Фландрия, Белград, Циндао. 13 страница

Разразился грандиозный международный скандал. Среди погибших было около 100 американских граждан, и США издали грозную ноту, требуя осуждения торпедирования и возмещения убытков. Германия оправдывалась, сбивчиво и непоследовательно. То заявляла что знала о вооружении “Лузитании” и считала ее вспомогательным крейсером, то наоборот – что командир подлодки не опознал судно. США на это реагировали новыми нотами. Кайзер испугался и отдал приказ вести войну только против военных судов. И скандал сошел на нет – точнее, Америка завязала себе крепкий пропагандистский “узелок на память”. Потому что пока для нее гораздо выгоднее было сохранять нейтралитет.

Главные сражения в это время закипели на Востоке, там было сосредоточено более половины германских и австрийских сил. И франко-британское командование попыталось этим воспользоваться, чтобы улучшить положение на собственном фронте. Очередное наступление Жоффр и Френч готовили еще с марта. Но в рамках частной операции, с сугубо ограниченными целями – срезать все тот же Нуайонский выступ, где фронт делал дугу, приближаясь к Парижу. Надо отметить, подготовлена была операция довольно бестолково. Намечались концентрические удары на флангах по многократно опробованной и хорошо известной противнику схеме. Только решили увеличить концентрацию сил на участках прорыва. На правом фасе дуги, в Шампани – 2-я и 4-я французские армии, на левом, в Артуа возле г. Арраса – 10-я французская и англичане. 9.5, через неделю после Горлицкого прорыва, сражение началось. Участки для атаки снова выбрали узкие, по 10-12 км, но стянули к ним еще больше орудий и долбили 6 суток.

Хотя, конечно, это было лишь пустой тратой снарядов – ведь уже после одного дня обстрела никаких немцев в траншеях быть не могло. Кто уцелел, отошел на вторую позицию, построенную в 5-6 км сзади первой. Но все равно тупо поливали огнем пустое место. А потом французы и англичане ввели в бой 10 корпусов пехоты, она браво ринулась вперед – как и прежде, густыми цепями. По узким участкам прорыва справа и слева ударила германская артиллерия – с флангов, где никакой артподготовки не было, и огневая система ничуть не пострадала. С огромными потерями продвинулись на 2 км – и нарвались на опорные пункты с пулеметами. Пошли бои на прогрызание. Кое-где, положив масу солдат, брали укрепленные деревушки. И тут же победителей накрывало шквалом тяжелой артиллерии немцев – ведь при долгом стоянии фронта на месте все окрестности были пристреляны по квадратам. Перегруппировывались, подтягивали артиллерию для штурма второго рубежа. А противник в это же время перебрасывал силы с неатакованных участков, строил дополнительные укрепления вместо прорванных. Французские солдаты и офицеры даже стали удивляться, зачем немцы переходят в контратаки и тоже несут при этом лишние потери, если и без того могут перемалывать атакующих? Потепенно затухая, бои шли до начала июня, пока операция не выдохлась окончательно.

Французы потеряли более 100 тыс. убитых, раненых и пленных, англичане 20 тыс., немцы 55 тыс. Такой ценой было достигнуто лишь ничтожное “исправление” линии фронта и занятие 40 кв. км территории. Что же касается “помощи” русским, то непродуманное и гиблое наступление не отвлекло с Востока ни одного германского солдата. При этом только 10-й французской армией в Артуа было израсходовано более 2 млн снарядов. Хотя этого вполне хватило бы, чтобы вообще избежать катастрофы на русском фронте. Был приобретен и некоторый опыт на будущее – вот только выводы сделали чересчур прямолинейные. Все же осознали, что в дальнейшем лучше наступать на широком фронте. А раз так, то нужно еще больше войск, орудий и снарядов – чтобы столь же массированную артподготовку вести на участке в несколько десятков километров. Откуда следовало, что дальнейших активных действий предпринимать нецелесообразно, пока не будет в наличии этого количества войск, орудий и снарядов. И в самый тяжелый для России момент западные союзники взяли тайм-аут для подобной подготовки, отвечая на все просьбы о нанесении отвлекающих ударов, что осуществить таковые не в состоянии.

Не могла в этот момент помочь отвлекающими операциями и Сербия – у нее не вновь обострилась нехватка оружия и боеприпасов. И к тому же осложнилась обстановка на границе с Албанией. Она была автономной, но все еще оставалась в составе Османской империи. Правда, регулярных турецких войск там не было, но эмиссары “Иттихада” формировали добровольческие отряды и банды для налетов на сербскую территорию. И Сербия сняла часть сил с австрийского фронта, направив их в приграничные районы Албании. Впрочем, готовилась к вступлению в войну еще одна держава – Италия. Еще с августа 1914 г. она усиленно торговалась с обеими сторонами. Сперва с Антантой, потом с Центральными Державами – когда казалось, что они побеждают. Немцы, кстати, относились к ее военной мощи скептически и считали более полезным для себя ее нейтралитет – чтобы использовать ее сырье, промышленный потенциал, осуществлять через нее связь с третьими странами. Однако итальянцы обнаглели и даже за нейтралитет требовали слишком много – чтобы Австро-Венгрия отдала им Трентино, часть Тироля. Их пытались удовлетворить обещаниями французских Корсики, Савойи, Ниццы, Туниса. А Рим не соглашался – мол, еще бабушка надвое сказала, удастся ли получить все это. И требовал “плату вперед”.

Немцы давили на Вену, чтобы та что-нибудь уступила Италии и удержала ее в состоянии нейтралитета. Однако австрийский наследник Карл резонно возражал – почему же тогда Германия не уступила Эльзас и Лотарингию? Ведь это позволило бы удержать в состоянии нейтралитета Францию. Весной 1915 г. итальянцев стали усиленно обхаживать англичане. Причем русские специалисты тоже оценивали военные возможности Италии невысоко, британский посол в Петрограде Бьюкенен удивленно докладывал, что к перспективе вовлечения в союз Рима Сазонов почему-то относится прохладно. Англичане с французами были другого мнения. Они считали “по головам” итальянские дивизии, вспоминали, как те в Триполитанской войне разгромили турок – которые в Дарданеллах всыпали им самим.

Наложились и политические игры далеко не чистого свойства. Те самые, что касались послевоенных перспектив. В Париже и Лондоне уже рассматривали вариант, что взамен разбитой Австро-Венгрии Италия сможет стать на Балканах противовесом “пророссийской” Сербии. Но англичане и по отношению к французам держали “камень за пазухой” – считая, что после войны Италию будет легче, чем Францию и Россию, прибрать под свое “покровительство”. А через нее установить контроль над всем Средиземноморьем. В ходе переговоров итальянцы скромностью запросов не отличались. Требовали обещаний, чтобы английский флот защищал их побережье, а русские отвлекли на себя австрийцев. Требовали себе Триест, Истрию, Далмацию, Албанию, турецкие Анталью и Измир. Претендовать на германские земли было трудновато, но Италия заявляла – раз Германию будут делить без нее, пусть дадут компенсации в Эритрее и Сомали.

А за это рисовались самые блестящие перспективы. Вооруженные силы Италии составляли 4 армии (13 корпусов) – почти миллион бойцов, на флоте – 14 линкоров. Главнокомандующим был начальник Генштаба ген. Кадорна (по итальянским законам король в эти вопросы не вмешивался). Поражения австрийцев от русских и сербов убеждали итальянцев, что это слабый противник. И планировалось быстренько прорвать границу в Тирольских Альпах и победным маршем двинуть на Вену. Ну а командование Антанты полагало, что в обстановке сложившегося “равновесия” сил Италия может стать именной той добавкой, которая склонит чашу весов к победе. 26.4.15 г. в Лондоне был подписан секретный доровор, по которому Италия обязалась выступить через месяц, а ей выделили заем в 50 млн. фунтов и обещали удовлетворить “значительную часть ее требований” за счет Австрии и Турции.

23.5, используя ситуацию, когда против русских были брошены почти все силы Австро-Венгрии, Италия объявила ей войну (но пока не Германии). Она развернула значитальные силы в Трентино, в Карнийских и Кадорских Альпах, а главный удар нанесла у р. Изонцо – там, где основание итальянского “сапога” захватывает северный берег Адриатики. Наступление нацеливалось с запада на восток, на Тольмино, Горицу и Триест. Первоначально итальянцы имели успехи, форсировали Изонцо и вышли в долины рек Сава и Драва. Но австрийцы очень быстро остановили их продвижение, причем даже без перебросок сил из России. А воспользовались как раз отвлечением сербов в Албанию, и в дополнение к ополченским частям, прикрывавшим границу, сняли с сербского фронта 5 своих дивизий и 1 германскую, которые отразили натиск троекратно превосходящих итальянских войск. Усилив ударную группировку, Кадорна в июне предпринял второе наступление на Изонцо. Но на этот раз и вовсе без результатов. Австрийцы же на здешнем фронте решили пока ограничиваться обороной. И война тут тоже приобрела позиционные формы.

Единственный успех Антанты в данный период был достигнут в Африке. Хотя и тут сперва ситуация выглядела критической. Немцы в мировом противоборстве широко использовали “пятые колонны” самых различных взглядов, лишь бы были противниками их противников. И под влиянием их агентуры в Южной Африке началось восстание буров. Однако Британия вовремя сделала умный ход, предоставив в 1910 г. Южно-Африканскому Союзу статус самоуправляемого доминиона. Поэтому в стране успела возникнуть и значительная пробританская партия, а первым премьером стал генерал Луис Бота – один из главных героев прежней борьбы с англичанами. И когда часть африканеров сочла, что настало удобное время вернуть независимость, он решительно и жестоко подавил их восстание. После чего армию, созданную против мятежников, направил на Юго-Западную Африку. Немецкие отряды там были разгромлены, и к 9.7 эту колонию заняли южно-африканские и британские войска.

А у берегов Восточной Африки 11.7 английские корабли наконец-то сумели поймать легкий крейсер “Кенигсберг”, рейдировавший в Индийском океане. Обложили его со всех сторон, и крейсер “исчез”. Авиаразведка обнаружила, что он прячется в устье р.Руфиджи. По выявленному расположению принялась долбить британская эскадра – “вслепую”, но “Кенигсберг” получил несколько попаданий и затонул, а экипаж влился в отряды ген. Леттов-Форбека, оборонявшие германскую Восточную Африку. После гибели “Кенигсберга” боевых кораблей для дальнего крейсерства немцы больше не высылали, стали использовать для этого лишь вспомогательные крейсера – вооруженные пароходы, которые не так жалко было потерять. Их было немало: “Метеор”, “Грейф”, “Меве”, “Зееадлер”, “Вольф”, и союзникам они доставляли много хлопот. Так, “Метеор” в мае-июне совершил плавание на север, поставил мины на подходах к Белому морю, в бою потопил английский вспомогательный крейсер и вернулся на базу.

Но судбы войны, конечно же, решали не перестрелки в африканском буше и не столкновения на морях. Главные события происходили на русском фронте, и вот тут-то в полной мере подтвердилась справедливость пословицы “друзья познаются в беде”. России срочно требовалась помощь – наступательными операциями на Западе, которые оттянули бы на себя часть сил противника, и снабжением – оружием и боеприпасами. Не тут-то было. На все обращения из Петрограда и русской Ставки западные союзники пожимали плечами и отвечали, что ничем помочь не могут. Они наоборот решили воспользоваться предоставленной передышкой и ликвидировать собственное отставание от Германии в военной области. Франция перепрофилировала свою промышленность, Британия продолжала создавать большую армию.

Собственно, речь шла даже не о помощи, а о продаже – ведь британские “кредиты” оплачивались золотом. Но “прокинув” все заказы, на которые рассчитывала Россия весной, Англия не позволяла размещать их на своих заводах. И развила бурную деятельность, чтобы и в США приоритетом пользовались британские заявки. Русских сочли “конкурентами” на этом промышленном рынке и боролись, чтобы они не “переходили дорогу” англичанам. И поскольку “кто платит, тот и заказывает музыку” – а оплата заказов производилась из британских кредитов – Англия настояла на централизации закупок в Америке, возложив это на свое военное министерство во главе с Китченером. Он и “централизовал”. Переместил русские заказы в Англии (те самые, на непоставленные снаряды и винтовки) на американские заводы. Но не те заводы, что могли начать выпуск немедленно, их застолбили за собой сами англичане – а на такие, которые только в перспективе готовились развернуть производство. И начало поставок ожидалось лишь через год…

Но ведь русской армии все это требовалось немедленно. По крайней мере, до конца короткой навигации в Белом море. А “сейсчас” не давали ничего. Правда, некоторые члены кабинета, например – лорд Бальфур, горячо доказывали, что русским надо помочь. Зачем, мол, создавать заново британскую армию, если достаточно просто вооружить российскую? Это и с чисто прагматической точки зрения выглядело целесообразным – пожертвовать материальными ресурсами и сэкономить жизни своих сограждан. Однако брали верх соображения “перспективной” политики – ведь тот, кто внесет решающий вклад на заключительном этапе войны и будет обладать самой внушительной силой, сможет руководить “разделом пирога”. Значит, надо делать упор на собственную армию. Примерно так же рассуждала и Франция. И по мере поражений России у Жоффра вызрела концепция, что надо “как можно больше сохранить именно французскую армию с тем, чтобы ко времени последнего удара использовать ее превосходство в материальном отношении”. Конечно, с соответствующими политическими выгодами.

Переговоры с представителями России о поставках оружия и боеприпасов тянулись месяцами, утопая в “меморандумах”, формулировках, копеечных торгах. От русских раз за разом требовали свести воедино заявки и представить обобщенные данные, сколько же им нужно. А потом удивлялись масштабам “запросов” и укоризненно ахали – о чем же вы, мол, раньше думали, почему не готовились к войне как следует? Хотя по сути неготовыми оказались сами англичане и французы, лихорадочно наверстывая теперь упущенное. Причем те и другие не постеснялись для этого наложить лапу на прежние заказы, о которых Россия “подумала”. Тяжелые орудия и самолеты прибрала Франция, прежде не имевшая их совсем, винтовками англичане вооружали дивизии, о существовании коих прежде не позаботились. Впрочем, кое-что соглашались продать. Так, Франция “великодушно” уступила (за деньги!) 250 тыс. винтовок “гра” – однозарядных, наподобие берданки, лежавших на складах со времен Седана. Но военный агент Игнатьев на “безрыбье” купил и этот хлам – мало ли, тыловым гарнизонам или учебным частям сгодится… Пригодилось не для учебных частей. Дефицит был таким острым, что ими вооружали ополченские дивизии.

В общем-то еще в марте 15-го, верно оценив ситуацию, русское артиллерийское ведомство во главе с великим князем Сергеем Михайловичем пришло к выводу – закупать надо не снаряды, а оборудование для их производства. И развертывать новые заводы у себя на родине. Но ведь и заказанное осенью оборудование не поставили! И вместо запланированных 40 тыс. в месяц производство снарядов в России удалось довести весной лишь до 20 тыс. Словом, получалось, что Центральные Державы действовали совместно, поддерживая друг дружку. И добивались успехов. А в странах Антанты война была коалиционной лишь первые полгода, когда Россия честно выполняла свои обязательства перед партнерами. Но дальше – когда союзнические усилия потребовались с их стороны, пошла игра “каждый за себя”.

И пагубность этого явления, вроде, сознавали все. 7.7 в Шантильи, недалеко от Парижа, состоялась первая межсоюзническая конференция, на которую собрались главнокомандующие или представители армий Антанты. Позаседав и пообсуждав положение, признали, что необходима более строгая координация действий, что для сокрушения противника нужны одновременные удары на всех фронтах – иначе враг сможет маневрировать силами и бить союзников по очереди. С общего согласия приняли и пункт, что та страна, которая выдерживает главный натиск, имеет право рассчитывать на помощь “со стороны менее теснимых дружественных армий”. В общем, подтвердили прописные истины коалиционной стратегии. Но лишь теоретически. А когда русская делегация заикнулась, что ситуация как раз соответствует принятому пункту о помощи и подняла вопрос о решительном ударе на Западе, тут все и съехало на нет. Жоффр начал вилять – дескать, лучше не употреблять слово “решительный”, поскольку все будет зависеть от промышленности. Мол, “французская армия будет продолжать ряд локализованных действий”, ожидая, пока у нее наберется побольше орудий, пока создадут новые дивизии англичане. И только тогда, может быть, начнет что-то серьезное. Не раньше, чем через “несколько недель”…

Ллойд Джордж впоследствии писал: “Пока русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов, Франция копила снаряды, как будто бы это было золото, и с гордостью указывала на огромные запасы снарядов, готовых к отправке на фронт… Пушки, ружья и снаряды посылались в Россию с неохотой; их было недостаточно, и когда они достигли находившихся в тяжелом положении армий, было слишком поздно, чтобы предупредить катастрофу”. “Когда летом 1915 г. русские армии были потрясены и сокрушены артиллерийским превосходством Германии, военные руководители Англии и Франции так и не восприняли руководящей идеи, что они участвуют в этом предприятии вместе с Россией, и что для успеха этого предприятия нужно объединить все ресурсы... На каждое предложение относительно вооружения России французские и британские генералы отвечали и в 1914-1915 гг, и в 1916 г., что им нечего дать... Мы предоставили Россию ее собственной судьбе”. Впрочем, стоит помнить, что у Ллойд Джорджа, одного из самых отъявленных русофобов, столь трогательная забота о союзнице проснулась лишь в пылу политической борьбы и охаивания конкурентов. А сам в 1915 г. занимал пост министра финансов и тоже немало сделал для того, чтобы “предоставить Россию ее собственной судьбе”.

 

ГЕНОЦИД В ДЕЙСТВИИ.

На основе многочисленных жутких фактов резни христиан в Турции, выявленных в ходе русского наступления на Ван и засвидетельствованных по дипломатическим каналам, 24.5 по настоянию Сазонова правительства России, Англии и Франции обнародовали совместную декларацию. В ней эти злодеяния квалифицировались как “преступления против человечества и цивилизации” и возлагалась персональная ответственость на членов младотурецкого правительства и местных представителей власти, причастных к зверствам. Это, кстати, был первый в истории международный документ, провозглашавший ответственность за такое преступление, как геноцид. Однако иттихадисты использовали данную декларацию лишь как новый пропагандистский повод для раздувания антиармянских настроений – вот, мол, полюбуйтесь, само существование армян является предлогом для вмешательства иностранцев во внутренние дела Порты, а значит, от них и впрямь надо избавиться. Впрочем, таких поводов набралось множество. Например, восстание в Ване. О том, что оно было вызвано начавшейся резней, естественно, умалчивалось. И германские газеты дружно тиражировали турецкую официальную версию: “Армяне подняли меч против османского народа, находящегося в состоянии тягостной войны, и перешли к русским. Населенные армянами вилайеты должны быть очищены от них посредством депортации”. А в Киликии послушно сдали оружие – но поводом для расправы стало сопротивление горстки молодежи в одном единственном городе Зейтуне. А в Стамбуле вообще не было никаких инцидентов, но объявили, будто армяне тайно изготовляли английские и французские флаги, чтобы приветствовать вступление вступление в город войск Антанты.

На самом же деле материалы процесса, состоявшегося над лидерами “Иттихада” в 1919 г. и многие другие документы, ставшие тем или иным образом достоянием гласности (см. напр. Киракосян Дж.С. “Младотурки перед судом истории”, “Геноцид армян в Османской империи. Сборник документов” под ред. М.Г. Нерсисяна, Акчам Т. “Турецкое национальное “я” и армянский вопрос” и др.) показывают, что все дополнительные пропагандистские обоснования использовались иттихадистами лишь постольку, поскольку сами плыли к ним в руки. Ага, сопротивляются? Что ж, и это сгодится! А программа геноцида продолжала осуществляться независимо от наличия или отсутствия подобных обоснований. Если на первом этапе депортации подверглись города Киликии, а в вилайетах Восточной Турции разворачивались предварительные мероприя и “чистки” в сельской местности, то пик ужасов пришелся на конец мая – июль. Ибо на этом этапе предполагалось одним махом довершить истребление как раз в Восточной Турции, где проживало большинство армян. На очереди оказались районы Трапезунда, Эрзерума, Муша, Диарбекира, Эрзинджана, Харпута, Диарбекира и Сиваса.

В 20-х числах мая сюда поступил приказ Талаата о начале депортации. Причем для непонятливых открытым текстом и в незашифрованном виде министр давал разъяснение: “Цель депортации – уничтожение”. Телеграмма Энвера от 27.5, направленная представителям военных властей, также была предельно однозначной: “Всех подданных Османской империи армян старше 5 лет выселить из городов и уничтожить…, всех служащих в армии армян изолировать от воинских частей и расстрелять”. Хотя надо отметить, что далеко не все государственные чиновники стали послушными исполнителями таких приказов. Некоторые отказывались их выполнять, пытались протестовать или смягчить. И таких было довольно много – только среди губернаторов можно назвать Рахми-бея (вали Смирны), Назиф-бея (Багдад), Фаик-Али (Кютахия), Тахсин-бея (Эрзерум), Джелал-бея (Алеппо). Противниками геноцида выступили и вали Ангоры, Аданы, десятки чиновников более низких рангов – мутесарифов, каймакамов, мюдиров. В основном, это были люди, начинавшие службу еще в прежней, султанской администрации и любви к армянам в общем-то не питавшие, но по своим чисто человеческим, релизиозным и государственным убеждениям не желавшие участвовать в чудовищной акции. Все они немедленно смещались с постов и заменялись другими, партийными функционерами. Многие при этом попали под суд и были казнены за “измену”.

А программа истребления в разных местах стала реализовываться примерно по одному сценарию. Сперва расправа с солдатами-армянами, потом отделение оставшихся мужчин и их уничтожение, потом – депортация женщин и детей, выливающаяся в их истребление. Талаат выражался недвусмысленно: “Либо они исчезнут, либо мы”. А Энвер говорил: “Я не намерен дальше терпеть христиан в Турции”. В тех частях, где еще служили армянские солдаты, их теперь тоже отделяли. Скажем, в гарнизоне Эрзерума это производили в ходе строевого смотра. И направляли в “иншаат табури”, где уже служили их соплеменники. Точнее, не служили, а мучились. Трудились в качестве вьючного скота, на дорожном строительстве. Их заставляли таскать на спине тяжелые камни – и был даже издан приказ, запрещающий что-нибудь подкладывать под камни. Кормили их отбросами, подвергали телесным наказаниям. Ну а с мая приступили и к прямому уничтожению. Чтобы не собирать вместе большое количество солдат, их обычно разбивали по подражделениям. Каждое прикрепляли к определенному участку строящейся дороги и под страхом порки приказывали закончить работу к определенному сроку. А когда заканчивали, отводили в уединенное место, где уже ждала специальная команда и расстреливала.

Иногда заставляли копать себе могилы, иногда выбирали подходящее ущелье. Раненых добивали, проламывая головы камнями. Когда партии жертв были небольшими, и палачи не боялись сопротивления, то вместо расстрелов применяли и другие способы – перерезали глотки, забивали дубинами, сопровождали это издевательствами, отрубая руки и ноги, отрезая уши, носы. Методы порой варьировались. Так, в селении Гарнен трудились рабочие батальоны общей численностью 5-6 тыс. Ежедневно их осматривали турецкие военные врачи и тех, кого находили ослабевшими, отправляли “на отдых”. Назад они не возвращались. А в Харпуте скопилось в казармах 4 тыс. армян. Их разделили пополам, и 2 тыс. отправили “в Алеппо”, якобы строить дороги. В горах их ждала застава с пулеметами, построили у края пропасти и перебили. Оставшиеся 2 тыс. что-то заподозрили, волновались. И власти послали к ним немецкого миссионера Эймана, который уговорил их повиноваться. Чтобы не было сил сбежать или дать отпор, их держали голодными, а потом отправили “в Диарбекир” – в ту же самую пропасть.

Что же касается гражданского населения, то последовательность его уничтожения видоизменялась в довольно широких пределах – в зависимости от алчности местных начальников, их деловых качеств, количества и качества исполнителей. Потому что далеко не каждый турок или курд оказывался готовым к кровавой “работе”. Но находились. Срабатывали те же принципы, что позже в революционной России, а потом в Германии. Ведь отморозки и садисты есть в каждом народе, хотя обычно не определяют его лицо. Иное дело, если дать им волю, и мало того – если появляется потребность, выдвигающая их на первый план и дарующая им вседозволенность. Когда именно ублюдки и отморозки централизованно поощряются, достигают власти, благосостояния и оказываются примером для подражания со стороны новых соблазнившихся…

По декрету о депортации имущество выселяемые должны были оставлять на месте, оно поступало в казну. Но на местах сочли за лучшее отступать от этого принципа. Скажем, в Трапезунде, Эрзеруме, Сивасе, Битлисе, Диарбекире разрешили имущество продать, предоставив на это 5-10 дней. И разумеется, при этом наживались турецкие перекупщики, поскольку продавать все приходилось за бесценок (и представители власти, которым перекупщики отстегивали долю). Причем в Эрзеруме не только разрешалось, но и предписывалось все продать, а деньги положить в Османский банк “под квитанции”. Большую часть имущества снесли в армянский собор – вроде как на сохранение. Из алчности допускались и другие отклонения от правил. Так, еще до начала высылки, должны были отделяться оставшиеся мужчины – иногда сразу на смерть, иногда их включали в “иншаат табури”, и они разделяли судьбу солдат-армян. Но кое-где за взятки разрешали мужчинам идти в изгнание со своими семьями. Однако разрешение оказывалось действительным до первого привала. А там все равно отделяли. Или вымогали новые взятки – еще на один переход. И другие поблажки тоже продавались. Например, в Эрзинджане префект полиции Мемдух-бей так обобрал обреченных, что разбогател на 1,4 млн франков. И вскоре получил пост губернатора Кастемонии – видать, поделился с кем нужно.

В эксцессах армянской резни XIX в. жертвы порой могли избежать смерти, перейдя в ислам. Декрет о депортациях данного вопроса не оговаривал, и его местные власти тоже решали по-разному. Обычно позволение сменить веру давали неохотно, за большие взятки или выставляли разные препятствия. Скажем, в Трапезунде, Самсуне, Керасунде переход в ислам разрешили, но предписывали новообращенных все равно выселять из родных мест вглубь страны и рассеивать в мусульманских районах. В Сивасе вдобавок к этому требовали отдать детей до 12 лет на воспитание правительству. В Харпуте мужчинам принимать ислам запретили, а женщинам разрешили только если они вступят в брак с мусульманином. В Муше было то же, но в виде исключения – сохранили несколько семей, в каждую назначив нового “главу дома”.

Существовали разночтения и относительно правил депортации. Так, вали Алеппо запретил высылаемым пользоваться любыми перевозочными средствами и вьючными животными. В других местах нанимать повозки разрешали. И люди нанимали их, платили огромные деньги. Но отъехав от города на 2-3 км, извозчики разворачивались и уезжали со всем нагруженным имуществом. А дальше, в заранее намеченных местах, партии “депортируемых” уже поджидали заслоны убийц. Иногда для этого выделяли солдат или жандармов, иногда отряды уголовников, “милиции” или курдских бандитов. И начиналась резня. Зверства почти всегда сопровождались сексуальными надругательствами. Что, в принципе, не удивительно – любой психолог и психоневролог знает, что садизм и сексуальные патологии обычно взаимосвязаны.

Впрочем, не везде даже считали нужным куда-то вести. В Битлисе, куда отступил из Вана Джевдет-бей со своими “батальонами мясников”, всех вырезали на месте. Врач-сириец из 36-й турецкой дивизии, попавший позже в плен к русским, описал в дневнике, как не доходя до Битлиса, он “увидел группу недавно зарезанных мужчин и возле них – трех женщин, совершенно голых, повешенных за ноги. Около одной из женщин ползал годовалый ребенок и тянулся ручонками к матери, а мать с налитым кровью лицом, еще живая, протягивала руки к ребенку, но они не могли дотянуться друг до друга. Немного подальше лежали три окровавленных женских трупа, и младенец, облитый материнской кровью, копошился на груди одной из них… У самого Битлиса, на пустынной равнине, сидело до 2 тыс. армян, окруженных стражей: они ждали своей очереди, так как перебить всех сразу силы местной полиции не могли”. По договоренности Джевдета с командованием дивизии солдаты тоже приняли участие в избиении, прочесывали городские кварталы. Садисты “развлекались” вовсю – иногда девушек после изнасилования “поджаривали как поросенка” или вспарывали живот и насыпали туда песок. Но те, кто побогаче, подкупали солдат, и их не трогали. Узнав об этом, местный каймакам приказал сжечь армянские кварталы вместе с обитателями. Дома оцепили войсками и пытавшихся выскочить из пламени принимали на штыки. Потом приводили жителей окрестных сел, по несколько сот человек запирали в саманники, двери закладывали соломой и поджигали – люди задыхались от дыма. В итоге, 18-тысячное население было уничтожено полностью.

В Трапезунде 28.6 арестовали несколько сот мужчин и посадили на суда – якобы везти в Самсун. Суда вышли в море и через несколько часов вернулись пустыми. На них стали сажать новых обреченных… Дальше стали партиями выводить из Трапезунда остальных армян. Недалеко от городских ворот, у селения Джевезлик, где к берегу подходят отвесные скалы, останавливали и начинали расправу – сперва выводили из колонны и убивали оставшихся мужчин, потом отбирали у матерей детей и бросали с утесов, разбивали о камни головы или ломали о колено позвоночник. А потом набрасывались на женщин и после надругательств резали. Грек, доктор Метакса, ставший свидетелем этого, сошел с ума. 150 девушек спрятались у греческого митрополита. Но их нашли, перенасиловали и задушили – демонстративно у подъезда митрополита.