Действие незаурядной духовной силы

Цивилизация, культура и образование

6. Вторжение духовной силы, исходящее из ее глубины и полноты, в ход мировых событий есть подлинное твор ящее начало в том скрытом и как бы таинственном поступательном развитии человечества, о котором я говорил выше, противопоставляя его развитию явному, скрепленному видимыми причинно-следственными связями. Исключительная самобытность духа, раздвигающая наши представления о человеческом интеллекте, выступает всегда неожиданно и в самой глубине своего действия необъяснимо. Ее отличает то, что все ее создания становятся не просто фундаментом, на котором можно продолжать строительство, но несут в себе еще и породившее их вдохновение. Они сеют вокруг себя жизнь, потому что сами вырастают из полноты жизни. Творящая сила, породившая их, действует со всей напряженностью и в полном внутреннем единстве, но вместе с тем и поистине творчески, то есть воспринимая собственную порождающую способность как для себя самой необъяснимую природу; здесь не просто случайно улавливается что-то новое и не просто расширяется круг уже известного. Таково возникновение египетского пластического искусства, которому удалось создать облик человека из органического средоточия его пропорций и произведения которого были поэтому впервые отмечены печатью подлинного искусства. Столь же непредвиденным образом индийская поэзия и философия, с одной стороны, и классическая античность — с другой, обнаружили при всем их близком родстве различие в своем характере; а в классической античности почти столь же различными оказались греческий и римский образ мысли и способ художественного изображения. Таким же образом в более позднее время основы современной нам культуры и образованности сложились на почве романской поэзии и той духовной жизни, которая с закатом латинского языка внезапно развилась на европейском Западе, обретшем самостоятельность. Где подобных явлений не происходило или где они были задавлены неблагоприятными обстоятельствами, там благороднейшие порывы, однажды стесненные в своем естественном развитии, уже не в силах были снова создать ничего великого, как мы это видим на примере греческого языка и огромного древнегреческого художественного наследия, увядших в Греции после того, как она не по своей воле на долгие века погрузилась в варварство. Прежняя форма языка в подобных условиях дробится и смешивается с чужеродными элементами, ее природный организм распадается, а теснящие его силы не могут направить его по пути перестройки и вдохнуть в него новое зажигающее жизненное начало.

Объясняя подобные феномены, можно указывать на благоприятные и противодействующие, ускоряющие и замедляющие обстоятельства. Человек всегда опирается на то, что уже есть в наличии. Взяв любую идею, чье открытие или осуществление придает человеческим порывам новый размах, вдумчивое и кропотливое исследование способно показать, что она уже и раньше, постепенно укореняясь, присутствовала в умах. Но если индивиду или народу не хватает живительных способностей гения, то жар этих мерцающих углей никогда не разгорится ярким пламенем. Как ни мешает непостижимая природа творческих сил заглянуть в их существо, мы все-таки можем понять, что господствующую роль здесь всегда играет способность овладеть изнутри всяким заданным материалом, превратить его в идею или подчинить его идее. Уже на самых ранних стадиях своего развития человек выходит за пределы текущего момента и не успокаивается на чисто чувственных наслаждениях. У самых неразвитых племенных орд мы находим не только любовь к нарядам, пляске, музыке и пению, но и предощущения загробного будущего, связанные с этим надежды и заботы, предания и сказки, уходящие обычно в глубь времен вплоть до эпохи возникновения человека и места его обитания. Чем сильней и ярче самодеятельная духовная сила, следуя собственным законам и формам созерцания, проливает свой свет на этот мир прошедшего и будущего, каким человек обволакивает непосредственный момент своего существования, тем чище и вместе с тем разнообразнее формируется вся масса человеческих представлений. Так возникают наука и искусство, и постоянной целью прогрессивного саморазвития человечества становится слияние того, что самодеятельно порождено им изнутри, с внешней данностью, причем и то и другое должно быть взято в своей чистоте и полноте и подчинено такому порядку, какого требует по своей природе каждое человеческое стремление.

И все-таки, изобразив здесь духовную индивидуальность как нечто выдающееся и исключительное, мы вместе с тем можем и должны рассматривать ее, даже когда она достигает высшей ступени, как известное ограничение общей природы, как определенный путь, на который так или иначе вынужден вступить человек, ведь любое своеобразие может стать таковым только благодаря перевесу какого-то одного, а значит, исключающего все прочие начала. Но именно благодаря такой концентрации сила возрастает и напрягается, а исключение всех других возможностей может руководствоваться принципом цельности таким образом, что несколько самобытных индивидуальностей потом опять образуют единство. На этом покоится в своих сокровеннейших основах всякое возвышенное единение людей в дружбе, любви или великодушном сотрудничестве, посвященном благу родины и человечества. Не вдаваясь в дальнейшее рассмотрение того, каким образом именно ограничение, присущее индивидуальности, открывает человеку единственно возможный для него путь неуклонного приближения к недостижимой целостности, я удовлетворяюсь здесь лишь указанием на то, что сила, делающая человека действительно человеком и являющаяся поэтому простой дефиницией его сущности, соприкасаясь с миром, — действуя, так сказать, в недрах вегетативной жизни человеческого рода, развертывающейся как бы механически по заданной колее, — обнаруживает себя в отдельных проявлениях, а свои многообразные стремления— в новых формах, расширяющих ее смысл. Одной из таких новых форм в математической сфере человеческого духа было, например, изобретение алгебры, и подобные примеры можно указать в каждой науке и в каждом искусстве. Ниже мы будем с большей детальностью отыскивать их в сфере языка.

Действие незаурядной духовной силы не ограничивается областью мысли и художественного изображения, оно совершенно исключительным образом сказывается на формировании характера. В самом деле, то, что исходит от цельности человеческого духа, не удовлетворяется ничем, пока не возвратится снова к цельности, и характер, то есть вся совокупность внутреннего опыта, чувственности и душевного настроя, пронизывающая своими лучами внешний мир и связанная с ним через внешний опыт и ощущение, должен становиться все более явственным откровением всей полноты человеческой природы по мере того, как усиливается влияние пронизывающих его единичных устремлений. Именно в этой возрастающей близости между характером и человеческой природой вообще источник его общезначимой действенности, всего более способной возвысить человеческий род до его наивысшего достоинства. И именно язык, это средостение, в котором, сообщая друг другу свои внешние замыслы и внутренние переживания, сближаются разнообразнейшие индивидуальности, состоит с характером в теснейшем и оживленнейшем взаимодействии. Души самые могучие и всего легче ранимые, самые глубокие и самые богатые в своей внутренней жизни, насыщают язык своей силой и нежностью, глубиной и сердечностью, и он возвращает из своего лона родственные звучания, способные воссоздавать в других те же настроения. Облагораживаясь и утончаясь, характер выравнивает и объединяет разрозненные стороны человеческого духа, придавая им, подобно тому как это делает изобразительное искусство, цельный образ, предстающий уму законченным единством и вместе с тем каждый раз все яснее вырисовывающийся из сокровенной глубины всеми своими чертами. И именно языку с его тонкой гармонией, в деталях часто неуловимой, но пронизывающей собою всю его удивительную символическую ткань, дано воплотить в себе этот цельный образ. Действие сформировавшегося характера, правда, несравненно трудней оценить, чем плоды чисто интеллектуальных достижений, потому что оно опирается на те загадочные влияния, которые связывают одно поколение с другим.

7. Итак, в поступательном движении человеческого рода многие успехи достигаются только благодаря тому, что незаурядная сила неожиданно взлетает к новым вершинам, и в таких случаях вместо привычных причинно-следственных объяснений мы должны допустить принцип внутренней силы, которая ищет себе соответствующего выражения. Вообще все духовные сдвиги могут совершаться лишь как проявления внутренней силы, и поэтому их причина всегда невидима и ввиду своей спонтанности необъяснима. Впрочем, когда эта внутренняя сила внезапно и сама собой прорывается к могучему творчеству, которое никак не вытекает из предшествующего развития, возможность каких бы то ни было объяснений пресекается сама собой. Хочу довести эти положения до убедительной ясности, потому что для нас очень важно их практическое применение. В самом деле, отсюда следует, что, когда мы наблюдаем выдающиеся проявления единонаправленной воли, нам нет никакой необходимости предполагать здесь действие постепенного прогресса, если того не требуют неопровержимые факты, потому что вообще всякий значительный рост, скорее всего, восходит к самобытной творящей силе. Примером может служить строй китайского. языка по сравнению с санскритом. Пожалуй, здесь тоже можно вообразить какой-то постепенный переход от одного к другому. Но если мы по-настоящему прочувствуем существо языка вообще и этих двух языков в частности, если проникнем вплоть до точки сплавления мысли со звуком в том и другом языке, то обнаружим, что в них действуют изнутри разные творческие начала. Тогда, отказавшись от гипотезы о постепенном развитии одного языка из другого, мы должны будем приписать каждому из них свой источник в душе народа, а ступенями более или менее удачного языкового строя считать их лишь внутри всеобщего движения языкового развития, то есть с точки зрения близости к идеалу. Пренебрегая описанным здесь строгим отмежеванием закономерного, постепенного движения от непредсказуемого, непосредственно творческого поступательного движения человеческого духа, исследователь, по сути дела, совершенно изгоняет из исторического процесса фактор гениальности, проявляемой в отдельные моменты как народами, так и индивидами.

Существует также опасность неправильной оценки разных состояний человеческого общества. Цивилизации и культуре часто приписывают то, что никак не может быть их порождением, но производится силой, которой они сами обязаны своим существованием. Очень распространено представление, что своими достоинствами и своим развитием языки обязаны цивилизации и культуре, как если бы дело шло только о различии языков высокоразвитых и малоразвитых народов. Но если справиться у истории, то подобная власть цивилизации и культуры над языком никоим образом не подтвердится. Ява несомненно получила от Индии более высокую цивилизацию и культуру, причем то и другое в значительной степени, однако туземный язык не изменил от этого свою менее совершенную форму, мало отвечающую потребностям мысли; наоборот, он лишил несравненно более благородный санскрит его формы, навязав ему свою. Да и сама Индия, какою бы ранней и независимой от чуждых влияний ни была ее цивилизация, обязана своим языком не этой последней — жизненное начало индийского языка, коренящееся в самом верном языковом чувстве, как и сама индийская цивилизация, проистекает из гениальной духовной направленности народа. Неслучайно язык и цивилизация вовсе не всегда находятся в одинаковом соотношении друг с другом. Перу, какую бы ветвь его учреждений при инках ни рассматривать, было, пожалуй, самой цивилизованной страной в Америке; но ни один знаток языков никогда не станет приписывать общеперуанскому языку, который перуанцы пытались распространить путем войн и покорения земель, такого же преимущества перед другими языками новой части света. По моему убеждению, этот язык заметно уступает многим, и прежде всего мексиканскому. С другой стороны, так называемые примитивные и некультурные языки могут иметь в своем устройстве выдающиеся достоинства, и действительно имеют их, и не будет ничего удивительного, если окажется, что они превосходят в этом отношении языки более культурных народов. Краткое сравнение бирманского, в который пали бесспорно внес струю индийской культуры, с языком де- лаварских индейцев, не говоря уже о мексиканском, способно изгнать всякие сомнения в превосходстве двух последних.

Вопрос достаточно важен, чтобы разобрать его подробнее, исходя из его внутренних оснований. В той мере, в какой цивилизация и культура приносят извне или развертывают из глубин народной жизни прежде неизвестные понятия, мнение о зависимости языка от культуры безусловно верно.

Потребность в понятии и обусловленное этим стремление к его уяснению должны предшествовать слову, которое есть выражение полной ясности понятия. Но если исходить только из этого взгляда и различия и преимущества отдельных языков искать только на этом пути, то можно впасть в роковую ошибку и не постичь истинной сущности языка. Неправильна и сама по себе попытка определять круг понятий данного народа в данный период его истории, исходя из его словаря. Не говоря уже о неполноте и случайности состава тех словарей неевропейских народов, которыми мы располагаем, мы обнаруживаем, что большое количество понятий, особенно нематериального характера, которые обычно охотно принимаются в расчет при подобны^ сопоставлениях, может выражаться посредством необычных, а потому не замечаемых нами метафор или же описательно. Но, кроме того, — и это более решающее обстоятельство — в кругу понятий в языке каждого, даже нецивилизованного, народа наличествует некая совокупность идей, соответствующая безграничным возможностям способности человека к развитию и отсюда без всякой помощи извне можно черпать все, в чем испытывает потребность человек, то есть любые понятия, которые входят в объем человеческой мысли. В'связи с этим нельзя называть чуждым для языка то, что хотя бы в начальном состоянии обнаруживается в его недрах. Фактическим подтверждением этого служат языки неразвитых народов, которые, подобно филиппинским и американским языкам, уже давно обрабатываются миссионерами. В них без использования чужих выражений находят обозначение даже чрезвычайно абстрактные понятия. Было бы, впрочем, интересно выяснить, как понимают сами местные жители эти слова. Поскольку эти слова образованы из элементов их же языка, то они обязательно должны быть связаны между собой какой-то смысловой общностью.

Но главная ошибка тех, кто придерживается высказанной точки зрения, заключается в том, что они представляют себе "язык в виде некоей области, пространства которой постепенно расширяются как бы путем своеобразных, чисто внешних завоеваний; тем самым упускаются из виду подлинная природа языка и его существенные особенности. Дело вовсе не в том, какое количество понятий обозначает язык своими словами. Это происходит само собой, если только язык следует тем путем, какой определила для него природа, и не с этой стороны о нем надо прежде всего судить. Главное воздействие языка на человека обусловливается его мыслящей и в мышлении творящей силой; эта деятельность имманентна и конструктивна для языка.

Помогает ли язык прояснению и правильному упорядочению понятий или нагромождает трудности на этом пути? В какой мере он сохраняете представлениях, почерпнутых из наблюдений, присущую им чувственную образность? Насколько гармонично и умиротворяюще, насколько энергически и возвышающе благозвучие его тонов воздействует на чувство и мысль? Способность этими и многими другими способами придать особое расположение всему строю мысли и чувств составляет подлинное достоинство языка и определяет его влияние на духовное развитие. А эта способность в свою очередь опирается на всю совокупность исконно заложенных в языке начал, на органичность его строя, на развитость его индивидуальной формы. Поздние плоды цивилизации и культуры тоже не проходят для языка бесследно: привлекаемый для выражения обогатившихся и облагороженных идей, он обретает отчетливость и точность выражений, образность высветляется работой воображения, поднявшегося на более высокую ступень, а благозвучие выигрывает от разборчивости и придирчивых требований утонченного слуха. Но все эти успехи языка на высоких ступенях его развития возможны только внутри границ, очерченных изначально присущими ему задатками. Народ может и несовершенный язык сделать инструментом порождения таких идей, к каким первоначально не было никаких исходных импульсов, но народ не в силах устранить когда-то глубоко укоренившихся в языке внутренних ограничений. Здесь и самое высокое просвещение не дает плодов. Даже все то, что привносят извне последующие эпохи, исконный язык приспосабливает к себе и модифицирует по собственным законам.

С точки зрения внутреннего достоинства духа цивилизацию и культуру нельзя считать вершиной всего, до чего может подняться человеческая духовность. Мы видим, что обе они разрослись в новейшее время до высшего предела, до величайшей общезначимости. А наблюдаем ли мы теперь столь же частые и мощные, не говорю уж — более высокие проявления внутренней человеческой природы, какие были присущи некоторым эпохам античности? Это мы едва ли решимся утверждать с той же уверенностью, с какой говорим об успехах цивилизации; и еще меньше оснований считать, что взлеты гениальности чаще всего бывали у народов, которым цивилизация и культура больше всего обязаны своим распространением.

Цивилизация есть очеловечение народов в их внешних учреждениях, обычаях и в относящейся сюда части внутреннего духовного склада. Культура к этому облагороженному состоянию добавляет науку и искусство. Но когда, не пользу ясь заимствованиями из латыни, мы говорим об образовании, то подразумеваем нечто более высокое и вместе с тем более интимное, а именно строй мысли, который, питаясь знанием и пониманием всех доступных человеку интеллектуальных и нравственных устремлений, гармонически преображает восприятие и характер отдельной личности или целого народа.

Цивилизация может вырасти из недр народа, и тогда она свидетельствует о духовном подъеме, который, как мы говорили выше, не всегда поддается объяснению. Когда ее насаждают в той или иной стране извне, она распространяется быстрее, чем исконная, может более свободно проникать во все разветвления общественного организма, но будет с меньшей интенсивностью оказывать воздействие на дух и характер. Новейшему времени дарована прекрасная привилегия нести цивилизацию в отдаленнейшие части земли, сочетая эту работу со всеми своими начинаниями и затрачивая на нее силы и средства даже тогда, когда не ставятся другие цели. Это торжество всечеловеческого начала есть шаг вперед, на который впервые по-настоящему отважилось только наше время, и все великие открытия последних столетий служат осуществлению гуманной идеи единого человечества. Колонии греков и римлян были в этом отношении гораздо менее действенными. Дело, конечно, в том, что у древних не было такого множества внешних средств сообщения, какими обладаем мы, и не было столь развитой цивилизации. Недоставало им и того внутреннего начала, которое только и было способно наполнить истинной жизнью идеал всечеловечества. Они обладали ясным понятием высоты и благородства человеческой индивидуальности, и это понятие глубоко внедрилось в их чувственность и строй ума; но в их сознании так и не укоренилась идея уважения к человеку просто за то, что он человек, не говоря уж о понимании вытекающих отсюда прав и обязанностей. Этот важный момент человеческой нравственности остался чужд ходу их сугубо национального развития. Даже основывая колонии, они не столько смешивались с коренным населением, сколько просто вытесняли его из своих пределов; зато переселившиеся части их народностей по-разному формировались в изменившемся окружении, и, как мы видим на примере великой Греции, Сицилии и Иберии, в отдаленных краях возникали национальные образования, новые по характеру, политическому укладу и интеллектуальному развитию. Индийцы совершенно исключительным образом умели разжечь и обогатить духовные силы народов, с которыми вступали в общение. Индийский архипелаг, особенно Ява, показывает нам замечательное тому свидетельство: наталкиваясь на следы индийского влияния, мыобычно видим здесь, что местная стихия овладела индийским элементом и продолжала строить на нем что-то новое свое. Вместе с более совершенными внешними учреждениями, вместе с большим богатством средств для утонченного наслаждения жизнью, вместе со своими искусством и наукой индийские колонисты несли в чужие страны и животворное веяние духа, благодаря окрыляющей силе которого все это некогда сложилось и у них самих. Отдельные социальные предприятия у древних еще не были так дифференцированы, как у нас; древние в гораздо меньшей мере, чем мы, умели передавать свои достижения в отрыве от породившего их духа. Теперь у нас все обстоит совершенно по-другому, и та власть, которой обладает над нами нами же созданная цивилизация, все определенней толкает нас в направлении универсализма, народы под нашим влиянием приобретают намного более единообразный облик, и формирование оригинальной национальной самобытности удушается в зародыше даже там, где оно, пожалуй, могло бы иметь место.