Матиас Грюневальд написал «Мёртвых Любовников» после того, как он увидел пациентов лечебницы при монастыре в Изенхайме. Мухи, змеи, жабы и жуки, пожирающие их тела – это не только реальные твари этого мира, но и посыльные Дьявола, в данном случае, символы пагубности прелюбодеяния.
Другое значение, отличное от изображения «Искусителя», имеют надгробные статуи, называемые «транси». Подобные надгробия имеют два изображения – идеализированный образ умершего, и изображение его тела, каким оно становится спустя некоторое время после погребения.
Уверенность в загробном существовании было поколеблено картинами разлагающейся плоти во время чумных лет. Насекомые на этих надгробиях представляют армию сатанинской нечисти, т.е. грехов и мирских дел, преграждающую путь к спасению души. Опасность перехода из одного мира в другой, благодаря им становится очевидна. Как же тогда совместить распад и исчезновение тела с идеей вечной жизни и воскрешения из мёртвых, которые требовали сохранности телесной оболочки? Выход из создавшегося противоречия был найден путём теологических рассуждений о бренности тела, отягощенного грехами, как труп ползучими гадами, которое должно уйти в землю, а очищенная душа, коли на это будет Господня воля, воспарит к небесам. Бог же может сотворить великое чудо, когда из разрозненных останков в день Страшного Суда, сможет вновь сформировать тело.
Миниатюра из савойского "Часослова" (Cod. membr. 35, fol. 56r), 1490 г. Савойя. Бенедиктинская коллегия. Зарнен, Унтервальден, Щвейцария.
По некоторым резонам, человечество рассматривает смерть как нечто, чей приход практически невидим и совершенно неслышим. Хотя этого не избежать, и всех нас в конце жизненного пути ждёт смерть, мы предпочитаем, по возможности, игнорировать всё, что связано со смертью. Мы не желаем видеть мёртвые тела, и, конечно же, нам неприятен вид разлагающейся плоти мертвецов. Так почему же во многих христианских соборах по всему миру можно встретить запечатлённое в камень и бронзу тление человеческих останков?
Люди часто считают, что культура Смерти зародилась в Викторианскую эпоху, и в этом есть доля истины, так как люди этого времени создали из скорби по умершим своего рода разновидность искусства, с непременным трауром в одежде, изготовлением поминальных украшений из волос, состриженных у покойных, изображением черепов или фотографирование недавно умерших в позах живых или безмятежно спящих. Они также разработали специальный кладбищенский язык, выбивая на надгробных камнях тщательно продуманные символы и образы, позволяющие определить, в каком возрасте человек умер, как по нему скорбят, и какое положение он занимал внутри своего рода. Но, хотя людям Викторианской эпохи нравилась готика, что проявлялось в возрождении культуры Смерти, они никогда не пытались приблизиться к столь ужасной разновидности монументального искусства, что было популярно в Средневековье – изготовлению надгробий с изображением разлагающихся трупов.
Хотя истоки такого философско-мистического явления, как «danse macabre» или «Пляски Смерти», остаются до конца невыясненными, вероятно, наиболее знаменитым его иконографическим воплощением была, ныне утерянная, настенная роспись 1424 – 25 гг., сопровождаемая стихами, покрывавшая стены галереи францисканской церкви на кладбище Невинноубиенных Младенцев в Париже. В изображениях подобного рода, Смерть в образе мертвеца или скелета вступает в беседу с людьми разных социальных слоёв и вовлекает их в ужасающий танец. Эта тема стала чрезвычайно популярной по всей Западной Европе, особенно когда появилась печатная продукция; наиболее известна серия гравюр работы Ганса Гольбейна Младшего на тему «Пляски Смерти» (напечатана в 1538 г.), но гравюры подобного рода выпускались и в 19 в., например, работы англичанина Томаса Роулэндсона. Существовали региональные вариации при изображении фигуры Смерти: в Англии и Франции она изображалась вооружённой косой, лопатой, копьём или дротиком, в то время как в Германии она чаще играет на музыкальных инструментах.
