Под знаком фиолетового цветка

 

Нельзя считать мертвым то, что упокоилось навеки: эпохи и эры проходят, и даже смерть может умереть.

— Г. Ф. Лавкрафт —

 

Девушки выразительно посмотрели на Роберта, и я понял, что именно ему — скорее всего, самому терпеливому из этой троицы — было доверено право посвятить меня в главную тайну их ордена.

— Для того чтобы осознать важность фиолетового цветка — обычно мы используем для этого фиалку, — ты должен сначала постичь философию «Retrum». Именно так на самом деле называется орден бледных.

— Что означает слово «retrum»? — спросил я.

— Пока что это не важно. Куда серьезнее другое. Наша главная задача — учиться у мертвых. Происходит это дело так: мы ходим по кладбищам и ищем могилы тех людей, которые при жизни чем-то прославились, чего-то добились или просто во многом отличались от других. Обнаружив захоронение такого человека, мы пишем вопрос на листочке бумаги и прикрепляем эту записочку под фиалку на лацкане. Тот, кто сформулировал вопрос и больше других хочет узнать ответ, должен провести целую ночь на кладбище, на выбранной могиле.

От этих слов я, что называется, выпал в осадок. Туман к этому времени почти рассеялся, но при мечущихся огоньках свечей наша маленькая компания выглядела, наверное, как группа привидений, договорившихся о встрече у приметного и хорошо знакомого им памятника.

Немного поразмыслив над услышанным, я попытался сформулировать тот вопрос, который напрашивался сам собой:

— Но все-таки… как покойник будет отвечать?

Роберт понимающе кивнул и вновь гордо взял слово:

— Мы уверены в том, что никто, ни один человек на этом свете, не умирает совсем. Каким бы далеким ни был путь в иной мир, какая-то часть души умершего остается в том мире, где прошла его жизнь. В этом смысле кладбище является местом не только упокоения, но и встречи мертвых и живых.

— Понимаешь, это своего рода зал приемов того света, что-то вроде справочного бюро, — пояснила слова Роберта Лорена. — Каждая могила — некий аппарат, передающий информацию от живых в то место, где находится покойник. Разумеется, поток идет и в обратную сторону. В конце концов, не зря ведь люди приходят на кладбище с цветами и записками. Этой традиции, сам знаешь, не одна тысяча лет. Покойникам нравится получать эти записки, читать их. Если они узнают, что ты попал в трудную ситуацию, то, вполне возможно, придут тебе на помощь. Там, в вечности, времени хватает на все, даже на то, чтобы помогать нам, смертным, еще не перешедшим в другой мир…

— Подожди-подожди, — перебил я Лорену. — Давай посмотрим, правильно ли я все понимаю. Итак, вы подбираете себе мертвеца по вашему вкусу и обращаетесь к нему с вопросом, записанным на клочке бумаги и прикрепленным к лацкану под фиалкой. Вроде бы до этого места все понятно. Но вот скажите на милость: зачем после этого нужно спать на могиле того самого человека, у которого вы хотите что-то узнать?

— Понимаешь, таким образом мы как бы братаемся с ним, — ответил на мой вопрос Роберт. — Покойникам бывает очень одиноко, они всегда с благодарностью принимают любой знак внимания со стороны живых и очень радуются, когда те составляют им компанию. Ночь, проведенная вместе с мертвецом, успокаивает его, делает загробное существование менее одиноким и более теплым. Он же в ответ отдает нам частицу своей мудрости.

— Вопрос спрятан под воротником и цветочком. Это не мешает усопшему прочитать и понять его? Да и как именно обитатель того света сможет дать на него ответ, пусть даже и самый мудрый?

— На следующий день после ночи братания душа покойного найдет способ передать тебе свой ответ.

— А что, у тебя уже есть какой-нибудь вопрос? — вдруг вступила в разговор Алексия, которая все это время стояла чуть поодаль от нас с каким-то отсутствующим видом. — Мне кажется, мы могли бы подыскать тебе подходящего советчика среди почтенных дам и кавалеров, лежащих здесь.

Я неспешно обвел взглядом кладбище, хорошо освещенное яркой луной и звездами. Это место внушало мне печаль и уныние, но никак не страх.

Тем не менее я решил не торопиться и в ответ на предложение Алексии сказал:

— Давай повременим с этим. Думаю, мне нужно собраться с мыслями, чтобы правильно сформулировать вопрос.

— Что же, тогда мы можем переночевать здесь все вместе, — предложила Алексия. — Роберт притащил огромное одеяло, в которое мы сможем завернуться даже вчетвером.

Роберт молча достал из рюкзака и развернул на свободном участке земли рядом с могилой большое одеяло. Он первым лег на край огромного полотнища, рядом с ним, к моему глубокому разочарованию, пристроилась Алексия, после нее настала очередь Лорены, и лишь затем дело дошло до меня. Мы немного поворочались, устраиваясь поудобнее, а затем Роберт набросил на нас вторую половину одеяла, остававшуюся свободной.

Несмотря на то что ночь был а достаточно холодной — по-моему, около ноля градусов, — четыре плотно прижатые друг к другу тела, укрытые довольно теплой одеждой и общим одеялом, должны были согревать друг друга в достаточной мере, чтобы не замерзнуть и не простудиться. Мне так казалось.

Я отвернулся в сторону и почувствовал, как Лорена придвинулась ко мне поближе и даже слегка обняла меня. Я сразу же с сожалением подумал о том, что двое на другом конце одеяла также наверняка лежат обнявшись. Жалея о том, что мне не доведется поспать в объятиях Алексии хотя бы сегодня, я вдруг с удивлением отметил, что Лорена — уже вторая девушка, которая за последние несколько дней обнимает меня сзади.

Был ли в этом какой-то особый смысл, стоило ли искать некую закономерность? Этот вопрос в любом случае явно не заслуживал того, чтобы беспокоить из-за него мертвых.

 

* * *

 

Проснулся я, когда только-только начало светать. От холода у меня зуб на зуб не попадал. Я инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть, как переносят такие суровые условия мои товарищи.

Рядом со мной никого не было. Меня оставили здесь одного.

Закоченевшими руками я не без труда вытащил из кармана мобильник. Часы на экране показывали что-то около шести. Еще до конца не понимая, что случилось, я встал и огляделся. Какого черта, куда, спрашивается, могла подеваться эта компания? Интересно, является ли все это составной частью обряда инициации?

До моего слуха донеслись крики стаи чаек, круживших на фоне сереющего предрассветного неба.

«Да-да-да».

В утреннем свете кладбище выглядело особенно красивым. Именно в этот час статуи над могилами казались не изваяниями, а живыми существами, готовыми проснуться в любую минуту. Даже девушка, опиравшаяся на могильную плиту, под утро выглядела не такой грустной.

Я свернул одеяло, удостоверился в том, что никто из нас ничего не потерял и не оставил у могилы, и направился к уже знакомому мне проходу в стене.

«Надо же! — подумал я. — Всего-то две ночи провел на кладбище, а это дело кажется мне уже довольно привычным и даже обыденным».

Для начала я перебросил свернутое одеяло через ограду, затем туда же последовало и мое пальто. Без него, как я полагал, пролезать в узкую щель будет гораздо легче.

Так оно и получилось. В считанные секунды я оказался за стеной.

Отойдя от кладбищенской ограды на несколько шагов, я обернулся. Это место действительно показалось мне очень красивым. Вдруг я обратил внимание на то, что у ворот ограды виднеется какое-то светлое пятно. Я подошел поближе и понял, что это несколько изразцовых плиток, вмурованных в стену. На них были выведены строки из стихотворения Эсприу.

 

Когда ты замедлишь шаг,

Там, где услышишь мой голос, зовущий тебя,

Пожелай мне обрести вечный покой

В бескрайнем покое и благодати

Светлого города Синеры.

 

Я не поленился записать в органайзер телефона эти слова и, спускаясь вниз по склону, несколько раз мысленно повторил их. Я чувствовал себя как никогда легко и спокойно, даже ничуть не испугался, увидев в зеркальной витрине какой-то аптеки свое отражение. Грим, делавший меня похожим на покойника, по-прежнему оставался на моем лице.

Что ж, я действительно стал одним из них.

 

 

Часть вторая

О ЛЮБВИ И СМЕРТИ

 

Бела Лугоши умер

 

Чтобы встретить тебя, я переплыл океаны времени.

— Брэм Стокер. Дракула —

 

Самая бледная весна в моей жизни пришла, облаченная в саван какого-то непривычного мне и оттого особенно сладостного спокойствия. В тот день, когда меня приняли в «Retrum», я ощутил, что перешел некий рубеж и теперь нахожусь за гранью добра и зла.

Я даже стал позволять себе вспоминать покойного брата, не чувствуя при этом угрызений совести. В конце концов, все мы рано или поздно умрем. Моя дурацкая затея — покататься на отцовском мотоцикле — лишь приблизила неизбежный конец. В последний путь, туда, откуда нет возврата, мой брат действительно отправился раньше, чем этого ожидали все окружающие.

Привыкнув проводить свободное время на кладбище в компании покойников, я стал воспринимать и собственную жизнь как некий короткий промежуток между двумя вечностями, о которых никто ничего не ведает и, по всей видимости, знать не будет. Никто и никогда еще не возвращался оттуда и ничего не рассказывал о том мире нам, живущим здесь, на земле.

Я еще не братался ни с кем из усопших, но собирался попробовать сделать это в самое ближайшее время.

Дни шли за днями. Вернувшись из института и выполнив домашнее задание, я заваливался на кровать и раз за разом слушал кассету с «Ночной сменой», подаренную мне Алексией. Эта девушка, самая загадочная из моих бледных друзей, стала для меня не просто одним из товарищей по нашим странным и мрачным играм. Она, наверное, даже не догадывалась — впрочем, кто знает, — что я вспоминал ее, думал о ней практически каждую ночь.

Я с большим уважением относился к Роберту и точно так же высоко ценил Лорену, несмотря на сложный, импульсивный характер этой девушки. Но Алексия… к ней я испытывал совершенно иные чувства, хотя должен сразу сказать, что между нами абсолютно ничего не было. Когда я ее видел, больше всего на свете хотел подойти и крепко обнять ее. Тем не менее что-то мне подсказывало, что делать этого не следует.

В нашей четверке установились какие-то особые, очень трогательные и вместе с тем хрупкие отношения. Меньше всего на свете я хотел испортить их, закрутив роман с одной из своих бледных подруг. Я уверен, что случись такое — и Лорена никогда не простила бы мне этого. Она и сама как-то призналась, что все было бы проще, если бы Роберт начал ухаживать за ней, а она согласилась бы принимать эти ухаживания. Вот только наш долговязый приятель упорно продолжал позиционировать себя в качестве друга — и для меня, и для обеих девчонок. Мы проводили на кладбищах все выходные уже на протяжении двух месяцев, но ни разу не перешли черту того, что было дозволено рамками нашей суровой, почти потусторонней дружбы.

Я был в отчаянии.

В тот вечер, думая обо всем этом, я включил на магнитофоне песню, которая шла в списке под номером три. Эта композиция в свое время стала визитной карточкой группы «Баухаус». Называлась песня «Бела Лугоши умер». Записана она была в 1979 году и стала заглавной темой первого готического альбома в истории музыки.

Эта песня продолжительностью аж девять минут тридцать семь секунд начиналась с соло ударных, отбивавших какой-то гипнотизирующий слушателей ритм, на который накладывались немыслимые, пронзительные, как молния, завывания электрогитары. Слушая глуховатый голос Питера Мерфи, я вспоминал то, что когда-то читал о таинственном актере Беле Лугоши — классическом исполнителе роли Дракулы.

Этот артист, родившийся в Трансильвании и перебравшийся в Америку, всю жизнь исполнял роли в фильмах ужасов. Со временем с ним произошло то, что и должно было случиться. Он превратился в одного из своих персонажей.

На склоне лет Бела обустроил себе спальное место в гробу. Свидетели его смерти все как один утверждают, что в этот момент от его тела отделилось и стремительно вылетело в окно легкое, едва различимое облачко.

Это можно было бы, конечно, воспринимать как некую современную легенду, но в книгах, посвященных истории кино, вполне убедительно описываются и весьма мрачные похороны Белы Лугоши, организованные по сценарию, который он включил в свое завещание. Так, например, кремировали его в сценическом костюме вампира и лишь после этого захоронили прах на одном из калифорнийских кладбищ.

Поток моих воспоминаний был прерван осторожным стуком в дверь.

Я сперва нажал кнопку «STOP» и лишь затем отозвался:

— Да, папа, заходи.

Отец, как всегда, сначала просунул голову в щель, образовавшуюся между приоткрытой дверью и косяком, словно желая убедиться в том, что в комнате нет какого-нибудь страшного и свирепого зверя, готового растерзать незваного гостя в клочья. Видимо, с его точки зрения, я вполне подходил на роль подобного чудовища.

Отец внимательно посмотрел на висевшее в углу старое пальто, перекрашенное в черный цвет, затем — на стоявший у кровати магнитофон. Что ж, этот натюрморт действительно оставался неизменным день за днем.

Отец присел на край моей кровати и спросил:

— Скажи, я могу тебе как-нибудь помочь?

Этот вопрос, должен признаться, застал меня врасплох. Я понятия не имел, как на него отвечать.

— Может быть, стоит сходить к врачу. Нет, я хотел сказать — к специалисту-психологу, — высказал предположение отец. — Понимаешь, такие вещи нельзя запускать, это как отрава, попавшая в кровь. Если не применить противоядие, она разойдется по всему организму, и потом будет слишком поздно что-либо делать.

— Папа, о чем ты? Какая отрава? Я тебя не понимаю.

— Видишь ли, человек не всегда отдает себе отчет в том, что с ним происходит. Со стороны бывает виднее. Так вот, мне кажется, что ты впал в депрессию. Я хотел бы помочь тебе, вот и подумал, что, может быть, нужно подыскать подходящего…

Прежде чем прозвучало слово «психолог», я перебил отца и заявил:

— Пойми, папа, ты ведь мне и так очень помогаешь. Никакой врач или специалист-психолог нам не нужен.

— Правда? — недоверчиво переспросил он. — Честно говоря, я не очень понимаю, чем именно помогаю тебе сейчас и как еще могу поддержать.

— Папа, ты ведь позволяешь мне быть таким, какой я есть. Вот она — величайшая помощь, которую отец может оказать сыну, — заявил я наставительным тоном пожилого профессора, поучающего неразумного ученика.

Отец встал с кровати и, устало покачивая головой, направился к двери.

Прежде чем выйти из комнаты, он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Ты действительно уверен, что тебе не нужна помощь?

— Папа, успокойся, я еще никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.

Когда дверь за отцом закрылась, я нажал на «PLAY», чтобы позволить Питеру Мерфи дотянуть до конца припев, оборванный на полуслове:

 

Bela Lugosi is dead

Undead, undead, undead…[9]

 

Черный блокнот

 

Вечность просто влюблена в то, что может подарить преходящее мгновение.

— Уильям Блейк —

 

Последним уроком в расписании пятницы был английский. На этих занятиях я мог позволить себе расслабиться и посвятить высвободившийся час своему черному блокнотику. В нем я собирал тексты, так или иначе связанные с моим новым увлечением, и когда выдавалась свободная минута, снабжал эти фрагменты иллюстрациями.

Для начала я пририсовал к тексту песни «Бела Лугоши умер» стилизованного вампира, а оставшуюся часть урока посвятил более тщательному наброску могильщика с лопатой в руках. Этот несчастный, измученный тяжелой работой человек вполне мог сойти за того самого Лоренцо — могильщика, согласившегося помогать Тедиато в реализации его безумного замысла. Впрочем, вдохновение для изображения похоронных дел мастера я искал вовсе не в «Кладбищенских ночах».

Вообще-то я собирался нарисовать иллюстрацию к одному из стихотворений Уильяма Блейка — совершенно нетипичного английского романтика, казавшегося мне в немалой степени трагикомическим персонажем.

Заинтересовавшее меня стихотворение звучало так:

 

Принесите мне лопату и топор,

Принесите мой саван.

Когда моя могила будет выкопана,

Оставьте меня одного под натиском ветров и дождей.

Я лягу в землю, холодный как глина,

Ибо настоящая любовь рано или поздно проходит.

 

— Что ты сейчас делаешь?

Увлекшись рисованием, я даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал голос Альбы.

Моя соседка по парте, оказывается, отвела глаза от доски, исписанной английскими phrasal verbs[10], прервала совершенно бесполезный процесс переписывания этих конструкций в свой конспект и уткнулась взглядом в мой блокнот.

— Не видишь, что ли? Рисую.

— А что это за стихи?

Поняв, что продолжить заниматься делом, от которого меня так бесцеремонно оторвали, мне уже не удастся, я с недовольным видом повернулся к Альбе.

Я прекрасно знал, что преподавателю английского не было никакого дела до того, чем я занимаюсь на его уроках. Этот довольно странный человек во время занятий явно витал в облаках, будучи, несомненно, свято уверенным в том, что рассказывает нам о самых интересных вещах в мире. Разница между give back, give in и give up, похоже, вводила его в состояние блаженного транса.

В общем, уроки английского были практически идеальным фоном для того, чтобы предаться размышлениям на тему моего вхождения в мир теней и познания этого нового для меня пространства. Не удивительно, что я не пришел в восторг, когда Альба нарушила эту идиллию.

В какой-то мере меня обезоружила ее простодушная улыбка, которой она предварила свою очередную реплику:

— Я, кстати, тоже пишу. Не знал?

— Правда? Что же? — спросил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал не слишком грубо.

— Да так… кое-что.

Она выжидательно посмотрела на меня, явно рассчитывая на то, что я поинтересуюсь, что именно она пописывает в свободное от учебы время. Секунды шли, а я не проявлял к ее намекам никакого интереса. Так мы и сидели, глядя друг на друга, я на нее — холодно, она на меня — с надеждой.

Следует заметить, что после того концерта в «Ла-Пальме» Альбу словно подменили. Куда-то делись та скромность и застенчивость, за которые я ее так ценил. Более того, от привычного образа девочки-хиппи не осталось и следа. От Альбы разве что по-прежнему пахло довольно резким дешевым одеколоном, но в остальном она изменилась до неузнаваемости. Как только с приходом весны немного потеплело, девушка стала носить короткие джинсовые юбки, демонстрируя нам, однокурсникам, красивые и всегда тщательно выбритые ноги. Растянутые свитера и мужские рубашки уступили место обтягивающим кофточкам и топикам, нисколько не скрывавшим, наоборот, подчеркивавшим тот замечательный «буфет», которым наградила ее природа. Порой — этого трудно было не заметить — она позволяла себе приходить на занятия, не прикрывая все это великолепие бюстгальтером.

На меня, впрочем, не действовала даже эта «тяжелая артиллерия». Альба же, со своей стороны, не собиралась сдаваться. Вот и на этот раз она предприняла очередной тактический маневр.

— А что ты делаешь сегодня вечером? — спросила девушка.

— Кое-что, — ответил я, передразнивая ее, и добавил, не кривя душой: — Есть у меня кое-какие планы.

— Куда пойдешь?

Я с удовольствием оборвал бы этот разговор на полуслове, но, по правде говоря, у меня не было никакого желания портить Альбе настроение накануне выходных. До конца урока оставалось каких-то несколько минут, и я понимал, что этот допрос надолго не затянется.

— Да вот решил съездить в один клуб, в Барселону. Репутация у этого заведения, прямо скажем, так себе. В него вообще чужим соваться не рекомендуют.

— С девушкой пойдешь?..

— Я что-то не понимаю — о чем ты? — недовольно оборвал ее я.

С каждым разом Альба заходила в своих расспросах все дальше, и я решил, что рано или поздно придется все-таки обломать ее.

— Все ты прекрасно понимаешь, — настойчиво гнула она свою линию. — Подружку завел? Давно встречаетесь?

— Знаешь, подружки, чтобы встречаться, — меня это не интересует.

Вот здесь-то я и дал маху. Мне казалось, что такой ответ обидит Альбу и заставит ее прекратить этот разговор, но она лишь посмотрела на меня с нескрываемым восхищением. Я как-то не учел, что девушка может истолковать мою мысль по-своему. С позиции предполагаемого мальчика, чтобы встречаться, я сразу шагнул на много ступенек вверх, став для нее потенциальным кандидатом в женихи.

Желая избежать возможных недоразумений и недопонимания, я пояснил свои слова:

— Мне не интересно все преходящее, меня влечет лишь вечное.

— Ничего такого не бывает.

— Уверяю тебя, вечность существует, хотя понять и осознать это бывает довольно трудно.

Звонок заполнил аудиторию и прервал нашу едва начавшуюся философскую беседу.

 

«Неграноче»

 

Когда все кончится, когда нас забудут,

я уверен: мы встретимся на каком-нибудь празднике.

Когда все время будет потеряно,

хотя никто не будет терять ни секунды,

я уверен: мы встретимся на каком-нибудь празднике.

— Ла Мод —

 

Нужный мне клуб находился в мрачном, сыром переулке в районе Побле-Ноу. Заведение занимало довольно большое трехэтажное здание, где раньше, судя по всему, располагался магазин по продаже всякого дешевого барахла.

Дело шло к полуночи.

Я появился в переулке, одетый в свое пальто, теперь уже черное, и сразу же обратил внимание на толпу, собравшуюся перед входом в клуб. Кое-кто из самых нетерпеливых уже дубасил в закрытую дверь кулаками. На многих парнях, стоявших в этой компании, были черные, очень узкие джинсы, такие же, как у Роберта. Волосы почти у всех уложены явно с помощью какого-то геля. Девушки также одеты во все черное, на многих чулки в сеточку и ботинки либо сапоги на шпильках. Прически некоторых напоминали ту, что носила Сюзи. Я порадовался, что предусмотрительно наложил на лицо грим, полагающийся в этом заведении, уединившись в каком-то темпом сквере. Теперь мне было гораздо легче смешаться с толпой — по крайней мере, я не буду привлекать к себе лишнего внимания. С моими бледнолицыми друзьями я договорился встретиться уже внутри, но, судя по всему, в эту пятницу попасть в клуб было не так-то легко. На входе в дверном проеме стоял великан-вышибала с браслетами в шипах. В тот момент, когда я подобрался поближе, он как раз спорил с компанией готов, которым во что бы то ни стало нужно было пройти внутрь здания.

— У вас есть приглашения?

— Нет, но мы друзья Костлявого. Он сказал, что будет ждать нас внутри.

— Какого черта, что еще за Костлявый?!

— Официант со второго этажа. Он сказал, что нас к нему пропустят.

— Он вам приглашения выдал?

— Нет.

— Тогда никуда вы не пройдете. Сказано же: вход только по приглашениям.

Это заявление было встречено хором разочарованных стонов и протестующих выкриков. Недовольство усилилось еще больше, когда толпа обиженных заметила, как три девушки-эмо, одетые в японском стиле, миновали фейсконтроль без каких бы то ни было сложностей.

Я пробрался к двери, не испытывая особых надежд на то, что мне удастся преодолеть этот кордон.

— Приглашения у меня лично нет, но мои друзья уже там, в клубе.

Великан с шипастыми браслетами посмотрел на меня сверху вниз. Было заметно, что я явно оказался для него чем-то вроде новой зверушки в богатой фауне, обитавшей в окрестностях «Неграноче».

— А ты откуда знаешь, что они уже там? У тебя что, рентген в голове установлен? Сквозь стены видишь?

— Рентгена в голове у меня, конечно, нет, зато есть мобильник. Ребята только что прислали мне сообщение, что уже прошли внутрь, — с самым невинным выражением лица соврал я. — Можно пройти?

Вышибала молча преградил мне путь и стал смотреть куда-то вдаль, поверх наших голов. Нет ничего хуже физически сильного кретина, которому дали хоть какую-то маленькую власть. Издеваясь над людьми, он испытывает величайшее наслаждение.

Один из парней, так же оставшихся за порогом клуба, подлил масла в огонь:

— Мужик, я с тебя хренею. Еще не хватало, чтобы ты бортанул нас и при этом пропустил какого-то клоуна деревенского.

По всей видимости, парень рассчитывал лишить меня последнего шанса на положительное решение по моему запросу. Однако он просчитался. В громиле, стоявшем в дверях, взыграло чувство противоречия. Он чуть сдвинулся в проеме, позволив тем самым мне пройти, и громогласно объявил:

— А вот он пройдет, потому что мне так захотелось. Вы же здесь хоть до утра стойте — вам сегодня клуба ни хрена не видать.

В спину мне неслись проклятия и угрозы, которые я с полным на то основанием мог не воспринимать всерьез.

«Руки у вас коротки», — подумал я и начал обследовать новое место.

Проходя по темному коридору и холлу, я подумал было, что мне сегодня, по всей видимости, крупно повезло. Впрочем, я не мог не удивиться тому, что такая глупая мысль вообще могла родиться в моей голове, учитывая тот факт, что никакие клубы и дискотеки мне никогда не правились. Другое дело, что посещение данного конкретного заведения я рассматривал скорее не как форму отдыха, а как познание еще одной стороны того мира, который теперь связывал меня с вечностью. Здесь мне действительно многое было любопытно. Пройдя кладбищенские испытания и обряд инициации, я считал себя вправе знать, как развлекаются эти живые мертвецы, пока находятся не на том, а на этом свете.

Первый этаж клуба был целиком отдан под танцпол. При этом помещение оставалось погруженным в практически полную темноту. Лишь время от времени ее разрывали вспышки какого-то странного голубоватого света, выхватывавшие из темноты бледные и явно уставшие лица обслуживающего персонала. В тот момент, когда я зашел в зал, из динамиков звучала песня «Сестер милосердия», которую я прекрасно знал по антологии, собранной для меня Алексией на кассете.

 

In the temple of love: shine like thunder

In the temple of love: cry like rain

In the temple of love: hear my calling

In the temple of love: hear my name[11].

 

В зале оказалось не так многолюдно, как можно было предположить, судя по строгости отбора, проводившегося вышибалой. На танцплощадке виднелись лишь отдельные одинокие фигуры, дергавшиеся в конвульсиях, словно полученных от мощных электрических разрядов.

Один из этих силуэтов сразу же привлек мое внимание. Девушка чем-то явно отличалась от всех остальных. На ней было обтягивающее платье из черного шелка, а одну ее руку почти до локтя прикрывала длинная узкая перчатка. В такт танцевальным движениям по плечам и спине перекатывались темные блестящие волосы, похожие на волну кипящей смолы, то набегающую, то отступающую.

Это была Алексия.

 

Грамматика любви

 

Как цепляется лист за дерево,

так и ты, любимая, покрепче схватись за меня.

Нам нужно крепче держаться друг за друга,

чтобы порыв ураганного ветра не разлучил нас.

— Дэвид Боуи —

 

— А где остальные? — спросил я.

Разумеется, проявленный мною интерес по поводу местонахождения прочих членов компании был абсолютно фальшивым. На самом деле для меня сейчас было важно лишь то, что Алексия оказалась здесь, рядом со мною. Тем не менее между нами было принято всегда говорить о «Retrum» как о чем-то едином и неделимом.

— Подойдут попозже, часа в два наверное, — продолжая танцевать, ответила мне Алексия, — Они в кино пошли.

— В такое время?

— А что такого? Ночной сеанс — для влюбленных и всяких гопников. Эх ты, деревенщина, не знаешь столичных модных трендов!

В другой ситуации я, наверное, обиделся бы на такие слова, но в тот вечер мне было не до того. Два ближайших часа мне не придется делить Алексию ни с кем. Моему восторгу не было предела.

Но я взял себя в руки и попытался поддержать нормальный приятельский разговор:

— На какой фильм они пошли?

— На «Антихриста» Ларса фон Триера. Если тебе так интересно, можешь еще успеть, сеанс начинается через двадцать минут, а до кинотеатра-мультиплекса отсюда рукой подать. Специально из-за меня можешь не оставаться тут. Мне здесь хорошо, я люблю танцевать.

Я промолчал.

«Сестры милосердия» уступили место декадентской балладе Дэвида Боуи «WildistheWind» [12]. Эту композицию я знал по одному из отцовских дисков, всегда воспринимал ее как нечто изрядно затасканное и уже потому неинтересное. Тем не менее то, что произошло в ту ночь, заставило меня навсегда изменить свое мнение.

Алексия приобняла меня за шею и произнесла то волшебное, миллионы раз сказанное слово, от которого я непроизвольно вздрогнул:

— Танцуешь?

— Вообще-то да, с удовольствием, только боюсь, что получается у меня не очень, — промямлил я, сам не заметив, как мои руки легли на ее талию.

— Учти, если наступишь мне на ногу, я буду кричать — улыбаясь, предостерегла меня Алексия.

Некоторое время мы молча кружили по танцполу, слушая давно заученные наизусть слова Боуи, от которых мнев тот момент становилось чуть неловко: «Loveme, loveme, sayyoudo…»

Посмотреть на свою партнершу я не осмеливался, словно чувствовал, что нашим взглядам нельзя встречаться. Иначе я не удержусь и поцелую ее. Этот поступок, вполне понятный и предсказуемый в других ситуациях, мог поставить под угрозу все то, что нас связывало. Один поцелуй положил бы конец нашим не то детским, нето слишком взрослым играм и — что было еще страшнее — поставил бы крест на моих надеждах на то, что чувства к Алексии когда-нибудь станут взаимными.

В тот момент я впервые признался сам себе в том, что влюблен в Алексию. Это случилось, когда я впервые обнял ее, если, конечно, не считать того краткого случайного объятия во время нашей первой прогулки на кладбище.

Не зная, что сказать партнерше, я просто прижался щекой к ее щеке и, кружась с нею под медленную музыку, стал наблюдать за другими танцующими. По правде говоря, было странно видеть романтически обнявшиеся парочки с панковскими хайрами на головах. Впрочем, почти все парни и девчонки, собравшиеся на танцполе, времени даром не теряли. Танцуя, они целовались взасос и весьма недвусмысленно давали волю рукам.

«А не веду ли я себя как полный дурак и тормоз?» — промелькнуло у меня в голове.

— Почему ты молчишь? — прошептала мне Алексия на ухо.

В неверном мертвенном свете дискотечных фонарей я все-таки посмотрел ей в глаза. Алексия казалась каким-то неземным существом. Вот она, моя сумеречная фея! Дожидаясь, что я скажу в ответ, она призывно разомкнула губы.

Мне приходилось сдерживать себя изо всех сил.

— По-моему, сейчас не время для разговоров, — смущенно сказал я.

— Да что ты говоришь? — с притворным невинным удивлением переспросила Алексия. — Что же ты собираешься делать? Я имею в виду, помимо того, что мы будем танцевать?..

Песня Боуи закончилась, но невидимому диджею удалось нагнать в атмосферу нашего разговора еще больше напряжения, когда он буквально в следующую секунду поставил еще более унылую и печальную композицию. Судя по хрупкости голоса, исполняла эту песню совсем молодая девушка-сопрано, причем делала она это практически без музыкального аккомпанемента. Речь в песне, насколько я успел услышать, шла о чем-то вроде грамматики любви.

— Ты не ответил на мой вопрос! — настойчиво повторила Алексия.

Ее глаза, как два маяка, вели меня к моей судьбе — туда, куда я покорно позволял себя увлечь.

Откуда-то из глубин подсознания у меня в памяти всплыли образы первых любовных фантазий, в которых девушки просто не давали мне прохода, а я же, в свою очередь, гордо делал вид, что мне на них наплевать. Как ни странно, эта ложная уверенность в себе дала мне силы для того, чтобы продолжить сей сладостный и мучительный для меня разговор.

Описывая вместе с Алексией очередной медленный круг, я прижал ее к себе чуть сильнее и признался:

— Помимо танцев я хотел бы поцеловать тебя. Можно?

— Кто же спрашивает о таких вещах! — с недовольной улыбкой воскликнула она— Если хочешь — целуй, и точка. Но на свой страх и риск.

С головой погрузившись в древнейшую игру, известную человечеству, я вдруг почувствовал непреодолимое желание зависнуть в этом мгновении, задержать его, насколько возможно.

— А если второму человеку не придется по душе этот поцелуй?

— Я же сказала, что в таком случае тебе придется отвечать за свои необдуманные действия.

— Рискованное дело, — прошептал я и прикоснулся губами к ее щеке.

Алексия не отодвинула голову, что я воспринял как хороший знак. Затем она все так же шепотом сказала:

— Жизнь вообще рискованное дело. Только покойники ничем не рискуют. Сам знаешь — для них уже нет ни угроз, ни опасностей.

Слова про покойников я воспринял как своего рода завуалированную команду мне, пока еще живому. Выполняя этот приказ, я перешел в решительное наступление. В полумраке мои губы отправились на разведку — на поиски губ Алексии. К этому времени мы остановились, потому что нам было уже не до танцев.

Алексия чуть наклонила голову и закрыла глаза. Мне казалось, что время замерло.

Наши губы едва успели ощутить прикосновение друг к другу, когда вдруг какая-то неведомая сила резко отбросила меня назад. Я чуть было не рухнул прямо на пол.

Восстановив равновесие, я оглянулся и увидел Роберта, который вскинул руки, явно намереваясь обнять меня, и улыбался при этом так, словно мы с ним не виделись сто лет. Скорее всего, он не знал и не успел понять, что должно было вот-вот произойти между мной и Алексией, но, даже учитывая эти смягчающие обстоятельства, я в какую-то секунду почувствовал, что ненавижу его всем сердцем.

Лишь после этого я увидел рядом с Робертом Лорену, которая уже лихо танцевала в ритме электронного ударника. Какая-то энергичная композиция сменила унылые, печальные баллады.

— Протормозили мы, — объявил Роберт, положив руку мне на плечо, — Пришли к шапочному разбору.

— Не понял. Ты про что? — спросил его я, всячески стараясь подавить кипевшую во мне злость.

— Билетов уже не было.

 

Церковь Сатаны

 

Художники изображают зло гораздо чаще, чем добро. Зло обладает визуальной привлекательностью, а добро — оно никому не интересно.

— Ларс фон Триер —

 

Исступленно протанцевав целый час, мы всей компанией перебрались на второй этаж клуба. Здесь помещения были оформлены в стиле средневекового монастыря, а столы заменяли самые настоящие гробы.

Звукоизоляция между первым и вторым этажом заслуживала самой высокой оценки. По крайней мере, музыка, звучавшая внизу, не мешала церковным песнопениям звучать под сводами этого заведения. Прислушавшись, я узнал тот самый хор Силосского монастыря, запись которого была и у меня дома.

Официант с кислым лицом зажег свечи, вставленные в канделябр, висевший над нашим гробом. Когда дело дошло до заказа напитков, девушки попросили себе по водке с тоником, я — пиво «Делириум тременс», а Роберт остановил свой выбор на имбирном эле. Я, в общем-то, не очень удивился, когда он поспешил сразу же рассчитаться по счету за всех.

«Вот ведь чмо, подкаблучник!» — подумал я.

В общем-то, я уже на него не злился, хотя после несостоявшегося поцелуя у меня в животе словно образовалась дыра, ведущая куда-то в пустоту. Алексия же весело болтала о всякой ерунде с таким видом, словно то, что едва не произошло между нами, было всего лишь одним из прикольных моментов этого вечера.

— Много народу в кино было?

— Да просто к кассе не протолкнуться, — ответила Лорена, — Хотя, с другой стороны… может быть, и хорошо, что нам билетов не хватило. Сэкономили себе пару часов нормального веселого времяпрепровождения. Почти все европейские фильмы — это такая тоска!..

— Нет, «Антихрист» — совсем другое дело, — возразил Роберт. — Новая, совершенно гениальная трактовка библейского сюжета об изгнании Адама и Евы из рая. Разница заключается в том, что в Библии рай показан этаким очаровательным местечком, прямо как в диснеевских мультиках. У фон Триера же все наоборот. Он рисует всю чудовищность мироустройства, в котором одни животные неизбежно пожирают других. Колесо чередования жизни и смерти раскручивается со все большей скоростью. Жалости и пощаде в этом раю не место. Вы только представьте себе сюжет!.. Главные герои, мужчина и женщина, находят себе убежище в доме, который так и называется — Эдем. Стоит он посреди дикого леса. Эта парочка больше всего на свете хочет жить так, как и подобает праведникам. Вот только в садах Эдема жизнь поворачивается к ним не самой лучшей стороной. Есть в этом фильме просто гениальный эпизод, когда Уиллем Дефо осознает, что происходит вокруг, и говорит: «Природа — вот настоящая церковь Сатаны». Именно в тот момент, когда герои решают, что настало время жить в согласии с природой, они и превращаются в антихристов. Вот где и начинается подлинная драма. В общем — шедевр.

Эти слова Роберта были встречены аплодисментами Алексии. Я, со своей стороны, тоже не мог не признать, что его рассуждения наводили всех нас на весьма интересные мысли.

— Браво! Мои поздравления! — заявила Роберту Алексия, — Твой критический анализ фильма имеет особую ценность с учетом одной маленькой детали: ты ведь картину еще не видел.

— Как это не видел? — возмутился Роберт, — Я ее два раза прокручивал на DVD. Просто мне хотелось поглядеть ее на большом экране, как и положено смотреть настоящее кино.

— Конечно, настоящее кино ему понадобилось! — заговорщицки подмигивая, заявила Лорена, — Ты просто хотел посмотреть на большом экране, как мастурбирует Шарлотта Генсбур. Слышала я про этот эпизод. Да ты, Роберт, у нас извращенец!

— Ерунда все это, — заявил Роберт, покраснев при этом до ушей. — Честно говоря, мне не нравится, что ты воспринимаешь меня в таком свете.

Этот разговор, протекающий к тому же при свечах вокруг гроба, используемого в качестве стола, показался мне настолько странным и, по правде говоря, дурацким, что я едва не рассмеялся. Удержало меня лишь нежелание еще больше затравить Роберта.

— Да ладно, это же шутка, — сказала Лорена, но все-таки надавала Роберту несколько едва ощутимых шутливых пощечин кончиками пальцев.

«Чмо и подкаблучник!» — повторил я про себя.

— А мне Ларе фон Триер нравится, — присоединилась к обсуждению Алексия. — Представляя свою картину в Каннах, он сказал — за точность цитаты не ручаюсь — примерно следующее: «Я — лучший режиссер в мире, просто остальные, в отличие от меня, сильно переоценены».

— Да он просто придурок, — прокомментировала слова подруги Лорена.

— Нет, он настоящий гений. Неужели не понятно, что Ларе просто прикалывается над всеми критиками, которые пытаются раздраконить его фильмы.

Эта дискуссия любителей кино была неожиданно прервана, когда на наш стол-гроб вдруг упала тень какого-то человека.

Мы замолчали и посмотрели в его сторону. Это оказался молодой парень — года на два старше меня — крепкого телосложения, с бритой наголо головой. Одет он был во все черное, как того требовал дресс-код этого заведения, а под расстегнутым воротником рубашки виднелась на редкость волосатая, я бы даже сказал, шерстяная грудь.

Алексии это явление явно пришлось не по вкусу. Лорена же сориентировалась быстрее и встретила подошедшего парня с улыбкой на лице.

— Доброй ночи, Морти! Сколько лет не виделись!

Человек по имени Морти с явным любопытством — осмотрел меня, затем ответил:

— Что-то вас в последнее время здесь совсем не видно. Куда вы запропастились?

Девушки синхронно пожали плечами. Мне было видно, что им обеим не по себе в компании этого человека-медведя.

— Да все учимся, — объяснил ситуацию Роберт, — Нам же всем на следующий год в университет поступать. Так что заниматься приходится по полной программе. Если не поступишь, как же тогда карьера и все такое?

Морти довольно бесцеремонно покрутил в руках длинную прядь волос нашего друга и заявил:

— Хрень это все голимая! Какая карьера, какое будущее? Его нет! Разве не об этом пели «SexPistols»: «Nofuture». Впрочем, ты, парень, всегда мне нравился, — сказал он, обращаясь не то к Роберту, не то ко мне, затем слишком пристально, на мой взгляд, посмотрел на Алексию и добавил: — Ты, кстати, отлично выглядишь.

С этими словами он отошел от нашего стола. Моя ночная фея с облегчением вздохнула.

— Это еще кто? — спросил я.

— Да так, старая история. Как-нибудь при случае мы тебе ее расскажем.