Увертюра для оркестра мировых держав. 9 страница

Но царь настаивал, чтобы мобилизация была только частичной. И начальник Генштаба Янушкевич доказывал, что если не мобилизовать Варшавский округ, останется неприкрытым как раз тот участок, где по разведданным должен быть сосредоточен ударный кулак австрийцев. И что если начать импровизированную частичную мобилизацию, это сломает все графики железнодорожных перевозок – и при необходимости объявить потом общую мобилизацию все окажется скомканно и перепутано. Тогда Николай решил пока вообще не приступать к мобилизации – ни к какой. Информация к нему стекалась самая противоречивая. Приходили обнадеживающие телеграммы от Вильгельма, посол Пурталес передавал, что Германия склоняет Вену к уступкам, и Австрия, вроде, соглашалась. Но тут же прикатилась упомянутая выше нота Бетман-Гольвега. Стало известно о бомбардировке Белграда, о придирках к Франции. А Вена после всех виляний наотрез отказалась от любого обмена мнениями с Россией.

И 30.7 царь отдал приказ о мобилизации. Но сразу и отменил. Потому что пришли еще несколько миролюбивых телеграмм Вильгельма, заявлявшего: “Я прилагаю последнее усилие, чтобы вынудить австрийцев действовать так, чтобы прийти к удовлетворительному пониманию между вами. Я тайно надеюсь, что Вы поможете мне в моих стремлениях сгладить трудности, которые могут возникнуть. Ваш искренний и преданный друг и брат Вилли”. Особо кайзер просил не начинать военных приготовлений – это, мол, помешало бы его посредничеству. Царь направил ответ, сердечно благодаря за помощь и предлагая вынести конфликт на рассмотрение своего любимого детища – Гаагской конференции. А Сазонов ринулся к Пурталесу, снова вырабатывать отправные точки для урегулирования. Но в следующих телеграммах кайзера тон вдруг сменился на куда более жесткий, фактически повторяя ноту Бетмана. Австрия отказывалась от любых переговоров, и поступили доказательства, что она четко координирует действия с Берлином. А по разным каналам стекались сведения, что в самой Германии военные приготовления идут полным ходом: об угрожающих перемещениях немецкого флота из Киля в Данциг на Балтике, о выдвижении к границе кавалерийских соединений – уже в полевой форме. А для мобилизации России и без того требовалось на 10-20 дней больше, чем Германии. И становилось ясно, что немцы просто морочат голову, желая выиграть еще и дополнительное время… Когда все выводы доложили царю, он задумался и сказал: “Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей! Как не остановиться перед таким решением”. Но потом, взвесив все аргументы, добавил: “Вы правы. Нам ничего другого не остается, как ожидать нападения. Передайте начальнику Генерального штаба мое приказание об общей мобилизации”.

Она была объявлена 31.7. Причем сопровождалась заверениями МИД, что будет остановлена в случае прекращения боевых действий и созыва конференции. Но Австрия ответила, что остановка военных операций невозможна и объявила общую мобилизацию – против России. А кайзер, получив подходящую зацепку, отправил Николаю новую телеграмму, что теперь его посреднические усилия становятся “призрачными”, и царь еще может предотвратить конфликт, если отменит все военные приготовления. Впрочем, ответа даже и не подразумевалось. Всего через час после отправки телеграммы Вильгельм торжественно въехал в Берлин и под восторженный рев толпы выступил с балкона, объявив, будто его “вынуждают вести войну”. В Германии вводилось “военное положение” – что просто легализовывало приготовления, которые она вела уже неделю. И тотчас были направлены ультиматумы, опять в два адреса, Франции и России. Что любопытно, одновременно с ультиматумом был сразу заготовлен и текст объявления войны Франции. Под предлогом, что ее самолеты и дирижабли бомбили немецкие города. Зачем собирать правительство несколько раз, если все решено?

Да и сам ультиматум был соответствующий. Предписывалось в течение 18 часов ответить, останется ли Франция нейтральной в случае войны с Россией, а если да, то от нее требовалась… “передача Германии в залог крепостей Туль и Верден, которые сначала будут оккупированы, а после окончания войны возвращены”. Тут уж даже посол в Париже фон Шен ошалел от такой наглости и по собственной инициативе ограничил ультиматум только требованием нейтралитета. Но французское правительство узнало и полный текст – спецслужбы перехватили и расшифровали депешу. Позиция Германии была более чем понятной. Паники в Париже добавила и ситуация внутри страны. Общество уже было взвинчено, и в одном из кафе представитель патриотической партии застрелил лидера пацифистов Жореса, угрожавшего сорвать мобилизацию всеобщей стачкой. Правительство сочло, что убийство вызовет возмущение левых и революцию. И приготовилось ввести в действие план “Карне-Б” – по заранее заготовленным спискам провести масовые аресты левых социалистов, анархистов, экстремистов и просто “подозрительных”. Да, демократическая Франция, в отличие от монархической России, в мерах по охране своей безопасности не стеснялась. Хотя до этого не дошло, поскольку никаких волнений не случилось.

История с ультиматумом России еще более показательна. В Петербурге о нем сперва узнали… из прессы. Он был опубликован во всех германских газетах. А посол Пурталес получил инструкцию вручить его только в полночь, с 31.7 на 1.8, и срок давался 12 часов, до полудня субботнего, выходного дня. Чтобы русским было труднее сорганизоваться, проконсультироваться с союзниками и предпринять какие-то конкретные шаги. В тексте требовалось не только отменить мобилизацию, но и “дать нам четкие разъяснения по этому поводу”, однако слово “война” не упоминалось, а говорилось: “Если к 12 часам дня 1 августа Россия не демобилизуется, то Германия мобилизуется полностью”. Сазонов в недоумении уточнил: “Означает ли это войну?” Пурталес округло выкрутился: “Нет, но мы близки к ней”.

И посол в Париже Извольский, поднятый среди ночи, вынужден был будоражить французское правительство. Ведь оставалось неясным даже то, поддержит ли Россию Франция! Напомним, что их союзный договор не был ратифицирован французским парламентом. А в сложившейся ситуации даже упоминавшийся отвод войск от границы говорил о нежелании Парижа столкнуться с немцами. Да и Грей убеждал французов подождать “дальнейшего развития событий”. Поскольку, мол, “конфликт между Россией, Австрией и Германией не затрагивает интересов Англии”. Но позицию Франции определили уже не политические соображения, а логика событий. 1.8 немцы безо всякого объявления войны вторглись в Люксембург – в 7 часов утра первой пересекла границу рота лейтенанта Фельдмана из 69-го полка 16-й пехотной дивизии и заняла городок Труа Вьерж (в переводе “Три девственицы”), где сходились границы и железные дороги Бельгии, Германии и Люксембурга. И немцы шутили, что война началась с овладения тремя девственницами… Франция в этот день отклонила ультиматум о нейтралитете и все же согласилась на доводы Жоффра объявить мобилизацию. Правда, заявление выдержала в очень вежливых тонах, пояснив, что “будет исходить из своих интересов” и что “мобилизация – это не война”.

Вторжение обеспокоило и Бельгию. А она по договорам 1839 и 1870 гг. обязана была соблюдать полный нейтралитет, гарантом коего выступали все великие державы. Бельгийцы не имели права даже проводить военных приготовлений, пока на них не напали. Правительство обратилось за разъяснениями по поводу Люксембурга к послу в Брюсселе фон Белову, но получило заверения: “Бельгии нечего опасаться Германии”. “Может гореть крыша вашего соседа, но ваш дом будет в безопасности”. А Англия даже тогда не определилась, хотя к ней продолжали взывать французы, и их посол Камбон тщетно доказывал, что есть же, в конце концов, соглашение между ними, по которому французский флот сконцентрирован в Средиземном море, а Атлантическое побережье в случае войны должна прикрывать Англия. Премьер Асквит в этот день записал в дневнике: “Главный вопрос заключался в том, следовало ли нам вступать в войну или остаться в стороне. Разумеется, всем хотелось остаться в стороне”. Из 18 членов кабинета 12 были против поддержки Франции. И Грей говорил Камбону:“Франция сейчас должна сама принять решение, не рассчитывая на помощь, которую мы в настоящий момент не в состоянии оказать”. Когда после этого редактор “Таймс” спросил посла, что он собирается предпринять, Камбон ответил: “Я подожду, чтобы узнать, не пора ли вычеркнуть слово “честь” из английского словаря”.

Но вот угроза Бельгии – это было уже серьезно. Не только из-за того, что Англия выступала главным гарантом ее нейтралитета. Это был плацдарм, с которого можно было наносить удары по самой Англии. И Грей запросил правительства Франции и Германии, готовы ли они уважать нейтралитет Бельгии. Франция ответила утвердительно, Германия промолчала, поскольку делать этого не собиралась. Правильно оценив отсутствие ответа, Лондон направил ноту, что при нападении на Бельгию “Британия не может соблюдать объявления нейтралитета”. Впрочем, и вступление в войну оставалось еще под вопросом. Например, Ллойд Джордж полагал, что если немцы займут лишь ближайший к Люксембургу “угол” Бельгии, а не побережье, то такое нарушение стоит считать “незначительным”.

Николай II тоже стремился избежать войны. Он тоже направил в Берлин заявление, что мобилизация – это еще не война, и настаивал на переговорах. Но по истечении срока ультиматума к Сазонову явился Пурталес, официально спросил, отменяет ли Россия мобилизацию, и услышав “нет”, вручил ноту, где говорилось, что “Его Величество кайзер от имени своей империи принимает вызов” и объявляет войну. Вот только посол при этом допустил грубейшую накладку. Дело в том, что ему из Берлина передали две редакции ноты – в зависимости от ответа России. И война объявлялась в любом случае – варьировался только предлог. А Пурталес, переволновавшись, отдал Сазонову обе бумаги сразу…

Ну а поздно вечером довелось удивиться и царю. Он вдруг опять получил от Вильгельма телеграмму – опять чрезвычайно любезную, в которой кайзер по-дружески выражал надежду, что “русские войска не перейдет границу”. Николай был поражен: объявлена все-таки война или нет? Срочно связались с Пурталесом, не получил ли он каких-то новых инструкций? Даже проверили, не залежалась ли телеграмма на почте со вчерашнего дня. Однако отправлена она была в 22 часа 1.8. И царь понял, что “кузен Вилли” все это время просто держал его за дурака и откровенно водил за нос.

Между тем, в берлинском руководстве шли нешуточные споры. Мольтке и Тирпиц полагали, что вообще нечего заниматься такими глупыми формальностями, как объявления войны. Надо начинать – и все. А противники предпримут ответные действия, вот и станут “зачинщиками”. Да и как согласуется, что Германия первой объявляет войну, с тем, что она играет роль миротворца и хочет возложить вину на Россию? К тому же, с Италией и Румынией у немцев только оборонительные договоры, они получают хорошее оправдание для неучастия. Но Бетман-Гольвег требовал соблюдения норм международного права – иначе и он, и правительство оттеснялись военными от причастности к великим событиям. И кайзер принял сторону Бетмана – он ведь любил красивые позы и жесты. Вместе с торжественным объявлением войны в Германии была объявлена мобилизация – со следующего дня, 2.8.

Тут, впрочем, требуется уточнение. Германия была единственным государством, где слово “мобилизация” автоматически означало “война”. То, что понималось под мобилизацией в других странах, вводилось уже “военным положением”. А команда на “мобилизацию” давала старт грандиозному “плану Шлиффена”. Тотчас на железных дорогах вводился военный график, многократно отработанный на ежегодных учениях. На узловые станции направлялись офицеры Генштаба, начиная дирижировать перевозками – ведь в короткие сроки предстояло перебросить на рубежи наступления 40 корпусов, а для каждого требовалось 140 поездов. И от даты мобилизации во всех планах велся отсчет, на каких рубежах должны находиться войска в такой-то день. Поэтому и схитрили сами с собой, добавив “лишние” сутки – считать не с 1, а со 2.8.

И ситуация получилась весьма далекая от логики. Германия пока объявила войну только России, которая якобы угрожала ей и Австрии, а немецкие армии двинулись на Запад! Правда, и у немцев нервы были на пределе, и в последний момент чуть не произошел сбой. В Лондоне состоялся телефонный разговор между послом Лихневским и Греем. Министр опять изложил мысли насчет общеевропейского нейтралитета, но в столь обтекаемых выражениях, что Лихневский понял его иначе и телеграфировал в Берлин: “Если мы не нападем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нейтралитет Франции”. Правительство растерялось – войска-то уже шли на Францию. А кайзер ухватился за мысль, что воевать можно с одной Россией, а Франция потом никуда не денется. Мольтке устроил истерику, доказывая, что так запросто планы не меняют, что развернуть полуторамиллионную армию уже невозможно – ведь это 11 тыс. железнодорожных составов. План Шлиффена был отработан до таких мелочей, что каждый офицер даже имел уже карту с маршрутом своего полка по Бельгии и Франции! Однако Вильгельм настоял на своем и направил Георгу V условия: “Если Франция предложит мне нейтралитет, который должен быть гарантирован мощью английского флота и армии, я, разумеется, воздержусь от военных действий против Франции и использую мои войска в другом месте. Я надеюсь, что Франция не станет нервничать”.

Но в 23 часа стало известно, что Лихневский ошибся. И что англичанам вовсе не улыбается такой “нейтралитет”, при котором они “мощью армии и флота” окажутся по сути на стороне Германии. А другие варианты, чтобы Франция, даже нейтральная, сохраняла возможность нанести удар, не устраивали немцев. И Вильгельм, “по-солдатски” накинув шинель поверх ночной рубашки, явился ночью к пребывающему в прострации Мольтке и заявил: “Теперь вы можете делать все, что хотите”. 2.8. германские войска окончательно оккупировали Люксембург, а посол в Брюсселе получил указание вскрыть пакет с ультиматумом Бельгии о пропуске войск и вручить правительству. Предписывалось “сделать это таким образом, что все инструкции получены сегодня впервые”. На размышления давалось всего 12 часов, а ответ посол должен был направить не только в Берлин, но и на машине в соседний Аахен ген. Эммиху, командующему силами вторжения.

Бельгийское правительство пребывало в трансе, получив только вчера противоположные заверения посла. Король Альберт, пользовавшийся в стране большим авторитетом, призывал защищаться. И министры приходили к выводу, что ничего другого не остается. Пустить немцев – значило добровольно отказаться от нейтралитета и лишиться поддержки англичан и французов. А иллюзиями, что германцы и впрямь уйдут после войны, себя не тешили – верность своим обещаниям Берлин уже продемонстрировал. И министр Бассомпьер говорил: “Если нам суждено быть разбитыми, то лучше быть разбитыми со славой”. Но все же оставались сомнения, что немцы нападут – считали, что такими действиями “они поставят себя в неудобное положение”. И строили наивные рассуждения, что может быть, сам ультиматум – это провокация? Чтобы Бельгия нарушила свой нейтралитет, и вот тогда-то действительно появится повод... Поэтому преднамеренно не начинали военных приготовлений и не обращались за помощью к другим державам. Но в этот день наконец-то определилась Англия. Было подтверждено, что британский флот готов прикрыть Атлантическое побережье Франции от возможных операций германского флота. И решено, что поводом для вступления в войну может стать нападение на Бельгию. Ряд министров, возражавших против вмешательства, подали в отставку, и Асквит начал формирование нового кабинета. В Берлин было направлено новое требование гарантировать нейтралитет Бельгии, и теперь уже в ультимативной форме.

А в Константинополе 2.8 была подписана тайная конвенция между Германией и Турцией. Договоренность о ней была достигнута во время визита Энвера в Берлин, а текст был парафирован еще 31.7 и за два дня несколько устарел. Пункт 1 предусматривал, что “в австро-сербском конфликте” Германия и Турция обязуются держать нейтралитет, а пункт 2 – что в случае вмешательства России, а соответственно, и Германии, Турция выступит на стороне Германии. Но в момент подписания Россия и Германия уже находились в состоянии войны – иттихадистов это ничуть не смутило. Следовательно, они этого и хотели, заключая соглашение. Хотя тогда же была подписана и на следующий день опубликована декларация о нейтралитете Турции – что было явным блефом, учитывая только что заключенный союз. И с 3.8 турки начали мобилизацию резервистов с 23 до 45 лет – фактически всеобщую. Якобы в качестве “меры предосторожности”. А статс-секретарь германского МИД Циммерман уже 3.8 направил в Стамбул просьбу поднять против России народы Кавказа.

В этот день Германия объявила войну Франции, обвинив ее в “организованных нападениях и воздушных бомбардировках” и даже… в нарушении “бельгийского нейтралитета”. Чтобы это “подкрепить”, газеты еще накануне принялись публиковать фальшивки о бомбардировках “в районах” Нюрнберга и Карлсруэ. Где жители ни о чем подобном слыхом не слыхивали и пожимали плечами – может, в другом городе или деревне? А Бельгия ответила отказом на ультиматум, и первый секретарь посольства фон Штумп удивленно сказал: “Почему они не уйдут с дороги?… Мы не хотим делать им больно, но если они окажутся на нашем пути, мы втопчем их в грязь, смешаем с землей. О, несчастные глупцы…” И 4.8 лавина войск хлынула через бельгийскую границу. Лишь тогда король Альберт обратился к странам-гарантам. А британское правительство передало своему послу в Берлине инструкцию – добиться прекращения вторжения или требовать паспорт. Немцы этим очень возмутились и назвали “расовым предательством”. На британские требования они еще не ответили, но по всему Берлину уже висели листовки – “Англия объявила войну!” Под вопли об “окружении” и “предательстве” Рейхстаг единогласно проголосовал за военный кредит в 5 млрд марок. На “защиту” страны. Кайзер, узнав о столь единодушной поддержке, удовлетворенно отметил, что “отныне в Германии нет никаких партий, а только немцы. А Черчилль по истечении срока ультиматума отдал приказ флоту начать боевые действия. Заявили о нейтралитете Болгария, Греция, Швеция, Норвегия, Дания, Голландия, Испания, Португалия, Италия, Румыния, США, ряд стран Азии и Латинской Америки. Мировая война началась…

И в заключение остается поднять главный вопрос – могла ли Россия не участвовать в этой войне? Разными авторами давался различный ответ в зависимости от степени их компетентности и политической конъюнктуры. Но факты говорят однозначно – нет, не могла. Потому что война была предрешена в Берлине. И именно против России. И начало ее намечалось именно на 1914 г. Так что даже полная капитуляция в сербском вопросе ничего не меняла – нашелся бы другой предлог, у германской дипломатии с этим никогда проблем не возникало. Собственно, ценой Сербии Россия не получила бы и существенного выигрыша во времени – Германию торопили собственные соображения. И наоборот, все прежние уступки воспринимались как доказательства слабости русских, делали немцев еще наглее и самоувереннее. Уступают – значит боятся. И воевать все равно пришлось бы, но уже потеряв одного из союзников и испортив репутацию на международной арене в качестве предателя своих друзей.

Имелась ли точка выбора раньше? Да, имелась, где-то в 1905-1907 гг. Отказаться от союза с Францией и перейти в кильватер Германии. Но и такой маневр, если разобраться, выгоды России не давал. По сути, подобным образом всего лишь реализовался бы на 30 лет раньше вариант “пакта Молотова-Риббентропа”. И разгромив противников на Западе, германская агрессия неизбежно повернула бы на Восток. К этому Берлин толкали и экономические, и геополитические интересы, и идеология пангерманизма, и “турецкая составляющая” их политики. Но в отличие от 1941 г., Россия осталась бы с Германией не “один на один”, а по крайней мере, “трое на одного” – против коалиции из Германии, Австро-Венгрии и Турции. К которым при подобном раскладе почти стопроцентно примкнули бы Италия, Румыния, Болгария. А могли соблазниться и Япония, Швеция, Англия. В Петербурге это понимали и строили политику соответствующим образом. И было так, как было.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА

 

АРМИИ И ПЛАНЫ.

Да вскипит фиал заздравный

Во привет стране родной –

Нашей Руси православной,

Броненосице стальной…

Хоровая песня

Что же представляли собой вооруженные силы держав, готовившихся вступить в борьбу? В тогдашних армиях примерно 70 % составляла пехота, 15 % артиллерия, 8 % конница, остальное приходилось на другие виды. Имелись броневики, самолеты, но на первом этапе войны они выполняли сугубо вспомогательные функции – как средства связи, разведки. Иногда аэропланы использовались и для бомбометания, но оно осуществлялось вручную. Например, итальянские летчики в Триполитанской войне бросали бомбы по 1 кг, русские в Балканской – по 10 кг. Авиация, связь, автомобильный транспорт еще не выделились в самостоятельные рода войск – например, в России они входили в состав инженерных войск вместе с саперами. А границы всех стран прикрывались в то время линиями мощных крепостей. Во Франции – Мобеж, Вуазье, Верден, Туль, Эпиналь, Бельфор. В Германии вдоль французских границ – Кельн, Майнц, Мец, Страсбург, вдоль русских – Кенигсберг, Летцен, Данциг, Торн, Позен, Бреслау. У австрийцев – Краков, Перемышль, Стрый, Станислав. У русских – Ковно, Гродно, Осовец, Новогеоргиевск, Брест-Литовск.

По уровню подготовки и технической оснащенности лучшей армией была, германская, насчитывавшая после мобилизации около 2,5 млн штыков и сабель. Общий срок службы у немцев составлял 24,5 года – из них 2 года солдат служил на действительной, 4,5 числился в резерве, 5 – в ландвере (территориальных войсках) I призыва, 8 – в ландвере II призыва, а потом переходил в ландштурм (ополчение), где и числился до возраста 45 лет. В ландштурм определялись также допризывники от 17 до 20 лет и лица, непригодные к службе по состоянию здоровья. Причем в отличие от других государств, где служба в запасе была больше формальностью, в Германии она понималась буквально. С запасниками регулярно проводились сборы, учения, так что войска резерва не уступали кадровой армии. Германский корпус насчитывал 45 тыс. чел. и состоял из 2 дивизий и ряда специальных частей. В дивизии (17 тыс.) было 2 бригады, в бригаде – 2 полка, в полку 3 батальона. Всего, таким образом, в дивизии было 32 батальона по тысяче человек в каждом, а на вооружении имелось 24 пулемета и 72 орудия, из них 12 тяжелых. А корпусная артиллерия состояла из 16 тяжелых орудий (калибр 150 мм). Кавалерийский корпус состоял из 2-3 дивизий по 4200 сабель.

Немецкая военная наука обращала особое внимание на взаимодействие пехоты и артиллерии. Так, строевой устав, доработанный в 1909 г., учил: “Деятельность пехоты в бою не только находится в тесной связи по времени и месту с деятельностью артиллерии, но должна вытекать одна из другой”. И требовал “поддерживать непрерывную связь между артиллерией и передовыми пехотными цепями”. Профессиональные качества командиров были высокими. В германской армии существовал строгий порядок новогодних “синих конвертов” – нерадивый офицер мог обнаружить на столе извещение, что он уволен, и жаловаться было уже бесполезно. Но и доверие было высоким. Командарм в рамках поставленной задачи мог не оглядываться на вышестоящее начальство и выполнять ее так, как считает нужным. При подготовке войск требовалось развивать самостоятельность и инициативу офицеров и солдат. Важное место уделялось идеологической подготовке, в которой уже тогда фигурировали теории о “расовых особенностях” и “особой исторической миссии”.

Однако идеализировать качества германской армии тоже нельзя. Свои минусы имелись и у нее, причем серьезные. Хотя немцы тщательно следили за техническими новинками, за опытом локальных войн, но должных уроков так и не извлекли, и тактика их армии очень серьезно отставала от современных требований. Обороне отводилось недостаточное внимание. А при наступлении предусматривались атаки в полный рост без применения к местности, причем густыми цепями – с интервалами в 2 шага, а то и сомкнутыми колоннами. Требовалось, чтобы цепь держала равнение. Отрабатывался и такой архаичный прием – через определенное число шагов цепь останавливалась, прицеливалась, давала залп и маршировала дальше (под огнем противника!). И кавалерия тоже готовилась к конным атакам в плотных строях.

Существенные изъяны имела и германская стратегия. По опыту войн XIX в. она нацеливалась на победу в одном генеральном сражении. Поэтому отрицалась необходимость стратегических резервов, следовало бросить в бой все сразу – и выиграть. Как уже отмечалось, основой стратегии был “план Шлиффена”, учитывающий разницу сроков мобилизации в Германии (10 дней) и России (30 дней). Поэтому основная масса войск направлялась на Запад, чтобы разбить французов еще до сосредоточения русских. Здесь концентрировалось 7 армий, а против русских оставлялась одна, довольно слабого состава (2 корпуса и ландверные соединения). По географическим условиям граница Франции была неудобна для столь массированного вторжения, вдоль нее тянется ряд лесистых гор и возвышенностей – Арденны, Аргонны, Вогезы, а проходы в них запирались крепостями, способными замедлить продвижение и похоронить саму идею плана.

Шлиффен нашел решение во вторжении через равнину Фландрии. Здесь, на правом фланге, и сосредотачивался ударный кулак. При этом заведомо предусматривалось вторжение в нейтральные страны – Люксембург, Бельгию и Нидерланды. На левом фланге, в Лотарингии, тоже оставлялись довольно слабые силы. Шлиффен допускал, что в начале войны будет временно потеряна Восточная Пруссия, имелось в виду и отступление в Лотарингии – при котором французы будут сами втягиваться в “мешок”. А тем временем мощный правый фланг проламывает оборону и выходит в долину Сены, обходя и Париж, и весь французский фронт и отрезая их от остальной части страны. А потом, зайдя таким образом в тыл французским армиям, прижимает их к границам и устраивает грандиозные “Канны”, вынуждая к капитуляции. После этого германские дивизии быстро перебрасываются на Восток, против русских. И наносятся сходящиеся удары – немцы с севера, а австрийцы с юга, от Кракова. Союзники встречаются в районе Варшавы, окружая русских в Польше и устраивают им еще одни “Канны”.

Мольтке, преемнику Шлиффена, план показался слишком рискованным, и он несколько перераспределил силы. Ослабил ударную группировку на 5 корпусов, увеличив за счет этого на 2 корпуса войска в Восточной Пруссии и на 3 – в Лотарингии, где вместо одной армии стало разворачиваться две. В целом же соотношение сил на флангах Западного фронта стало не 7: 1, как планировал Шлиффен, а 3: 1. Впоследствии многие обвиняли Мольтке, что как раз эта “ошибка” стала причиной неудачи блицкрига. С чем никак нельзя согласиться. Поскольку сам по себе проект Шлиффена относился именно к тем планам, которые высмеивал Толстой: “Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…” Гладким он был только на бумаге, не учитывая, например, психологического фактора. Но любой опытный военный знает, что войска, впервые вступившие в бой и попавшие под удар многократно превосходящего врага, не отступают – они бегут. Что и грозило произойти в Восточной Пруссии и Лотарингии. А что толку в прорыве ударной группировки, если французы вторгнутся за Рейн, а русские выйдут к Берлину? Кроме того, при поправках Мольтке стало возможным не нарушать нейтралитета Голландии. Нет, не по моральным соображениям. Мольтке еще в 1913 г. писал: “Мы должны отбросить все банальности об ответственности агрессора. Только успех оправдывает войну”. Просто лезть в Голландию стало не нужно – уменьшившаяся группировка могла развернуться и в одной Бельгии. Но все равно успех казался обеспеченным. Операция была четко расписана по суткам. На 12-й день мобилизации предстояло взять Льеж, на 19-й Брюссель, на 22-й начать общее вторжение во Францию, а на 39-й вступить в Париж. Верховным Главнокомандующим являлся сам кайзер, а фактическое руководство осуществлял его начальник штаба – Мольтке.

В армии Австро-Венгрии прохождение службы и войсковые структуры были близки к германским. Хотя вооружение было послабее – на корпус приходилось 132 орудия (у немцев 160), часть из них – тоже тяжелые. Но слабее была и подготовка солдат, особенно запасников, хуже офицерский состав – австрийские офицеры куда больше германских коллег отдавали дань “жизненным радостям”, увлекались балами, ресторанами, театрами, женщинами (или мужчинами – в их армии это было модно), и часто – в ущерб служебным обязанностям. Слабой стороной была национальная неоднородность австро-венгерских войск. Впрочем, проявлялась она далеко не в той степени, на которую надеялись ее противники. Лучшими частями являлись венгерские, они сражались ничуть не хуже германских. Отличными бойцами были немцы и, вопреки всем расчетам панславистов, босняки и хорваты. Но у поляков, русинов, словаков, а особенно у чехов и румын воинский дух и дисциплина были заметно ниже.

Тем не менее австро-венгерская армия представляла собой грозную силу численностью в 1,5 млн штыков и сабель. Императору Францу Иосифу было уже 74 года, а после гибели Франца Фердинанда наследником стал эрцгерцог Карл, человек далекий от политики и вопросов стратегии. Поэтому Верховным Главнокомандующим сделали другого родственика императора, эрцгерцога Фридриха. Разумеется, номинальным. А фактическим был и остался генерал Франц фон Конрад фон Гетцендорф. Планы австрийцев представляли собой некую вариацию плана Шлиффена, но меньшего масштаба. Войска развертывались тремя группировками. Эшелон “А” – 3 армии, армейская группа и отдельный корпус (50% сил), против России. Эшелон “В” или “минимальная группа Балкан” из 2 армий (25% сил) – против Сербии. А эшелон “С” из 1 армии – в центре страны для усиления той или иной группировки. Конрад тоже учел разницу сроков мобилизации в 15 дней между Россией и Австро-Венгрией и полагал эшелон “С” сперва направить на Балканы. Силами 3 армий быстро раздавить Сербию, а потом перебросить войска в Галицию. Где в это время эшелон “А” ведет активные операции против русских, еще не успевших сосредоточиться. Его подкрепляют части из Сербии, и происходит генеральное сражение – главные удар наносится между Вислой и Бугом навстречу немцам, которые тоже должны к этому сроку подтянуться, разгромив Францию. Планы развертывания Австро-Венгрии стали известны русским, завербовавшим еще в 1902 г. начальника австрийской контрразведки полковника Редля. Но в 1913 г. он попался, причем довольно глупо. Методы конспирации в агентурной работе тогда были вообще весьма примитивными, и Редль (профессионал!) получал вознаграждение по почте, куда ходил переодевшись и напялив парик. Но когда его вычислили, Конрад поступил хитро – не поднимая шума, Редля вынудили застрелиться, а план развертывания был изменен, о чем русские не знали.