Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени 10 страница

Блуждающий взгляд пьяного наконец нашел мое лицо.

— Знаешь, почему маленький Пьер сорвался в бега? Кто-то ему сообщил, что отец его работает в Управлении космических сообщений и что зовут этого человека — Рэй. Как ты понимаешь, Жилин, это ложь! Это даже не смешно, это бред, просто бред… — Мария повернулся и героическим усилием послал свое тучное тело прочь.

Помочь ему дойти, с сомнением подумал я. Опять сверзится ненароком… Хотя, так ли уж Мария пьян, каким хотел бы казаться? Суженные зрачки — нетипичная реакция на алкоголь, а зрачки его были сужены, я обратил внимание. Что еще? Связная компактная речь на фоне двигательной разбалансировки. Был продуманно растрепан и неопрятен. Что он на самом деле сказал мне своей эксцентричной вылазкой? Очевидно, то, что и вправду ждал моего возвращения. Показал мне себя сразу, как я вошел в отель. Зачем? Чтобы предупредить: за тобой наблюдают, Жилин, какие бы обещания тебе ни давали, какими бы словами об офицерской чести тебя ни кормили. Ты что, Жилин, нашего Оскара не знаешь, вот что пытался сказать мне Мария. Ты клоун, Жилин, на арене цирка под лучами прожекторов, маленький и смешной, развлекаешь молчаливых скучающих зрителей, и если мы не вмешались у школы, то оттого лишь, что рано было раскрывать себя… Спасибо, Мария, все-таки ты честный человек, хоть и обидчивый.

Он скрылся в кабине лифта, а мы с Лэном пошли пешком по лестнице. Главный вывод, который следовал из давешнего разговора с Оскаром, был таков: меня весь день прослушивали и просвечивали.

Да, конечно, возникшее вдруг словечко «суперслег» тоже меня зацепило, еще как зацепило; Оскар отлично знал, на какие крючки цепляется отставной агент Жилин; но главной все равно оставалась тема тотального контроля. И вот теперь Мария с его мелодраматической чушью, которую мы тактично пропустим мимо ушей, дал мне ясно понять: НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ.

В номер мне идти решительно не хотелось. В номере моем водились насекомые. Много-много «клопов», в каждой из роскошных комнат. «Клопы-говоруны», как называли эти примитивные подслушивающие устройства в двадцатом веке. Или я давал волю своей злости? Вряд ли контроль осуществлялся при помощи устаревших технических средств…

Нужно решение, встряхнулся я. Что такое «камера хранения», знаю пока я один. Разгоряченные охотники жестоки, но вовсе не тупы и невежественны, своры аналитиков кормятся на их псарнях. Только ведь они до сих пор не выяснили, кто такой Странник, кем был этот мальчик до того, как решил повзрослеть. А я — вспомнил. Чары упали. «Вы межпланетник, — сказал он мне утром возле вокзала, — вы поймете…» Однако, чтобы понять, мало быть межпланетником самому, нужно еще держать в голове, что автор ребуса — тоже человек Пространства… и что стальное брюхо «Тахмасиба» становилось однажды его домом… и что скучный капитан Быков терпеть не мог гостиниц, а планетолог Юрковский, этот воинствующий сибарит, именовал гостиницу в Мирза-Чарле, как и любую другую, не иначе как «камерой хранения»… Какой из местных отелей был выбран в качестве «камеры хранения»? Очевидно, «Олимпик», где у меня был заранее заказан номер. Что такое «ячейка»? Один из номеров, надо полагать. Иначе говоря, оставалось мне только свернуть на площадке нужного этажа… Я терпеливо брел вверх. Решение не было принято. Безумие висело в воздухе… Что за клад, думал я, спрятан у него в «ячейке»? Составные части суперслега? Во что ни играй, все равно играешь в кубики, говорил один палач, специализировавшийся на четвертовании… Кстати, о палачах. Когда мертвецы воскресают, это не только дарит людям веру в чудо, но и говорит о чьей-то профессиональной непригодности. Милый мальчик, которого интели прозвали Странником, более десятка лет числился в погибших, и не оттого ли вершители чужих жизней до сих пор не смогли определиться с его анкетными данными?

Был такой проект под названием «Сито», придуманный в Управлении космической минералогии. Увы, гигантская конструкция, дрейфующая в поясе астероидов, не была достроена, где-то что-то сдетонировало, и пошла цепная реакция, пожравшая металл огнем «холодной аннигиляции». В пустоте всякое бывает, особенно если кому-то поперек горла встают разведочные работы, способные нарушить их монополию по добыче сингонических метаморфоров. Все, кто находился внутри комплекса, погибли мгновенно, им повезло, а вакуум-сварщиков, работавших в пространстве, разбросало кого куда. Среди этих несчастных оказался и он, мой знакомец по спецрейсу «Тахмасиба». Бригады спасателей в течение года выискивали в космосе скафандры с задохнувшимися и закоченевшими людьми. Каким образом он выжил?

Однако вернемся в наши дни. Перед тем, как в рчередной раз погибнуть и воскреснуть, товарищ Странник ясно сформулировал свою последнюю волю: «То, что предназначено для вас, ваше и только ваше». «Ваше» — это мое. Не Оскару оно принадлежит, не Эмми и даже не всему человечеству, а мне. Что из этого следует?.. «Клоп-говорун отличается умом и сообразительностью, — вспомнил я давнюю присказку. — Отличается умом, отличается сообразительностью…»

Решение было принято.

Я лежал в ванной и брил голову. Я сбривал свои и без того короткие волосы под ноль, под минус, превращая голову в коленку с ушами, и бодро напевал, изображая отличное настроение. Снятые волосы я тщательно складывал в полотенце, чтобы, упаси Бог, ничего не пропало. Я проделывал все это, напустив столько пару, что самого себя в зеркале еле видел. Жалко было тех ущербных ребят, которым выпало подглядывать за мной, но в таких экстремальных условиях их аппаратура вряд ли была полезна.

Избавляться от волосяного покрова в остальных частях тела не было необходимости. Пометили меня, очевидно, еще утром, в то самое время, когда валялся я, чушка чушкой, на вокзальной площади. Но при этом не раздевали, значит, будем надеяться, только прическу и попортили. Есть такое средство: «пылевой резонатор». Сверхлетучая жидкость без цвета и запаха, которая, испаряясь, оставляет на поверхности невидимые глазу микрочастицы, не смываемые и не счищаемые обычным способом. Технология позволяет слышать все, что говорится вокруг обработанного таким образом объекта, и ежесекундно отслеживать его местоположение.

Наверняка они обработали и мою одежду, причем всю целиком — и ту, что на мне, и ту, что в чемодане, включая белье. Так что чемодану отныне доверять тем более нельзя. Прическу мы, конечно, сейчас исправим (ну и портрет получается, жуть!), а вот с одеждой… Не настолько здесь экстравагантные нравы, чтобы бродить голышом по отелю и остаться при этом незамеченным. Вот и получается, что без Лэна проблему не решить, сказал я себе, справляясь с очередным приступом сомнений. Очень не хотелось втягивать мальчика в игру до такой степени, но… Закончив с бритьем, я надел на голову фирменную гостиничную кепочку и только затем покинул ванную. Полотенце с волосами, завязанное узлом, я положил себе на плечо; никуда мне теперь нельзя было без этого нелепого атрибута, без этого подлого маяка, без этого крючка, на котором водили меня невидимые рыбаки. Я взял электронный блокнот, взял стило и вышел из номера.

Лэн ждал меня возле лифтов; он общался с новым коридорным, который сменил его сегодня на посту, рассказывая скучающему юнцу про большого писателя Жилина. Это было хорошо. Пусть коридорный знает, что нас с Лэном связывает давнее знакомство: тогда в нужный момент не возникнет никаких вопросов… Они с секундным замешательством оглядели меня. В номере я переоделся, был теперь, как Лэн: в такой же укороченной рубашке, в таких же мокасинах, только вместо бермуд я надел шорты. Не нашлось в моем гардеробе бермуд. Зато все в точности совпадало по цвету. Чем хороши изделия из стереосинтетика? Цвета своего не имеют, полностью зависят от минутного каприза владельца. А Лэн красовался точно в такой же фирменной кепочке: я позаботился.

— Пошли, побросаем мячик, — сказал я, увлекая его в спортзал.

Включили свет, собрали мячи в центре и минут десять разминались под кольцом. Точнее, разминался один Лэн, а я скромно руководил процессом. С маяком на плече не очень-то размахаешься. Юный герой ничего не понимал, оттого был красен, но терпел, даже старался показать мне класс. Потом я скомандовал:

«Все, пора остыть немного» и отправился прямиком в мужскую раздевалку. Лэн не удержался, бросил последний разок (попал) и поскакал за мной. Судя по его виду, остыть ему было затруднительно, поскольку именно возникшая пауза наконец-то разгорячила героя. И чтобы не ляпнул он лишнего, я сунул ему под нос зеленый экранчик блокнота. Там было заготовлено слово: «Молчи!» Лэн обиженно поджал губу. Тогда я включил стило и быстренько вывел: «Пишем одно, говорим другое». Он медленно кивнул, ставши ужасно серьезным. Он окинул подозрительным взглядом потолок, затем стены раздевалки и вопросительно посмотрел мне в глаза. Я кивнул в ответ.

— Почему вы дышите ртом? — светски осведомился Лэн.

— Разве? — сказал я рассеянно, начав работу над новой запиской. — По-моему, я носом дышу.

Он заглянул в блокнот сбоку, вывернув шею.

— Вы, дядя Ваня, ртом такую узенькую щелочку делаете, наверно, чтобы самого себя обмануть.

— Носом — это важно?

— У меня в детстве начиналась астма. Помните, каким я доходягой был? Климат у нас слишком влажный, а тут еще наследственность. Так вот, когда я начал дышать носом и всегда следить за тем, как дышу, астма вскоре и прошла.

Я повернул блокнот, чтобы ему удобнее было читать: «Меняемся одеждой, дружок, раздевайся».

Мальчик хмыкнул, но протестов не заявил. Раздевалка на то и раздевалка, все естественно. Он только слегка изменился в лице, когда обнаружил, что под шортами у меня ничего нет. Так и было задумано, меченые трусы я снял еще в номере, чтобы не заставлять хорошего человека натягивать на себя чужое белье, ведь не всякому это будет приятно. Поощряется ли Естественным Кодексом хождение без трусов? Не знаю, не знаю. Мальчик со скрытым уважением поглядывал на мои шрамы.

— Муж нашей Вузи — тоже весь такой… — вдруг сообщил он. И тут же испуганно покосился на потолок. — Я говорю, муж у нее весь больной был, еще до того, как начальником таможни стал. Ранили его в заварушку, когда телецентр штурмовали… дырка в легких была, пневмоторакс… короче, когда стал следить за своим дыханием, тоже довольно быстро в строй встал. Пить бросил, как и моя мать. Он ведь сначала знакомым матери был, только потом они с Вузи… это… Он даже медкомиссию прошел! А то как бы его начальником таможни поставили?

Мы быстро покончили с переодеванием, и я написал Лэну:

«Теперь — ко мне. Ты останешься в номере, а я исчезну. Ты — вместо меня.»

Долго он читал эту записку, но я не торопил парня с решением. Понятно было, какие вихри проносятся в его стриженой голове. Наконец он взял у меня из рук блокнот и стило.

— Значит, я со своей щелочкой из губ неправильно живу? — заговорил я, пока он пишет. — А вы со свояком, значит, носом смерть попрали?

Лэн дописал записку и показал мне: «Я у вас в номере почитаю, можно?» Ответ мой был таков: «Свет зажигать запрещается! При свете ты — не я». «Что мне придется делать?» — деловито уточнил он. «Ложиться и спать». Пока он переваривал информацию, я дополнил картину последним штрихом: «Это — регистрирующая аппаратура. (Я переложил ему на плечо полотенце со спрятанными внутри волосами.) Ее нужно носить с собой даже в туалет. Разворачивать нельзя.» Лэн хотел было потрогать ношу на своем плече и не посмел прикоснуться. Там точно не бомба? — читалось в его растерянных глазах.

На этом наша переписка иссякла. Когда мы выходили из спортзала, я вдруг сообразил:

— Погоди, твоя сестра замужем за начальником таможни? За господином Пети Бригом?

— Ну, — с удивлением сказал он. — А что?

Вузи Бриг. Дизайнер и скульптор В. Бриг. Заурядная провинциальная дурочка, оказавшаяся на деле не такой уж заурядной и вовсе не дурочкой. За что она мне отомстила, за какие из своих несбывшихся надежд? Кто-нибудь когда-нибудь поймет этих женщин? Мы с Лэном вошли в мой номер, не зажигая свет и продолжая светски беседовать. Собственно, как выяснилось, Вузи изваяла не столько Жилина, сколько безымянный эталон мужественности. Фамилия натурщика не очень интересовала заказчиков. «Идеал» — так назывался конкурс, устроенный популярным дамским журналом «Услада Сердца», — вскоре после того, как я покинул эти места. И по опросу многочисленных читательниц победили именно мои виды. Особенно дамам понравились шрамы, с удовольствием отметил Лэн… Мальчик хорошо держался, не трясся и не переигрывал. Выйдем на балкон, проветрим мозги, предложил я ему. Мы вышли на балкон и посмотрели на подсвеченную, словно светящуюся фигуру, гордо торчащую в центре сквера. Разве вы не чувствуете, сказал Лэн, что это было неизбежно. Памятник вашему другу Юрковскому должен был исчезнуть, а на его месте должен был появиться новый. Кому? Конечно, вам! Не зря же все авторы фельетонов на темы вашей книги обязательно обыгрывали этот несчастный монумент. Только я не вижу здесь ничего смешного, воскликнул он. Спасибо, дружище, растрогался я, хоть кто-то понял мои чувства… Да, но каким образом твоя милая сестричка смогла изготовить такую анатомически достоверную копию?! (Я возмущенно указал пальцем в нужном направлении.) И опять мальчик не увидел ничего смешного. Оказалось, их с Вузи мама в определенных вопросах была немножко ненормальной: например, она скрытно снимала всех постояльцев мужского пола, живших когда-либо в доме. Здоровенный альбом даже завела, наподобие семейного. Где снимала? В ванной, понятно. Или в спальне. Она и послала в журнал те из снимков, которые можно было показать приличным людям, а всеми остальными воспользовалась Вузи, когда работала над заказом…

— Ну, спасибо за вечер, — сказал я, сворачивая разговор. Тебе, наверно, пора домой.

Лэн оторвал руки от заграждения и распрямился. Мы посмотрели друг на друга.

— До свидания, — сказал он. — Желаю вам здоровья.

Я подмигнул ему и перебрался по мостику на галерею. Лэн остался на балконе. Когда я оглянулся, он уже скрылся у меня в номере, понятливый, непростой мальчик. Без единого лишнего слова. Ему ужасно хотелось почитать перед сном, но, когда я оглянулся в последний раз, свет так и не зажегся… Пользоваться лифтом было неразумно; я спустился до третьего этажа пешочком. «…Номер ячейки — это номер в гостинице, куда вы меня тем же вечером отправили…» Я скверно помнил «тот вечер», один из десятков одинаковых вечеров, убитых мною в Мирза-Чарле, однако номер в гостинице, где останавливались Быков с Юрковским, забыть было невозможно. Они всегда останавливались в одном и том же — в триста шестом. На третьем этаже. Сейчас там мемориальная доска. А гостиница, помнится, носила название: «Спокойная плазма», обычное для городов, построенных при ракетодромах… Здесь, в «Олимпике», нумерация комнат была совсем иной, с использованием букв, так что помимо ног пришлось мне загрузить работой и голову. Третий этаж — это понятно, но куда идти дальше? Апартаментов, обозначенных цифрой шесть, был целый ряд: от «А» до «F», значит, лобовой вариант не годился. Здравый смысл подсказывал воспользоваться не числовой аналогией, а пространственной, то есть перенестись мыслию в портовый отель в Мирза-Чарле… Отлично. Миновав кресло со спящим коридорным, свернув от лифтов налево, я пошел отсчитывать двери: с цифрой ноль, потом с двумя нулями (это были люксы), потом «один-А»… и так далее. Следить за нумерацией было совершенно не нужно. Возле шестой по счету двери я остановился. Если не эта, то какая еще? Был ли другой ответ у задачки?

Открыла пожилая дама… И это был сюрприз! Конфуз, фиаско, штопор: я не смог совладать со своим лицом. Опять она. Симпатичная толстушка, любительница привокзальных кафе и спортзалов с юными атлетами; была она в батистовой кофте и во все тех же льняных брючках, а вязаная панама была теперь песочного цвета.

— Фрау Семенова? — спросил я, едва удержавшись, чтобы не рассмеяться. Хозяйка номера отступила на шаг, заставив меня войти, и подняла вверх пальчик, заткнув таким нехитрым способом мне рот.

— Вам тоже не спится, молодой человек? — осведомилась она на чистейшем русском.

В другой ее руке появился приборчик, которым она быстро и ловко обследовала и мою одежду, и меня самого. Лицо ее отразило полное удовлетворение результатом. Она пригнула мою голову, сняла с меня кепку и, завершая наше знакомство, огладила своим приборчиком мою ослепительную лысину.

— Хорош, хорош, — энергично сказала старушка. — Чист, как младенец.

Мы прошли в гостиную. Я помалкивал, я вообще предпочитаю молчать, если есть такая возможность. Хозяйка, несмотря на возраст, ступала легко и бесшумно; на ногах у нее были очаровательные мягкие тапочки в форме кошачьих голов. Она расстегнула дамскую сумочку, лежавшую возле стереовизора, затем что-то сделала, и сумочка развалилась по швам, открыв еще один прибор, побольше. Внешняя антенна стереовизора была вставлена в этот прибор. Несколько секунд пожилая дама наблюдала за разноцветными волнами, бегущими по экрану, и констатировала:

— Снаружи тоже тихо. Никого мы с вами не интересуем, молодой человек. — Она повернулась ко мне. — Так что можете здесь остаться и отдохнуть. — Она показала на приоткрытую дверь.

— Сударыня, — возразил я. — Мне кажется, я здесь по другому поводу.

— Сейф там же, в спальне.

— Сейф?

Она промокнула вспотевшее лицо кружевным платочком. Всетаки испытывала она, сердешная, некоторое напряжение, с каким бы достоинством ни подавала себя гостю. Наверное, трудно быть агентом в стране, где запрещено лгать, а людям преклонного возраста — и вовсе вредно.

— К чему нам в прятки играть? — укоризненно сказала она. В номере мы одни, можете проверить. Вы ведь за буквами пришли? Знали бы вы, как я вам завидую. Буковка к буковке, и будет слово, и слово будет у вас.

— Сколько букв я могу взять? — буднично спросил я, словно речь шла о дармовом пиве.

— Обе.

— А третья?

Бабуля высморкалась в свой платочек, культурно отвернувшись.

— Вас что, плохо инструктировали? — неприятно удивилась она. — Третью-то вам искать. Ради чего вас, милый, вызывали? Предназначение свое забыли?

Я вспомнил о суперслеге, о частях внеземного оружия. Теперь к этому ряду добавились буквы и слово. «Вначале было Слово, и было Слово у Бога, и было Слово — Бог…» Где правда? Кому верить? И верить ли кому-нибудь вообще?

— Три буквы, три буквы, три буквы!.. — пропел я. — В русском языке много слов из трех букв, вы знаете об этом? Привести примеры?

— Например, «СОН», — ответила она и скрипуче засмеялась. Или у джентльмена есть другой вариант?.. И я попрошу вас, произнесла она строго. — Слово следует произносить с прописной буквы, чтобы отличить Его от простого набора звуков, которыми мы с вами сотрясаем сейчас воздух. СЛО-ВО. Состоит Оно не из букв, а из Букв. Поняли разницу? А теперь о деле. Если вам понадобится в город, воспользуйтесь машиной. Другим способом покидать отель не рекомендуется, иначе опять всякая грязь поналипнет. Машина, о которой я говорю…

— Накрыта «зонтиком», — нетерпеливо закончил я чужую мысль. — Все понятно. Вы что, уходите?

Хозяйка номера уже упаковывала прибор, возвращая своей сумочке первоначальный вид. Она повернула голову:

— Ключи от автомобиля — в тумбочке возле кровати. Спуститесь в гараж на лифте, минуя холл. На брелке написаны все данные, так что не промахнетесь.

— Вам больше нечего мне сказать? — обиделся я.

Она повесила сумку себе на плечо.

— Открывать сейф, молодой человек, дело сугубо личное. Никто не имеет права вам мешать, даже я.

Она уплыла в коридор — маленькая, пухленькая и очень домашняя.

Я тщательно осмотрел тылы, прежде чем войти в спальню, меня и впрямь оставили одного! Кровать была огромной, свежей, аппетитной, впрочем, таковы были местные стандарты. И сейф был стандартный, из тех, какие имелись в каждом номере отеля. Располагался он во встроенном платяном шкафу, на месте одной из полок. Я ввел в сторожевую систему сейфа: «Your old Micky Mouse», что означало в переводе с английского: «Ваш старый Микки Маус». Именно так назывался бар в Мирза-Чарле, где мы со Странником имели счастье завязать наше знакомство, вот только случилось это даже не в прошлой — в позапрошлой жизни…

 

Глава пятая

 

«Наверное, это очень скучно — все знать,» — пожалел как-то мыслитель дурака. (Голый мыслитель лежал на столе прозекторской, а дурак был патологоанатомом.) Я все знал. Сегодня — Я все знал. Я стоял на сцене, я объяснял людям мировой порядок вещей, а Буквы в моих руках сияли, как звезды. Золотой светящийся жгут, излучаемый одной звездой, уходил вниз, к центру Земли; вторая, выпустив сноп зеленых игл, словно на стропах парашюта, удерживала Небо надо мной.

Как выяснилось, на самом деле это было очень весело — все знать. Взять, к примеру… ну, скажем, Будущее. Что может быть проще? Будущее — оно как Настоящее, только лучше. Будущее — это когда ничего не меняется в принципе. Появляется несколько крупных новинок в области науки и техники, которые по пальцам можно пересчитать, а быт остается прежним. Подотритесь — вы, прыщавые нигилисты, грозно бряцающие дорогостоящим интеллектом, уверенные, что в мире Будущего изменится буквально все, вплоть до самых мелких мелкостей. Ваши штаны полны несбывшихся прогнозов. Быт вечен, это нам и нравится. Кому? Нам, нормальным людям. Зрителям, слушателям и, не побоюсь этого слова, читателям. «Такое Будущее означает, всего лишь конец прогресса!» — кричат мне из партера. Ну и что? Я хохочу. Кому он нужен, этот ваш прогресс, вставший вертикально, как вагон поезда в эпицентре крупной катастрофы. Технологическая мясорубка, которая меняет человека через быт, еще не прогресс. Долой! Пусть будут коттеджи, прямоугольные двери и протертые ковры на полах. А также столы, стулья, ложки, телефоны, штаны и юбки. И книги. Без книг нам никак, факт. Пусть останутся утилизаторы, радиофоны и стереовизорм — этих удобств вполне хватит. И, пожалуй, ароматический бензин… Что еще нужно для долгой счастливой жизни? Добавим кабинки нуль-Т и сказочные летательные аппараты. Феерическая картина: на площадь Красной Звезды садятся не грязные вертолеты, а чистенькие бесшумные флаеры, птерокары и глайдеры. Памятники Строгову — по всей Земле. В Мировом Совете вымерли все юристы и экономисты, их кресла заняли врачи и учителя. С простыми распространенными фамилиями — вроде Иванова или Сидорова. К счастью, не будет в Мировом Совете и гениальных стратегов с именем Эмми. И пусть человек распространяет свой простой и понятный быт в Космос, чтобы Космос был таким же простым и понятным, очень человеческим, а вовсе не таким, каков он на самом деле… Остановись, мгновение, ты прекрасно. Ничего больше не нужно. Мы отлично обойдемся без электронных блокнотов, клишеграфов, пневмотележек, летучих абсорбентов и гелиочувствительных чернил. Долой словесный мусор! И уж, конечно, никаких вам «зонтиков» или Z-локаторов — замри, прогресс на потребу спецслужбам! Вернемся в прошлое. Никаких вакуум-арбалетов, плазменных сгущателей и прочих спецчудес. Из оружия — только скорчеры. Или скорчеры — тоже лишнее?

И вообще, может быть, я не прав в главном, подумал я, осторожно спускаясь со сцены. Ступеньки были устрашающе круты. Буду ли в этом мире я? В мире, который виден так ясно и отчетливо, — найдется ли мне место?.. Почему бы нет. Герой Иван трижды крутанулся, да и стал каким-нибудь Ивановским. Впрочем, это нескромно. Ростиславским? Гм. Ладно, фамилия не так уж важна, важнее имя… Ив АН. Дим Дим. Биг Баг… Так что я прав! Пусть я буду прав, решил я — и споткнулся, все-таки споткнулся. Люди склонились надо мной. Как я радовался, заглянув в их лица, — в счастливые лица одураченных людей. Как я смеялся, когда… когда проснулся! И неожиданно я подумал, просыпаясь: Душу не поставишь на щербатую лесенку эволюции — по той простой причине, что Она, Душа, все-таки существует…

Я очнулся.

Вскочить, подумал я, открыть жалюзи и подставить свету лицо; почему-то эта идея сильно меня рассмешила. За окном по-прежнему была ночь. Настроение бурлило, выплескиваясь через край, и кружили сумасбродные мысли: вроде той, что к чужой спальне полагается ласковая, все понимающая хозяйка. Я вспомнил давешнюю старушку и расхохотался в голос. Потом взглянул на часы. Поспать удалось всего несколько минут, не поспать даже — отключиться, упав спиной в кресло. Я взглянул на свои руки. В руках у меня и вправду были…

Нет, никаких «Букв» там, разумеется, не было! А были два каменных обломка, изъятые мной из сейфа; один на вид — просто кусок горной породы, второй — похож на черный обсидиан, осколок вулканического стекла. Если кому-то было угодно называть эти камни Буквами, то не нам и не здесь идти против воли владельца, да и не в названиях, собственно, дело… Дело, собственно, было в том, что содержимое сейфа предназначалось не Оскару с его сворой. Возможно, и не мне тоже, но уж не им и не таким, как они, — точно. Нельзя было им всем брать ЭТО в руки, никому из тех, кто в любой вещи видел прежде всего оружие, будь то кирпич, выпавший из китайской стены, или булыжник внеземного происхождения.

Внеземного происхождения? Я посмотрел на предметы, лежащие в моих повернутых к небу ладонях. Каменный обломок номер один, подумал я. Весом сто восемьдесят шесть грамм. Обычный минеральный состав, сложен из оливина и набора безводных силикатов. Минералов, неизвестных на Земле, не обнаружено… Сведения всплывали в моей голове сами собой, без участия воли, вставали перед глазами в виде показаний масс-спектрометра, и было это исключительно забавно. Вещественный состав: кислород, кремний, железо, магний, никель, и еще куча других элементов в ничтожных количествах. Я все знал! Передо мной был типичный образчик так называемого космического вещества, которое я вдоволь повидал на астероидах. Возраст, определенный по радиоактивному элементу калию, — примерно один миллиард лет. Калий, распадаясь, образует аргон. Изумительное зрелище, если у вас есть художественный вкус… Обломок номер два. Обсидиан глубокого черного цвета. Камень-Учитель, неожиданно подумал я, помогающий управлять Силой духа. Строки из древнего трактата вспыхнули и погасли: «…когда эта высшая Сила нисходит в мир форм, становится возможным изменять жизнь на Земле…» В одной моей руке покоилась овеществленная энергия Земли, в другой — энергия Космоса…

Опять я очнулся. Страха не было, был только смех. Имею ли я право ЭТИМ владеть? Есть люди, которые задают себе подобные вопросы. А хорошо все-таки, что я писатель, засмеялся я. Писатель — это тот, кто изучает самого себя, делая вид, будто изучает окружающих, так что я способен задать себе любой вопрос и получить честный ответ. Итак, имею ли я право?

Не знаю…

Я встал. Смех одолевал меня, как насморк, и тогда я перестал сопротивляться, положил камни на трюмо, среди косметики и маникюрных принадлежностей, затем вытащил из кармана деньги, швырнул их, хохоча, в потолок, и разлетелись по комнате волшебные бумажки цвета сухой омелы. Я огляделся. Разнообразные предметы интимного, дамского свойства стесненно помалкивали. Разоренный сейф прятался в платяном шкафу, там оставались еще ожерелье и серьги из космического жемчуга, однако драгоценности меня не интересовали. Делать мне здесь было больше нечего. Где-то в мониторной неспокойно дремал Оскар, топорща белесый пушок над губой: он конструировал во сне будущее, в котором был Начальником Всего; жаль, что я не мог присутствовать при его пробуждении. Сфотографировать бы взглядом перекошенную морду взбесившегося подлеца… что я несу, подумал я, какой вздор, человек просто выполняет свою работу, и ежели у него руки по локоть в дерьме, так не в крови же?

В душе моей высохла злость — до капли! — и хотелось почему-то всех простить. Что за болезнь, что за ночь такая? Душа у меня, оказывается, была. Я взял камни с трюмо. От них исходили токи, электризуя все тело, попадая в мозг, и я поспешил избавиться от этих кусочков Неведомого, спрятавши их в широких штанинах. Решив не торопиться вынимать их впредь. Мне ведь настоятельно советовали не торопиться… Не «решив», а «решивши», опять засмеялся я. «Отложивши», «сообразивши», «спрятавши». Какими сочными, исконно народными речевыми вывертами ты оперируешь, культовый писатель Жилин, как это ценно — в каждом деепричастном обороте, в каждом абзаце на каждой странице протаскивать шаловливое окончаньице «ши»…

— Что-то вы побледневши, — участливо произнес я, обращаясь к своему отражению в зеркале.

Карманы у меня оттопыривались, как у запасливого мальчишки; я постарался замаскировать это дело складками. Ногам было горячо и странно. Точно такие же ощущения я испытал, когда вынул сокровище из сейфа и когда упал, растерявшись, в кресло, — такое же тепло и магнетизм. Однако никакой опасности я не чувствовал. Хотелось действовать. Несмотря на одолевшую меня младенческую радость, несмотря на полное нежелание драться, я чувствовал, что сил во мне теперь — на два Жилина, а реакции мои — как у хорошо отлаженного автомата. Не долгожданное ли это время истины? Сможет ли писатель отдать жизнь — не за Слово даже, а за часть его, лишенную какого-либо смысла?

Я перегнулся через кровать и достал из тумбочки ключи от машины…

И ничуть не удивился, когда обнаружил, поднявшись к себе на двенадцатый, Банева со Славиным. Неразлучная парочка стояла на площадке возле лифтов и оживленно общалась с молодежью. Молодежь была представлена также двумя особями: коридорным и долговязой нескладной девицей.

— О! — дружно обрадовались братья-писатели. Славин сказал:

— Улыбка до ушей, глаза блестят. Ты чего такой? Дедушкой стал?

Странно, что они меня вообще узнали.

— Напитал исстрадавшееся тело пьянящим батидо, — похвастался я. — А может, это было октли, там этикетка отклеилась. Лицо Славина приняло неестественный, неприятный вид.