Глава 15 тайны севера и йети

 

Как раз в этот период состоялась наша экспедиция в высокогорье Тянь-Шаня. Я ограничусь лишь кратким описанием, поскольку не хватило бы и нескольких томов, чтобы описать ее подробно. Далай-лама лично благословил каждого из пятнадцати человек, участвовавших в походе, мы оседлали мулов и, испытывая необычайный подъем духа, отправились в путь. Мулы могут пройти там, где лошадям это не под силу. Не спеша добрались мы до Тэнгри Цо, где спустились к огромному озеру Цзилинь Нор. Двигались мы все время на север. Медленно перева­лив через хребет Тангла, мы очутились в неисследованном районе. Сколько дней продолжалось наше путешествие? Затрудняюсь ответить точно, поскольку отсчет времени потерял для нас значение. Мы не спе­шили. Продвигаясь без напряжения, мы экономили силы для решитель­ного перехода.

По мере нашего продвижения вглубь высокогорных районов и на­бора высоты окружающая местность все более напоминала лунный пей­заж с горными хребтами и кратерами, подобными тем, которые я видел через телескоп в Потале. Перед нами тянулись, казалось, одни и те же бесконечные горные цепи, одни и те же бездонные ущелья. Наше прод­вижение становилось все более трудным и замедленным. Вскоре пришло время, когда помочь нам уже не могли и мулы. Даже им не хватало кислорода, к тому же они не могли пересечь скалистое ущелье, через которое люди перебирались с помощью специальных тросов, изготов­ленных из кожи яков. Мы нашли подходящее место, в котором оставили мулов, а с ними пять человек, силы которых были на исходе. Скалистый контрфорс, напоминавший клык волка, обращенный к небу, защищал их от ветра, продувавшего голую местность со всех сторон. У основания горы мы обнаружили углубление наподобие пещеры. Крутая тропинка спускалась в небольшую долину с растительностью скудной, но доста­точной для корма мулов. Небольшой серебристый ручей протекал по долине, а затем падал с отвесной скалы на тысячи метров вниз. Высота падения воды была такой, что никакие звуки снизу не доносились. Здесь мы отдыхали два дня перед самым трудным этапом подъема в горы.

И вот начался подъем. Поклажа набила мозоли и шишки на спинах и плечах, воздуха не хватало. Было такое впечатление, что легкие могут разорваться от перенапряжения в любую минуту. Но мы продолжали идти и идти вверх, над пропастями и расщелинами. Часто приходилось пользоваться железными кошками, привязанными к концу кожаного каната. Мы забрасывали их вверх, цеплялись ими за уступы или трещи­ны и продвигались, поднимаясь все выше, перебирались через расщели­ны, поочередно забирая кошки за собой. Для того, чтобы освободить первый канат, мы пользовались вторым канатом. Иногда никак не уда­валось зацепить кошку. Так как канат, на котором, подобно маятнику, раскачивали кошку перед тем, как забросить, одним концом привязы­вался к поясу, прием этот был довольно опасен и его проделывали поочередно. Один из монахов раскачал кошку с такой силой и бросил ее так далеко, что мощный рывок сорвал его с опоры. Монах ударился о противоположную скалу и разбился насмерть. Мы вытащили мертвое тело и помолились за душу погибшего. Могилу в скалах невозможно было вырыть, и мы оставили тело на расправу ветрам, дождю и птицам.

Другой монах изменился в лице, когда пришел его черед бросать кошку. Помня о предсказаниях, я вызвался бросить вместо него. Предс­казания, однако, не мешали мне предпринимать всевозможные предос­торожности, но руки у меня все-таки дрожали, когда после броска я потянулся, чтобы уцепиться за ближайший выступ. Бросок оказался удачным. Перебравшись на другую сторону расщелины, я закрепил вто­рой канат; по образовавшемуся подвесному переходу монахи друг за другом перебрались ко мне, цепляясь за канат руками и удерживаясь на нем с помощью скрещенных ног. Ветер яростно трепал их одежду и затруднял дыхание.

Добравшись до вершины, мы немного передохнули и выпили чаю. На этой высоте чай вскипал быстро, но почти не согревал. Немного подкрепившись, мы снова взялись за свою поклажу и отправились даль­ше. Вскоре наш путь преградил ледник, еще больше затруднивший про­движение вперед. Не было у нас ни ошипованных ботинок, ни ледору­бов, никакого другого снаряжения альпинистов. Были только унты, шерсть на подошвах которых «вгрызалась» в снег, да канаты.

Между прочим, ад, согласно тибетской мифологии, — это жуткий холод. Для нас огонь — благо. Его противоположность — холод, как раз то, что и сопровождало нас на нашем пути. Эти мысли пришли мне в голову уже во время экспедиции.

Три дня мы шли по льду, замерзая на ветру и ожидая, когда же кончатся наши мучения. Наконец ледник сузился и пошел между скала­ми. Словно слепые, скатывались мы друг за другом по склону, не зная и не ведая, куда ведет наш спуск. Через несколько километров, обогнув отрог горы, мы увидели перед собой стену белого и густого тумана. А может, это был снег? Или облако? Невозможно было определить, на какое расстояние этот туман тянется. Да, это был именно туман, и мы в этом скоро убедились — ветер перегонял с места на место его края.

Лама Мингьяр Дондуп, единственный среди нас, кто уже бывал здесь, улыбнулся, довольный.

— Ну, отчаянные головы, молодцы, что дошли. Теперь вы получите настоящее удовольствие.

То, что предстало перед нами, вряд ли можно было назвать удоволь­ствием. Туман, холод, лед под ногами и над головой ледяное небо. Ост­рые камни торчат из-подо льда словно волчьи клыки, многие из нас уже изранены. Где же удовольствия, обещанные Учителем?

Мы входим в сырой и холодный туман, отрешенно продвигаясь вперед к неизвестному, поплотнее закугываясь в платье, пытаясь выз­вать в себе хотя бы иллюзию тепла, задыхаясь и дрожа от холода. Даль­ше, еще дальше. Вдруг мы останавливаемся, потрясенные и ошеломлен­ные. Это даже страшно. Туман стал горячим, земля под ногами еще горячее! Ни о чем не ведающие монахи, идущие сзади, напирали. Лама Мингьяр Дондуп громко рассмеялся. Поборов минутную растерян­ность, мы пошли вперед вслепую, положив руки каждый на плечи впе­реди идущему. Самый первый ощупывал дорогу палкой. Под ногами шуршала галька, песок, камни. Галька? Песок? А где же ледник, где лед? Внезапно туман стал редеть, и через несколько минут закончился. Один за другим выходили мы из тумана... После холода мне показалось, что мы находимся на Небесных Полях. Я протер глаза — руки были горячи­ми; я попытался ущипнуть камень, стукнул по нему кулаком, чтобы убедиться, что жив. Но я был жив, и окружающее не было галлюцина­цией — все восемь спутников стояли рядом со мной. Едва ли возможно, чтобы все мы одновременно и внезапно перенеслись в одно и то же загробное место! И если это все же произошло, то куда девался десятый, который разбился на скалах? И заслужили ли мы все этот рай, открыв­шийся нашему взору?

Тридцать ударов сердца тому назад мы чуть не умирали от холода, а сейчас мы были на грани дурноты от жары. Воздух как бы светился, земля дымилась. У ног вырывалась из-под земли, прямо среди облаков пара, небольшая речка. Повсюду буйно росла зелень с такими крупными листьями, каких я никогда раньше не видел. Трава доходила до колен. Мы просто оцепенели от изумления. Лишь лама Мингьяр Дондуп про­должал весело смеяться.

— Если я так же реагировал в первый раз, то хорошо же я выглядел, — сказал он. — Вы, наверное, полагаете, ребята, что боги льда снова сыграли с вами шутку!

Боясь спугнуть видение, мы оглядывались вокруг.

— Нам надо перепрыгнуть через эту речку, — продолжал он. — Прыгайте изо всех сил, иначе сваритесь в кипятке. Еще несколько кило­метров — и мы доберемся до чудесного места, там и отдохнем.

Он, как всегда, оказался прав. Всего три километра — и мы растяну­лись на толстом ковре из мха, предварительно сняв верхнюю одежду. Было жарко, как в парилке. Повсюду росли такие деревья, каких я ни­когда не видел в жизни и, по всей вероятности, больше никогда не увижу. Кругом пестрели цветы ярчайших расцветок. Виноградные лозы обвивали стволы и ветви деревьев, плоды гроздьями свисали вниз. Не­далеко от полянки, на которой мы отдыхали, находилось озеро; круги на поверхности воды около камышей указывали, что жизнь в нем бурлит. Нас все-таки не оставляло чувство, что мы околдованы. Первым приз­наком волшебства была жара. Куда девался холод, который только что окружал нас? На этот вопрос никто не мог ответить.

Растительность поражала прямо-таки тропической роскошью. Не­которые виды птиц даже сегодня вспоминаются мне как сказочные. Местность выглядела вулканической. Горячие источники вырывались из-под земли, в воздухе стоял запах серы. Учитель заявил нам, что, насколько ему известно, в высокогорье Тянь-Шаня есть только два та­ких места. Вулканическое тепло и горячие источники растопили лед, объяснял он, а разогретый воздух удерживается со всех сторон высоки­ми скалами. Густой белый туман, через который мы прошли, образовы­вался на границе участков с двумя видами источников — холодных и горячих. Он рассказал нам, что находил здесь скелеты гигантских жи­вотных. Животные эти в их натуральном виде должны были достигать в высоту от шести до десяти метров. Позднее я сам видел несколько таких скелетов.

Именно в этом районе я впервые встретил йети — снежного чело­века. Я был занят сбором трав, как вдруг что-то заставило меня поднять голову. Существо, о котором я слышал множество рассказов, находи­лось от меня метрах в десяти. В Тибете родители часто стращают им расшалившихся детей.

— Ведите себя тихо, — говорит мать, — а то йети за вами придет.

Ну вот, подумал я, за мной он таки пришел. Не могу сказать, чтобы это мне доставило тогда особенное удовольствие. В течение минуты, которая показалась мне вечностью, мы смотрели друг на друга, оба оцепенев от страха. Затем он как-то странно промяукал, словно малень­кий котенок, и протянул в мою сторону руку. Голова его, точнее лобная часть головы, была срезана покато и прямо смыкалась с густыми бровями. Подбородок выдавался слабо, зато огромные зубы, наоборот, замет­но выпячивались вперед. Если бы не отсутствие лба, то черепная коробка йети, пожалуй, по размерам не отличалась бы от черепа современного человека. Кисти рук и ступни ног — огромные и косолапые. Ноги кри­вые, длина рук намного превосходит длину рук человека. Я заметил, что, подобно людям, при ходьбе он опирается на внешнюю сторону ступней (чего не бывает у обезьян).

Я не мог отвести взгляда от него. А когда я дернулся, видимо от страха, йети, издав гортанный крик, повернулся ко мне спиной и прыж­ками побежал прочь. Казалось, что он подпрыгивает на одной ноге, на самом же деле он передвигался гигантскими скачками. Почти одновре­менно с ним я тоже задал стрекача, но в противоположном направлении. Впоследствии, вспоминая детали этого эпизода, я пришел к заключе­нию, что, похоже, побил все национальные рекорды по бегу для высот свыше пяти тысяч метров над уровнем моря!

Позже мы видели йети неоднократно, правда издалека. Стоило им нас заметить, как они тут же спешили скрыться. Разумеется, нам и в голову не приходило искать с ними встреч. Лама Мингьяр Дондуп сказал нам, что йети — это представители отсталой человеческой ветви, что их эволюция пошла в другом направлении и что они обычно держатся от людей в стороне. Впрочем, прибавил он, существует много преданий о йети, спускавшихся с высокогорий и приближавшихся вплотную к мес­там обитания людей, где их видели уже многие. В народе ходят также рассказы, что бывали случаи, когда самцы-йети утаскивали с собой жен­щин. Может быть, это диктовалось простым инстинктом продолжения рода? Впоследствии я слышал и подтверждения этим историям: монахи­ни не одного монастыря рассказывали нам, как йети крали их сестер среди ночи. Но моя неосведомленность не позволяет мне много гово­рить об этих вещах. Единственное, что я могу утверждать, — я их видел, и больших, и маленьких. Видел я и их скелеты.

Люди, конечно, могут сомневаться в правдивости того, что я расска­зываю о встречах с йети. «Снежному человеку» посвящены сотни статей, выдвинуто множество гипотез. Но сами авторы чаще всего не могут похвастаться, что они его видели. А я видел йети. Маркони в свое время вызвал всеобщий смех и шутки заявлением, что он пошлет сигнал по радио с другого берега Атлантики. На Западе были и такие ученые, которые утверждали, что человек не способен выдержать скорость 50 км/ч из-за давления воздуха, которое для него окажется смертель­ным. Было много споров и о рыбе, которую потом окрестили «живым ископаемым». Однако ее в конце концов выловили, и ученые принялись ее рассекать и изучать.(Речь идет о целаканте. — Прим.переводчика)

И если бы человек Запада мог это сделать, то наших бедных йети живо бы переловили, рассекли и поместили в банки со спиртом. Вообще, конечно, они только потому и сохранились, что давно оттеснены в высокогорные районы, почти недоступные для лю­дей. Да и сохранилась-то совсем немногочисленная популяция. Сначала они нагоняли на людей страх. Но потом люди стали относиться с сочув­ствием к этим существам, обреченным на вымирание.

Я готов, когда китайцев изгонят из Тибета, повести в горы экспеди­цию скептиков и показать им йети. Хотелось бы посмотреть, как отне­сутся к моему предложению деловые люди, — ведь за такое путешествие многие будут согласны очень дорого заплатить. Над этим стоит поду­мать. Правда, понадобятся кислородные маски, придется нанять но­сильщиков. Что же касается меня, то я надену лишь старое платье монаха. Кинокамеры позволят нам засвидетельствовать истину. У нас тогда камер не было.

Древние тибетские легенды повествуют о том, что тысячи лет назад море омывало многие части Тибета. Это подтверждается наличием ске­летов морских рыб и других морских животных, найденных при раскоп­ках. Китайцы разделяют это мнение. Табличка Ю, найденная на пике Ку-Лу горы Хингана в провинции Ху-Пей, гласит, что великий Ю «здесь нашел убежище (в 2278 году до рождества Христа) после спада потопа». Потоп захватил весь Китай, за исключением самых высоких мест. Под­линную табличку украли, но есть копия с нее, которая хранится в Ву-Чань-Фу близ Ханькоу. Еще одна копия находится в храме Ю-Линь около Шаошань-Фу. Мы же считаем, что в свое время Тибет был равнин­ной страной, расположенной на берегу моря, однако по необъяснимой пока причине произошли страшные землетрясения, в результате кото­рых большие участки суши опустились в море, а другие превратились в горы.

Высокогорные районы Тянь-Шаня как нельзя лучше подтверждают это: там находят многочисленные останки рыб, животных. Находят там также раковины всевозможных расцветок, окаменелые губки и ветки кораллов. Много добывалось там и золота, которое можно было, как говорят, грести лопатой. Температура извергающихся из недр источни­ков колеблется. В некоторых источниках вода кипит, в других — ледя­ная. Это страна фантастических контрастов. Влажная атмосфера с нево­образимо высокой температурой через несколько метров за пеленой тумана сменяется таким холодом, который мигом убивает всякую жизнь, превращая тело в хрупкую сосульку. Там растут редчайшие тра­вы — только ради сбора их мы и пришли. Встретились нам и фрукты, которых мы никогда раньше не видели. Мы их стали пробовать, и они нам так понравились, что мы наелись всласть. И наказание не заставило себя ждать! Целые сутки, ночь и день затем, нам было не до сбора трав. Наши желудки не привыкли к подобным яствам. Больше мы к ним и не прикасались.

Нагрузившись травами и растениями до предела, мы возвратились в туман. И сразу же нас стал пронизывать страшный холод. В те минуты всем нам хотелось вернуться в пышную долину и остаться жить там. Один лама не вынес нового испытания холодом. Через несколько часов после того, как мы пересекли черту тумана, он рухнул на землю без сознания. Мы разбили лагерь и пытались спасти замерзающего. Мы сделали все, что было в наших силах, пытались его отогреть своими телами, но холодный ветер был сильнее нас. Наш товарищ уснул и больше не проснулся, он умер ночью. Ношу его нам пришлось поделить. Теперь мы уже были нагружены сверх сил. С трудом продвигались мы вперед по тысячелетней ледовой броне. Приятное тепло долины, остав­ленной позади, казалось, подорвало наши силы, и их нечем было восста­новить. В течение последних двух дней перехода, отделявшего нас от мулов, мы ничего не ели. У нас не осталось даже чая.

За несколько километров до цели холод и лишения вырвали из наших рядов еще одного товарища. Он упал и больше не поднялся. А впереди нас ожидала еще одна утрата: в лагере осталось только четверо монахов, пятого сильным ветром сбросило в пропасть. Растянувшись на животе, в то время как монахи крепко держали меня за ноги, чтобы я не соскользнул, я заглянул в пропасть и увидел тело погибшего. Его красное платье стало теперь кроваво-красным в буквальном смысле.

Три дня мы отдыхали и набирались сил. Но удерживали нас в лагере не столько усталость и истощение, сколько бешеный ветер, дувший между скалами; шквальные порывы поднимали в воздух камни, швыря­ли тучи песка и осколков в нашу пещеру. Вода в речке пенилась, ее расхлестывало по берегам. Ночью буря стонала так, словно алчные демо­ны кружились вокруг, требуя очередной жертвы. До нашего слуха донес­ся шум близкого обвала, сильно дрогнула земля: это под действием ветра подмытый водой пласт превратился в огромный грунтовый оползень. Ранним утром, когда только забрезжил свет и день еще не опустился в долину, рухнула скала наверху, и камни загрохотали у нас над головой по карнизу пещеры. Мы тесно прижались к стене пещеры и друг к другу, боясь даже краем одежды высунуться наружу. Каменный дождь все сыпался и сыпался сверху, ближайшая скала содрогалась от глухих уда­ров. В нескольких метрах от нас, в том месте, где сорвался наш товарищ, стал оседать грунт у края пропасти. Прошло несколько минут — и он обвалился, захоронив под собой тело нашего спутника.

Погода, казалось, только ухудшается. Мы решили, что при любых обстоятельствах тронемся в путь на следующий день, если вообще это будет возможно. Мы проверили снаряжение. Кожаные канаты были в хорошем состоянии. Мы смазали раны и царапины мулам. К нашей радости, погода наутро улучшилась. Мы тронулись домой; теперь наша группа насчитывала одиннадцать человек вместо пятнадцати. День за днем продвигались мы вперед, еле волоча ноющие ноги, мулы тяжело несли свой травяной груз. Шли мы медленно. Время опять словно засты­ло. От усталости кружилась голова. Рацион пришлось уменьшить напо­ловину — теперь мы все постоянно испытывали чувство голода.

Наконец мы добрались до озер, где к величайшей радости обнаружи­ли, что там разбил лагерь купеческий караван. Купцы приняли нас при­ветливо, снабдили провизией и чаем. Мы воспользовались их гостепри­имством и немного привели себя в порядок. Вид у нас был ужасный — в чем только душа держалась! Вместо платья на теле висели одни лох­мотья. Ноги покрывали кровавые мозоли и ссадины, но зато мы возвра­щались из высокогорных мест Тянь-Шаня и гордились этим — хотя, к сожалению, не все... Мой Учитель побывал там дважды; он, наверное, был единственным человеком в мире, проделавшим два таких путешес­твия.

Сидя у потрескивающего в огне кизяка, купцы с удивлением слуша­ли наши рассказы, покачивая головами. Мы тоже с интересом слушали их рассказы об Индии и о встречах с торговцами Гиндукуша. Нам не хотелось с ними расставаться, было бы хорошо идти дальше вместе, но мы направлялись в Лхасу, а купцы только что покинули ее. На следую­щий день мы расстались, пожелав друг другу всего самого наилучшего.

Многие монахи считали для себя зазорным вступать в разговор с купцами. Но лама Мингьяр Дондул учил нас, что все люди, невзирая на расу, цвет кожи и религию, равны. Единственное, что имеет значение, — это намерения и поступки.

Набравшись сил, мы заторопились домой. Пейзаж становился все зеленее и зеленее. Наконец показались золотые купола Поталы и нашего Шакпори. Мулы — умные животные. Почуяв стойло, они заспешили к себе в Шо, мы никак не могли умерить их пыл. Глядя на них, можно было подумать, что это не мы, а они ходили в высокогорье Тянь-Шаня!

По каменистой дороге «железной горы» мы почти неслись — до того были рады, что вернулись из Шамбалы, — так мы называем страну северных ледников.

Теперь нам предстояла серия визитов по случаю прибытия, но в первую очередь мы отправились засвидетельствовать свое уважение На­имудрейшему. Далай-лама воспринял наш рассказ удивительным обра­зом:

— Вы сделали то, что хотелось бы сделать и мне; вы видели то, что я жаждал бы видеть. Моя власть здесь безгранична, однако я всего лишь пленник своего долга перед народом. Чем большей властью наделен человек, тем больше сил он должен отдавать тем, над кем властен. Но я отдал бы все, чтобы увидеть то, что видели вы.

Как руководитель экспедиции, лама Мингьяр Дондуп получил по­четный шарф с тремя красными узлами. Я — как самый младший член экспедиции — удостоился такой же почести. Я понял, что Далай-лама таким образом «охватывал» своим благословением всех участников!

В течение следующих недель мы разъезжали от монастыря к монас­тырю, нам устраивали встречи с монахами, а мы распределяли собран­ные травы. Поездка эта дала мне возможность познакомиться в другими районами. Сначала мы посетили Три Гнезда — монастыри Дрэпунг, Сера и Гэндан. Оттуда мы добрались до Дордже-Танга и Самье, выст­роенных на берегу реки Цанг-По, в шестидесяти километрах от Дрэпун-га. Посетили мы и Самден, расположенный между озерами Дюме и Ямдок, на высоте четырех тысяч шестисот метров над уровнем моря.

Как приятно после труднейшего похода побродить по берегам на­шей родной Джичу — «реки счастья»!

Все время, будь то в дороге, на привале или в часы отдыха, лама Мингьяр Дондуп следил, чтобы мои занятия не прерывались. Прибли­жался день сдачи экзаменов на звание ламы, поэтому мы снова засели у себя в Шакпори, чтобы ничто меня не отвлекало от учебы.

 

ГЛАВА 16 ЛАМА

 

Теперь я усиленно занимался освоением искусства астральных путе­шествий, во время которых душа (или Я) покидает физическое тело и связана с телом на земле только Серебряной нитью. Многим, я знаю, даже трудно представить себе, что такое возможно. И все же каждый делает это вполне привычно во время сна. У большинства людей это происходит непроизвольно, в то время как наши ламы могут делать это по собственному усмотрению. После таких полетов они точно помнят, какие места посещали, что видели и что делали. На Западе это искусство утеряно, люди просто убеждены, что видели сон.

Во всем мире знают о таких астральных полетах. В Англии говорят, что «ведьмы умеют летать». И метлы для этого вовсе не обязательны, разве что для убеждения неверующих. В США считается, что летают «души рыжих человечков». Везде, во всех странах, знают о подобных вещах, эти знания глубоко укоренились в сознании людей. Меня же астральным полетам обучали. И каждого можно обучить.

Легко овладеть и техникой телепатии — но при условии, что вы не будете ею пользоваться в концертных залах. К счастью, телепатию начи­нают признавать. В разряд наших наук также входит и гипноз. Я прово­дил хирургические операции под гипнозом, например по ампутации ноги. Больные ничего не помнят, не ощущают боли, а когда к ним возвращается сознание, то чувствуют они себя намного лучше, чем пос­ле действия обычных обезболивающих средств. В настоящее время, как мне говорили, гипноз начинают изредка применять в Англии.

Стать невидимкой — совсем другое дело. К счастью, этим искус­ством обладают очень немногие. Принцип прост — практика трудна. Что обычно привлекает ваше внимание? Шум? То, что двигается или блестит? Да, звуки или быстрое движение привлекают внимание, непод­вижного человека не так-то легко заметить, особенно если он вам хоро­шо знаком. Возьмем случай с почтальоном: люди, получившие коррес­понденцию, нередко говорят:

— Удивительно, вроде никто не приходил, а письмо пришло. Но я же точно знаю, что сегодня никого не было.

Почему так происходит? Неужели человек стал невидимкой? А мо­жет, это настолько примелькавшийся человек, что вы его уже просто не замечаете? (Вот полицейский всегда заметен — потому что почти у каждого из нас совесть неспокойна.) Чтобы стать невидимым, надо прекратить движение тела и приостановить волновую эмиссию мозга. Если мозг функционирует (думает), то окружающие нас люди включа­ются в телепатическую связь (видят нас) и состояние невидимости потеря­но. В Тибете есть люди, хорошо владеющие искусством невидимок, они по собственному усмотрению могут скрывать свои психические волны. Видимо, следует радоваться, что таких людей очень мало.

Левитация возможна, и она иногда практикуется как техническое упражнение. Но это плохой способ перемещения тела, поскольку он требует огромных усилий. Приверженцы нашей веры имеют доступ к более легкому виду путешествий — астральному, только надо иметь хорошего руководителя. Я достаточно освоил этот способ и сейчас им пользуюсь. А вот как я ни старался, мне не удавалось сделаться невиди­мым. Мне иногда хотелось провалиться на месте или исчезнуть в силу некоторых поступков или неблагоприятных обстоятельств, но боги, увы, в этом мне всегда отказывали. Как уже говорилось, я не силен в музыке. Достаточно было мне запеть песню, как я навлекал на себя гнев учителя музыки, но этот гнев никогда не сравнится с тем бешенством, какое я вызвал однажды у него, попытавшись сыграть на тарелках; мне казалось, что играть на этом инструменте проще простого, но неожи­данно я уронил их на голову одному монаху. После всего, что за этим последовало, мне было категорически приказано ограничить свое поле деятельности ясновидением и медициной.

Практикуют у нас и то, что на Западе называют йогой. Это целая наука, позволяющая улучшить и усовершенствовать человека. Лично я считаю, что йога не для европейца, если имеется в виду достижение значительного совершенства. Нам эта наука известна на протяжении веков, мы начинаем ее изучать с пеленок. Наши органы тела, артикуля­ция, мышцы натренированы. Представители Запада, пытающиеся осво­ить «асаны», подвергают себя серьезному риску, особенно если йогой начинают заниматься уже взрослыми. Я считаю — в данном случае я говорю как тибетец, — что западному человеку не следует заниматься йогой, поскольку эти упражнения на него не рассчитаны. Тому, кто все же хочет заниматься и при этом избежать несчастных случаев, следует иметь хорошего наставника, неплохо бы тибетца — знатока анатомии. Что касается дыхательных упражнений, то они еще более опасны.

Система дыхания по определенной методике — вот секрет многих тибетских феноменов. Но следует подчеркнуть еще раз, что подобный комплекс упражнений может оказать пагубное, если не фатальное, влияние на организм. Рекомендуется прибегать к ним только при наличии опытного и умного наставника.

Многие из побывавших в Тибете рассказывают о ламах-курьерах, способных управлять весом своего тела (речь идет о левитации) и про­бегать огромные расстояния на большой скорости, едва касаясь земли в течение многих часов. Это возможно, но требует продолжительных тре­нировок. Бегуны в этот момент находятся в полугипнотическом состо­янии. Вечер — самое подходящее для этого время, поскольку можно «привязаться» к звездам, земля должна быть ровной, то есть такой, чтобы ничто не могло вывести бегуна из состояния гипноза. И он бежит словно лунатик. «Третий глаз» постоянно держит в поле зрения место назначения, а губы без устали повторяют специальную мантру. Человек в таком состоянии может бежать в течение нескольких часов и не чувс­твовать усталости. Этот вид передвижения имеет единственное преиму­щество перед астральным — астральное путешествие совершает душа, при этом материальные предметы не переносятся. Бегун же может нести с собой нормальный груз, но на этом и кончаются все преимущества.

Благодаря умению дышать некоторые тибетские умельцы способны в костюмах Адама сидеть на льду на высоте пяти-шести тысяч метров над уровнем моря, при этом лед под ними будет таять, а им будет так жарко, как в самый жаркий летний день. Им будет действительно жарко, и пот градом будет катиться по телу.

Приходилось ли вам когда-нибудь поднимать большую тяжесть, при этом предварительно сделав глубокий выдох? Попробуйте, и вы поймете, что это почти невозможно. Сделайте глубокий вдох и задержи­те дыхание: вы легко поднимете этот же предмет. Теперь представьте, что вы чего-то испугались или что-то вас сильно рассердило. Сделайте максимально глубокий вдох и задержите дыхание на 10 секунд. Затем постепенно начинайте выдыхать. Если вы троекратно проделаете это упражнение, сердце ваше будет биться медленно и вы успокоитесь. Это упражнение доступно каждому без всякого риска. Благодаря умению регулировать дыхание я вынес пытки японского плена и страдания в коммунистических концлагерях. Самые жестокие японцы выглядят джентльменами по сравнению с коммунистами. Я попробовал и тех, и других в наихудшем варианте и знаю, о чем говорю.

Пришел день сдачи экзаменов на звание ламы. Перед экзаменами я должен был получить благословение на это самого Далай-ламы. Каждый год Неоценимый благословлял каждого монаха в отдельности, а не всех разом, как это делает папа римский.

В большинстве случаев Далай-лама просто прикасается к голове ве­рующего специальной кисточкой, закрепленной на жезле. Высокой чес­ти удостаиваются те, кому Неоценимый прикладывает руку ко лбу. Особая честь — прикосновение ко лбу двумя руками. Я ее удостоился впер­вые. Далай-лама заговорил тихим голосом:

— Ты хорошо работаешь, мальчик. Сдай экзамены еще лучше и оправдай доверие, которое мы все тебе оказали.

За три дня до шестнадцатилетия я в числе других четырнадцати кандидатов приступил к сдаче экзаменов. Мы подросли, и каменные кельи стали нам малы. Можно было растянуться на полу квадратной кельи и упереться ногами в стену, но при этом некуда было девать руки. Подняв руку, можно было достать до верхнего края стены. К счастью, над кельями не было крыши, так что воздух не был спертым и задохнуть­ся было невозможно. Нас снова осмотрели. Иметь при себе можно было лишь деревянную миску, четки и письменный прибор. Когда надзирате­ли убедились, что при нас нет ничего лишнего, они развели нас по кабинам и закрыли на засов. После этого председатель и члены комиссии повесили на засовы огромные печати, чтобы никто не мог нас открыть.

Каждое утро через небольшую, сантиметров в двадцать, щель нам выдавали задание, а перед сумерками собирали сделанную за день рабо­ту. Тсампу мы получали один раз в день. Чай с маслом выдавался без ограничения, стоило только крикнуть: «По-ча-кешо» (принесите чай). Поскольку нам не разрешалось выходить из кабин, мы старались есть немного.

В помещении мне предстояло провести 10 дней. Экзамен начался с распознавания целебных трав, вопросов по анатомии и теологии. Пер­вые пять суток слились для меня в один бесконечный день, я работал без отдыха. На шестой день из соседней камеры вырвался душераздираю­щий крик — это нервы одного из экзаменующихся не выдержали. Пос­лышались быстрые шаги, голоса, стук дверей и звук отодвигаемого тя­желого засова. Кто-то говорил успокаивающе и тихо, приглушенные рыдания сменились криками. Для одного кандидата экзамены закончи­лись. Надо ли говорить, что на остальных это произвело тягостное впе­чатление? На следующий день нам выдали задания на час позже. Йога. Девять направлений йоги. И по всем этим предметам необходимо было получить проходной балл!

На Западе знают пять направлений йоги, и то слабо: Хатха-йога, или совершенствование физического тела, называемого у нас «носителем»; Кундалини-йога, дающая силу психического порядка, как, например, ясновидение и подобные вещи; Лайя-йога, которая учит владеть созна­нием — например, никогда не забывать то, что прочитал или услышал, пусть даже только один раз; Раджа-йога, которая подготавливает чело­века к трансцендентному сознанию и высшей мудрости; Самадхи-йога, которая ведет человека к Высшему Озарению и позволяет ему понять смысл бытия и то, что его ожидает в загробной жизни. Другие формы йоги обсуждать в этой книге было бы излишне, да и мое знание английс­кого языка не соответствует важности предмета.

В течение следующих пяти дней я был занят так, как бывает занята наседка на яйцах. Но даже и экзамены, которые длятся десять дней, имеют конец. На десятый день лама, собиравший задания, приветливо улыбнулся. В первый раз вместе с тсампой нам подали и овощи. В эту ночь я сразу же уснул. Моими результатами все экзаменующие остались довольны. Утром печати были сломаны, засовы сняты, и мы вышли из кабин. Разумеется, кабины мы сначала вычистили. Нам отводилась це­лая неделя на отдых. Потом наступили экзамены по дзю-до и приемам анестезии, которые продолжались два дня.

Затем начались устные беседы по слабым местам наших письменных заданий: каждого кандидата спрашивали два дня. Наконец, еще через неделю, были объявлены результаты. Меня объявили первым по всем предметам. Я был счастлив, счастлив по двум причинам: во-первых, экзамены показали, что лама Мингьяр Дондуп был лучшим из учителей и, во-вторых, что Далай-лама будет доволен нами обоими.

Спустя несколько дней, когда я работал в комнате учителя, резко открылась дверь и на пороге показался запыхавшийся посыльный. В руках у него была палка с подвешенными к ней посланиями.

—Уважаемому ламе-медику Тьюзди Лобсангу Рампе от Наимудрей­шего, — выпалил он без передышки.

Из-под платья он вытащил завернутое в шелковый шарф письмо.

— Я бежал сюда изо всех сил, достопочтенный господин, — добавил он, после чего повернулся на каблуках и вышел еще быстрее, чем вошел.

Письмо лежало передо мной, но нет — открывать его я не решился. Оно было адресовано мне, но что было в нем? Распоряжение о продол­жении учебы? Еще работа?

Оно показалось мне пухлым и «официальным». Пока я его не вскрыл, я не знал и содержания, а следовательно, меня нельзя было обвинить в неисполнении. Это единственное, что пришло мне в голову. Учитель, догадавшись о моих затруднениях, рассмеялся. Я протянул ему конверт вместе с шарфом. Он вскрыл конверт. Внутри находились два сложенных листа. Он развернул их и стал читать про себя, нарочито медленно, чтобы еще больше меня подразнить. Наконец, когда нервы мои уже были на пределе, он сказал:

— Все идет хорошо, ты можешь перевести дух. Мы едем немедленно в Поталу, он ждет нас там.

Лама Мингьяр Дондуп ударил в гонг; перед нами предстал слуга, которому было отдано распоряжение седлать двух белых коней. Сменив платье и выбрав самые богатые шарфы, мы отправились к настоятелю, чтобы предупредить его, что Наимудрейший вызывает нас в Поталу.

— Вы едете в Сим? — спросил он. — Странно, еще вчера Неоцени­мый находился в Норбу Линга. Но вы получили письмо, и этим все сказано. Должно быть, какое-то официальное дело.

Во дворе нас ждали монахи-конюхи с лошадьми. Вскочив в седла, мы отправились в дорогу. Ехать до Поталы было совсем недалеко. Нас про­водили в личные покои Неоценимого. Я вошел один и возложил шарф к ступням его ног.

— Садись, Лобсанг, — сказал Наимудрейший, — я очень доволен тобой и Мингьяром. Все твои задания я читал лично.

 

Услышав об этом, я почувствовал, что мурашки побежали у меня по спине. Я люблю шутить, и эта привычка не оставляет меня даже во время серьезных испытаний. Что делать, это одна из моих многочисленных слабостей. А как было удержаться и не пошутить в письменных экзаме­национных ответах, если порой сами вопросы в заданиях были из ряда провокационных! Очевидно, Далай-лама прочитал мои мысли и стал смеяться:

— Да, твое чувство юмора иногда было не по обстоятельствам, но... — Он сделал паузу, а я приготовился к наихудшему, — все твои ответы меня крепко порадовали.

У Далай-ламы я провел два часа. На исходе второго часа он велел позвать Мингьяра Дондупа, которому дал инструкции о моем дальней­шем обучении. Мне следовало пройти инициационные испытания «ма­лой смертью», посетить некоторые монастыри и изучить анатомию при участии дробильщиков трупов. Последние принадлежали к низшей кас­те, и потребовалось специальное разрешение Далай-ламы, чтобы я мог вместе с ними работать в чине ламы. Повеление Неоценимого вменяло касте дробильщиков трупов «всячески содействовать и помогать ламе Тьюзди Лобсангу Рампе в раскрытии секретов тела, чтобы он познал причины физической смерти; предоставить в его распоряжение трупы, каковые он найдет необходимыми для учебы». Вот и все!

Прежде чем приступить к рассказу о том, как мы обращаемся с трупами, целесообразно дать некоторые дополнительные сведения о воззрениях тибетцев на смерть. Наше отношение к смерти совершенно иное, чем у западных людей. Для нас тело не больше чем скорлупа, материальная оболочка бессмертной души. По своей значимости труп равноценен поношенному костюму. Если смерть наступает естественно, то есть не от несчастного случая, то происходит следующее: тело устает, болеет и настолько ветшает, что сознание, или душа, не имеет возмож­ности постигать новые уроки и развиваться дальше. Наступает час оста­вить оболочку. Постепенно душа освобождается от тела. Форма, какую принимает душа при выходе из тела, идентична телу, ее может наблю­дать любой ясновидящий. С наступлением смерти нить, связывающая душу с телом («Серебряная нить», как она называется в Библии), делается тоньше, а затем обрывается: душа парит и уносится ввысь. Вот что такое смерть, но это и рождение в другой жизни, поскольку Серебряная нить, по сути дела, то же самое, что и пуповина, которую перерезают при рождении — и с этого момента и начинается жизнь новорожденно­го как личности. С приходом смерти затухает и свет жизненной силы, или аура, сияющая вокруг головы живого человека. Это сияние также видимо для тех, кто владеет искусством двойного зрения. В Библии оно называется нимбом. Я не христианин и плохо знаю Библию, но, кажется, там есть следующее изречение: «До тех пор, пока не оборвется серебря­ная нить и не потухнет нимб...».

Мы считаем, что проходит трое суток, прежде чем наступит оконча­тельная физическая смерть, когда полностью прекратится физическая активность и сознание (душа, или Я) полностью освободится от плотс­кой оболочки. Мы считаем также, что во время земной жизни физичес­кого тела в эфире образуется его двойник. Этот двойник может стать призраком. Вероятно, каждому из вас приходилось глядеть на яркий свет, но, отвернув голову, вы убеждаетесь, что свет еще стоит у вас в глазах. Мы рассматриваем жизнь как электрическое явление, как воз­бужденное силовое поле; двойника в эфире, пережившего смерть физи­ческого тела на земле, также можно сравнить со светом. Выражаясь языком электричества, это остаточное магнитное поле. Когда физичес­кое тело имеет сильные причины цепляться за жизнь, оно возбуждает мощное «эфирное» поле, которое является виновником рождения приз­рака, блуждающего по знакомым местам. Скряга может быть так при­вязан к своим мешкам с деньгами, что, кроме них, у него ничего нет в голове. В момент смерти он, вероятнее всего, будет думать о них: в чьи руки они попадут, кому достанутся? Таким образом, в последние минуты жизни он усиливает своего двойника-призрака, и счастливый наследник начинает чувствовать себя не в своей тарелке, его охватывает беспокойс­тво, которое сильнее ближе к полуночи. У него создается такое впечат­ление, что старец вернулся за своим серебром и ищет его, И наследник прав: призрак старого скряги действительно вернулся за деньгами и бесится, что руки никак не могут его взять!

Существует три основных тела: тело из крови и плоти, в котором сознание получает суровые жизненные уроки; эфирное, или магнетичес­кое, тело, образованное нашими желаниями, аппетитами и вообще на­шими устремлениями и страстями; третье тело — спиритическое, или духовное тело, то есть бессмертная душа. Таковы основные воззрения ламаизма, не совпадающие с ортодоксальным буддизмом. Мертвый че­ловек проходит три обязательные стадии: физическое тело должно раз­ложиться; магнетическое, или призрачное тело должно развеяться; соз­нание, или душа, направляется в мир Духа. Древние египтяне также разделяли эту точку зрения. В Тибете напутствуют людей перед смертью и помогают им спокойно умереть. Тот, кто посвящен в таинство, может обойтись без посторонней помощи, но простые смертные нуждаются в напутствии перед смертью. Может быть, читателю интересно будет уз­нать больше об этой процедуре.

Однажды уважаемый мастер погребальных обрядов вызвал меня к себе.

— Пришла пора заняться изучением практических способов осво­бождения души, — сказал он. — Идем со мной.

После бесконечных коридоров и скользких лестниц мы пришли в помещения, занимаемые траппами. В одной из комнат, отведенных под больничные палаты, умирал старый монах. Он приближался к порогу, откуда начинается путь, который каждому из нас рано или поздно пред­стоит пройти. Очередной предсмертный приступ окончательно подор­вал его силы. Жизнь покидала его, и я заметил, что цвет ауры уже побледнел. Но по нашим обычаям умирающего следует как можно доль­ше удерживать в сознании. Сопровождавший меня лама ласково взял руку умирающего в свои ладони:

— Приходит конец страданиям плоти, старец, будь внимателен к моим словам, они облегчат твой путь. У тебя стынут ступни, постепенно жизнь покидает тело. Будь спокоен, старец, пусть сознание твое пребы­вает в мире, тебе нечего бояться. У тебя стынут ноги и взор затуманива­ется. Стынет все тело, и холод идет по жилам, из которых отступает жизнь. Пусть сознание твое пребывает в мире, старец, ибо смерть есть обретение сознанием высших форм бытия, высшей реальности, и пусть тебя это не пугает. Тени вечной ночи опускаются на глаза твои, и зати­хает дыхание твое. Но ты близок к моменту освобождения души и вкуше­ния радости другого мира. Соберись с духом, старец. Приходит час твоей свободы.

Не переставая говорить, лама ласково гладил затылок умирающего от плеч до макушки черепа — это проверенный способ освобождения души без боли и печали. Все предстоящие опасности были указаны старцу, и как их избегать. Путь движения души был точно описан давно умершими ламами-телепатами; теперь они поддерживали телепатичес­кую связь с посвященными, вещая из потустороннего мира.

— Ты ничего не видишь, старец, дыхание твое прекращается. Тело твое остывает, и звуки этого мира не долетают до твоего слуха. Будь спокоен, старец, смерть входит в тебя. Следуй указанному тебе пути, и ты обретешь мир и радость.

Лама продолжал ласково гладить затылок и плечи. Аура старого монаха становилась все слабее и слабее. Наконец она исчезла. В соответс­твии с древним ритуалом, лама внезапно издал громкий звук, чтобы робкая душа могла полностью освободиться от тела. Поверх неподвижного тела концентрировалась жизненная сила, напоминавшая сначала дымное облачко, образованное тысячами завихрений, затем из него сформирова­лись те же контуры, которые были свойственны только что остывшему телу. Это астральное тело все еще было связано с трупом серебряной нитью. Нить становилась все тоньше и тоньше; наконец, подобно тому как новорожденный входит в жизнь после обрыва пуповины, астраль­ное тело умершего родилось в новой жизни. Нить порвалась, и астраль­ное тело медленно поплыло вверх вместе с дымом ладана, курящегося в храме. Лама все еще продолжал напутствовать усопшего с помощью телепатов, направляя его душу в первый этап далекого полета.

— Ты умер. Нет для тебя ничего в этом мире. Все твои связи с этим миром порваны. Ты в бардо (промежуточное состояние между смертью и возрождением). Следуй своей дорогой, а мы пойдем своим путем. Оставь этот мир иллюзий и войди в мир высшей реальности. Ты умер. Иди вперед.

Клубы ладана поднимались под своды храма, его нежные волны постепенно успокаивали встревоженную атмосферу. Издалека доносил­ся приглушенный бой барабанов. С высоты крыши монастыря одино­кая труба посылала протяжные сигналы по всей округе. Через коридоры до нас доносился мирской шум, пошаркивание войлочных сапог, мыча­ние яков. Только небольшая комната, в которой мы находились, была погружена в тишину. Тишина смерти. Лишь бормотание ламы-телепата нарушало ее, словно ветер тихую гладь пруда. Смерть. Еще один старец завершил цикл земного бытия; возможно, он воспользуется теми урока­ми, которые получил на Земле, но ему суждено еще не одно возрождение и долгие, долгие годы страданий и усилий, прежде чем он достигнет состояния Будды.

Мы усадили мертвое тело в классическую позу лотоса и послали за теми, кто препарирует трупы. Ламы-телепаты продолжали свою заупо­койную службу, сменяя друг друга по очереди. Так продолжалось три дня.

Утром на четвертые сутки прибыл раджаб из колонии похоронных услуг, находившейся на перекрестке дорог Лингхор и Дечхен Дзонг. Как только он приехал, ламы прекратили напутствия и передали ему покой­ника. Раджаб согнул труп почти вдвое и завернул его в белую простыню. Без всяких усилий он взвалил белый куль себе на плечи и вышел. Во дворе его поджидал як. Раджаб водрузил груз на хребет животного и отправился на Площадь Расчленения, где он должен передать свой груз дробильщикам трупов. Что представляет собой Площадь? Это неболь­шой пустынный участок земли, усеянный огромными валунами, в цен­тре лежит огромная плоская плита, на которой можно разложить и великана. По четырем углам плиты просверлены отверстия, а в них вбиты столбики. В другой каменной плите отверстия просверлены толь­ко до половины ее толщины.

Как только труп уложен на первую плиту, с него снимают простыню и привязывают руки и ноги к четырем столбикам. Появляется Главный дробильщик трупов с огромным ножом. Он вскрывает труп, делая глу­бокие продольные надрезы, так чтобы можно было снимать плоть длин­ными кусками. Потом отрезаются руки и ноги и расчленяются на части. Наконец от туловища отделяется и вскрывается голова.

Едва заметив возницу с трупом, откуда-то с неба к земле устремля­ются грифы и усаживаются на скалах. Они терпеливо и спокойно сидят на валунах, как зрители в театре под открытым небом. У этих птиц существует строжайший социальный порядок: попытка какого-нибудь дерзкого смельчака приземлиться раньше вожаков немедленно пресека­ется беспощадной взбучкой.

Главный дробильщик рассекает туловище, запускает руки внутрь и вынимает сердце. Тогда вожак стервятников тяжело спрыгивает с валу­на на землю, подходит вразвалку и берет сердце из протянутой руки дробильщика. За вожаком следует вторая по рангу птица и, получив печень, уносит ее на свой валун и там принимается за еду. Почки, кишки — все распределяется между «руководящим составом». Затем с тела сдирается полосками мясо, рассекается на куски и раздается остальным участникам пиршества. Случаются среди них любители добавки — они приходят снова и выпрашивают кусочек мозга, глаз или еще какой-ни­будь лакомый кусочек. Удивительно быстро пожираются все органы и мясо. На камнях остаются только чистые кости. Дробильщики разруба­ют их на удобные куски, закладывают в полости второй плиты и тяже­лыми трамбовками измельчают в порошок — его с неменьшим аппети­том тоже поедают птицы!

Дробильщики трупов были мастерами своего дела. Они гордились своей профессией и по собственной инициативе исследовали все органы умершего, стараясь установить причины смерти. Большой опыт позво­лял им быстро поставить диагноз. Конечно, никто их не заставлял делать это, никто не обязывал интересоваться подобными вопросами, но про­фессиональная традиция была такова, что дробильщики обязательно и очень точно устанавливали причину «разделения души и тела». Если смерть наступала в результате отравления, намеренного или случайного, этот факт устанавливался быстро. Мне очень помог их опыт. Очень скоро я тоже преуспел в рассекании трупов. Главный дробильщик всегда стоял рядом и обращал мое внимание на те или иные характерные детали:

— Этот человек, уважаемый лама, умер от закупорки сердца. Пос­мотрите, сейчас рассекут эту артерию. Вот видите ту пробку? Она и явилась причиной смерти. Она не пропускала кровь.

Или еще:

— С этой женщиной, уважаемый лама, было не все в порядке. На­верняка эта железа плохо работала. Давайте отрежем ее и посмотрим. Железа отрезается, и он продолжает:

— Ну вот она, железа. Вскроем ее — так и есть: она затвердела.

И так далее. Эти люди гордились тем, что могли мне многое показать и рассказать, они знали, что я учусь по распоряжению самого Далай-ла­мы. Если в мое отсутствие поступал интересный труп, его откладывали в сторону для меня. Я исследовал сотни трупов, что позволило мне впос­ледствии стать хорошим хирургом. Я должен сказать, что такая практи­ка значительно превосходит по эффективности западные методы обуче­ния, когда студенты-медики в анатомических залах госпиталей подолгу работают с одними и теми же трупами. Мне пришлось позже сравни­вать, и я убедился, что у дробильщиков трупов я узнал неизмеримо больше, чем впоследствии в медицинских школах с первоклассным обо­рудованием.

В Тибете покойников не хоронят. Скалистый грунт и тонкий слой земли делают погребение чрезвычайно затруднительным. Кремация не­возможна по экономическим соображениям: деревья в Тибете редкость, а завозить на яках по горным дорогам из Индии дрова для сжигания трупов никому и в голову не может прийти — это было бы слишком накладно. Нельзя сбрасывать трупы и в реку, воду из которой нам, живым, приходится пить. Ничего не остается, как прибегать к вышео­писанному способу выдачи мертвецов стервятникам и хищным птицам.

 

По существу, такое погребение отличается от европейского двумя особенностями. Первое отличие заключается в том, что на Западе трупы закапываются в землю и пожираются не птицами, а червями. Второе же отличие — на Западе трупы хоронят без вскрытия, поэтому настоящие причины смерти могут оказаться невыясненными. С нашими дробиль­щиками подобные неясности исключены, они всегда скажут, почему человек умер.

Похороны одинаковы для всех тибетцев, за исключением великих лам, которые представляют собой Предыдущие Воплощения. Они либо бальзамируются и помещаются в стеклянные саркофаги, которые выс­тавляют в храмах, либо бальзамируются и покрываются золотом. Пос­ледняя операция представляет особый интерес, и при таких операциях я присутствовал неоднократно. Некоторые американцы, знакомившиеся с моими записями по этому вопросу, сомневаются в достоверности подобных сведений.

— Даже мы, — говорят они, — при нашей высокоразвитой технике не в состоянии этого сделать.

Дело в том, что мы ничего не производим серийно, мы всего-навсего ремесленники. Мы не умеем делать часы стоимостью один доллар за штуку. Но мы умеем покрывать золотом человеческое тело.

Однажды меня вызвали к настоятелю.

— Одно Воплощение скоро покинет свое тело, — сказал он мне, — поезжай в монастырь «Живая изгородь из шиповника» и поучись тому, как совершается священное бальзамирование.

Снова пришлось мне садиться на лошадь и ехать до Сера. По при­бытии в монастырь меня проводили в комнату старого аббата. Цвет его ауры тускнел на глазах, спустя час он покинул Землю и отошел в мир Духа. Поскольку он был аббатом и ученым, ему не нужно было помогать пересечь бардо. Ждать трое суток тоже не было необходимости. Тело всего одну ночь находилось в позе лотоса в присутствии бодрствующих лам.

На следующий день, едва только забрезжил рассвет, торжественная процессия пересекла главную территорию монастыря, вошла в храм и спустилась через редко отпираемую дверь в секретные переходы. Тело на носилках несли впереди меня двое лам. Тело оставалось все время в позе лотоса. Позади тихо пели монахи, в перерывах слышался звон серебря­ного колокольчика. Поверх красных плащей на нас были надеты желтые одежды. Тени от масляных ламп и факелов качались и танцевали на стенах, искажая и увеличивая наши фигуры. Спуск был долгим. Наконец на глубине двадцати метров под храмом мы подошли к каменной двери. Сломали печать и вошли в ледяную комнату. Монахи осторожно поло­жили труп на землю и удалились, оставив меня с тремя ламами. Зажг­лись сотни масляных ламп, и комната осветилась желтым светом. По­койника раздели и вымыли. Через естественные проходы в теле мы извлекли из него внутренние органы и положили в кувшин, который потом герметично закрыли. Труп изнутри был тщательно вычищен, просушен и заполнен специальным лаком. Этот лак должен был придать телу жесткость каркаса и естественный живой вид. Когда лак затвердел, тело было заполнено набивкой, при этом опять-таки учитывалось обя­зательное условие — придать трупу живой вид и форму. Для пропитки набивки и затвердевания ее в тело снова залили лак. Этим же лаком покрыли труп снаружи и оставили на просушку. Затем, прежде чем обернуть тело тончайшим шелком, мы обработали его специальным лосьоном, для того чтобы не причинить телу вреда при удалении полот­на. Набивка трупа прошла хорошо. Еще немного лака, но уже другого сорта — и тело было готово для второй фазы операции. День и ночь труп выдерживался до полной просушки. Когда он окончательно затвердел, мы торжественно перенесли его во вторую комнату, или, вернее, камеру, находившуюся под первой и представлявшую собой печь, пламя в которой циркулировало по стенам, поддерживая в центре постоянную и высо­кую температуру.

Пол покрывал толстый слой порошка. Труп поместили в центре. Внизу монахи приготовились разводить огонь. Мы заполнили эту печь смесью соли (специальная соль, добываемая в одной из провинций Ти­бета), целебных трав и минералов. Когда камера-печь была заполнена снизу доверху, мы вышли в коридор, а дверь опечатали монастырской печатью. Дали сигнал монахам разжигать печь. Вскоре послышался треск горящих дров, и как только пламя поднялось, стали в него подли­вать масло. Масло топилось в двух котлах, под которыми горел сухой навоз. Целую неделю горел огонь в печи, и горячий воздух омывал стены камеры бальзамирования. На седьмые сутки огонь стал затухать. От понижения температуры застонали стены камеры. Прошло еще три дня, температура в печи снизилась до нормальной. На одиннадцатые сутки взломали печать и открыли дверь. Монахи принялись руками перети­рать затвердевший порошок. Не пользовались никакими инструмента­ми из-за боязни повредить труп.

В течение двух дней они перетирали куски хрупкой соли. Наконец камера освободилась, в ней ничего не осталось, кроме трупа в центре, сидящего в позе лотоса. Осторожно подняв, мы перенесли труп в пер­вую комнату, чтобы лучше рассмотреть его при свете масляных ламп. Полотна шелка снимались одно за другим, и труп обнажился. Бальзами­рование удалось. Если бы не более темный цвет тела, можно было бы подумать, что человек сейчас проснется и заговорит. Он был таким же, как и в жизни. Еще раз труп покрыли лаком, и золотых дел мастера принялись за работу. Какая техника! Какое художественное мастерство, какое искусство требовалось, чтобы покрыть золотом покойника! Мед­ленно продвигалась работа, слой за слоем накладывались тонкие слои золота. Золото считается богатством везде. Для нас же оно не более чем священный металл, как нельзя лучше выражающий идею бессмертия души человека. Монахи работали искусно, отделывая каждую деталь. Когда работа была закончена, мы увидели совершенную позолоченную статую. Каждая черточка, каждая морщинка свидетельствовали о боль­шом мастерстве художников.

Покрытый золотом труп отвезли в зал инкарнаций и посадили на позолоченном троне рядом с другими инкарнациями. Некоторые статуи отражали начало нашей истории. Они сидели рядами, как строгие судьи, и, казалось, наблюдали сквозь полузакрытые веки за ошибками и сла­бостями современного мира. Говорили мы тихо и ходили почти на цы­почках, как бы боясь побеспокоить живых мертвецов. Я вдруг почувство­вал неимоверное влечение к одному из них. Он меня как-то странно при­тягивал. У меня было такое впечатление, что он смотрит на меня и улыбается, как бы все обо мне зная. Кто-то легонько тронул меня за руку, и я чуть не упал от испуга — передо мной стоял мой учитель.

— Это был ты, Лобсанг, — сказал он. — Это твоя последняя инкар­нация. Мы предполагали, что ты узнаешь ее!

Он подвел меня к другой инкарнации, находившейся рядом с моей.

— А это был я, — сказал он.

Взволнованные, мы тихо вышли из зала, и дверь за нами была запе­чатана.

Позже мне не раз разрешали посещать этот Зал и изучать покрытые золотом фигуры. Иногда я приходил сюда один и сидел перед ними в глубокой медитации. У каждой была своя записанная история. Я читал их с большим интересом. Одной из первых я прочитал историю моего учителя —ламы Мингьяра Дондупа. Она раскрыла мне его предыдущую биографию, его характер и способности, его заслуги и добродетели, а также оказанные ему почести. Прочитал я и о том, как он умер.

Там была записана и моя биография, я изучал ее с величайшим интересом. В том тайном зале насчитывалось девяносто восемь золоченых статуй. Зал был высечен в скале, и вход туда был запечатан и засекречен. Сама история Тибета открывалась там передо мной. Во всяком случае, мне так казалось; тогда я не подозревал, что в будущем мне предстоит позна­комиться с еще более ранним ее периодом.