Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени 2 страница

Тогда, двадцать лет назад… хотя нет, не двадцать. Меньше — ведь большую часть времени капитан и остальные из экипажа «Форварда» провели в гиперсне. Но иногда капитану казалось, что он действительно постарел на двадцать лет. И — соответственно — стал смотреть на многие вещи немного иначе. Тогда, перед стартом, он презирал всех, кто высказывался против звездных. Считал их перестраховщиками и где-то трусами. И лицо, наверное, при этом у капитана делалось, совсем как у Маврина, когда тот недоволен.

Капитан вздохнул. Маврин осекся на полуслове, вопросительно заглянул капитану в глаза. Нескончаемый коридор вел в головную часть «Форварда» — коридор длиною в полтора километра.

— Может быть, стоило взять велосипеды? — озабоченно справился Маврин. — А?

— Ничего-ничего, — капитан бодро расправил плечи. — Пройтись после сна даже полезно. Сам, что ли, не знаешь?

Маврин смолчал, но взгляд у него теперь сделался подозрительный. Наверное, он воображал, что капитан не умеет читать его взгляды. Хотя Маврин, скорее всего, так же научился читать чужие взгляды…

Восемь человек в огромном корабле. Восьмая звездная. Они изучили друг друга, как узники-соседи по камере, приговоренные к пожизненому заключению.

Полтора километра от жилого блока до рубки. Это еще что — от жилого до реакторного кольца — шесть. Шесть километров. И еще столько же от кольца до дюз, но там коридора, естественно, нет. Там длинные сужающиеся трубы векторных ускорителей и пузатые нашлепки инжекторов на каждой трубе. Людям за реакторным кольцом нечего делать — да и не выживет там человек. Скафандр высшей защиты превратится там в излучение в миллионные доли секунды. Но все же чуть позже, чем человек внутри скафандра. За дюзами оставались обширные области искореженного, изломанного пространства, и никто, даже физики, не могли внятно представить, что там, во-первых, творится и когда, во-вторых, возмущения сгладятся и пространство придет в норму. А уж почему все это происходит… это вообще вопрос отдельный.

Впереди вставала овальная переборка с овальной же створкой шлюза. Маврин подошел к створке первым, откинул панель и бодро настучал код. Створка медленно провалилась внутрь, освобождая проход. Едва она закрылась, как ожила другая створка, напротив.

Кольцевая галерея, опоясывающая рубку, имела прозрачные стены. То есть, строго говоря, стены были непрозрачные — просто внутренняя поверхность стен представляла собой сплошной панорамный экран. И изнутри галерея выглядела, как гигантский прозрачный бублик, зависший между звездами.

Капитана всегда раздражало, что на части экрана, обращенной к корме, где полагалось быть коридору и могучим тягам-станинам, беззаботно сияли звезды. В том числе родное наше солнышко. Отчего-то все время казалось, что рубка оторвалась от корабля и летит себе не пойми куда, в межзвездную пустоту, не в силах ни замедлиться, ни ускориться, ни даже сманеврировать.

Какой психолог это просмотрел? Его бы сюда, да после шестимесячного дежурства… В голос бы взвыл! Едва миновали еще один шлюз, из галереи в рубку, капитан свернул налево. В сортир. Организм просыпался после долгой спячки. Маврин тактично покосился и ушел в рубку, где сразу же уселся у пульта фар-спикера.

Капитан вернулся спустя несколько минут.

— Вот! Вот! Глядите сами! — заорал Маврин, едва капитан вошел в круглый, как монета, зал. Мозг «Форварда», если угодно. Самое главное помещение на звездолете.

Но капитан первым делом взглянул, конечно, на диаграммер. Алая точка сместилась, но не так далеко, как он ожидал. Конечно, ведь разбудили его раньше, чем предполагалось…

На рисунок звезд капитан взглянул еще в галерее. На знакомые до отвращения очертания созвездий.

— Глядите! Опять принимает! — не унимался Маврин. Приемник фар-спикера мигал глазком индикатора. Он действительно что-то умудрялся вылавливать из окружающего эфира. Немного — всего шестьдесят четыре символа. Шестьдесят четыре байта. Одну-единственную строку. Остальное обрезал странный и не разгаданный пока закон фар-связи в режимах пульсации. форвард прекратите пульсацию экстренно объяснения после земля

Шестьдесят один символ, и три пустых в конце.

Капитан тупо глядел на монитор. До сих пор он не мог поверить, до сих пор надеялся, что все как-нибудь просто и естественно объяснится, что все окажется не более чем неожиданным и приятным приключением, отвлекающим от рутины нескончаемого полета к Сальсапарелле.

Но все оказалось не так. Маврин ничего не напутал и ничего не приплел. Ничего ему не померещилось, и он не сошел с ума. Хотя оставался шанс, что они оба сошли с ума и что у них сходный горячечный бред.

До завершения очередной, семнадцатой, пульсации оставалось еще полтора месяца. Потом — короткое пребывание в обычном пространстве, придирчиво-тщательная ориентировка, расчеты и очередной прыжок за подкладку мироздания, когда четырнадцатикилометровый корабль-песчинка замирает посреди бесконечного ничто, и только далекие и равнодушные звезды видны из-за подкладки. Вблизи же не видно ничего. Да и нет ничего вблизи, кроме осколков пространства.

Но кто тогда посылает сигнал? Осколки пространства? Капитан с трудом подавил желание длинно выругаться.

— Надо тормозить! — без обиняков сказал Маврин. — А, капитан? Раз ответить не сумеем — тормозить надо.

«Дьявол! — подумал капитан. — Представляю, что начнется, когда придет Самарин, штатный циник восьмой звездной!»

Капитан наперед знал, что тот скажет, потому что Самарин уже тысячу раз говорил это. При всех. Еще на Земле, перед стартом.

Что они не долетят до Сальсапареллы. Что за годы полета на Земле пройдет уйма времени — и люди научатся прыгать к звездам. Прыгать, а не тащиться годами. И что все их мучения окажутся напрасными.

Капитан знал даже, какие именно слова скажет Самарин. Способ быстрого полета к звездам он назовет тирьямпампацией. Он будет говорить о музее Самарина в Вологде, сплошь мемориальных досках и о рогатом шлеме, который якобы носил Самарин в детстве. И о нехороших ассоциациях, связанных с бюро Вечной Памяти. И о моложавых потомках еще что-то скажет. А участников восьмой звездной назовет перестарками.

— То-то Самарин раздухарится, — проворчал Маврин, косясь на капитана.

Капитан слабо пошевелился.

— Мысли ты, что ли, читаешь?

— Только учусь, — отозвался Маврин с неожиданной тоской в голосе. — Капитан, неужели он прав?

— Как видишь, не совсем, — капитан пожал плечами. — Он прогнозировал веселье по возвращении из полета, а потомки, похоже, оказались гуманнее. Они решили предупредить нас еще по пути туда.

— Предупредить? — не понял Маврин.

— Предупредить, — холодно пояснил капитан. — Что Сальсапарелла давно изучена, что они туда летают на уик-энд и что там теперь искусственная планета-курорт размером с Юпитер. Или как там в книге-то?

— А-а-а, — дошло до Маврина. — И на том спасибо. Сколько лет мы сэкономим? Шестьдесят, что ли?

— Около того, — отозвался капитан. Мрачно отозвался. Очень мрачно.

— Зося не выдержит, — вздохнул Маврин. — Столько лет коту под хвост? Нет, точно не выдержит. форвард прекратите пульсацию экстренно объяснения после земля

— Буди экипаж, — устало сказал капитан и поднял глаза на Маврина. — Слушай, где ты коньяк прячешь?

Маврин покраснел.

— Вы действительно знали?

— Сережа, в моем экипаже идиотов нет. Просто мой коньяк нашел Шапиро и, конечно же, выдул. А в каюту идти мне лень.

Маврин вздохнул и полез под кресло, в зип фар-спикера. Извлек початую бутылку «Юбилейного», сбегал на кухню и притащил пару стаканов. Дунул в них зачем-то, налил на два пальца каждому.

— Может, еще и бутербродики сообразишь? — попросил капитан. — Чес-слово, шевелиться не хочется… Ноги дрожат.

— Момент, Михалыч! — Маврин засуетился, поставил стакан с коньяком на пульт, отпихнул ногой раскрытый чемоданчик зипа и вскочил.

— Побудку-то все-таки включи. Время идет… — проворчал капитан.

Маврин торопливо заколотил по клавишам дежурного терминала. В полутора километрах отсюда вспыхнул ослепительный свет, выдергивая медблок из темноты, зацокали диагностеры, поднялись колпаки камер гиперсна. Пятеро звездолетчиков начали двухчасовой путь от небытия к жизни. А Маврин зайцем ускакал на кухню и чем-то там зашуршал, чем-то зазвенел. Там Маврин чувствовал себя хозяином. Почти как за пультом фарспикера.

— Кстати, — спросил капитан, повысив голос. — А где Маша?

— Спит! — прокричал Маврин с кухни, заглушая ровное гудение микроволновки. — Я на нее наорал, и она обиделась. Неделю уже.

— В смысле — гиперспит? — удивился капитан; одним глотком выпил коньяк и болезненно поморщился. — Осел ты, Серега. Разве можно так с женщинами?

Маврин виновато шмыгнул носом, опять громче микроволновки.

«Гиперспать» — это слово Маша же и изобрела. «Пойду-ка я погиперсплю…» Остальные на «Форварде» радостно подхватили это громоздкое словечко и употребляли его к месту и не к месту.

Маврин вернулся с подносом; увидел, что стакан капитана пуст, и вновь плеснул на два пальца «Юбилейного».

— Между прочим, — едко сказал капитан — коньяк принято пить из бокалов. Пузатых таких бокалов, — он показал, каких. На кухне в шкафу стоят, мог бы и отыскать. А ты — как студент, из гранчака.

Глаза у Маврина сделались наполовину виноватыми, наполовину озорными; сочетание было на редкость забавным. Капитан даже фыркнул. От выпитого коньяка по жилам растекалось приятное тепло, и отступала противная пустота в груди.

Пустота, порожденная боязнью, что Самарин окажется прав. Что дело, которому они посвятили всю жизнь, уже сделано другими людьми, сделано лучше, проще и надежнее.

И что они вернутся на чужую Землю, Землю будущего века, вернутся в качестве живых ископаемых, в качестве беспомощных-экспонатов исторического музея.

Они чокнулись и выпили — капитан восьмой звездной Виктор Сперанский и кибернетист восьмой звездной Сергей Маврин. Выпили и взяли по бутерброду с изящного, разрисованного диковинными цветами, подноса.

— Кстати, — сказал Маврин с набитым ртом. — А пульсацию прервать? Время-то идет, как вы изволили выразиться…

— Не раньше, чем проснутся остальные и мы обсудим этот вопрос, — спокойно отозвался капитан. Так спокойно, что Маврин даже жевать перестал.

— То есть — обсудим? Вы же капитан!

— А вдруг я сумасшедший капитан? А? — спросил Виктор, стараясь говорить спокойно. — А ты — сумасшедший кибернетист-связист-дежурный?

Маврин только глазами недоуменно хлопал. Капитан развивал тему:

— Вдруг это просто галлюцинация двух сумасшедших звездолетчиков? Навеянная, скажем, бутылочкой-другой «Юбилейного»?

Маврин немного обиделся:

— Я сегодня не пил… А даже если и пью иногда, то уж не до галлюцинаций… К тому же сходных галлюцинаций у разных людей, по-моему, не бывает.

— Много ты знаешь о галлюцинациях, — проворчал капитан. Вот придут все, тогда и поглядим. Одинаковые галлюцинации сразу у восьмерых — вот это действительно маловероятно. А у двоих…

Капитан неопределенно пошевелил пальцами.

— Да ты наливай, наливай, — добавил он негромко. Маврин подчеркнуто четким движением взялся за бутылку.

Коньяк они допили. Бутерброды доели. Промолчали минут пятнадцать, и тут шлюз тихо пропел, открываясь. Вошел Герман Шапиро, физик, химик… и обладатель еще дюжины специальностей, как это принято у звездолетчиков. Велосипед Герман зачем-то протащил сквозь шлюз и прислонил к стене рядом с дверью в кухню.

— Что случилось? — ровным голосом спросил он и натолкнулся взглядом на бутылку из-под коньяка, по прежнему стоящую на краю пульта. Брови Германа поползли на лоб.

— Да, вот, — небрежно сказал капитан. — Кто-то мой коньяк выпил, пришлось Серегу раскручивать. Ты не знаешь — кто?

Шапиро замялся. Кончик носа у него предательски покраснел.

— Я думал, это коньяк Самарина…

— Самарин коньяк в библиотеке прячет, — сообщил Маврин со знанием дела. — На второй полке, слева. За «Железной башней» Строгова. Она как раз толщиной с бутылку, и высотой тоже.

Шапиро мельком взглянул на диаграммер и вздохнул.

— Так что случилось-то?

— Полюбуйся на фар-спикер, — посоветовал Маврин. Единственная строка все еще тлела в кубе монитора. Шапиро взглянул и насупился.

— Что это еще за новости?

— Это значит, — жестко сказал капитан, — что Самарин, кажется, прав.

Шапиро не успел ответить — снова пропел шлюз и в рубку ворвался расхристанный, как всегда, Леша Самарин. Комбинезон у него был застегнут косо и не на все пуговицы, ботинки — не зашнурованы, а кепка надета задом наперед. Он единственный из экипажа носил кепку — никто не знал, зачем или почему. Может быть, мерз?

— Что Самарин? Что Самарин? Самарин всегда прав!

Он задержал взгляд на диаграммере.

— Ух! Всего-то! Я думал, дальше отползли. Какое число сегодня? Я часы забыл. И месяц какой заодно?

— Десятое апреля, — не задумываясь ответил Маврин.

— Девчата где? — осведомился капитан. Самарин пожал плечами:

— Прихорашиваются, где же им быть? Это мы, балбесы, чуть гиперпроснулись — и в рубку…

Самарин улыбнулся, но тут взгляд его упал на монитор фар-спикера и улыбка медленно сползла с его губ.

— Да, — сказал капитан. — Похоже, мы-таки дождались.

Он внимательно глядел на Самарина, и Серега Маврин внимательно глядел на Самарина, и невозмутимый Шапиро тоже. А Самарин, штатный циник «Форварда», вдруг впервые за много лет полета стал растерянным — у него даже губы задрожали. Он молчал. И продолжал неотрывно глядеть на единственную строку на мониторе.

— Леша, а Леша? — ласково сказал умница-Шапиро. — Где ты прячешь коньяк? А то кэп с Серегой все выпили…

Капитан мрачно пропел панихиду экспедиционной дисциплине. Про себя пропел, конечно, не в голос.

— Коньяк? — отозвался Самарин нетвердо. — В библиотеке… Сейчас принесу…

И он уныло поплелся к шлюзу. Его бутылка оказалась непочатой.

Они приканчивали ее, когда вошли девчата — все, как одна, свежие, подтянутые и благоухающие.

— Привет, звездные волки! — радостно поздоровалась Марина, жена капитана. Увидев тару с коньяком и без, она удивленно округлила глаза.

— Ничего себе! Пьянка на рабочем месте? Мы что, уже прилетели? Досрочно?

— Вот именно, — буркнул Самарин. — Прилетели.

Самарин снова становился циником. Жена его, Тамара, мельком взглянув на диаграмме? немедленно принялась по-людски застегивать и одергивать его комбинезон и тихо что-то выговаривала ему.

— Фар-спикер принял сообщение, — официальным тоном объявил капитан. — Попрошу ознакомиться и высказаться.

Для ознакомиться понадобилось меньше минуты.

— Значит ли это, — вздрагивающим голосом спросила Зося Симушкевич, жена Германа, — что наш полет досрочно завершен по сценарию Алексея?

— По форсированному сценарию Алексея, — поправил Самарин.

Зося повернулась к нему.

— По форсированному сценарию Алексея, — согласилась она и вопросительно поглядела на капитана.

Капитан почему-то обрадовался возвращению Самарина в роль штатного циника. Самарин с дрожащими губами нравился ему куда меньше — как капитану восьмой звездной. А вот как человеку… Впрочем, вздор! Ты — капитан, Виктор. Сейчас ты капитан, и отвечаешь за них всех. В том числе за собственную жену.

— Ребята, — сказал капитан терпеливо. — Я знаю не больше вашего. Я видел ту же строку на мониторе, что и вы. А Сережа Маврин ее принял — только и всего. Я сижу здесь, — капитан взглянул на часы, — уже полтора часа. И полтора часа пью коньяк. Потому что боюсь: все окажется именно так, как расписывал Самарин, и нам ничего не остается, как вернуться на Землю средствами наших далеких потомков и вместо того, чтобы стать первоисследователями одной из звезд, сделаться историческим курьезом эпохи досветовых полетов.

У нас есть два пути. Путь первый: плюнуть на все и не прерывать пульсациию. И, скорее всего, стать курьезом, бессильным в своем упрямстве и упрямым в своем бессилии. И путь второй: замедлиться и узнать, в чем дело.

— Вдруг окажется, что все не так уж плохо, — вставил Шапиро. — Вдруг они просто догнали нас, потому что научились летать немного быстрее. И хотят просто сэкономить нам пару лет.

Самарин поразмыслил и немедленно возразил:

— А если окажется, что это какие-то необъяснимые глюки фар-спикера? Тогда мы потеряем несколько лет на прерванной пульсации.

Все невольно взглянули на Маврина, повелителя пульссвязи.

— Ну, — спросила Маша, простив, наверное, уже своего непутевого мужа. — Могут у твоей шарманки случиться глюки?

Маврин неопределенно пожал плечами:

— До сих пор не случались. Но кто поручится?

Некоторое время все переглядывались.

— Я с трудом могу представить себе человека, который в подобной ситуации протестовал бы против решения замедлиться и выяснить, в чем дело, — осторожно сказала Марина, и украдкой переглянулась с мужем. Капитан мысленно поблагодарил ее.

— Я тоже, — присоединился Шапиро.

— Два, — подытожил капитан. — Точнее, три, я тоже за остановку. Остальные? Я не тороплю. Можете подумать.

— Что тут думать! — воскликнул Маврин. — Я чуть сразу не остановил пульсацию. Но потом все-таки решил посоветоваться с нашим уважаемым капитаном! — Маврин картинно поклонился в сторону Виктора.

— Спасибо, — серьезно сказал капитан. — Уважил!

Зося мучительно улыбнулась. Именно мучительно. Капитан тотчас пожалел, что решился шутить в такой неприятной ситуации.

— Ну что, Зося? — участливо спросила Маша. — Просоединимся к мужьям? Не допустим в семьях разногласий?

Зося зябко передернула плечами.

Капитан хотел сказать: «Итак?», — но вспомнил, что пообещал никого не торопить.

— Да что там, капитан, — взмахнул рукой Самарин. — Верти рубильник. Лучше быть неудачниками, чем идиотами.

— Есть возражающие? — осведомился капитан, прикрыв глаза. Ответом ему была мертвая тишина. Капитан выждал добрую минуту.

— Маврин, — скомандовал он потом. — Ты дежурный. Приказываю; ввести программу на прерывание пульсации.

И на душе сразу стало легче. Все, решение принято… а там — хоть в омут головой. Это легче, чем стоять на бережку и мучительно выбирать: прыгать? Не прыгать?

Только бы вода оказалась не слишком холодной.

— Мальчики, — тихо спросила жена капитана. — А мне коньяку нальете? Немножко…

— Попроси Серегу, — невозмутимо посоветовал Шапиро. — Он ведь дежурный. Или даже нет — не попроси, прикажи.

Марина улыбнулась. Натянуто, напряженно, но улыбнулась.

И капитан в который раз порадовался, что ему достался хороший экипаж. Лучший.

Возвращение из-за подкладки мироздания в обычный космос всегда проходило незаметно. В какой-то момент пространство за кормой «Форварда» просто перестало сминаться и крошиться, скорость стала просто скоростью, не дотягивающей до светового барьера процентов десять, и продолжала стремительно падать. Система искусственной гравитации работала теперь в режиме компенсации, гасила перегрузки отрицательного ускорения. Запустилась вся аппаратура обычной ориентировки; Маврин, сидя в кресле дежурного, обшаривал мегаметры окрестного пространства. Искал тех, кто отправил те самые шестьдесят четыре байта. Строку, которая одним махом убила восьмую звездную.

— Вот он! — выдохнул Маврин, на миг прекратив яростно колотить по клавиатуре. Локатор высвечивал на экране крошечную точку. Пылинку. — Какой крохотный!

Вскоре точек стало две — их встречал даже не один корабль.

«Надо же, экая помпа! — подумал капитан с раздражением. Целых два корабля!»

— Давай связь, что ли… — поторопил он Маврина. Хотелось побыстрее покончить со всем. Выслушать заранее известные слова и понуро идти собирать вещички.

«Интересно, — отстраненно подумал капитан, — а что станет с „Форвардом“? Как они его назад к Земле гнать будут? Или бросят здесь? Вряд ли бросят, все-таки бездна труда в неге вгрохана. Сколько оборудования, сколько сырья… Хотя все оборудование, понятно, устарело, причем безнадежно. Что до сырья… Наверное потомки изобрели какой-нибудь синтез. Не смирятся же они с недостатком сырья? А сырья всегда не хватает…»

Капитан потряс головой, отгоняя назойливые и никчемные мысли.

В тот же миг ожил экран перед пультом — установилась связь. На них взглянул потомок. Очень, надо сказать, моложавый потомок, на вид ему трудно было дать больше двадцати лет. Капитан невольно покосился на Самарина.

Самарин был мрачен, но глядел на потомка с неприкрытым интересом.

— Сейчас нам расскажут о легенных ускорениях, к которым нам не следовало прибегать, а мы, тем не менее, прибегли…буркнул он. Капитан с неодобрением покосился на Самарина, но тот умолк и капитан ничего не стал говорить.

— Фу-у! — облегченно выдохнул потомок. — Наконец-то! Четвертый день за вами гоняемся…

У капитана что-то оборвалось внутри. Четвертый день. М-да. Они уродовались в этом гигантском металлическом гробу годы. Двадцать лет в общей сложности.

И — «четвертый день». Масштаб просто убил капитана. Уничтожил на месте. Распылил и развеял по всему космосу.

Можно было готовиться к участи музейного экспоната.

Потомок улыбался. Открыто и дружелюбно. Он ничего не понимал, наверное. Кому в двадцать лет доводилось пережить крушение мечты?

— Здравствуйте, восьмая звездная! Для вас есть хорошие новости!

— Не сомневаемся, — ядовито ответствовал Самарин. — А какие именно?

Потомок подобрался, принял официальный вид и заявил:

— Говорит Тарас Вознюк, курсант школы космогации. Малый поисковик «Клен сто семь». Первым делом: ваше локальное время? С момента старта.

— Виктор Сперанский, капитан восьмой звездной. Бортовое время: двадцать первый год, сто двадцать шестые сутки полета, время — семь тридцать… уже тридцать одна.

Вышло чересчур сухо; капитан вдруг подумал, что зря он так. Ведь этот паренек ни в чем не виноват.

Другое странно. Все-таки капитан надеялся, что разговаривать с ними будет кто-нибудь из правительства, из космического ведомства, наконец. А тут — какой-то веснушчатый кадет…

Странно. Очень странно.

— Ага… Понятно, — протянул Тарас, кивая. — Жаль, вчера мы не перехватили вас на входе в пульсацию. Вы года три лишних потеряли…

Тут кадета кто-то, похоже, пихнул в бок. Он повернул голову и переглянулся с кем-то за обрезом экрана.

Самарин с леденящей душу вежливостью осведомился:

— А нам позволено будет поинтересоваться — какой год сейчас на Земле? Или никаких вопросов — сразу в карантин?

— Карантина не будет, — так же вежливо ответил Тарас. — А на Земле сейчас две тысячи триста сорок второй год, июль, двадцатые числа. Плюс-минус два-три дня, я не уточнял девиацию. Теперь полеты и время связаны не так, как раньше, вы, наверное, уже догадались.

— Несомненно, догадались, — процедил Самарин. — Ты, давай, давай, рассказывай кадет. Об участи нашей неизбежной. Сразу нас на помойку выбросят или сначала историкам отдадут?

— Самарин! — жестко предупредил капитан. — Полегче! Самарин вздохнул. «Вряд ли он угомонится», — подумал капитан с безнадегой. Но кадета, похоже, смутить было трудно.

— Как вы уже поняли, на Земле выполняется программа перехвата звездных экспедиций на досветовиках. Мы пришли за вами, восьмая. Виктор Михайлович, я представляю ваши чувства, но поверьте: все обстоит совсем иначе, чем вы думаете. Конечно, полет «Форварда» будет прерван, потому что досветовики себя изжили и ломиться к Сальсапарелле еще двадцать лет нет никакого смысла. Я не знаю, чего вы ожидали первым делом — психологов или земных лидеров, — знаю только, что не меня вы ожидали увидеть и услышать, не курсанта — практиканта.

Незачем вам психологи, ничего страшного не произошло и не произойдет, мы все работаем и будем продолжать работать, каждый будет заниматься своим делом…

К удивлению капитана никто Тараса Вознюка не перебивал, даже Самарин. Все слушали. Затаив дыхание.

— И вы продолжите свое дело, просто немного поменялись условия. Только и всего. Поговорить, конечно, надо, и не следует воображать, что разговор предстоит особенно долгий. Но, полагаю, вы не станете возражать, если мы поговорим живьем? Гасите скорость до стыковочной, к вам сейчас подойдет «Февраль» — это парный звездолет, и «Форвардом» займутся специалисты-шаттехники, он свое отслужил. Вы погрузитесь на «Февраль», пройдете курс реабилитации и продолжите экспедицию. Все в порядке.

Тарас просто обязан был сейчас улыбнуться. И он улыбнулся.

— Простите, — переспросил Шапиро с легким недоумением. Что значит — продолжим экспедицию? Нас что — не снимают? Мы еще на что-то годны по-вашему? Или на Земле все годы после нашего старта прогресс стоял на месте?

— Нет, не стоял, и наша встреча лучшее тому подтверждение. Решен вопрос межзвездных перелетов, как нетрудно догадаться. У Сальсапареллы будете через две недели, как раз реабилитацию успеете пройти. Техническую реабилитацию, вы ведь все специалисты и, соответственно, вам нужно скорректировать профессиональные навыки в свете современной науки. Современной нам. Надеюсь, вы понимаете, что наука с момента вашего старта несколько продвинулась?

— И что, кто-нибудь полагает, что нас можно переучить? — недоверчиво протянул Самарин. Яда в его голосе уже не было. Испарился. Остались удивление и некоторая растерянность.

— Не полагает, а точно знает. Методика отработана. А чтобы было понятнее, знайте: перед вами человек, который снял с трассы четыре звездных. Вы — пятые.

Тарас говорил не без гордости, но капитана мало интересовали достижения кадета. Другое его интересовало.

— Пятые? А кого уже сняли?

— Я снимал десятую, двадцать седьмую, тридцать седьмую и сорок четвертую.

— Десятую? Которую вел Харченко?

— Нет, — помотал головой Тарас. — Харченко вел двенадцатую. Спустя девять лет после вашего старта.

К тому моменту «Форвард» уже разогнался и утратил связь с Землей. Значит, что-то изменилось, и Харченко не попал в десятую. «Впрочем — о чем я? Отвлекаюсь…» — подумал капитан.

— А что, — осторожно поинтересовался Маврин. — Сальсапарелла еще не изучена?

Тарас помотал головой, так что рыжая его шевелюра заволновалась, как трава на ветру.

— Нет, конечно. Когда? Мы строим новые звездолеты всего четыре года, и первая программа, которую утвердили к выполнению в совете космогации, — это программа снятия звездных экспедиций с досветовых кораблей. К тому же на Земле не хватает космонавтов. Они все в космосе, в звездных. Я курсант, и первый выпуск в нашей школе только в этом году. Через пару месяцев. Собственно, я буду в первом выпуске, а сейчас у курсантов практика. Очень интересная практика!

Тарас расплылся в улыбке.

— И, кстати, — добавил он вскользь. — Никто не строил у Сальсапареллы искусственных планет, а в Вологде не создавал музея. И бюро Вечной Памяти у нас нет.

Восьмая звездная поражение замерла. Восьмая звездная затаила дыхание, так что стало отчетливо слышно тикание сильдокорректора. Семеро из восьмой звездной дружно поглядели на ошеломленного Самарина, а ошеломленный Самарин — на своих коллег.

А Тарас громко и заливисто расхохотался. И пояснил:

— Нет, не думайте, что мы научились читать мысли. Просто все космонавты очень любят эту книгу. И десятая, и двадцать седьмая, и сорок четвертая.

И мы ее тоже любим. Не слишком странно, правда ведь?

 

9–10 октября 1997 г.

Москва

 

 

Александр Щеголев

ПИК ЖИЛИНА

 

Прощальные стихи на веере хотел я написать, в руке сломался он.

Басе, сын самурая

 

Глава первая

 

— Консервы, — с сожалением констатировал таможенник. — Зачем они вам?

— Странный вопрос, — улыбнулся я. — Угадайте с трех раз.

Он укоризненно взглянул мне в глаза, вздохнул и ничего не ответил. Мой чемодан лежал перед ним на столе. Крышка чемодана была откинута, незамысловатый багаж одинокого путешественника выставлен напоказ. Я ощутил легкое раздражение.

— Надеюсь, мясопродукты не подлежат у вас повсеместному изъятию?

— Нет, конечно, — снова вздохнул таможенник, взял тонкими длинными пальцами одну из пластиковых банок и принялся ее брезгливо разглядывать. — Вам, наверное, опытные люди посоветовали взять это с собой?

Я развернулся на сто восемьдесят градусов и огляделся. Другие пассажиры, прибывшие тем же рейсом, свободно проходили через турникеты, не задерживаясь возле барьеров дольше обычного. Предъявить вещи к досмотру попросили меня одного.

— Вы тот самый Иван Жилин? — спросил он тогда меня в спину.

— В каком смысле «тот самый»?

— Вы указали в анкете, что по профессии писатель…

— Ах, вот из-за чего по отношению ко мне проявлена такая строгость.

— Честно говоря, да, — согласился таможенник, смутившись на секунду. — Я почему-то подумал, что вы — тот самый Жилин. Простите, если ошибся.

Понять, шутит он или нет, было непросто, поскольку взгляд его сосредоточенно шарил по моему чемодану, не участвуя в разговоре. Нормальный с виду парень, лет двадцати пяти. Форма очень шла его честному лицу, как и этот белый барьер, как и вся эта ситуация. Некоторые люди рождаются, чтобы быть стражниками, и ничего тут не поделаешь. Закончил училище, конечно, с отличием И, конечно же, не пьет и не курит, и с девушками, надо полагать, у него тоже все в порядке. Вот только мясные консервы почему-то невзлюбил.