О научном наследии Вильгельма фон Гумбольдта

 

В. Гумбольдт занимает в науке о языке совершенно особое место. Выдвинув оригинальную концепцию природы языка и подняв ряд фундаментальных проблем, которые и в настоящее время находятся в центре оживленных дискуссий, он, подобно непокоренной горной вершине, возвышается над теми высотами, которых удалось достичь другим исследователям. Многие из них с чувством гордости и благоговения числят себя его учениками и последователями — А. Потт, Г. Штейнталь, Г. Курциус, К. Фосслер, А. А. Потебня и даже такой независимый ученый, как И. А. Бодуэн де Куртенэ. Но нередко и тогда, когда не упоминается имя этого удивительного ученого, лингвисты, как это показывает пример Л. В. Щербы, идут по следам, проложенным В. Гумбольдтом

Однако, пожалуй, никто другой не порождал своим учением столько недоразумений, противоречивых толкований да и простого непонимания, как В. Гумбольдт, вокруг' имени которого образовалась чрезвычайно своеобразная мифология. Парадоксально и то, что, хотя В. Гумбольдт пользуется мировым признанием, его произведения знают очень мало переводов на иностранные языки, и когда они все же делаются, то, как свидетельствует недавнее американское издание, они представляют не столько собственно перевод, сколько перетолкование, осуществленное к тому же в терминах современных направлений лингвистики. Чаще же всего к В. Гумбольдту обращаются ныне в связи с рассмотрением отдельных проблем, привлекающих внимание данного этапа науки о языке, как это, например, видно из работ Джулии Пени и Роджера Брауна [103], которые посвящены теории лингвистической относительности, или же при изложении взглядов не самого В. Гумбольдта, а так называемых неогумбольдтианцев, примером чего может служить работа Роберта Миллера [104].

По-видимому, первая работа В. Гумбольдта на иностранном языке (если не считать того, что сам В. Гумбольдт написал по-французски работу о китайском языке) появилась в России. Это был перевод языковедческой работы В. Гумбольд- га, выполненный Б. Яроцким и опубликованный^ под названием „О сравнительном изучении языков в разные эпохи их развития" в „Журнале Министерства Народного Просвещения", № 3 за 1847 год. Спустя некоторое время последовал помещенный первоначально в 1858 и в 1859 гг. в том же журнале, а затем в 1859 г. вышедший отдельно труд „О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода", перевод которого был выполнен П. Билярским. Характеризуя это издание, Г. Щпет писал, что «этот несвоевременный перевод вышел у нас, и неуместно, в качестве „учебного пособия по теории языка и словесности в военно-учебных заведениях"» [105]. И тем не менее именно данный перевод этого труда был в дореволюционной России, по сути дела, единственным источником для ознакомления с концепцией В. Гумбольдта для тех, кто не владел немецким языком. Пользование этим переводом и в советское время приводило некоторых языковедов к конфузам, о которых тут не место вспоминать.

В последние десятилетия переводы работ появлялись только в извлечениях которые, хотя и были достаточно информативны, однако не могли дать полного представления о замечательной по своей законченности теоретической концепции В. Гумбольдта и о его толковании поразительного по своему охвату языкового материала. Эту задачу призван выполнить настоящий сборник, в котором читатель найдет много впервые появляющихся на русском языке произведений В. Гумбольдта.

Наиболее ярким интерпретатором идей В. Гумбольдта в русской традиции, бесспорно, был А. А. Потебня. Следует, однако, отметить, что в его книге „Мысль И язык", где он непосредственно обращается к этим идеям, глава, посвященная В. Гумбольдту, представляет собой в основном всего лишь изложение некоторых положений учения В. Гумбольдта, которое сопровождается небольшими комментариями, а в других главах, затрагивающих эти положения, говорится главным образом о внутренней форме слова (к этой проблеме А. А. Потебня многократно возвращается и в своих „Записках по русской грамматике"), и притом не столько в понимании В. Гумбольдта, сколько следуя Г. Штейнталю. Влияние В. Гумбольдта на А. А. Потебню так же, как и на Д. Н. Овсяннико-Куликовского и его учеников (см. харьковскую серию публикаций под общим названием „Вопросы теории и психологии творчества"), ощущается в большей мере в тех работах, которые касаются общеэстетических и теоретико-литературоведческих проблем.

Советский период изучения научного наследия В. Гумбольдта начинается книгой Г. Г. Шпета „Внутренняя форма слова" (и в какой-то степени работой \ А. Ф. Лосева „Философия имени", опубликованной в 1927 г.). В первой своей части книга Г. Г. Шпета представляет вполне корректное изложение идей В. Гумбольдта, связанных с его положением о внутренней форме языка, а авторские соображения, основное назначение которых путем длинных рассуждений свести понятие внутренней формы языка к внутренней форме слова, проявляют себя во второй части.

Уже ближе к нашему времени следует назвать серию работ Г. В. Рамишвили (опубликованных как у нас, так и за рубежом — см. его многочисленные работы), сделавшего много для изучения теоретической концепции В. Гумбольдта, а также недавно вышедшую интересную книгу В. И. Постоваловой „Язык как деятель- ' ность". (Суммарное изложение взглядов Г. В. Рамишвили дано в предисловии к настоящему сборнику, а о книге В. И. Постоваловой будет еще речь ниже.)

В дальнейшем о В. Гумбольдте стали говорить лишь в книгах по истории языкознания. И если в первом очерке истории науки о языке, написанном Р. Шор и приложенном в виде послесловия к книге В. Томсена „История языковедения До конца XIX века" (опубликована в 1938 г.), В. Гумбольдт предстает как величественная фигура, заслуживающая всяческого уважения, то у авторов обильно появляющихся в последние десятилетия книг по истории лингвистических учений иногда от одного употребления слова дух захватывает дух, и они безоговорочно зачисляют этого глубокого ученого в безнадежные идеалисты и даже самым

трезвым его суждениям приписывают мистические качества. Например, иногда можно встретить исполненные внутренних противоречий изложения теоретической концепции В. фон Гумбольдта и связанные с этим суждения, согласно которым под влиянием трансцендентального идеализма Шеллинга В. фон Гумбольдт, якобы, пытается разрешить антиномии непризнанием диалектики языка, а обращением к мистической категории „тождества человеческой природы во всех людях". Непонятно, что мистического и к тому же трансцендентального находят такие авторы в утверждении, что человек всегда человек и его как человека всегда отличает именно язык. Касаясь этого же вопроса, Р. Шор разумно отмечает: «Так в единстве человечества разрешается противоречие индивидуального и общего в языке. „Язык дает живо чувствовать каждому человеку, что он не более, как частица целого человечества" (Цит. соч. В. Гумбольдта)» [106].

В упрек некоторым нашим авторам надо поставить то, что они свои выводы и достаточно категорические заключения строят на основе знакомства лишь с одной-единственной работой В. Гумбольдта — „О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода". А ведь В. Гумбольдт — автор многих работ, посвященных исследованию языка. К этому надо добавить, что В. Гумбольдт — автор не только языковедческих, но и теоретико-литературоведческих, искусствоведческих и философско-эстетических [107]исследований, вне контекста которых нельзя рассматривать и лингвистическое мировоззрение „великого мыслителя", как называет А. А. Потебня В. Гумбольдта. Достаточно упомянуть, что такая капитальная для понимания идей В. Гумбольдта категория, как внутренняя форма языка, зародилась первоначально в эстетическом контексте, когда он, разбирая произведение Гёте „Герман и Доротея", отмечает, что искусство, отображая «внешние формы» мира, создает «внутренние формы для человека». Перенесенное затем в область языка, это понятие носит явные следы своего происхождения.

Хотелось бы сказать и о языке В. Гумбольдта. Все жалобы на неясность, туманность и трудность изложения относятся по преимуществу к теоретическому введению к сочинению „О языке кави на острове Ява". Эта неясность языка В. Гумбольдта нередко служит оправданием и для порой весьма своеобразных интерпретаций его сочинений, которые проявляются и в переводах. Однако следует еще раз напомнить, что у В. Гумбольдта есть много и других сочинений. Не нужно забывать и того, что В. Гумбольдт был человеком своего времени и говорил он также на языке своего времени. Между тем те, кто основывается на словоупотреблении и разбирает его безотносительно к целостности концепции, делают безапелляционные заключения о философских основаниях концепции и, в частности, о кантианской ориентации учения В. Гумбольдта.

Неправомерность такого подхода была ясна уже Г. Г. Шпету, который писал в этой связи: «Кантианство жило для него [В. Гумбольдта] не в словах Канта, а в эстетически-поэтическом преломлении их в сознании Шиллера, Гёте, романтиков, Шеллинга. Чтобы правильно понять и оценить философские основания теорий В. Гумбольдта, нужно не выискивать в них кантианские элементы, а просто поставить его в ряд с такими современниками, как Фихте, братья Шлегели, Шиллер, Гёте, Шлейемахер, Гегель» [108]. Еще более отчетливо высказывается по этому поводу и В. И. Постовалова, которая, кстати говоря, в отличие от своих! предшественников, не занимается выискиванием «кантианских элементов»; она iпишет: «Хотя в гумбольдтовской концепции нет прямых заимствований из философских концепций его времени, в ней нашла свое отражение общая духовная атмосфера Германии XVIII в.» [109].

Неоднократно указывалось и на наличие, в частности в знаменитом „Введении" к исследованию яванского языка В. Гумбольдта, большого числа противоре- чМй [110]. И здесь также для сближения В. Гумбольдта с Кантом приложил свою руку Г. Штейнталь. Мнимые противоречия в изложении В. Гумбольдта он свел к ряду антиномий, которыми оперировал Кант в оправдание тезисов своей философии. По Г. Штейнталю следовало, что, поскольку В. Гумбольдт опирался в своем изложении на антиномии, постольку он является очевидным кантианцем. Но почему обязательно принимать то использование антиномий, которое было присуще Канту? Ведь, говоря словами „Философского словаря", «Появление антиномии не есть результат субъективной ошибки; оно связано с диалектическим характером процесса познания… За возникающей в процессе познания объективной действительности антиномией часто скрываются реальные диалектические противоречия вещей, воспроизведение которых в соответствующих понятиях позволяет глубже постигать объективную истину». Как известно, понятие антиномии возникло еще в классической древности (где для нее чаще употребляли термин „апория"). А В. Гумбольдт много занимался и классическими языками, и классической культурой, и поэтому, если мнимые противоречия В. Гумбольдта уподоблять антиномиям, больше основания обращаться к античности, нежели к Канту. На диалектические потенции антиномии указывает и В. И. Постовалова, когда пишет: «Диалектический мир Гумбольдта — это прежде всего мир антиномий, характеризующих природу языка, его сущность» [111].

Интересно было бы проследить, как от автора к автору меняется набор гум- больдтовскнх антиномий, но для этого здесь нет места. Важно, однако, отметить, что антиномии В. Гумбольдта в своей совокупности представляют не некоторый механический набор, а гармоничное, взаимообусловленное и последовательное в своей связности единство. К их рассмотрению мы теперь и обратимся.

В самом общем виде концепцию В. Гумбольдта можно охарактеризовать следующим образом. Непосредственно данное неспособно представить существующие связи, и поэтому на этой основе нельзя формулировать законы. Чтобы сделать возможными научные заключения, необходимо допустить существование не данных непосредственному наблюдению вещей и процессов. Это разграничение между двумя подходами есть разграничение между наблюдением и познанием, но не все ограничивается этими двумя величинами, существует и играет столь же важную роль и третья величина. Познание возможно лишь тогда, когда познающий субъект (человек) наблюдает (а наблюдение никак не исключается) объект как нечто. И это iнечто" обусловливается теорией. В понимании В. Гумбольдта теория должна базироваться на понятии творческой деятельности, свойственной человеку, воплощающейся в языке и реализующейся силой мысли неоднородным образом в общественных образованиях — народах — и присущих им свойствах, что ныне можно соотнести с национальным характером. Все прочие положения учения В. Гумбольдта являются производными от этого основного тезиса.

Главным козырем при обличении В. Гумбольдта в беспросветном идеализме является его высказывание: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

Можно было бы отвести основанные на этом (и подобным им других высказываниях) обвинения В. Гумбольдта в представлении духа как верховного и руководящего начала простым указанием на то, что немецкое слово Geist, которое употребляется в данных случаях, в одинаковой мере означает и „дух, душа" и „ум, мысль, образ мыслей", и недаром в одном переводе произведения В. Гумбольдта говорится об «умственном развитии человеческого рода», а в другом переводе — о «духовном развитии человечества». Иными словами, приведенное предложение вполне допустимо перевести и так: «Язык народа находит свое воплощение в образе мыслей народа, и образ мыслей народа воплощается в его языке — и трудно представить себе что-либо более тождественное». Но нет надобности прибегать к таким элементарным приемам. В конце концов, и некоторые из тех ученых, для которых немецкий был родным языком, интерпретировали В. Гумбольдта в неокантианском плане, как это, например, делал Эрнст Кас- сирер [112]. Гораздо важнее рассматривать отдельные высказывания в контексте всей системы взглядов В. Гумбольдта, где они обретают свое действительное содержание. Что же касается приведенной цитаты, то она получает свой подлинный смысл, даже если только привести ее вместе с непосредственно предшествующими словами: «Духовное своеобразие и строение языка народа настолько глубоко проникают друг в друга, что, коль скоро существует одно, другое можно вывести из него. Умственная деятельность и язык способствует созданию только таких форм, которые могут удовлетворить их обоих» [113].

Приведенное высказывание образует основу и для понимания категории внутренней формы языка, которая обычно и находится в центре внимания, когда ведутся споры о теоретической концепции В. Гумбольдта. В основе этой категории, бесспорно, лежит тезис о творческой деятельности человеческого мышления, воплощающейся в языке и в свою очередь испытывающей влияние языка, а также и уже отмеченное обстоятельство, что эта категория пришла в теорию языка из теории искусства. Хорошо известны слова В. Гумбольдта: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее… Язык есть не продует^дёятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)… Необходима Бсё~повтор" яющаяся "деятельность, чтобы Тюзнать сущнйСГгь живой речи и создать верную картину живого языка». К сожалению, последующие поколения языковедов не вняли завету В. Гумбольдта и изучали язык не как деятельность, а как продукт деятельности, и как раз эта позиция создала трудности в понимании внутренней формы языка. Поскольку же, язык не есть нечто раз навсегда данное (в своих продуктах), а предстает во все «повторяющейся деятельности», эта деятельность, по В. Гумбольдту, должна протекать определенным..-образом, то есть в определенной форме. По сути дела, эта форма и обеспечивает систематичность и своеобразие деятельности языка; и «в действительности она представляет собой индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства». Иными словами, то своеобразие и та систематичность, которые наблюдаются в проявлении деятельности языка, обусловливаются его связью с народом, с его национальным характером, с его образом мышления, почему и оказывается возможным утверждать, что «языки всегда имеют национальную форму, являются непосредственно и собственно национальным творением».

Возможно дать общее определение формы языка, и оно приводится В. Гумбольдтом («Постоянное и единообразное в деятельности духа, возвышающей артикулированный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка»), но нельзя дать определение формы отдельного конкретного языка, его внутренней формы, так как «определение формы языка представляется научной абстракцией». Сознательно прибегая к довольно элементарной формулировке, можно сказать, что внутренняя форма языка обусловливает то, что его деятельность протекает так, а не иначе, использует такие средства, а не иные. «Характерная форма языка отражается в его мельчайших элементах, и вместе с тем каждый из этих элементов тем или иным и не всегда ясным образом определяется языком». Неспроста при этом В. Гумбольдт прибегает к метафорическому сопоставлению: конкретные «языки можно сравнить с человеческими физиономиями: сравнивая их между собой, живо чувствуешь их различия и сходства, но никакие измерения и описания каждой черты в отдельности и в их связи не дают возможности сформулировать их своеобразие в едином понятии».

«Форме противостоит, конечно, материя», и на основе приведенных рассуждений В. Гумбольдт приходит к кардинальному заключению: «В абсолютно^ смысле в языке не может быть материи без формы». Логически оправданным поэтому представляется и другое заявление В. Гумбольдта, вызывающее негативные реакции: «Понятие языка существует и исчезает вместе с понятием формы, ибо язык есть форма и ничего, кроме формы». Ведь деятельность языка всегда протекает % "определенной форме, и если ее отнять, останется неорганизованная, хаотичная груда материи. В приведенных констатациях отсутствует только необходимое указание на взаимозависимость двух величин: если нет материи без формы, то не существует и голой формы без материи.

В связи с положением о форме языка следует толковать и те высказывания, на основании которых делается утверждение, что именно В. Гумбольдту принадлежит честь обоснования теории лингвистической относительности. В подтверждение этой точки зрения приводятся его слова: «Тем же самым актом, посредством которого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг». Это происходит потому, что «в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение».

По сути дела, это утверждение, с одной стороны, продолжение рассуждения о том, что деятельность языка всегда протекает в индивидуальной — внутренней — форме, обусловленной национальным характером носителей данного языка'"а" с" другой стороны, как уже указывалось, носит следы того, что само понятие внутренней формы первоначально возникло из представлений В. Гумбольдта о природе искусства и присущей ей творческой силы. По мысли В. Гумбольдта, в произведении искусства запечатлевается особый, индивидуальный образ мира. Художник, если только он является подлинным художником, не может ограничиваться простым фотографическим отображением окружающего его мира, но творчески воссоздает его, образуя свой — внутренний — его образ. Естественно, образы различных художников не однородны, и, вглядываясь в их произведения, мы как бы смотрим на мир их глазами, осваиваем их „мировоззрение", переходя из одного волшебного „круга" в другой. В приведенных цитатах на место художника встает язык, также творчески осмысливающий окружающую действительность в соответствии со свойственной ему внутренней, порожденной национальными (народными) характеристиками формой.

Дальнейшие ступени рассуждения В. Гумбольдта представляют последовательное рассмотрение новых и тесно связанных с изложенными выше аспектов его основного тезиса. Имеется в виду взаимоотношение языка и мышления и общественный характер языка — обе эти проблемы перекрещиваются друг с другом.

Взаимозависимость языка и мышления неизменно присутствует во всех работах В. Гумбольдта, посвященных языку. Но он считает необходимым сформулировать это положение в предельно ясном виде и пишет: «Язык есть орган, образующий мысль… Деятельность мышления и язык представляют поэтому неразрывное единство». В. Гумбольдт не ограничивается этим утверждением и указывает на то, что, поскольку язык деятельно, участвует в создании (совместно с мышлением) новых знаний, язык объективизирует их в силу того, что он состоит на службе общества и немыслим вне его: «Даже и не касаясь потребностей общения людей друг с другом, можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека. Но в действительности язык всегда развивается только в обществе, и человек понимает себя постольку, поскольку опытом установлено, что его слова понятны также и другим».

В этой цитате говорится о развитии языка. Как раз проблеме развития языка посвящена языковедческая работа В. Гумбольдта „О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития", которая представляет собой ответ на работу И. Гердера „Трактат о происхождении языка", где излагается путь превращения животного крика в осмысленный знак понятия — слово В литературе о В. Гумбольдте нередко упоминается о влиянии идей И. Гердера на становление концепции языка В. Гумбольдта. Есть основания полагать, что это влияние (если оно вообще имело место) явно преувеличено. Об этом, в частности, свидетельствует и данная статья В. Гумбольдта. Она находи гея в резком противоречии с утверждениями И. Гердера (мы не будем затрагивать здесь вопрос о том, как в действительности происходило зарождение человеческого языка, — вопрос, который не получил сколько-нибудь убедительного разрешения и поныне) и посвящена доказательству того, что язык не мог постепенно складываться по отдельным кусочкам или по отдельным словам. Свой вывод он излагает в следующих словах: «Для того чтобы человек мог понять хотя бы единственное слово не просто как душевное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих связях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого… Человек есть человек только благодаря языку». Это положение получило многообразную интерпретацию только у языковедов XX в., положивших понятия системы и структуры в основу своих теорий, а также уже в наши дни у тех исследователей, которые через посредство языка ищут познания Человека.

Такова в самых общих чертах концепция языка В. Гумбольдта, представляющая настоящую сокровищницу оригинальных, глубоких и плодотворных идей, отнюдь не потерявших своей актуальности и обращенных к современности

Знакомство с научными трудами В. фон Гумбольдта убеждает в том, что все его усилия направлены на познание того многостороннего и чрезвычайно сложного «нечто», каким является язык. И это говорит само за себя.

В. Томсен назвал В. Гумбольдта «одним из величайших людей Германии». Общепринято считать такие величественные фигуры, как Микеланджело, Леонардо да Винчи, Ньютон, Шекспир, Гёте, Эйнштейн, Толстой, принадлежащими не одному народу, а всему человечеству. Вильгельм фон Гумбольдт достоин того, чтобы встать именно в этот, более высокий ряд.

В. А. Звегинцее

 

 

Примечания

 

Наши примечания носят общий характер; они имеют целью выявить лишь лингвистические темы и мотивы в трудах Вильгельма фон Гумбольдта. Однако лиигвистические проблемы так переплетены с его общефилософскимм, культурно- философскими, психологическими и этнолингвистическими проблемами, что подробный комментарий к его произведениям потребовал бы совместных усилий теоретиков нескольких гуманитарных наук. Первый опыт в этом направлении проделал X. Штейнталь, но его попытка была настолько неудачной, что в последующих многократных изданиях сочинений Гумбольдта по языкознанию и философии языка (за исключением предисловия Потта, которое, по общему мнению исследователей, „более туманно", чем текст самого Гумбольдта) издатели не решались давать интерпретации и комментарии. Это в равной мере относится как к академическому изданию трудов Гумбольдта (в 17-ти томах), постепенно издаваемому А. Лейтцманом с 1903 года, так и к известному собранию сочинений в пяти томах, третий том (1963) которого посвящается избранным работам Гумбольдта по философии языка (издатели А. Флитнер и К. Гиль).

Наши примечания прежде всего преследуют цель показать, что интерес В. Гумбольдта к проблемам языка был не случайным, а подлинным, и он приступил к языковедческим исследованиям не в последние, свободные от государственной службы 10–15 лет, как это утверждают некоторые его биографы, а с юношеских лет. Так, в рамках общей антропологии он выработал такой всесторонний фило- софско-лингвистический подход, который в разных вариациях встречается во всех его последующих работах, находя свое высшее завершение и единство в его посмертном сочинении. Составляя сборник, мы руководствовались соображениями именно преемственности, и наши короткие замечания служат этой же цели: мы хотим обратить внимание читателя на темы и мотивы, повторяющиеся в разное время и в разных сочинениях Вильгельма фон Гумбольдта.

Если в отношении более ранних работ В. фон Гумбольдта мы ограничились лишь несколькими замечаниями, то в примечаниях к его главному сочинению („Введению") мы посчитали возможным коснуться ряда проблем, которые не были оговорены в нашем Предисловии. Итак, начнем с главного сочинения Вильгельма фон Гумбольдта.

* * **

О РАЗЛИЧИИ СТРОЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЯЗЫКОВ И ЕГО ВЛИЯНИИ НА ДУХОВНОЕ РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Работа „UeberdieVerschiedenheitdesmenschlichenSprachbauesundihrenEinflussaufdiegeistigeEntwicklungdesMenschengeschlechts" напечатана в ака- лсмнческом издании: „W'ilhelmvonHumboldtsGesammelteSchriften". Hrsg. vonAlbertLeitzmaun, VII(1907).

Этому сочинению Вильгельм фон Гумбольдт посвятил последние годы своей жизни. Оно было задумано как введение к его работе „О языке кавп на о-ве Ява". Это введение рассматривается обычно в качестве самостоятельного произведения, подытоживающего все денное и существенное, что было высказано автором в разное время в разных публикациях, а также в серии докладов в Берлинской Академии наук.

Связь введения с фрагментарными исследованиями автора по малоизвестному в тогдашней Европе языку кави (классический литературный яванский язык народов, населяющих о-в Ява) некоторые издатели рассматривают как случайную, вследствие чего "Введение", как правило, издается отдельно (впервые отдельным изданием оно было опубликовано его братом Александром фон Гумбольдтом) и нередко с опущением главы, в которой говорится о месте обитания и культурных отношениях малайских племен (с. 37–46 нашего издания).

Вильгельм фон Гумбольдт не случайно остановил свое внимание на языке именно малайского народа. Это объясняется в основном те. м, что культурный мир архипелага находился под перекрестным влиянием трех больших центров древней цивилизации: индийского, арабского и китайского, — что и представляется особенно важным с точки зрения его планов универсального сопоставительного языковедения. Можно указать, по-видимому, и на более глубокий мотив: В. фон Гумбольдт считал, что его время имеет определенные привилегии — нести цивилизацию в отдаленнейшие части земли путем множества внешних средств передачи. В колониях греков н римлян это не имело места не только из- за отсутствия множества внешних средств сообщения; им недоставало, по мнению Гумбольдта, и „внутреннего начала": хотя они обладали ясным понятием благородства личности, но в их сознании не укоренилась идея уважения к человеку просто за то, что он человек, не говоря уже о понимании вытекающих отсюда прав и обязанностей. В отличие от греков и римлян, индийцы совершенно исключительным образом умели стимулировать именно собственную духовную силу народов, с которыми вступали в общение. И остров Ява — лучшее тому доказательство: культура аборигенов здесь не угасла, а стала более мощной и творчески самобытной.

Эскиз истории человечества, который дан в последующих параграфах этого сочинения (с. 37–67), пронизан идеей нравственного совершенствования человека: «с появлением человека закладываются и ростки нравственности…», притом это «очеловечение» «происходит с нарастающим успехом» (с. 49), так что «дальнейшее совершенствование едва ли можно существенно задержать» (с. 50).

Всемирная история и ее поступательное развитие, прогресс («При всяком обозрении всемирной истории выявляется какое-то движение вперед; мы здесь тоже говорим о прогрессе». (См. с. 49)) рассматривается им на фоне взаимодействия внешних (материальных) и внутренних (духовных) факторов. Язык как главное проявление действия (Hauptwirksamkeit) человеческой духовной силы — не только «орган внутреннего бытия человека», но и «само внутреннее бытие».

Гумбольдт включил науку о языке в исследование проблематики человеческого бытия. Он называет ее «сравнительным языковедением» (с. 47). Следует различать, по-видимому, две возможности: 1. Общее свойство языковой способности, охватывающее все человечество, является фактором его внутреннего единства, существенным образом отличающим человеческое бытие от других форм бытия (биологического и т. п.). Но это до Гумбольдта было более или менее осознано лучше всего, разумеется, Гердером. 2. Своеобразие Гумбольдта следует усматривать в его философском осмыслении факта многообразия языков. Хотя языковая способность едина для всех, однако она не реализуется в едином общечеловеческом языке, а осуществляется в многоликом воплощении многообразия языков, благодаря чему человечество выглядит (помимо других делений) и в виде многочисленных языковых сообществ. В Предисловии (к настоящему сборнику трудов Гумбольдта) мы попытались показать, что между делением человечества на м н о г о о б р а з и е языковых сообществ и о б щ е й целью постижения истины Гумбольдт усматривает определенную корреляцию; осмысление этого даст нам возможность понять назначение, глубину и широту перспективы «сравнительного языковедения», Также станет ясным и предупреждение автора (с. 47) — не смешивать эту науку с той дисциплиной, которая тоже именуется «сравнительным языкознанием» и которая преследует, однако, более узкую и конкретную цель — доказать историко-сравнительным методом генетическое родство языков внутри одной семьи.

Гумбольдт считает, что сравнительное языковедение в его понимании не только обеспечит возможность «разглядеть исконную связь всех фактов», раскрывая перед нами язык как «внутренне цельный организм», но и подведет к «тщательному исследованию разных путей, на каких бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу создания языка» (с. 47). Лишь с учетом этого следует прочесть первые главы „Введения", касающиеся истории человечества (оправдывая тем самым их наличие в книге, посвященной обоснованию теории и философии сравнительного языковедения), и понять смысл заключения, к которому Гумбольдт пришел после глубокого осмысления всемирной истории: «Мы достигли, таким образом, понимания того, что с самого начала образования человеческого рода языки представляют собой первую и необходимую ступень, отталкиваясь от которой народы впервые только и оказываются способными следовать высшим человеческим устремлениям» (с. 67). Весьма поучительно знать, как Гумбольдт достиг этого результата, небезынтересного и для историка, тем более, что теория исторического языкознания почти полностью умалчивает о таких многосторонних и взаимопроникающих формах связей истории языков с говорящими на них народами. Это, разумеется, куда шире, чем обычный курс «истории языка». Характер языка в связи с формированием духовной организации и характером нации — это тема, которая занимала Гумбольдта с юных лет до самого конца его жизни. Она и стала главной темой, рассматриваемой в последних главах «Введения».

Свой обзор всемирной истории В. фон Гумбольдт начинает таким заявлением: «Рассмотрением того, как языковые различия и национальные разделения связаны с работой человеческого духа, непрестанно развертывающего с разной степенью силы все новые и новые образования, — поскольку оба эти явления способны взаимно прояснить друг друга, — я и займусь в настоящей работе» (с. 47).

Здесь демонстрируется одновременно метод Гумбольдта как историка, автора знаменитого сочинения „О задачах историка", и теоретика новой науки об универсальном сравнении языков. Ход его рассуждения таков. Хотя при исследовании истории телеологический подход не оправдан, однако и принцип каузальности недостаточен, ибо в истории человечества мы «временами как бы наталкиваемся на узлы, упорно не дающие себя распутать» (с. 48). Хотя в стремлении к гуманистическому идеалу человечества и в создании форм культуры «скрыта несомненная планомерность», проявление «человеческой духовной силы» в его многоликом разнообразии и во всех своих конкретных формах едва ли предсказуемо. Рождение, например, незаурядной индивидуальности в отдельных личностях и в народных массах необъяснимо одной лишь исторической преемственностью. В отличие от телеологического рассмотрения, ориентирующего нас на какую-то заранее назначенную цель человеческой истории, Гумбольдт призывает к самому естественному методу, ведущему нас к «внутреннему, свободно развивающемуся во всей своей полноте» «жизненному началу» (Lebensprinzip). Этим он обращает наше внимание на более стабильные факторы истории. Чем глубже проникаем мы в древние эпохи, говорит он, исторически значимые фигуры, чьи внешние жизненные обстоятельства известны, «встречаются нам все реже, теряют отчетливость» (с. 48). Становится неясно, только ли ими создано то, что им приписывают, или одно имя объединяет многих… Мы доходим до той стадии древности, в которой «не видим на месте культуры ничего, кроме языка» (с.49). Нам приоткрываются здесь, пусть «крайне туманно и мерцающе», очертания той эпохи, когда «индивиды растворены для нас в народной массе и единственным произведением интеллектуальной творческой силы предстает непосредственно сам язык» (с. 49).

Итак, В. фон Гумбольдтом полностью преодолено одностороннее толкование языка лишь как «зеркала истории», ибо языки тоже относятся к тем «основным силам», которые строят всемирную историю человечества. В этом диалектическом взаимоотношении факторов языка и истории кроется перспектива возможной интеграции двух наук — истории и языкознания — на новых началах.

В последующих главах рассматриваются проблемы, составляющие ядро теории лингвистического учения Гумбольдта. Это комплекс проблем (энергейа, внутренняя форма), который мы уже рассматривали в предисловии.

Идея внутренней формы языка в энергейтическом освещении даст нам возможность понять, почему сущность языка не исчерпывается внешней структурой (с. 162) и почему «мы опять должны отличать» внешнюю структуру «от внутреннего характера» («который живет в языке, как душа живет в теле, и придает ему то яркое своеобразие, которое захватывает нас, едва мы начинаем его осваивать») (с. 163). По Гумбольдту, хотя и вся внешняя форма, «все звуковые элементы» пронизаны индивидуальной самобытностью языка, однако надо «всегда помнить, что царство форм — не единственная область, которую предстоит осмыслить языковеду». По мнению автора, языковед «не должен, по крайней мере, упускать из виду, что в языке есть нечто еще более высокое и самобытное, что надо хотя бы чувствовать, если невозможно познать» (с. 163). А в чем все-таки сказывается характер того или иного языка? Противопоставляя характер внешней форме, Гумбольдт усматривает его наличие «в способе соединения мысли со звуками» (с. 167).

Мы должны сказать здесь пару слов и относительно очень важной проблемы синтеза, где, на наш взгляд, и лежит ключ к энергейтической теории языка.

Раньше, в § 22, Гумбольдт говорил о сочетании внутренней мыслительной формы со звуком, видя в таком сочетании синтез, который производит из двух связуемых элементов третий, где оба первые перестают существовать как отдельные сущности (с. 107). В последней части „Введения" он посвятил акту синтеза в языках несколько глав. Хотя реальное присутствие синтеза обнаруживается в языке «как бы нематериальным путем» (с. 197), конкретная задача автора сводится к тому, чтобы выявить «в языковом строе не просто мысленное (идеальное) действие синтетического акта, но такое, при котором реально намечается переход последнего в звуковое образование» (с. 198). Мы особо подчеркиваем, что здесь речь идет о «реальном переходе», и это не чисто формальная процедура выведения понятия путем дедукции (и затем закрепления его звуковым отпечатком), а акт подлинного синтеза, где мысль «покидает свою внутреннюю обитель и переходит в действительность» (с. 199). Иллюстрацией этому служит глагол, так как «ему одному придан акт синтетического полагания в качестве грамматической функции». Глагол, хотя сам возник так же, как и склоняемое имя, путем слияния своих элементов с корнем в результате синтетического акта, однако он вновь воспроизводит этот акт по отношению к предложению. Все остальные слова предложения подобны «мертвому материалу», ждущему своего соединения, и лишь глагол является связующим звеном, «содержащим в себе и распространяющим жизнь» (с. 199). С помощью глагола осуществляется очень важная задача: «в одном и том же синтетическом акте он посредством полагания бытия скрепляет воедино предикат с субъектом, при этом так, что бытие, с каким-либо энергичным предикатом переходящее в действие, прилагается к самому субъекту» (с. 199).

На примере глагола мы можем улови 1Ь специфический характер синтетического процесса в языке. Обычно в грамматиках того или иного языка, как повествует В. фон Гумбольдт, перечисляют различные виды глаголов, указывают, сколько времен, наклонений и спряжений имеет в том или в другом языке глагол, пытаясь показать специфику того или иного языка. Хотя все это важно, но этим еще ничего не сообщают об истинной сущности глагола: нужно выявить, «выражается ли и насколько выражается в глаголе данного языка его синтетическая сила, функция», ибо глагол — это «нерв самого языка».

С особой силой синтез выявляется при построении предложения. Некоторым исследователям идея языкового синтеза в учении Гумбольдта напоминает аналогичную проблематику философии Канта.

Систематическое сопоставление „Введения" В. фон Гумбольдта не только с тремя „Критиками", но и с „Антропологией" кенигсбергского философа (о важности этого последнего сочинения для понимания философии Канта см. А. Г у л ы- г а. Кант. М., 1981) создало бы новые возможности для ответа на вопрос: как соотносится «акт самостоятельного полагания через соединение (синтез)», который, по Гумбольдту, «в языке встречается на каждом шагу» (с. 198), с проблемой синтеза, являющейся центральной в трансцендентальной философии И. Канта. Одно бесспорно: гумбольдтовская идея активности языка (энергейа) раскрывается через синтетический акт, находит свой методический аналогон и безусловно теоретическое оправдание в кантовской идее активности сознания, осуществляемой через синтез. Именно принцип языкового синтеза, выставленный Гумбольдтом, полностью освобождает науку о языке не только от позитивизма эмпирической лингвистики, но и от мощной традиции логической универсальной грамматики: в силу познавательной активности человека мир превращается в язык, который, «встав между обоими», со своей стороны, «связывает мир с человеком и позволяет человеку плодотворно воздействовать на мир» (с. 198; разрядка наша. — Г. Р.).

Это — высшее проявление синтетического действия языка, выражающее одновременно и его сущность.

Очевидна идея диалектической связи из вышеприведенной цитаты: мир и человек, объект и субъект не оторваны полностью друг от друга, а между ними устанавливается определенная корреляция, они взаимоотносимы. Еще в 1806 г. в работе „Ланий и Эллада" он писал: «Язык должен поглощать в своей собственной, вновь созданной стихии… реальность субъекта и объекта, сохраняя только их идеальную форму» (с. 305). Эта соотносимость, если можно так выразиться, человека с миром (Weltbezogenheit) и мира с человеком (Menschenbezogenheit) отражена даже в самом термине языковое „миропонимание" (Weltansicht): как нет понимания (Ansicht) без мира, так и не будет дан человеку мир (Welt) без возможности его понимания, в данном случае — без языкового миропонимания.

Отсюда явствует, что, поскольку язык — своего рода миропонимание, слово как его элемент не может быть лишь только звуковым отпечатком внеязыкового факта или готового понятия. Если это до некоторой степени оправдано в отношении имени (пошел proprium), где путем простого анализа можно безболезненно отделить обозначающее (звуковую форму) от обозначаемого, то в отношении слова (nomenappellativum) это не так легко осуществить. Слово является единством выражения и содержания, и из-за наличия между ними синтетической связи ана- ««ттйтическая процедура разложения слова на два компонента — звук и мысль — ие даст желаемого результата. Собственные имена и термины сравнительно легко терёдаются от языка к языку, а острые проблемы передачи смысла на другой язык возникают, как это общеизвестно, именно в отношении слов — этой огромной, в каждом языке исторически по-разному сложившейся смысловой организации. Эта сеть смысловых соотношений создает определенный слой между говорящим и тем, о чем он говорит. Слова поэтому — не ряд этикеток, прикрепленных к вне- языковым предметам и явлениям, а (по излюбленному выражению Гумбольдта) „мир" языковых значений.

Следовательно, слово «между» в вышеуказанной цитате Гумбольдта не выражает пространственного соотношения: язык — это не третий мир «между двумя», а посредник между человеком и миром. В главе о характере языков у него прямо об этом сказано; язык — «вечный посредник (Vermittler) между духом и природой» (с. 169).

Догумбольдтовские теории языка (за исключением гердеровского подхода) имеют один общий недостаток: все они аналитичны! Слово рассматривается то как лишь обозначение воспринимаемого предмета, то как звуковой отпечаток готового понятия, а грамматика какого-нибудь языка — как материальное воплощение общей логической структуры. Понимание языка как посредника между миром и человеком в качестве «связующего» звена идеального с материальным не только является преодолением постулата непосредственности, но и основой более масштабной синтетической теории языка.

Если под двумя подходами к проблеме синтеза — построением предметного сознания (ActderVerwandlungderWeltinGedanken) и актом самостоятельного полагания через синтез (ActdesselbsttatigenSetzensdurchZusammenfassung (Synthesis)) — будет установлена какая-нибудь корреляция, тогда между двумя частями „Введения" — между проблематикой содержательной формы (то есть внутренней формы) и проблематикой „чистой формы" (или так называемой „типологией языков") — станет возможным постулирование общей основы: теория „чистой формы" будет переосмыслена на основе внутренней формы, то есть на основе содержательной лингвистики, которая, со своей стороны, имеет энергей- тическое обоснование.

Язык со своими неисчерпаемыми возможностями сравним лишь с мышлением: «как невозможно исчерпать содержание мышления во всей бесконеч*

ности его связей, так неисчерпаемо множество значений и связей в языке» (с. 82).

Восстановление и глубокое осмысление равновесия между языком и мышлением — неоспоримая заслуга В. фон Гумбольдта. Всякого рода недоразумения при рассмотрении проблем языка и мышления вытекают из-за нарушения данного равновесия — и это в равной мере относится как к лингвистике, так и к философии.

И если в главном сочинении В. фон Гумбольдта, как и в других его работах, встречаем такого рода выражения, как «язык есть орган, образующий мысль», то это следует понимать опять-таки как попытку восстановления равновесия, которое полностью было нарушено в фундаментальной философии, особенно после выхода трудов рационалиста Декарта. Однако есть случаи, когда некоторые современные теоретики-лингвисты, следуя традиции рационалистской философии Декарта, прибегают и к авторитету фон Гумбольдта.

Различению этих двух подходов посвятил свою хорошо известную уже во многих странах книгу „ZweimalSprache" (1973) Лео Вейсгербер. Рассматривая развитие лингвистических идей в послевоенный период и анализируя ситуацию 70-х годов, автор приходит к следующему выводу: теоретики языка гумбольд- тианской ориентации свои соображения строили и строят с полным учетом «фактора человека», а науку о языке рассматривают как интегральную часть общефилософской теории о человеке. И это в отличие от тех лингвистов, которые рассматривают человека лишь как абстрактный субъект и, исходя из картезианской философии, лингвистику строят на чисто формальных постулатах. Л. Вейсгербер идет еще дальше, усматривая это противопоставление даже в терминологических нюансах (во всяком случае, в немецкоязычных странах): „языковедение" (Sprach- wissenschaft) и „лингвистика" — эти два термина в какой-то мере отражают, по его мнению, те два подхода, которые имеют место в современной теории языка. Л. Вейсгербер считает, что более углубленное изучение наследия В. фон Гумбольдта откроет новые перспективы для построения общей, внутренне целостной науки о языке.

О МЫШЛЕНИИ И РЕЧИ

Статья „UeberDenkenundSprechen" напечатана в академическом издании: „WilhelmvonHumboldtsCesammelteSchriften" (Hrsg. vonAlbertLeitzmann).

Это исследование (заглавие принадлежит издателю А. Лейтцману) — самое раннее размышление В. фон Гумбольдта о сущности языка. Полагают, что его появление — это своего рода отклик на выступление Г. Фихте „О языковой способности и происхождении языка" (1795 г.).

Пять лет спустя, в начале сентября 1800 года, Гумбольдт в письме из Парижа к Шиллеру высказывает ещё более решительно те соображения о роли языка в мыслительных процессах, которых он придерживался до конца своей жизни. Очевидна связь данного письма с этим первым теоретическим произведением Гумбольдта о языке — не только по поставленной там проблеме, но и терминологически. (Подробнообэтомсм.: R a rn i § v i 1 i, G. Die erste theoretische Arbeit Wilhelm von Humboldts und die phiiosophische Tradition. — ZPSK, Band 32, Heft 5. Berlin, 1979.)

ЛАЦИЙИЭЛЛАДА

Статья„Latium und Hellas oder Betrachtungen iiber das classische AUertum" опубликованав„Ges. Schriften", III(1904).

В сборнике печатаются извлечения из этой работы.

В этом исследовании (которое, по данным А. Лейтцмана, относится к 180Gг.) сконцентрированы почти все мотивы, всплывающие позднее во многих сочинениях В. фон Гумбольдта. «Весьма вредное влияние» на «рассмотрение любого языкового исследования оказывает, — как считает автор, — ограниченное мнение о том, что язык возник в результате договора и что слово — не что иное, как знак для существующей независимо от него вещи или такового же понятия» (с. 304). Такой подход является следствием распространенного мнения, будто изучение языка необходимо «только для внешних целей», и поэтому «было бы лучше, если бы все народы говорили на одном и том же языке» (с. 304).

Поскольку познавательные возможности человека неисчерпаемы, в каждом новом языке скрыто «еще другое новое», и было бы, по мнению автора, неплохо, если бы «языки обнаруживали такое многообразие, какое только может допустить число населяющих Землю людей» (с. 304). Этой идеей лингвистического гуманизма пронизаны все его последующие работы о сравнении языков как европейских, так и неевропейских народов.

О СРАВНИТЕЛЬНОМ ИЗУЧЕНИИ ЯЗЫКОВ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К РАЗЛИЧНЫМ ЭПОХАМ ИХ РАЗВИТИЯ

Статья «Ueber das vergleichende Sprachstudium in Beziehung auf die verschie- denen Epochen der Sprachentwicklung» напечатанав„Ges. Schriften", IV(1905).

В этом докладе, прочитанном 29 июля 1820 г. в Берлинской академии наук, Вильгельм фон Гумбольдт заложил основу новому направлению в науке о языке — сравнительному языковедению, отличному по своим задачам и объему от сравнительно-исторической лингвистики Ф. Боппа и Я- Гримма.

Сравнительное языковедение отличается и от „типологического языкознания" в его современном толковании. Гумбольдт размышлял о сравнении языков в рамках более глобальной теории, дополняющей его ранний проект сравнительной антропологии. В нем содержалась и та идея «философского сравнения» языков, о которой мечтал еще Гердер. Он в этом сочинении говорит о двух формах различия языков: первая — это «естественно-историческая» — как следствие племенных различий и обособлений (как препятствие непосредственному общению народов). Осмысление этого факта является исходным для современной релятивистской теории языка (так называемый „сильный вариант" современной энто- лингвистики). Но для Гумбольдта этот эмпирический факт не возводится в ранг лингвистической теории. Свой новый подход к факту различия языков он сформулировал в этом докладе так: различие языков «как явление интеллектуально-телеологическое, как средство формирования наций, как орудие создания более многообразной и индивидуально-своеобразной интеллектуальной продукции, как творец такой общности народов, которая основывается на чувстве общности культуры и связывает духовными узами наиболее образованную часть человечества» (с. 310–311).

В этой работе он выдвигает принцип равноценности языков, поддерживаемый общечеловеческой целью постижения истины, ибо «языки являются не только средством выражения уже познанной истины, но и, более того, средством открытия ранее неизвестной» (с. 319). В нашем предисловии рассматриваются эти вопросы в связи с возможными толкованиями известного тезиса Гумбольдта о «языковом мировидении» как необходимого исходного положения для построения сравнительного языковедения.

О ВЛИЯНИИ РАЗЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА ЯЗЫКОВ НА ЛИТЕРАТУРУ И ДУХОВНОЕ РАЗВИТИЕ

Статья„Ueber den Einfluss des verschiedenen Charakters der Sprachen auf Li» teratur und Geistesbildung" напечатанав„Ges. Schriften", VII(1907).

Неоконченная работа, предполагаемая, по-видимому, для доклада в Академии наук.

И это его сочинение, как многие предыдущие и последующие, содержит критику распространенного мнения о языке лишь как о «совокупности произвольных… знаков понятий». В. фон Гумбольдт ставит перед собою цель «развернуть» исследование более «широко», то есть, «рассматривая язык в чистом виде и проникая в его общую природу, трактовать его и исторически, и попытаться таким образом обнаружить влияние различного характера языков на литературу и ду. ховное развитие» (с. 324–325). Автор тут же признает, что «задача эта сама по себе нелегкая». В этой работе она и не была выполнена. Лишь в посмертном фундаментальном исследовании, в главе, посвященной характеру языков, Гумбольдту удалось развернуть это более «широко».

О ВОЗНИКНОВЕНИИ ГРАММАТИЧЕСКИХ ФОРМ И ИХ ВЛИЯНИИ НА РАЗВИТИЕ ИДЕЙ

Работа„Ueber das Entstehen der grammatischen Formen, und ihren Einfluss aul die Ideenentwickung" помещенав„Ges. Schriften", IV(1820–1822).

В этом докладе, прочитанном в Академии наук, говорится о возможности «определения критериев», по которым грамматически развитые языки можно отличить от других. Но тут же В. фон Гумбольдт замечает, что даже если это будет установлено лингвистической процедурой, нужно всегда помнить, что «ни один язык не может похвалиться полным соответствием общим законам языка, ни один язык не располагает формами для всех своих частей» (с. 347). Он подчеркивает, что даже среди языков «с самой низкой степенью развития встречаются черты, приближающие их к высокоразвитым языкам» (с. 347). Однако и в отношении высокоразвитых языков, например греческого и санскрита, не все вопросы решены («Как эти языки соотносятся друг с другом в рассмотренных здесь аспектах, какие новые явления возникли в результате формирования из классических языков наших новых языков — все это материал для дальнейшего, более точного и сложного исследования») (с, 349),

Г, В, Рамишвили

Список собраний сочинений Вильгельма фон Гумбольдта и его работ по языкознанию [114]

„Gesammelte Werke". Hrsg. von Carl Brandes. Bd. 1–7. Berlin 1841–1852. „Gesammelte Schriften". Hrsg. von der Koniglich Preussischen Akademie der Wissenschaften. Abt. 1–4 (=Bd. 1—17). Hrsg. von Albert Leitzmann, Bruno Geb- hardt, Wilhelm Richter. Berlin 1903–1936.

„Werke in ftinf Banden". Hrsg. von A. Flitner und K- Giel. Darmstadt 1960 ff. Wilhelm von Humboldt. Ideen zu eiпетVersuch, die Grenzen der Wirk- Samkeit des Staats zu bestimmen. Verlag Philipp Reclam JUN. Leipzig, o. J.

„Uber Denken und Sprechen" (1795/96).

„Latium und Hellas" (1806).

„Einleitung in das gesammte Sprachstudium" (1810/11).

„Berichtigungen und Zusatze zum 1. Abschnitt des 2. Bandes des Mithridates fiber die Cantabrische oder Baskische Sprache" (1811).

„Uber Sprachverwandtschaft" (1812—14).

„Ankiindigung einer Schrift fiber die Vaskische Sprache und Nation, nebst Angabe des Gesichtspnnktes und Inhalts derselben" (1812).

„Essai sur les langues du nouveau Continent" (1812).

„Uber das vergleichende Sprachstudium in Beziehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwicklung" (1820).

„Prfifung der Untersuchungen fiber die Urbewohner Hispaniens vermittelst der Vaskischen Sprache" (1820—21).

„Versuch einer Analyse der Mexikanischen Sprache" (1821).

„Uber den Einfluss des verschiedenen Charakters der Sprachen auf Literatur und Geistesbildung" (1821).

„fiber das Entstehen der grammatischen Formen, und ihren Einfluss auf die Ideenf.ntwicklung" (Доклад, прочитанныйвАкадемиинаук 17 января 1822 г.)

„Uber die allgemeinsten Grundsatze der Wortbetonung mit besondrer Riicksicht auf die griechische Akzentlehre" (1821).

„Uber die in der Sanskrit-Sprache durch die Suffixa twa und ya gebildeten Verbalformen" (1822).

„Uber den Nationalcharakter der Sprachen". (1822).

„Inwiefernjasst sich der ehemalige Kulturzustand der eingebornen Volkei Ame- rikas aus den Uberresten ihrer Sprachen beurtheilen?" (1823).

„Uber den Zusammenhang der Schrift mit der Sprache" (1823 und 1824).

„Uber die Buchstabenschrift und ihren Zusammenhang mit dem Sprachbau" (Доклад, прочитанныйвАкадемиинаук 20 мая 1824 г.)

„Notice d'une grammaire Japonoise imprimee a Mexico" (1825).

„Lettre a Monsieur Abel-Remusat, sur la nature des formes grammaticales en general, et sur le genie de la langue Chinoise en particulier" (1825/26).

„Uber den grammatischen Bau der Chinesischen Sprache". (1826).

„Untersuchungen uber die amerikanischen Sprachen". (1826).

„Grundziige des allgemeinen Sprachtypus" (1824—26).

„Uber den Dualis" (Доклад, прочитанныйвАкадемиинаук 26 апреля 1827 г.)

„ЭДёпкмгеsur la separation des mots dans les textes samscrits" (1827).

„Uber die Sprachen der Sfidseeinseln" (Доклад, прочитанныйвАкадемиинаук 24 января 1828 г.)

„Uber die Verwandtschaft des grichischen Plusquamperfektum, der reduplizie- renden Aoriste und der attischen Perfekta mit einer sanskritischen Tempusbildung" (1828).

„An Essay on the best Means of ascertaining the affinities of Oriental Languages. Containing in a letter adressed to Sir Alexander Johnston". (1828).

„Uber die Verschiedenheiten des menschlichen Sprachbaues" (1827—29).

„Uber die Verwandtschaft der Ortsadverbien mit dem Pronomen in einigen Sprachen" (Доклад, прочитанныйвАкадемиинаук 17 декабря 1829 г.)

„Von dem grammatischen Baue der Sprachen" (1827—29).

„Lettre a Monsieur Jacquet sur les alphabets de la Polynesie Asiatique" (1831).

„Uber die Verschiedenheit _xies menschlichen Sprachbaues und ihren Einluss auf die geistige Entwickelung des Menschengeschlechts". (1830—35).

Предметный указатель

Абстракция 279 агглютинация 118, 124, 316 акт 80: духа 197

мысли 198

обозначения

понятия 118

познания 321

активизация духовной природы человека 84 акцент 264 см. тон акцентуация 136, 142, 143 алфавит 73, 228, 349 анализ языка 103 аналог 198

аналогия 69,80, 94, 246, 279, 302, 304, 319

аномалия 315

антропология 31: сравнительная—6 артикуляция: — как господствующий принцип в языке 315; см. еще 85, 317

артикуляционное чувство 124, 130 атрибутив 205 аугмент 139 аффикс 254

Бессознательный: — ая энергия, приводящая в действие человеческую индивидуальность 227 благозвучие 58 бытие 172, 199, 206

внешнее, независимое от языка, которое властно над человеком 53

всеобщее, которое выступает в любом единичном — и и определяет его 172

всеобъемлющее 17

духа 70

действующее 173

единичное индивида 172

идеальное 68; язык всегда обладает лишь идеальным бытием в головах и душах людей 158

материальное, которым никогда не обладает язык, даже будучи начертан на камне или бронзе 158

как невидимая причина противопоставляется мысли, чувству и поведению, имеющим видимые проявления 172

отличие — от действия 172

реальное 71

телесное вещей 81

человеческого рода в целом 82 язык как особая область —, реализующегося всегда только в сиюминутном мышлении, но в своей цельности от мысли независимого 83

Вещь 80, 170, 319; вещественность 104

взаимопонимание 61, см. понимание взаимосвязь (взаимосвязанность) 226,

230, 277, 309 вйдение 156

— грамматическое: грамматические различия языков заключаются в различии грамматических — ий 20; освоение иностранного языка можно было бы уподобить завоеванию новой позиции в прежнем — ии мира 80; различные языки — это не различные звуковые обозначения одного и того же предмета, а различные — ия его 9; каждую человеческую индивидуальность даже независимо от языка можно считать особой позицией в вйдении мира; и тем более индивидуальность становится такой позицией благодаря языку 80 висарга 87

владение языком: развитие способности — 328

власть 79–80: — человека над языком 84; — языка над человеком 80 влияние 67, 225

воззрение: в чужой язык мы в большей или меньшей степени переносим свое собственное языковое — 16 возникновение языка 79: язык с необходимостью возникает из человека 314; — языка объясняется исконным призванием человека к свободному общению с себе подобными 81; язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, т. е. ему в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым 308; см. также с. 38, 65, 81, 170, 309, 314. возраст языка: юношеский, преклонный 181

возрождение языка 106, 158, 222 воображение 58,240 воплощение: речевое — звуковой формы 235

восполнение: мышление и речь постоянно восполняют друг друга 216 восприимчивость внутренняя 177 восприятие 76, 78, 114, 173

вещей 80

отдельной личности и целого народа 59

языки как органы оригинального — наций 324

объективное и субъективное 80

чувственное 76

воспроизводство (см. порождение) 112 воссоздание в языке 81 время: — как таковое и его воздействие на языковые элементы 101, 117; — лучше исцеляет раны языка, нежели других областей человеческого духа 226, 281 вриддхи 133–134 (см. усиление) врожденные задатки 79 всеобщее 74; см. индивидуальное всеобщность идеальная 186 выражение

грамматическое 270

диалектные 176

фонетическое 125,

языковое 7

Гармония 55

гармонический, гармоничный 225, 277

генетический: истинное определение языка как энергейи может быть только — 70 гениальность 108 гений языка 106, 111

гетерогенный см. гомогенный: — ые

человеческие общности 167 гибрид: языковые — ы (лингва франка) 170

глагол 247: истинная сущность — 199; — есть нерв самого языка 199; посредством — а мысль покидает свою внутреннюю обитель и переходит в действительность 199; — главенствует и является душой всего речеобразования 267; — оживляет и приводит в движение всю фразу, осуществляя тем самым актуальное полагание языкового сознания или, по меньшей мере, проявляя внутреннее ощущение этого полагания 267; — как моментально протекающее действие есть не что иное, как сама сущность связей 200

функция 199, 205, 247

идеальное строение 102 гласный, — ые 86, 87, 99

система 87

фонетическая природа 234 глубина: — в языке 82 глухонемые: артикуляционная способность — 85

говорящий 71, 115, 172, 173; см. слушающий

гомогенность: — говорящих на одном

языке 167 грамматика: — более родственна духовному своеобразию нации, нежели лексика 20–21; 327

внешняя и внутренняя 267 грамматический 337

строй 197, 347: — строй языка дает нам представление о внутренней организации мышления 345

— ие формы 348

грамматичность: — логически правильная 267 граница 71, 177, 277

ограничения: народ не в силах устранить когда-то глубоко укоренившихся в языке внутренних ограничений 58; безграничные способности человека к развитию 57 гуманность 12

гуманный: — идея единого человечества 59 гуна 133–134 (см. усиление)

Данность (данное): язык невозможно представить себе как нечто, заранее данное 314 дар: язык как —, доставшийся народам 49

движение 55, 107, 197, 216 действие 13, 170, 172, 173, 307

действительность 61: объективная и

субъективная — 187 деривация 91, 116, 289 деятельность 24, 61, 173

внутренняя языковая: язык не есть продукт — и (Ergon), а деятельность (Energeia) 70

духовная (— духа) 65, 71, 85

речевая: речевая — есть соединение индивидуальных восприятий с общей природой человека 77

субъективная 76

души 173

человеческая 48, 64, 172; внутренняя и внешняя — человека 172

индивида 60, 64 диалект 70, 92, 175, 176 динамический 84

договор: языки возникли не по произволу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы 324; см. еще с. 304 достоинство языка 179 дух 58, 61, 105, 107, 162, 196, 277, 278, 346, 361; бытие — а может мыслиться только в деятельности и в качестве таковой 70

деятельность 85

области деятельности 224

направленность 105

проявления: в каждом из проявлений — разнообразно воспроизводится мир, окружающий человека и с разных сторон осваиваемый человеком 177

пути 67

сила воздействует на артикуляцию и заставляет органы речи воспроизводить звуки в соответствии с формами своей деятельности 85

— созидающий нации 102

человеческий 69, 184, 348

дух и язык 76, 162, 164, 179, 219, 230, 243, 361: язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное 68; язык как работа —, направленная на определенную цель 51, 70; язык, будь то отдельное слово или связная речь, есть акт —, его подлинно творческое действие 197; язык как живое порождение — 162; язык родствен всему, что есть в духе, как целому, так и единичному; ничто в нем ему не чуждо 66; требования — к языку не всегда достаточно настойчивы и энергичны, чтобы найти для себя выражение также и в звуке 198; язык как спутник самобытного народного — 164; щ язык, ни дух нельзя назвать независимыми друг от друга, каждая из этих взаимно дополняющих друг друга сил опирается на помощь и воодушевляющую поддержку другой 164; 316 духовность 185

духовный: — жизнь 107, 182, 192, 193; — настроенность говорящих на одном языке 71; внутренне самобытный — путь народа 64; — развитие возможно только благодаря языку 63 признаки духовного своеобразия в языках 182; влияние — своеобразия на способ обозначения понятий 182 конституция — силы не может иметь иной конструкции, кроме языковой 11; см. еще с. 50, 53, 71, 360; проявление человеческой — силы в ее многоликом разнообразии не привязано к ходу времени и накоплению материала 50; — сила не позволяет вникнуть в свою сущность и заранее учесть, каковы ее действия 48, 64; язык как проявление — силы чел