Спектрографическая методика

Как мы уже знаем, лексика, словарный состав языка сам по себе не составляет языка, а является строительным материалом для языка.

Тип языка определяет грамматика (грамматика - от греческого grammatike techne (от gramma - “буква”) “письменное искусство”) как наиболее устойчивая его часть. Так, несмотря на все исторические изменения, происшед­шие в течение веков в истории английского и французского язы­ков, оба они принадлежат по своему типу к флективным индоев­ропейским языкам, причем английский - к германским, а фран­цузский - к романским.

Здесь следует остановиться на двух вопросах: 1) на характере грамматической абстракции и 2) на том, как мысли (смысл) благо­даря грамматике получают материальное бытие, необходимое для речевого общения.

С абстракцией мы встречались уже в лексикологии; любое сло­во в языке соотносится не с отдельной, индивидуальной вещью, а с целым классом вещей, что обязательно предполагает абстраги­рование от отдельного и индивидуального. “В языке есть только об­щее”, писал Ленин, комментируя Гегеля (“Философские тетради”).

Действительно, “дома” в жизни бывают очень разнообразные - и деревянные, и каменные, и одноэтажные, и многоэтажные, и даже “высотные”, разного цвета, различного расположения и раз­ной формы, но слово дом одинаково пригодно для называния лю­бого “дома”. Если еще можно себе представить два совершенно одинаковых дома, то двух одинаковых людей быть не может, каж­дый человек чем-нибудь отличается от других, однако слово чело­век применимо к любому “человеку”. Такова лексическая абстракция.

Не следует думать, что грамматическая абстракция - это лишь “усиленная” лексическая абстракция, что это лишь количествен­ное изменение того же самого.

Грамматическая абстракция качественно от­личается от лексической, и поэтому явления лексики конкретны по сравнению с абстрактными фактами грамматики.

В этом смысле возможна аналогия между грамматикой и гео­метрией: геометрия изучает не конкретные вещи, а их пространст­венные параметры: длину, ширину, высоту, те фигуры, которые получаются от сочетания этих данных на плоскости и в объеме, и рассматривает не сами вещи и предметы, а только образующие их схемы и каркасы, для чего следует отбросить многие признаки, свойственные предметам, и ограничиться лишь теми, которые нуж­ны для данной схемы. Для кирпича как предмета существенными признаками являются его материальный состав, характер поверх­ностей, вес, цвет, а его геометрический каркас - параллелепи­пед - учитывает только длину, ширину и высоту, абстрагируясь от всех прочих признаков.

При наличии обязательной абстракции слово всегда связано с конкретностью, что и составляет лексическое значение слова, его лексическую индивидуальность. Для лексики топор и стол - раз­ные слова с разным значением, и это лексически самое важное.

Для грамматики же, лишенной конкретности, топор и стол то же самое, так как грамматика имеет дело не с конкретными слова­ми (нос, стол, дуб, топор, вокзал и т. п.), а с их каркасами - лек­семами (см. ниже).

Действительно, у слов нос, стол, дуб, топор, вокзал, очень раз­личных по лексическому значению, грамматика одинакова - это можно показать следующей схемой:

А что будет стоять перед этими -а, -у, -ом, -е, -ы, -ов, -ам, -ами -ах - для грамматики несущественно.

шкаф

стол

Род. п. мн. ч. дуб - ов[265]

топор

вокзал

Так же и для составления предложения грамматика абстраги­руется от конкретных лексических значений слов; поэтому в оди­наково построенном предложении мы можем заменить, судя по заданию высказывания, одно слово другим, не меняя ничего более в данном предложении, например:

Я вижу этот большой шкаф (стол, дуб, топор, вокзал) [266].

При этом, конечно, могут возникнуть и нелепые сочетания, вроде обеденный шкаф (ср. стол) или схватился за вокзал (ср. шкаф), но, во-первых, эти нелепости лексического, а не грамматического порядка (грамматически нельзя для всех при­веденных слов сказать: эта большая шкаф, вокзал), а во-вторых, не всегда при этом получается нелепость, если учесть переносные значения и тропы (обеденный вок­зал или развесистый шкаф).

Грамматика по преимуществу выражает отношения не как кон­кретные отношения каких-либо конкретных слов, а как отноше­ния лексем, т. е. отношения грамматические, лишенные всякой конкретности. Тем самым грамматическая абстракция - качест­венно особая абстракция, а не та, что лексическая. Конечно, и в грамматике есть свои разряды и классы, где возникают “того же” и различия; например, кот, брат имеют в вин. п. ед. ч. -а; муж, шалаиК в род. п. мн. ч. -ей; дом, доктор в им. п. мн. ч. -а и т. п., но эти различия опять-таки не связаны с конкретным лексическим значением, что видно из примеров.

Грамматически и лексемы, и их серии, и группы (организован­ные по тому или иному принципу) образуют те или иные моде­ли[267] (модель - от французского modele - “образец”) в языке.

Таковы, например, модели производных существительных с суф­фиксами: -ец-, -ник-, -чик- кос-ец, жн-ец, стрел-ец, гон-ец, пис-ец;

зад-ник, лес-ник, башмач-ник, печ-ник, лавоч-нчк; воз-чик, ряд-чик, переплет-чик, мет-чик, лет-чик и т. п.; таковы модели имен дейст­вия на -ание, -ение: леж-ание, кат-ание, мет-ание, кид-ание, увяд­ание; кип-ение, извин-ение, сид-ение, пот-ение, изображ-ение и т. д. По модели слов артист, шахматист, марксист образованы слова:

значкист, чекист; по модели сложного слова ипподром -велодром, мотодром, аэро(плано)дром, танкодром, рюходром (Н. Тихонов);

по модели слова библиотека - фонотека, игротека, фильмотека и т. д. Подобные модели являются словообразовательны­ми.

Иного вида модели являются словоизменйтельны-м и, например модели склонения: боб-а, поп-а, кот-а, враг-а, друг-а, муж-а, кон-я, рул-я, цар-я, вихр-я, председател-яидр. паде­жи; или: вод-ы, трав-ы, толп-ы, мод-ы, свобод-ы, тюр-и, простын-и, зар-и, кабарг-и, бан-и, дал-и, утк-ии др. падежи. Или модели спря­жения: игр-ал, ляг-ал, пих-ал, кат-ал, ах-ал и другие формы, бел­ел, черн-ел, весел-ел, сед-ел, пот-ел, мл-ел и другие формы.

Таким образом, модели в языке бывают словообразовательные и словоизменительные.

Среди наличных грамматических моделей в данном языке дан­ного периода следует различать модели продуктивные и непродуктивные.

Продуктивные модели не только охватывают очень боль­шое количество лексического материала, но и служат образцом для любых новообразований (образование различных частей речи от заимствованных, искусственных и вообще новых слов), а также способны языковые факты, функционирующие по непродуктив­ным моделям, переводить под свой образец.

Например, в истории русского языка продуктивная модель 2-го склонения (типа стол, конь) “перетянула” из 3-го склонения такие слова, как лось, гость, гвоздь, голубь и т. п. (которые до того скло­нялись как слово путь, оставшееся единственным в непродуктив­ном склонении).

В современном русском языке в группу глаголов первого про­дуктивного класса (играть - играют и т. д.) вовлекаются глаголы Других глагольных классов (типа мазать - мажут, показать - покажут), либо возникают параллельные формы, например: поласкать - полощут и полоскают, брызгать - брызжут и брызга­ют, махать - машут и махают и т. д., а у детей даже: скакают плакают, мазают (вместо: скачут, плачут, мажут). Еще 100 лет тому назад можно было образовать от глагола икать только форму ичут, а в XX в. все уже употребляли форму икают, а ведь это то же, что детское плакают/В случае с формой икают можно воочию убедиться, что значит победа продуктивной модели над непродук­тивной.

Аналогичное явление можно наблюдать в немецком языке, где непродуктивные “сильные глаголы”, связанные с внутренней флек­сией, в просторечии и в детской речи можно встретить в виде “слабых глаголов” без внутренней флексии (вместо springen - sprang, singen - sang,finden - fand: springte, single, findte и под.).

Непродуктивные же модели исчерпываются считан­ными лексическими примерами (например, глаголы типа печь - пекут, течь - текут, жечь - жгут, беречь - берегут и т. д., или типа лезть - лезут, нести - несут, вести - ведут и почти утра­ченное грясти при грядут, или единичное по склонению слово путь, или слова мать v дочь, имеющие в косвенных падежах осно­ву на -ер: матери, дочери и т. п.) и не могут служить образцом для новообразований.

Не следует смешивать частоту употребительности тех или иных грамматических форм с грамматической продуктивностью и не­продуктивностью. Так, в русском языке такие глаголы, как быть, дать, давать, лить, пить, брать, жечь, печь, течь, беречь, стеречь, вести, красть, цвести, плести, молоть, колоть, полоть, пороть, (по)-боротъ (всего 5 глаголов на -оть!), тереть, (за)переть, (у)мереть инекоторые другие, обладают большой частотностью употребления, однако все они относятся к непродуктивным моделям, а термино­логические глаголы на -ироватъ (ангажировать, аранжировать, ассенизировать, манкировать, пунктировать, пуантилировать и т. д.) все относятся к продуктивной модели, но по частотности употреб­ления стоят очень низко.

Решение второго вопроса - о способности грамматики мате­риализовать человеческие мысли - связано с положением грам­матики в структуре языка.

Фонетика и лексика занимают в структуре языка периферий­ное положение: лексика относится к смысловой периферии, фонетика -к материальной.

Грамматика в этом смысле занимает центральное поло­жение. Если лексика непосредственно называет действительность, а фонетика непосредственно воспринимается органом чувств (ухом), то грамматика всегда является опосредствованной.

Связь грамматики с действительностью осуществляется только через лексику, так как грамматика, как таковая, лишена всякой конкретности.

Соотношение с восприятием осуществляется для грамматики через фонетику, грамматику, как таковую, непосредственно вос­принимать нельзя, - она сама по себе нематериальна, но вне фо­нетической материальности немыслима, так как то, что не выра­жено так или иначе фонетически, отсутствует и в самой граммати­ке. Так, в русском языке различие рода у существительных бывает только в единственном числе: этот. большой пруд, эта большая река, это большое озеро, но во множественном различия в роде нет: эти большие пруды (реки, озера); следовательно, существительные, не имеющие единственного числа (ворота, ножницы, штаны и т. п.), рода не имеют. Таким образом, каждое грамматическое явление всегда имеет две стороны: внутреннюю, грамматичес­кое значение, то, что выражено, и внешнюю, грам­матический способ выражения, то, чём выражено. Рассмотрение любого грамматического явления в этих двух аспек­тах обязательно.

“Подразумеваемой” грамматики не существует так же, как не существует и ничего не выражающих “грамматических спо­собов”.

То, что действительно есть в грамматике данного языка, так или иначе выражено и доступно для восприятия собеседника че­рез свое фонетическое оформление.

Вот почему благодаря грамматике лексика через фонетику по­лучает возможность облечь человеческие мысли в материально до­ступную для восприятия данность.

В дальнейшем мы будем различать: 1) грамматические значе­ния, 2) грамматические способы их выражения и 3) возникаю­щую в результате взаимодействия грамматических способов и грам­матических значений грамматическую форму как единство дан­ного грамматического значения и данного грамматического спо­соба.

Для понимания грамматических единиц, грамматической формы, линейность речи и системы важным является линейность речи и системность языка[268]. Линейность речи состоит в том, что языковое высказывание осуществляется во времени, когда один элемент последовательно следует за другим; с этой точки зрения всякое высказывание - лента или цепь, распадающаяся на звенья, следующие одно за дру­гим во времени.

Линейно предложение, распадающееся на слова (лексемы); ли­нейна лексема, распадающаяся на морфемы; линейна морфема, распадающаяся на фонемы; линейность фонемы уже равна нулю, так как элементы фонемы не могут быть произведены один за другим во времени, они должны осуществляться одновременно, фонема - уже скорее точка как элемент линии высших единиц. Благодаря линейности речи важно для грамматики не только ко­личество и качество звеньев данной цепи, но и их порядок; пере­становка отдельных звеньев может быть таким же выразительным грамматическим способом, как и прибавление или убавление ка­кого-нибудь звена (см. ниже, § 52, “Способ порядка слов”); отсю­да же и выразительные возможности нуля или отсутствия какого-либо звена цепи (фонемы, морфемы, лексемы), что, впрочем, связа­но уже и с другим обязательным качеством языка - системностью.

Системность языка, как мы уже выяснили выше (см. гл. I), состоит не в простой внешней организации языковых материалов, а в том, что все однородные элементы структуры языка взаимосвя­заны и получают свою значимость лишь как противопоставлен­ные части целого.

Для грамматики это качество особо важно; так, можно гово­рить о категории рода или падежа лишь в том случае, если есть хотя бы два противопоставленных рода или падежа² в данном язы­ке; если же такого противопоставления нет, а существует лишь одна форма (как для рода в английском или в тюркских языках или для падежа во французском), то данной категории вообще в этом языке нет. Например, в английском местоимении he - “он” (субъектный падеж) и him - “его” (объектный падеж).

Тем самым данная единица языка (морфема, лексема) всегда выводится из совокупности разных форм данной единицы как их единство; например, для русских слов забрать, заберу, заби­рать, забор общий корень должен быть представлен как бр-, бер-, бир-, бор-; для слов выжать, выжму, выжимать - как ж-, жм-, жим- и т. п. Здесь имеется в виду не исторический корень с его видоизменениями: жд-, жьл\-, жи.и-, а синхронно взятый корень современного языка, где благодаря пере­разложению [а] стало не элементом корня, а тематической гласной, ср. пис-а-ть и ж-а-ть, как зр-ё-ть (зрю), ср. гляд-е-ть и т. п[269].

Лексема (лексема - от греческого lexis - “слово”) брат должна представлять единство всех форм изменения данного слова: брат, брата, брату, братом, брате, бра­тья, братьев, братьям, братьями, братьях (с основой брат- - 6pamj-). Отсюда следует и определение лексемы: слово в совокуп­ности всех его словоизменительных форм[270]. Расширение определения этого термина характеристикой “и во всей сово­купности своих значений” не относится к грамматике - это область лексиколо­гии, где предпочтительнее говорить о слове, а не о лексеме.

Грамматическое значение и его типы выясняются из сопостав­ления их с вещественным и лексическим значением.

Разберем элементарный пример: форму столикам.

Следующая схема поможет нашему анализу.

Самостоятельное (вещественное) несамостоятельное (грамматическое)

1 2

стол’- - ик - ам

3 4

Конкретное (лексическое) Абстрактное (реляционное)

Деривационное

1) Противопоставление части [стол'-] и части [-ик-ам] основа­но на различии самостоятельного (№ 1) и несамостоятельного (№ 2) в отношении значения; действительно, № 1 может значить и без помощи элемента № 2, который, наоборот, без элемента № 1 зна­чить не может; № 1 - это вещественное значение, № 2 -грамматическое. (Речь идет именно о самостоятельности значения, а не употребления, так как [стол'-] отдельно не употребляется; ср. корень слова земля [з'эмл'-], где это еще яснее).

2) Противопоставление части [стол'-ик-] и части [-ам] основа­но на различии конкретного (№ 3) и абстрактного (№ 4) значе­ния; действительно, составные части элемента [стол'-ик] в разной степени обладают признаками конкретности: [стол'-] в большей степени, [-ик] в гораздо меньшей; элемент же [-ам] абсолютно никакой конкретности не содержит, так как показывает чистое отношение; № 3 - это лексическое значение, а № 4 - реляционное (реляционный - от лат. relatio - “отношение”) значение.

3) Элемент [-ик-] (№ 5), входящий в обоих указанных проти­вопоставлениях в разные части: первый раз совместно с [-ам], вто­рой раз совместно с [стол'-] действительно “двуприроден”: с од­ной стороны, как и [-ам] (№ 4), он несамостоятелен, а может зна­чить и даже употребляться только при наличии № 1, с другой же стороны, он принципиально отличен от [-ам] (№ 4) наличием кон­кретности, что сближает его с [стол'-] (№ 1); № 5 - это деривацибнное (деривационный - от лат. derivatio - “отведение”) значение. Итак:

№ 1 - вещественное значение, соответствующее отдельному самостоятельному понятию.

№ 5 - деривационное, соответствующее значение признаков, не мыслимых самостоятельно, а сопровождающих вещественное значение корня, ограничивающих и уточняющих его. Понятию “стол” может соответствовать любой стол: и большой, и малень­кий; к “стол” присоединяется [-ик], и понятие сужает свой объем;

столик - это только “маленький стол”.

№ 4 - реляционное значение, выражающее только отношение лексемы столик к другим членам предложения: И столикам пусть найдется место (но: Столиками я доволен).

№ 2 - грамматическое значение, которое охватывает № 4 - реляционное и № 5 - деривационное. Изменения № 4, реляци­онного значения, охватываются словоизменением; изменения № 5, деривационного значения, охватываются словообразованием; и то, и Другое - формообразование: словоизменительное и словообра­зовательное (см. ниже)[271].

№ 3 - лексическое значение, которое охватывает и № 1, веще­ственное значение, и № 5, деривационное значение. При отсутст­вии элемента, содержащего № 5, деривационное значение, № 1, вещественное значение, остается носителем лексического значе­ния; так бывает во всех непроизводных словах (дом, стол, пень, ум, земля, вода, окно, море и т. п.). В этих случаях фактически лекси­ческое и вещественное значения совпадают. При наличии № 5, элемента, содержащего деривационное значение, совпадения нет, что показывает, что в первом случае это только кажущееся совпа­дение, так как вещественное значение абстрагировано от части речи, тогда как лексическое значение обязательно включает в себя признак части речи; ср. 1) [труд-], 2) [трудн-], 3) [трудов-], 4) [труд-ност'-], 5) [труди-]. Эти основы имеют одно и то же вещественное значение и разные лексические, причем № 1 и № 4 связаны со значением существительного, № 2 и № 3 - прилагательного и № 5 - глагола[272].

Лексическое значение - не просто механическая сумма № 1 и № 5, вещественного и деривационного значений, а единство, имею­щее свое особое качество. По преимуществу носителями этого ка­чества являются основы (см. ниже), и это уже представляет собой охват лексики грамматикой; другой охват - это выражение реля­ционных значений, что осуществляется разными грамматически­ми способами.

Грамматический способ- это материальное выра­жение грамматических значений, как реляционных, так и деривационных. В конечном счете все грамматические различия мор­фем, показывающие изменения падежей, чисел, лиц, времен и т. п., выражаются фонематическими различиями, т. е. различием состав­ляющих морфемы фонем (замена одной фонемы другой, присо­единение фонемы, удаление фонемы, перестановка фонем; при­чем отсутствие фонемы в одной форме по соотношению с наличи­ем фонемы в другой форме - такое же выразительное средство); кроме того, в предложении к этому присоединяются интонацион­ные изменения, расстановка пауз, градация ударений, а также воз­можность перестановки более крупных звеньев речевой цепи (лек­сем, их групп); в роли грамматического способа выступают также особые служебные слова, нужные как для выражения отношений между членами предложений, так и между предложениями. Таким образом, грамматические значения выражаются не непосредственно фонемами (или тем более звуками речи), а известными техничес­кими комбинациями из фонетического материала, являющимися грамматическими способами. Это можно пояснить следующим примером: на первый взгляд может показаться, что в примере руки -руки различие именительного падежа множественного числа и родительного падежа единственного числа опирается на то, что в первом случае (руки) [у] долгое и сильное, а [и] короткое и сла­бое, а во втором случае (руки) - наоборот: [и] долгое и сильное, а [у] короткое и слабое; но на самом деле эти явления вторичные, вследствие того что в одной форме ударение на основе (руки), а в другой (руки) на окончании (ср. сёла - село, воды - вода, где уже иные звуковые различия, а явление то же самое); значит, грамма­тический способ здесь - передвижение ударения, остальные зву­ковые изменения грамматики не касаются: это следствие данных позиций[273].

Грамматических способов, используемых в языках, ограничен­ное количество, это: аффиксация разного типа, внутрен­няя флексия, повторы, сложения, служебные слова, порядок ело в, ударение, интонация и супплетивизм. Грамматика любого языка может выражаться только этими способами Одни языки (как русский, английский) используют все возможные грамматические способы, другие (как китайский, французский) - только некоторые; конечно, никако­го отношения к оценке языка, как и все грамматическое, этот во­прос не имеет (обзор грамматических способов см. ниже).

Одним из самых трудных вопросов теоретической грамматики является вопрос о грамматических категориях.

Долгое время языковеды грамматическую систему новых язы­ков облекали в схемы, выработанные античными грамматистами для категорий греческого и латинского языков, например учение “Об осьмих частех слова” (т. е. частях речи) в средневековой рус­ской грамматической традиции; позднее пытались механически перенести логические категории в грамматику; в разное время де­лались попытки вывести особые “понятийные” категории, кото­рые были бы не логическими, а языковыми, но общими для всех языков. Неудачи всех этих попыток коренились в том, что “кате­гории” прилагались к языку извне, а не выводились из материи и формы данных языков.

Грамматические категории - это прежде всего совокупности элементов языка (слов, их значимых частей, их сочетаний), обра­зующие грамматические общности. Что же объединяет эти общнос­ти в языке? Мы думаем, что это - грамматические значения, а не грамматические способы или формы (есть и такое мнение у грам­матистов).

Например, в русском языке есть категория несовершенного и совершенного вида в глаголе. Это грамматическое противопостав­ление может выражаться разными способами:

или в английском, где противопоставление единственного и множе­ственного числа может быть выражено также разными способами:

Пестрота способов различения данных категорий не мешает единству каждой из них. В этом сказывается изоморфизм (изоморфизм - греческое isos - “равный” и morphe- “вид, форма” - “изо... в сложных словах означает равенство или подобие по форме или назначению”), грамматических способов, т. е. то, что разные способы могут выступать в одной и той же грамматической функции.

Таким образом, грамматическая категория- это совокупность элементов языка (слов, значимых частей слов и со­четаний слов), объединенная грамматическим значением при обя­зательном наличии выражающего его грамматического способа (вы­ражение тех же значений посредством сопровождающих знамена­тельных слов, как, например, наречия при глаголе, - граммати­ческих категорий не образуют). Ниже мы рассмотрим этот вопрос подробнее в связи с вопросом о частях речи[274].

Наиболее трудный вопрос грамматики - это вопрос о грамма­тической форме.

Слово форма - многозначно. В “Толковом словаре русского языка” под редакцией Д. Н. Ушакова к этому слову приводится 12 значений[275], из которых 9 никакого отношения к данному вопросу не имеют, а 3 могут к нему относиться. Восьмое значение прямо касается интересующего нас вопроса: “Способ внешнего выраже­ния грамматических категорий, взаимоотношений слов в речи и взаимоотношений предложений”. Такое определение относится к грамматическому способу, а не к грамматической форме. Из всех остальных определений, казалось бы, можно было привлечь вто­рое значение - техническое, но, как известно, такая форма, как литейная, не обладает единством со своим содержимым, может оставаться и без содержимого, а после отливки не имеет больше отношения к отлитому; здесь понятие “форма” противопоставля­ется понятию “содержимое”, а не “содержание”.

Другое значение - шестое, философское, где понятие “фор­ма” противопоставлено понятию “содержание”; так, националь­ная культура - содержание, а национальный язык - ее форма; однако и это не отвечает форме в языке, так как с этой, философ­ской, точки зрения весь язык - форма по отношению к мышле­нию и культуре.

Форма в языке, и в частности в грамматике, - особое понятие, требующее особого определения.

А. А. Потебня (1835-1891), осознавая, что внешнее, техничес­кое понимание формы в языке непродуктивно, пришел к выводу, что “грамматическая форма... есть значение, а не звук”[276], но это никак не разъясняло нужного понятия. Некоторые другие сообра­жения Потебни о форме мы приведем ниже.

Ближе подошел к решению вопроса Ф. Ф. Фортунатов (1848- 1914), который дал такое определение: “Формой отдельных слов в собственном значении этого термина называется... способность от­дельных слов выделять из себя для сознания говорящих формаль­ную и основную принадлежность слова. Формальной принадлеж­ностью слова является при этом та принадлежность звуковой сто­роны слова, которая видоизменяет значение другой, основной принадлежности этого слова, как существующей в другом слове или в других словах с другой формальной принадлежностью...”[277]

Исходя из этого определения, Ф. Ф. Фортунатов выводил фор­мы словоизменения и словообразования:

“Формы отдельных полных слов, обозначающие различия в от­ношениях данных предметов мысли к другим предметам мысли в предложениях, называются формами словоизменения... Другие формы отдельных полных слов, не формы словоизменения, назы­ваются формами словообразования”[278].

Другое подразделение - на синтаксические и несинтаксичес­кие формы. Синтаксические формы - это формы, зависящие от синтаксических отношений членов предложения по согласованию или управлению; например, в русском языке формы падежа у су­ществительных (вижу дом, любуюсь домом), формы рода, числа и падежа у прилагательных (большой дом, большую собаку, большое окно), формы лица и числа у глаголов (я купаюсь, собака купается, собаки купаются); несинтаксические формы - это формы, не за­висящие от отношений членов предложения; например, в русском языке форма рода и числа у существительных (зал, зала, зало; стол - столы), форма вида, наклонения и времени у глаголов (я беру, я возьму, я взял бы, возьми), форма степеней сравнения у при­лагательных (умный, умнее, умнейший).

Некоторые языковеды считают, что все синтаксические фор­мы словоизменительные, а все несинтаксические - словообразо­вательные. Но последнее неверно. В результате словообразования возникает новое слово (белый, белить, побелка, беленький, белова­тый, белизна и т. п.), однако в стол - столы, умный - умнее, взять - возьму - взял нового слова не получается; это формы несинтаксические, но словоизменительные.

Если прямолинейно проводить указанное выше определение формы у Ф. Ф. Фортунатова, то одни слова в языке окажутся “с формой”, “оформленные” (те, которые выделяют основную и формальную принадлежность: топор-ом, добр-ому, бег-ут), другие же - “без формы”, “бесформенные” (там, вчера, хлоп, брысь, кен­гуру), что встает в противоречие с общим положением о том, что язык в целом - форма и все в языке оформлено.

По этому поводу интересные мысли были у А. А. Потебни, который, цитируя положение Гумбольдта: “данная форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении или спряжении”, указывал: “распознавание формы” может пользоваться “знанием места, которое занимает слово в целом, будет ли это целой речью или схемой форм”[279].

^;Собственно говоря, и у Фортунатова вопрос о форме не ограничивается рассечением линейности речи на звенья, а именно способность выделять основную и формальную принадлежность слово получает по соотношению с другими членами парадигмы, т. е. “схемы форм” по Потебне. Столик потому разлагается на [стол' + ик + нуль], что в других словах есть, с одной стороны, повторение той же “формальной принадлежности” [ик + нуль] в соединении с другими “основными принадлежностями”: носик, ротик, садик и т. п., а с другой - есть повторение той же “основной принадлеж­ности” [стол (')] в сочетании с другими “формальными принад­лежностями”: столовая, столоваться, настольный. Это соотноше­ние можно выразить следующей схемой, где прописные буквы обозначают “основные принадлежности”, а строчные - “формаль­ные принадлежности”:

Аа ⇔ Ва ⇔ Са

Ab ⇔ Bb ⇔ Cb

Ac ⇔ Bc ⇔ Cc[280]

Все это вытекает из системности языка, где все факты одного качества (падежи, числа, лица, времена и т. п.) связаны в одно целое и каждый факт получает свою значимость по “месту в це­лом”, как говорит Потебня. Ряды форм, в кошрые входит данное явление, будем называть парадигмами, а те свойства фор­мы, которые возникают благодаря соотносительности членов па­радигмы, - парадигматической формой. Отсюда несколько следствий.

Во-первых, понятие отрицательной формы или нулевых показа­телей формы, обоснованное в трудах Ф. Ф. Фортунатова[281], И. А. Бодуэна де Куртенэи Ф. де Соссюра; так, в русском языке признаком мужского рода единственного числа для глаголов прошедшего вре­мени и кратких прилагательных и причастий будет отсутствие окон­чания на фоне его присутствия в формах женского и среднего рода (ходил - ходил-а, ходил-о; хорош - хорош-а, хорош-о; убит - убит-а, убит-о).

Нулевые показатели в грамматике имеют такое же значение и такую же выразительную силу, как и положительные показатели (прибавление аффиксов, чередование фонем и т. п.). Нулевые по­казатели, т. е. отсутствие положительного показателя в соотноше­нии системы форм с его присутствием в других формах опирается на системность языка и парадигматичность форм, образующих ту или иную частную систему. Могут быть нулевые аффиксы (см. только что приведенные примеры: ходил, хорош, убит), могут быть и значимые нули при чередованиях фонем (порывать - порвать), могут быть и нулевые служебные слова, например связки (я был здесь, я буду здесь, но: я - здесь', он был награжден, но: он - на­гражден и т. п.).

Во-вторых, и “бесформенные слова”, т. е. не распадающиеся на “основную” и “формальную” части, обладают формой благода­ря “знанию места” в целом, “будет ли это целой речью или схемой форм” (П о т е б н я). Возьмем несклоняемое “бесформенное” слово кенгуру; это слово не распадается на “основную” и “формальную” части[282], но, сопоставляя такие целые, как: Серый волк лежал на песке - Серый кенгуру лежал на песке', Я вижу волка - Я вижу кенгуру и т. п., мы заключаем, что кенгуру - существительное, выступающее в роли подлежащего и дополнения в тех же сочета­ниях в предложении, что и волк, т. е. слово кенгуру в русском язы­ке имеет форму существительного, хотя и не склоняется по паде­жам. В предложении: Кенгуру - раз антраша! - все три слова “бесформенны” с точки зрения линейной формы, но парадигма­тически они все оформлены, и мы грамматически это предложе­ние понимаем так же, как предложение: Олень сделал прыжок. В этом опять же сказывается грамматический изоморфизм. Дети по-своему “исправляют” это неудобство по пропорции: вижу собаку: вижу кенгуру = это собака: это кенгура (т. е. линейно разлагают: кенгур-а, кенгур-ы, кенгур-у и кенгур-ёнок).

В-третьих, для характеристики грамматической формы играет роль не только словоизменительная парадигма (система форм сло­воизменения: склонение, спряжение), но и словообразовательная парадигма (соотношение с производными и производящими фор­мами). Так, в русских прилагательных может быть суффикс -ск- и суффикс -к-; в некоторых случаях сразу бывает трудно опреде­лить, какой же из указанных суффиксов, например в прилагатель­ных, образованных от основ на -ц- (в написании: молодецкий. Па­велецкий тлл. п.). Разъясняется вопрос через словообразовательную парадигму: суффикс -ск- бывает в отыменных прилагательных, а суффикс -к- - в отглагольных; ср. конский, царский, рязанский и ломкий, хрусткий, робкий; откуда в языке в случаях молодецкий, Павелецкий суффикс -ск-, фонетически же сочетание [цс] упроща­ется в [ц]; такие же случаи, какломкий, ковкийи др., следует пони­мать как отглагольные.

Подытожим всё сказанное о форме.

1. Форма в грамматике не то же самое, что грамматический способ.

2. Форма не может быть отожествлена со значением.

3. Форма в грамматике - это соотношение грамматического значения и грамматического способа в их единстве; меняя способ при сохранности значения или меняя значение при сохранности способа, мы получаем новые формы. Например, предобрый и доб­рый-добрый по значению одно и то же - превосходная степень прилагательного, но способ выражения этого значения различен: приставка в слове предобрый и повтор в добрый-добрый; это разная форма и разные формы; добрый-добрый и ходишь-ходишь одинако­вы по способу (повтор), но различны по значению: добрый-доб­рый - превосходная степень прилагательного, ходишь-ходишь - особый видовой оттенок глагола; это тоже разная форма и разные формы. Проявление формы в слове, т. е. слово в той или иной форме, также приня­то называть формой, например форма добрый-предобрый, форма добрая, форма ходил и т. п. В настоящее время чаще употребляют в таких случаях термин словофо рма, предложенный А. И. Смирницким.

4. Вследствие линейности речи форма прежде всего выявляет­ся распадением речевой цепи на отдельные звенья: лексемы, мор­фемы, фонемы.

Синтаксическое целое распадается на составляющие его слова:

Это||воспитательный || дом; слово воспитательный распадается на морфемы: вос-пит-а-тель-н-ый [283], корень слова воспитатель­ный (морфема) распадается на фонемы: [п'-и-т].

5. Парадигматическая форма - это характеристика того или другого слова или сочетания слов как члена целого - парадигмы форм; одинаковые по линейной форме слова могут иметь разную парадигматическую форму; так, зло - существительное, зло - крат­кое прилагательное и зло - наречие по линейной форме распада­ются одинаково на две морфемы [зл-о], но парадигматически все эти три слова имеют разную форму:

1) зло (существительное) - член парадигмы склонения (зла, злу и т. д.);

2) зло (прилагательное) - член родовой и числовой парадигмы (зол, зла, зло, злы) и парадигмы степеней сравнения (злее);

3) зло (наречие) - член только парадигмы степеней сравнения (злее).

То же самое у существительного печь (печи, печью, печи и т. д.) и инфинитива глагола печь (пеку, печешь; пек, пеки), хотя линейно эти два слова оформлены одинаково, а похожая пара знать суще­ствительное и знать инфинитив имеет и разные линейные формы:

существительное [знат' + нуль], глагол [зн-а-т'].

6. Словоизменение охватывает те случаи, когда это формы того же слова, т. е. когда лексическое значение остается тем же, а реля­ционное значение меняется; таковы для русского языка у прилага­тельных формы рода, числа, падежа и степени сравнения; у суще­ствительных формы падежа и числа; у глаголов формы лица, чис­ла, вида, наклонения, времени, а в прошедшем времени рода и числа.

7. Словообразование относится к разным способам производства от данных основ и корней других слов с особым лексический значением; таковы для русского языка у прилагательных умень­шительные и увеличительные формы, у существительных собира­тельные, увеличительные, уменьшительные, у глаголов префиксальные формы, где, кроме вида, меняется и лексическое значение (писать - написать - не меняется, а писать - записать - “сделать запись” - меняется); и, конечно, все случаи произведетва других частей речи от основы данной части речи: труд - трудный - трудиться; печь - печной - печник и т. п.

8. Количество грамматических способов в языках мира ограничено. Они стандартны и могут быть характерными для данного языка только косвенно. Грамматические значения в разных языках есть и общие, есть и различные, что приводит к тому же выво­ду. Формы же всегда индивидуальны и характерны для данного языка.

Так, в большинстве языков существует категория множественного числа, но формы множественного числа в разных языках будут различны; например, в малайском повтор: orang — «человек», orang-orang [284] — «люди», в африканском языке шиллук — изменение тона: jit с высоким тоном — «ухо», jit с низким тоном — «уши»; в арабском перестановка гласных трансфикса: [i — a] hamar — «осел», [а — i] hamir — «ослы»; в русском изменение окончания: меч — мечи; в немецком изменение гласной корня: die Mutter — «мать», die Mütter [285] — «матери», или изменение артикля: das Fenster — «окно», die Fenster — «окна» и т. п.

По свидетельству Э. Сепира: «На языке насс, одном из языков Британской Колумбии, множественное число образуется четырьмя различными способами. Большинство имен (и глаголов) во множественном числе удваивается, т. е. часть корневого элемента повторяется, например gyat — «человек», gyigyat — «люди». Второй способ сводится к употреблению некоторых характерных префиксов, например an 'on — «рука», ka-an 'on — «руки», wai — «весло», lu-wai — «вёсла». Множественное число образуется также посредством внутренней перегласовки, например gwula — «плащ», gwi-la — «плащи». Наконец, четвертый вид множественного числа состоит в присоединении к имени суффиксального грамматического элемента, например waky — «брат», wakykw — «братья»[286].