собирая вокруг себя всесильный и великий полк сатанинский! И что же вначале начинает и делает? Собирает соборище не только на весь свой мирской Сенат, но и приглашает духовенство: митрополита, городских епископов и присовокупляет к ним некоторых лукавых монахов: Михаила, по прозванию Сукина, издавна известного своей злобой, Васьяна Бесного, воистину неистового, и других таких же им подобных, полных дьявольской злобы, бесстыдства, лицемерия и дерзости: и всех сажает рядом с собой и благодарно с премногим унижением гордыни своей слушает их клевету на неповинных святых. И что же соборище решает? Возводят заочно обвинение на тех вышеупомянутых мужей (Сильвестра и Ддашева). Митрополит (Макарий. — ff.3.) тогда перед всеми сказал: «Подобает пригласить их сюда, поставить перед всеми, чтобы слышали они все обвинения, а нам воистину достоит услышать их ответы»[clxxxiv]. Другие добрые люди согласились с ним. Но губители, царевы приспешники, закричали: «Не подобает так делать! Поскольку эти злодеи колдуны и они очаруют царя и нас погубят, если придут». И так осудили их заочно. О, смеха достойное и более всего беды исполненное осуждение от царя, поверившего клеветникам!
В результате отправлен духовник его протопоп Сильвестр в Соловецкий монастырь, что на Студеном море в Карельской стране, где дикий народ Лопи проживает. А Алексей без суда отстранен и отправлен в город Феллин, который только что нами был взят, и там назначен антипатом (наместником). Но слух дошел до нынешних советников царя, что и там он верно служит и с Божьей помощью покорились царю лифляндские города, ранее не взятые нашими войсками, только благодаря доброте Алексея, который и в беде пребывая верно служил царю. Советники же царя продолжают шептать на него разную клевету царю в уши. И он повелевает отправить его в Дерпт, где тот в течение двух месяцев содержался под стражей и затем тяжело заболел и, исповедовавшись, умер. Когда же клеветники услышали об этом, то закричали царю: «Твой изменник сам выпил смертоносный яд и умер».
А протопоп Сильвестр еще ранее до изгнания, увидев, что царь живет не по-Божески, начинает возражать ему и направлять на путь воздержания, поучая и наставляя его, но поняв, что царь не слушает и преклонил свой ум и уши к льстецам, а от него отвратился, удалился в монастырь за сто миль от Москвы, где и проживал в монашеской чистоте. Клеветники же, проведав о том, что Сильвестр живет в том монастыре в почете и уважении, завидовали ему и думали, что слава о нем дойдет до царя и тот может опять приблизить его к себе, и тогда протопоп обличит их неправедные дела, неправосудные и мздоимные суды, пьянство и нечистую жизнь, и из-за этого святого все может для них закончиться. Испугавшись этого, они схватили протопопа и отвезли его в Соловки, о которых я прежде упоминал, где бы о нем и слух пропал, а сами похвалялись, что выполнили соборное решение, которым был осужден заочно сей святой муж. Где о таком суде слыхали под солнцем, чтобы осуждали, не выслушав ответов? Как Златоуст пишет в послании Иннокентию, папе римскому, с жалобой на Феофила и на царицу и на все собрание по поводу неправедного изгнания своего и начинается оно словами: «Обращаюсь к тебе, потому что наслышан о благочестии твоем, чтобы сообщить о той неправде, что здесь мятеж творить дерзнула», а кончается: «противники получили презрение потому, что оклеветали нас, а нам не дали оправдаться, ни устно, ни письменно. В чем нас обвинили, в том мы совсем невиновны. И что они сделали против нас? Судили против всех правил, против всех канонов церковных». И что говорю о церковных канонах? Это ведь не в поганских судах, не в варварских странах, не у скифов, не у сарматов судили заочно оклеветанных. Когда читаешь Златоустово послание, то как-то все лучше понимается[clxxxv]. Таков и царя нашего христианского Соборный суд. Этот декрет знаменитый принят лукавым сообществом льстецов, грядущим потомкам на вечный срам и унижение русскому народу, поскольку в этой земле родились злые, лукавые ехиднины отродья, которые у матери своей, что родила и воспитала их, т.е. земли Святорусской, чрево прогрызли, воистину на свою беду и опустошение!
Что же за плод от трудов этих злых льстецов и погубителей по сей день произрастает и во что обращается? И что же царь от них приобретает и получает? Вместе с ними дьявол умышляет направить его вместо узкого, но верного пути Христова по широкому, ведущему в злое.
А как они начинают это делать? Прежде всего совращают царя с пути воздержанной и умеренной жизни, как будто бы неволей к ней был обязан. Начинаются частые пиры со многим пьянством, от которого всякие нечистоты происходят. И что же еще добавляют? Чаши великие, воистину дьяволу обещанные, полные пьяного питья, и советуют первым царю выпить, а потом и всем пирующим с ним, и пока все до бесчувствия или до неистовства не напьются, они другие и третьи чаши предлагают, а тем, кто не хочет пить и беззакония творить, угрожают различными наказаниями, а царю вопят: «Этот и этот, имярек, не хочет на твоем пиру веселым быть, они тебя и нас осуждают и насмехаются над нами как над пьяницами, будучи лицемерами. Они недоброхоты твои; с тобой не соглашаются и не слушают тебя и еще не вышел из них Сильвестров и Алексеев дух». И разными другими бесовскими многими словами надругаются над многими именитыми мужами доброго нрава, и срамят их, и выливают им на головы чаши с вином, которое те не хотят или не могут выпивать, и угрожают им различными смертями и муками, и впоследствии многие из них действительно были ими погублены. О, воистину новое идолослужение, обещание и приношение, не болвану Аполлону[clxxxvi] и прочим, но самому Сатане и бесам его; не жертвы волов и козлов, насильно заколотых, приносят, но добровольно души и тела свои по своей воле, ради сребролюбия и славы мира, в ослеплении своем такое творят. Окаянные и злые, они разрушили честную и воздержанную жизнь цареву!
Что же, царь, получил ты от твоих любимых льстецов, шепчущих тебе в уши и настаивающих: вместо Святого поста и воздержания — губительное пьянство из обещанных дьяволу чаш; вместо целомудренного и святого жительства твоего — нечистоты, всяких скверн исполненные, вместо праведности суда твоего царского — лютость и бесчеловечность, вот на что подвигли они тебя; вместо тихих и кротких молитв, которыми ты с Богом беседовал, научили тебя лености долгого спанья, и встаешь ты ото сна с головной болью с похмелья и с другими безмерными и неисповедимыми злобами.
А если восхваляют и возносят тебя как царя великого и непобедимого и храброго, то действительно таким ты был, когда жил в страхе Божьем. Когда же ими был обманут и обольщен, то что получил? Вместо мужества твоего и храбрости стал перед врагом бегуном и трусом. Царь великий христианский перед басурманским войском у нас на глазах на диком поле бегал. А по советам любимых твоих льстецов и по молитвам Чудовского Левкия[clxxxvii] и прочих лукавых монахов что полезного и похвального и угодного Богу приобрел? Разве что опустошение земли своей от тебя самого с твоими кромешниками (опричниками. — Н.Э.) [clxxxviii]да от вышеназванного басурманского пса, и к тому же злую славу от соседних стран, и проклятье и нарекание слезное от всего своего народа. И что еще прегорького и постыдного, претягчайшего для слуха, так это, что само отечество твое, превеликий и многолюдный город Москва, во всей вселенной славный, с бесчисленным множеством христианского народа внезапно сожжен и погублен. О, тяжкая беда, печальная для слуха! Разве не было часа образумиться и покаяться перед Богом, как это сделал Манассия[clxxxix], и отступить от самоволия, подчинившись повелениям Иисуса Христа, заплатившего за наши преступления своей кровью, а не следовать самовластному произволу, покорясь супостату человеческому и верным его слугам, злым льстецам?
Неужели не видишь, царь, к чему привели тебя человеко-угодники? Что сделали с тобой любимые маньяки твои? Как они исказили совесть души твоей, прежде святую и многодневным покаянием украшенную? И если нам не веришь и называешь нас тайно изменниками лукавыми, пусть прочтет твое величество слово, Золотыми устами (Златоуста. — Н.Э.) изреченное об Ироде. Начинается оно словами: «Намедни (днесь), когда узнал об Иоанне Крестителе, на которого обрушилась Иродова лютость, то смутились сердца, зрение омрачилось и разум притупился. И что твердо в чувствах человеческих, когда множество злых дел губит добродетель?» И немного пониже: «Смущались и трепетали сердца людей, поскольку Ирод осквернил церковь и иерейство отнял». Так и ты, если и не Иоанна Крестителя, то Филиппа-архиепископа с другими святыми смутил — «чин осквернил, царство сокрушил, а что было благочестия, что правил жития и обычаев веры и наказания — погубил и уничтожил. Ирод, — говорит Златоуст, — мучитель своих подданных, воинства разбойник и друзей своих погубитель». Из-за твоей великой злобы твои кромешники не только друзей, но всю Святорусскую землю опустошали, дома грабили и сыновей убивали. От сего Боже сохрани тебя и не попусти тому быть, Господи — Царь веков! Все уже и так на острие сабли висят, и если не сынов, то соплеменников и ближних в роде братьев уже погубил, переполнив меру кровопийцев, отца, матери и деда твоих. Что отец твой (Василий III) и мать (Елена Глинская), это всем ведомо, сколько людей они погубили, так и дед твой с греческой бабой своей, сына предоброго Иоанна от первой жены, тверской княгини светлой Марии, мужественного и славного в богатырском деле, и от него рожденного боговенчанного внука своего Дмитрия с матерью его Еленой погубили — одну смертоносным ядом, а другого многолетним темничным заключением, а затем и удавлением, отрекшись и позабыв родственную любовь.
И не успокоились на том. К тому же брата единоутробного Андрея Углицкого, мужа разумного и доброго, тяжкими веригами в темнице за короткое время удавил, а двух сыновей его от груди матери оторвал — тяжело слышать и еще труднее писать о том, что человеческая гордыня в такую превеликую злобу выросла, особенно же у тех христианских начальников, которые многолетним заключением темничным нещадно их поморили. У князя Симеона Ряполовского, мужа сильного и разумного, ведущего свое происхождение от рода великого Владимира, голову отсек. И других братьев своих ближнего рода, одних разогнал в чужие земли, как Михаила Верейского и Василия Ярославича; а других в отроческом возрасте в темницу заключил, а сыну своему Василию поручил, в скверном и проклятом своем завещании, неповинных отроков тех погубить. (О, беда такова, что и слышать тяжело!) Так сделали и с другими многими, но остановимся на этом краткости ради. К вышеупомянутому Златоусту обращусь, там, где он об Ироде пишет. «Окрестных людей, — говорит, — мужеубийца, наполнивший кровью землю, постоянно жаждущий крови». Так Златоуст в Слове своем говорит об Ироде.
О, царь, прежде нами очень любимый! Не хотел бы я и о малых твоих беззакониях говорить, но вынужден рассказать об этом с любовью к Христу и печалью о тех неповинных мучениках, братьях наших, пострадавших от тебя. Об этом я от тебя самого не только слышал, но и сам видел, как совершались такие дела, которыми ты еще и похвалялся, говаривая: «Я, — говорил, — убиенных праведными отцом и дедом моими одеваю гробами или украшаю драгоценными аксамитами[cxc] раки неповинно погубленных праведников».
Так слово Господа, к жидам обращенное, сбылось в отношении тебя: «А вы своими делами уподобляетесь злым убийцам отцов ваших и показываете себя сами сыновьями убийц». А после тебя и твоих кромешников, которые по твоему повелению бесчисленно убивали неповинных мучеников, кто будет гробы их украшать и раки золотить?
О, воистину смеха достойно, со многим плачем смешанного, непотребство сие и не дай Бог, чтобы сыновья твои правили так же и желали бы подражать тебе. Но ни Бог, ни те, которых еще в древности убийцы погубили, не желали бы, чтобы дети тех, от кого они погибли, украшали и золотили их гробы и раки и превозносили бы их после смерти, ибо праведные от праведных, мученики от кротких и по Божественным законам живущих должны быть почитаемы.
На этом положу конец, все это я вкратце изложил, чтобы не забыли о славных и знаменитых мужах и мудрых людях, в истории писанных, грядущие роды почитали бы, а от злых и лукавых, скверные дела которых здесь раскрыты, остерегались бы как от смертного яда или поветрия не только телесного, но и душевного. Так я вкратце написал малую часть того, что прежде неоднократно говорил, но все оставлю нелицеприятному Божьему суду, способному сокрушить головы врагов своих, грехи которых достигли их волос, и отомстить за малейшую обиду, причиненную всесильными убогим, за озлобление нищих и убогих, и как говорил Господь: «Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне восстану, и как прежде пророк говорил, даже тех, кто помыслил совершить беззаконие, изобличу и поставлю перед лицом твоим, если и далее не покаются за грехи свои, и неправды, и обиды, причиненные убогим[cxci]. К тому же для наилучшей памяти там (в России. — Н.Э.) живущих оставлю это, поскольку еще в середине той презлой беды ушел я из отечества моего, а уж и тогда о всех беззакониях и гонениях мог бы я целую книгу написать, но вкратце упомянул в своем предисловии на Златоустов «Новый Маргарит», который начинается: «В лето восьмой тысячи звериного века, как сказано в Святом Апокалипсисе».
