Вл. И. Немировичу-Данченко. Дорогой Владимир Иванович,

24 июля 1934

Дорогой Владимир Иванович,

я без конца виноват перед Вами в том, что не только не ответил на Ваше письмо, но даже не подтвердил его получения. Простите меня. Это произошло оттого, что я собирался написать Вам очень большое и обстоятельное письмо. Но этому намерению помешало много непредвиденных обстоятельств.

Во-первых -- Париж! Здесь ничего нельзя делать, а можно только метаться, суетиться. Даже сидя дома.

Во-вторых, целый ряд событий в моей жизни: сначала встреча с Игорем и с его женой, знакомство с новой внучкой и всей семьей Толстых. Потом болезнь Саши (жены Игоря), болезнь внучки Ольги ¹(коклюш). Прощание с Килялей, отъезд Маруси, выход моей книги на французском языке. Много визитов и разговоров по этому случаю, наконец сборы к отъезду и последний разговор с Игорем, ожидание денег и хлопоты об их присылке (получил).

Третья причина та, что я при скудных сведениях из Москвы во время всей зимы совсем отстал от жизни театра, и теперь мне трудно было понять ясно то, что делается и предполагается делать. Когда не знаешь всех обстоятельств, мысль скользит поверху, не углубляясь внутрь.

Вот причины, почему здесь я не смогу углубиться в вопрос и ответить Вам обстоятельно. Если это удастся сделать в Берлине, то я оставлю ответ у Марии Михайловны ².

Я уезжаю отсюда 28 июля. 1-го выезжаю из Берлина и 3-го буду в Москве.

Таким образом, мы с Вами не встретимся. Если Ваш поезд в Москву прибудет туда не слишком рано или будет отходить в Крым после 12 часов, я приеду на вокзал с Вами повидаться ³. В противном случае, если не удастся свидеться, -- до осени.

Обнимаю Вас и целую ручку Екатерине Николаевне.

Ваш К. Станиславский

1934 --24 --VII. Париж

 

Л. В. Собинову

 

1 сентября 1934

Москва

Милый и дорогой Леонид Витальевич.

Одной рукой распечатываю только что полученное от Вас письмо, а другой готовлю бумагу для ответа Вам. Здесь, в Москве (кроме только что полученного от Вас письма), я ничего от Вас не имел, поэтому и сейчас не знаю, на какие вопросы Вы ждете ответа. Буду писать все, что знаю.

Можете себе представить, как на меня нагрянули здесь со всех сторон. В Москву я приехал 4 августа и с тех пор верчусь как в колесе. Конечно, это выражение нужно понимать относительно, имея в виду мое здоровье и возраст. Из оперных здесь были только: Борис Юрьевич (приезжавший на несколько дней) и Александр Григорьевич, который работает усердно на стройке. Только от них я узнаю об Оперном театре. Главная моя работа касалась до сих пор МХАТ, где придется делать большую перемену по реконструкции всего дела.

Только завтра съезд оперных, а 3-го уже они играют в Зеркальном театре Эрмитажа (до 15--20 сентября), так как стройка театра нашего будет готова только к указанному выше сроку. Знаю еще от Зины, Володи, от Чернявского и Гешелина, что Вы приняты всеми прекрасно, лучше, чем можно было ожидать с нашими глупцами, из которых, к сожалению, составляется наша группа стариков. Знаю, что гениальный Платонов собирается уходить, чему я очень рад. Знаю, что Бушуев женился на нашей молодой сопрано (не могу вспомнить фамилию -- бывшая ученица Дункан, уходившая и теперь вновь вернувшаяся). Это хорошо для Бушуева, так как она -- порядочная женщина. Знаю еще другую сплетню (или уже факт), что Донец разошелся со своей женой. Случайно видел момент ухода его жены и очаровательной Люлечки -- дочки. Это была грустная картина. Видел Лорана, мельком -- Кристи. Я просил их сохранить полную целомудренность моего впечатления до просмотра "Дон Пасквале" и ничего не говорить мне о нем пока. Был П. И. Румянцев и удивил меня малодушием: он пытался отказаться от дальнейшей работы по "Кармен". Я усовестил его.

Несколько раз собирался посмотреть, что делается на стройке, но меня туда не пускают.

Имел объяснение с Гешелиным по поводу его наклонностей к халтурности. Очень сильно пожурил его за то, что 2-го числа назначен сбор, а 3-го -- первый спектакль "Царской невесты" в летнем театре. Это ужасающее безобразие, которого не найдешь ни в одном провинциальном театре. Есть разные обстоятельства, которые оправдывают этот неудачный шаг для начала сезона. Тем не менее даже такие веские оправдания принять невозможно.

Вот приблизительно все, что я узнал об Оперном театре.

Да! Еще радостное известие. Сурикова (одна из самых интересных артисток труппы, до сих пор бывшая в хору) вчера говорила со мной. Она попробовала работать вне театра, но соскучилась и просит взять ее назад. Для меня это большая радость, так как я на нее очень рассчитываю.

Теперь главная новость. Вдруг ко мне приезжает Новицкий П. И. Это был всегда мой злейший враг, отчаянный противник так называемой системы. Оказывается, что он прежде "несколько поверхностно" подходил к ней. Но в последнее время он "углубился" в вопрос и нашел в системе... Тут начинается выражение восторгов. В результате он просит от имени Наркомпроса устроить школу для создания кадров. Эта школа должна быть образцовой для всего Союза. Значит, кто-то что-то приказал! Сейчас уже прошел вопрос о назначении нам 150 тысяч на первый год для создания дела. Вопрос о преподавателях и учениках. Последних надо было бы поискать не только в Москве, но и по всему СССР... Я этим делом тоже занят и заинтересован.

Вот видите, какие интересные дела, а Вы, дорогой друг, пишете о каких-то отставках¹... Позвольте постыдить Вас за это. Вы доставляете нам радость работать с Вами. Если Вы захотите огорчить нас уходом, это будет очень больно. Но не мне давать "отставки" таким величинам, как Собинов. Поэтому никогда не будем упоминать этого слова и постараемся вместе сделать очень хорошее дело. Не будемте даже думать об этих неприятных вопросах. Мы сошлись, чтоб не расходиться. Пока же все, что Вы делали, очень хорошо и правильно. Что касается вопроса деления хора и солистов -- я о нем пока ничего не слышу, но знаю, что заявлений будет много. Это момент, когда, может быть, можно будет почистить труппу.

Ждем Вас, когда поправитесь и отдохнете после лечения. Главное, чтоб Вы были здоровы.

Ваш К. Станиславский.

1/IX--34.

 

Поздравляю с началом сезона!

Обнимаю Вас, целую ручку жене и привет. Славная погода стала, осенняя, но не холодно. Самая низкая температура -- 10, 12R.

 

Н. П. Рябову

30 сентября 1934

Москва

Глубокоуважаемый Николай Павлович.

Простите меня за то, что я так долго не даю Вам ответа на Ваши письма. Извиняет эту задержку только то обстоятельство, что я при своей болезни, одновременно управляю тремя театрами и в то же время учреждаю две школы (оперную и драматическую).

Мое уважение к Вашему отцу и почитание его памяти -- очень велики и искренни. В свое время, в Америке, где писалась моя книга "Моя жизнь в искусстве", я подробно говорил о роли, которую покойный Ваш отец играл в моей жизни. Но моя книга писалась среди гастрольных спектаклей: в вагонах, трамваях, ресторанах, в антрактах между актами. Моя неопытность дополняла дурные стороны хаотичной работы.

Многие части книги писались без четкого плана [и] оказались длиннее, чем это нужно было издателю. Так погибли многие страницы и листы моих воспоминаний.

По приезде в Москву я не имел возможности дописать то, что нужно бы, и книга пошла в русском издании из того, что уцелело в моих рукописях. Очень сожалею, что так случилось и что среди вычеркнутого оказались мои воспоминания о Павле Яковлевиче¹.

Если будет предлог и возможность вернуться к той же теме, я, конечно, не забуду о покойном, память которого, повторяю, я с любовью храню в душе.

Уважающий и готовый к услугам

К. Станиславский

1934 30--IX

 

Н. И. Собиновой

21 октября 1934 Москва

Дорогая Нина Ивановна,

пока протекали печальные и торжественные дни встречи, проводов и погребения покойного всеми любимого Леонида Витальевича, я воздерживался от потребности написать Вам это письмо¹.

Теперь же, по прошествии нескольких дней после печального торжества, я решаюсь обратиться к Вам, чтоб приобщиться к Вашему и к нашему общему горю.

У меня нет слов утешения, и я не буду пытаться делать невозможное. Я тянусь к Вам потому, что искренно ждал возвращения покойного, что радовался создавшемуся сближению с покойным и с его семьей.

Позвольте мне надеяться, что оно не порвется и что Вы и милая Светланочка не забудете нас и театр, которым, как кажется, заинтересовался перед смертью милый Леонид Витальевич.

С почтением и преклонением перед Вашим Великим Горем я мысленно целую Вашу ручку. Скажите Светланочке, что дедушка Станиславский ее крепко обнимает и любит.

Душевно Вам преданный

К. Станиславский

21--X--34

 

И. П. Павлову

Москва, 27 октября 1934 года

27 октября 1934

Глубокоуважаемый

Иван Петрович,

представитель Всероссийского театрального общества А. Э. Ашанин, принятый Вами, передал мне Ваше любезное предложение познакомиться с материалами книги о работе актера над собой, которую я пишу¹.

Приношу Вам сердечную признательность за внимание к моей работе. Особенно тронуло меня то, что Вы, узнав о связывающем меня договоре с американским издательством, предложили доверить мои материалы лично Вам.

Зная, что Вы сильно заняты и что следует беречь Ваше время, я не хочу утруждать Вас рассмотрением всех имеющихся у меня материалов в их полном объеме. Поэтому я по выяснении интересующих Вас вопросов пришлю Вам соответствующие главы или же составлю их краткий конспект. На это мне потребуется некоторое время.

Еще раз сердечно благодарю Вас за Вашу любезность и прошу принять от меня самые искренние пожелания и почтительное выражение своего глубочайшего к Вам уважения.

К. Станиславский

 

316. Участникам 300-го спектакля "У врат царства"

 

24 ноября 1934

Москва

В связи с 300-м представлением пьесы "У врат царства" искренно поздравляю режиссера и всех участников спектакля, и прежде всего Василия Ивановича Качалова, сыгравшего роль Карено все 300 раз.

Этот спектакль так долго сохраняется в репертуаре театра потому, что в нем блистает великолепный, неувядаемый талант Василия Ивановича¹. Василий Иванович так прекрасен в роли Карено, он настолько ярко передает силу человеческого духа, что всякий раз после того, как пьеса временно сходила с репертуара, она неизбежно вскоре снова возвращалась на сцену МХАТ. Несмотря на то, что пьеса устарела, спектакль "У врат царства" остается в репертуаре потому, что он является прекрасным достижением искусства.

Участие Василия Ивановича и тот высокий уровень мастерства, на котором находится его исполнение, заставляют и всех остальных исполнителей стараться достигнуть этого уровня. Именно поэтому спектакль сохранил свою целостность.

Я пользуюсь этим случаем, чтобы выразить свое чувство уважения, дружбы и любви к Василию Ивановичу, которое разделяют со мною все работники театра. Надеюсь, что мы еще долгое время будем наслаждаться мастерством Василия Ивановича и прекрасной игрой всех остальных участников спектакля.

К. С. Станиславский

 

Н. М. Алперсу

 

29 декабря 1934

Москва

Дорогой Николай Михайлович.

Прочел я первую и вторую редакцию Вашей инсценировки "Война и мир". До чтения мне казалось, что взятая Вами на себя задача невыполнима.

Теперь, после прочтения, вижу, что я ошибся. Вы умудрились сделать из текста Толстого, совершенно не подходящего для сценического диалога, довольно стройные сцены, которые можно играть. Это большая заслуга. Но... первая редакция слишком громоздкая. Ни один театр ее не подымет.

Вторая редакция -- "Наташа Ростова" -- слишком уж интимна для такой большой картины, как "Война и мир".

Существует что-то посредине. Верю, что Вы сможете это найти, так как у Вас, по-моему, исключительное дарование к театральным инсценировкам.

Жму Вашу руку и прошу не забыть меня, если Вы напишете новый вариант¹.

С почтением, уважающий Вас

К. Станиславский

29. XII. 34 г.

 

М. П. Чеховой

3 января 1935

Дорогая и горячо любимая Мария Павловна!

Вы просите меня припомнить и написать Вам: когда и при каких обстоятельствах я поднес Антону Павловичу мои фотографии. Припомнить не могу. Попробую сообщить Вам кое-какие соображения.

Я покраснел, когда прочел в Вашей записке переписанные мои надписи на поднесенных фотографиях. Сухие, формальные фразы. Теперь, когда память о дорогом Антоне Павловиче стала для всех нас культом, холодный тон моих посвящений представляется мне недопустимым.

Чем объяснить его?

Одна из фотографий датирована 17 января 1904 года, то есть днем юбилея и первого спектакля "Вишневого сада" ¹.

Это был незабываемый и страшный день: премьера, новая чудная пьеса, новая роль, новая постановка театра, юбилей и наконец -- здоровье Антона Павловича! Все это пугало.

Но кроме всех этих забот меня волновал еще подарок юбиляру. Что могло бы доставить удовольствие Антону Павловичу? Серебряное перо, как писателю, или старинная чернильница? Что бы он со мной сделал за такой подарок? Старинная материя, шитая золотом? На что она ему? Но ничего другого я найти не мог и поднес ее вместе с венком.

-- Я же теперь без кабинета! Там же музей, послушайте! -- жаловался мне Антон Павлович.

-- А что же нужно было вам поднести? -- поинтересовался я.

-- Мышеловку! У нас же мыши! Вот Коровин прислал мне удочку. Послушайте, это же чудесный подарок!

Вот при каких обстоятельствах я подписывал свои карточки. Может быть, это извинит меня.

Обнимаю Вас, дорогая Мария Павловна, шлю сердечный привет Михаилу Павловичу и надеюсь скоро увидеть Вас в Москве.

Любящий Вас и всегда душевно преданный

К. Станиславский

1935 -- 3--1. Москва

 

Р. К. Таманцовой

 

Февраль 1935

Москва

Дорогая Рипси.

Вчера, на заседании четверки¹, я чувствовал себя скверно. Очень болела рука и сердце шалило. Поэтому был несосредоточен и не очень вникал в вопросы.

Сегодня хочу, во избежание могущих быть недоразумений, записать то, как я понял вчерашнее заседание. А то выйдет разногласие, и мне припишут то, чего я не думал. Это мое заключение надо будет передать Кедрову. Пусть он переговорит с остальными. А пока подождите посылать репертуар Акулову.

Итак:

Я напомнил, что передал составление репертуара Владимиру Ивановичу. Поэтому теперь мне трудно заочно отменять его решение.

Но власти требуют немедленно определения репертуара.

Поэтому, чтобы труппа не бездействовала в текущем месяце, назначается спешный ввод в репертуар "Царя Федора".

Судаков со старыми исполнителями производит эту работу. Телешева самостоятельно готовит своих исполнителей, показывает их и потом вводит их совместно с Судаковым в общий состав².

Четверка указала, что "Село Степанчиково" не принимается труппой. Кроме того, положение Ивана Михайловича Москвина и его незаживающая рана делают эту постановку сомнительной. Из старых исполнителей почти никого не осталось, и потому введение "Села Степанчикова" должно рассматриваться не как возобновление, а как новая постановка. Я согласен с этими доводами, и потому этот вопрос следует просить Владимира Ивановича пересмотреть ³.

О "Любови Яровой" в труппе говорят с ужасом. Трудно будет преодолевать антипатию к пьесе. Придется повторять муки прошлого года с "Врагами" ⁴.

И с этими доводами нельзя не согласиться. Хотелось бы об этом переговорить с Владимиром Ивановичем. Кроме того, было бы полезно проверить на практике с "Врагами": как зрители: отнесутся к возобновлению заигранных пьес. Они могут не делать никаких сборов.

Далее Владимир Иванович наметил Пушкинский спектакль. Он остается в силе ⁵.

"Анна Каренина" репетируется и остается в силе.

"Собака садовника" -- выясняется вопрос о переводе и о включении той же пьесы Вторым МХАТ ⁶.

"Привидения" -- остается в силе⁷.

 

Перехожу к предложениям комиссии четырех.

До приезда Владимира Ивановича -- начать репетировать "Федора". Я согласен.

Далее входят "Враги".

Возобновить "Егора Булычова". Москвина нет. Выяснить четко -- будет ли и может ли по здоровью выполнить работу? Иначе спектакль будет готовиться, но не пойдет по болезни Москвина ⁸.

Предлагают ставить на Большой сцене в следующем сезоне Пушкинский спектакль и "Чайку" (если Владимир Иванович захочет ею заняться).

Пьесу "Пушкин" Ломоносовой -- отвергают, так как для роли Пушкина нет исполнителя. Если ни Чехов, ни Грибков не могут, то приходится признать это решение правильным.

"Привидения" -- готовить, когда будут свободны исполнители.

"Анна Каренина" идет в конце этого сезона.

В Филиале "Мария Стюарт". Как и раньше я говорил, повторяю и теперь: делать пробы и подходы к пьесе. Учить актеров говорить и двигаться. Но ставить на репертуар непосильную пока пьесу -- нельзя, так как это искалечит актеров, а режиссеры выедут на декораторе и постановке. Надо думать только о труппе, которая падает и разрушается.

"Честное слово"⁹ -- в Филиале. Очень люблю эту пьесу. Но согласен с мнением правительства, что говорить народу о пикантных тонкостях парижского разврата -- не стоит. Раз что пьеса была снята Авелем Софроновичем, то теперь она может быть вновь принята только самим Иваном Алексеевичем Акуловым.

 

Я предложил для подкрепления сборов этого и будущих годов, пока не наладится наш репертуар, ввести в репертуар "Горе от ума" с Качаловым и Ливановым.

Для Поповой В. Н. предложил "Последнюю жертву" Островского. Попова, Кторов (Дульчин), Флор -- Тарханов, Лавр -- Петкер, Салай Салтаныч -- Подгорный, тетка -- Егорова, Дергачев -- Грибов, Грибков.

Репертуар может быть признан только после того, как будут распределены все роли всех пьес. Если будут совпадения, как это часто допускалось, -- план нежизнеспособен.

 

Забыты многие актеры и режиссеры (например, Кедров, Телешева, Станицын, Литовцева). Не мешало привлечь к работе Соколову, Тихомирову (Хмелев слишком занят как артист).

 

Многие из молодежи остаются без работы.

 

320*. Участникам 200-го спектакля "Страх"

1 марта 1935

По случаю 200-го представления спектакля "Страх" горячо поздравляю всех участников, режиссера и в особенности юбиляров -- Е. Н. Морес и Б. Н. Ливанова¹, бессменных исполнителей всех двухсот представлений. Благодаря вниманию и большим усилиям, как говорят, спектакль хорошо сохранился. Это отрадный факт.

В технике нашего искусства играют важную роль приемы не только самого создания спектакля, но и его сохранения, и дальнейшее развитие.

Шлю свои пожелания, чтобы труппа живо заинтересовалась этим вопросом и научилась бы не только старанием, но и соответствующими техническими приемами охранять правильно созданный спектакль и весь репертуар. Это облегчит в дальнейшем их работу и поможет каждому из исполнителей расти в своих ролях, совершенствоваться в них и в своем искусстве.

К. Станиславский

Москва, 1-го марта 1935 года

 

В. А. Орлову

31 марта 1935

Москва

Дорогой Василий Александрович!

Сегодня Вы выручили спектакль "Таланты и поклонники", сыграв экспромтом роль Трагика за заболевшего Андерса. Такое исключительное отношение к делу театра вызывает во мне чувства большой радости и благодарности, которые я и хочу выразить Вам в этом письме.

Крепко жму Вашу руку.

Любящий Вас

К. Станиславский

31 марта 1935

 

322*. Участникам 200-го спектакля "Воскресение"

 

12 мая 1935

Москва

Поздравляю от всего сердца всех моих милых друзей и сегодняшних юбиляров.

Прежде всего обнимаю нашего дорогого и любимого Василия Ивановича Качалова, создавшего не только блестящую роль, но целый новый жанр -- голос автора, его душу. Это подлинное создание.

Поздравляю чудесную Катюшу -- Клавдию Николаевну, чудесную Мариэтт -- Ангелину Осиповну, чудесную тетушку -- Анастасию Платоновну, обнимаю дорогих Владимира Львовича, Марка Исаковича, Александра Александровича, Бориса Львовича¹ и всех не юбиляров, но тем не менее прекрасных исполнителей пьесы и постановки, в которой, как говорят, сохранились в целости все творческие задания режиссеров.

В заключение шлю мой сердечный привет и поздравления тем, которые настолько крепко спаяли остов пьесы, что она укрепляется, а не расшатывается от времени.

Грущу, что не с Вами, и мысленно присутствую на юбилее.

Ваш К. Станиславский

12 мая 1935 года

 

Ромену Роллану

 

29 июня 1935

Москва

Дорогому Ромену Роллану, прекрасному художнику слова, выдающемуся гуманисту нашей великой эпохи, борцу за человечество -- горячий и радостный привет.

Народный артист республики

К. Станиславский

 

В. С. Алексееву

 

21--VIII--35.

Стрешнево

21 августа 1935

 

Дорогой Володя,

спасибо за твое милое письмо. Очень бы хотел повидать тебя. Не ответил тебе сразу, так как сам расхворался. Ничего серьезного, но ужасная кислота, нервы, большая усталость и отсутствие покоя, даже здесь, в санатории. Я еще не начинал отдыхать и не вижу, когда начну, так как обязан кончить книгу и застрял на нескольких главах так, что ни вперед ни назад. Мне уж чудится, что предстоит переделывать и то, что написано. Могу сказать -- вляпался в грязное дело: взялся за непосильное и вот теперь расплачиваюсь и как выкарабкаюсь -- сам не знаю. Плохо сплю, ослаб, тужусь сделать непосильное. Все это плохие условия для отдыха. А завтра уж начинать сезон в МХАТ. И начинается со смерти Симова. Это горе подействовало на меня очень сильно. Слишком много было пережито вместе ¹.

Имей в виду, что Рипси сказано, чтобы она при первом твоем требовании послала тебе автомобиль. Если погода хорошая, советую тебе приехать полежать в лесу. Это великолепное занятие. Если погода плохая, тогда здесь отвратительно, но это не должно мешать тебе приехать. Смущает то, что сидишь в городе. Не могу понять, что у тебя за болезнь. А дальше как? Неужели ты останешься без отдыха? Едешь ты в Комаровку? ² А если нет, то почему? Если ты почему-нибудь туда не поедешь, то скажи, куда бы ты хотел: в Абрамцево? Я устроил туда Маню ³, и она была в восторге. Может быть, в Болшево?

Напиши заблаговременно, потому что хлопоты возьмут некоторое время. Если ты оставишь себя без отдыха, то это будет очень неблагоразумно. Советую тебе в Ленинград не ехать. Как ни грустно было бы для театра, но он не стоит таких жертв с твоей стороны ⁴.

Итак, поправляйся и приезжай. При свидании хотел поговорить с тобой.

Когда я выпущу книгу, тогда у меня появятся деньги. Можно было бы нанять тебе квартирку в две комнаты до твоего переезда в новый дом театра.

Обнимаю тебя. Маруся тоже.

Твой Костя

 

З. С. Соколовой

Конец сентября 1935

Стрешнево

Дорогая Зина!

Из-за квартиры и здоровья я не смогу вернуться в Москву раньше 1 октября. Отменять открытие студии ни в каком случае нельзя: нельзя начинать дела -- с отмены¹. Мне грустно, что в этот торжественный день я не с вами, что не могу обнять и поздравить тебя с достижениями, с важным результатом, венчающим твой долгий, прекрасный, продуктивный и талантливый труд. Хочется поздравить и обнять Вениамина Захаровича², всех аспирантов³, проделавших огромную работу; познакомиться с нашей новой, милой молодежью. Но главное, я упускаю удобный случай публично выразить нашу общую благодарность нашему Правительству и всему Наркомпросу в лице А. С. Бубнова, М. П. Аркадьева, М. С. Эпштейна, П. И. Новицкого, В. З. Радомысленского, З. Н. Подберезина и всех, кто способствовал с особой отзывчивостью открытию студии.

Хотелось бы лично выразить, как мы ценим заботы Правительства и Наркомпроса. [Они] трогательно заботятся о театрах, о нашем искусстве, о старых и молодых кадрах. Все это очень важно и трогательно, особенно когда оглянешься на Запад, где до сих пор берут с театров непосильные для них поборы.

С учениками и особенно с аспирантами я надеюсь беседовать много и долго.

Но в первый день нашего существования хочется врезать в их молодую память несколько важных мыслей, которые сейчас приходят в голову.

Чего же я им желаю?

В первую очередь -- понять (а значит, и крепко почувствовать), к чему их призывает наше Правительство и чего от них ждут в исторический момент, когда только герои имеют право на жизнь. Они должны служить всем образцом, во всех отношениях. Они должны выработать из себя тех артистов, в которых нуждается страна: советских артистов, в самом высшем и благородном смысле. Они должны не только понимать настоящее и будущее, но они должны еще вобрать в себя все прошлое, так как для этого пришло последнее время: старики, которые могут говорить о прошлом, один за другим уходят от нас. Молодежь должна понять, что такое коллективное творчество, что такое товарищи в деле, в котором все связаны одной общей большой общественной и художественной мыслью. Дисциплина, спайка, понимание друг друга ради основной идеи.

Желаю всем ученикам и водителям студии руководиться в их искусстве только большими идеями и бояться маленьких личных целей.

Желаю скорее научить любить искусство в себе, а не себя в искусстве.

Пусть они не забывают, что совершенно так же, как они сейчас тянутся к искусству, к театру, так и каждый зритель тянется к подлинному искусству. Пусть же не подменяют хлеба камнем. Пусть учатся понимать чистое искусство и отличать его от фальсификации.

Меня торопят, должен кончать. Обнимаю всех, от души поздравляю -- и за работу!

Всех, всех, всех, художественных, административных деятелей, служащий персонал, всех участников нового дела и его покровителей -- от всего сердца приветствую и поздравляю.

Прости, что так наскоро пишу. Боюсь, что не будет другой оказии. Посылаю с Люб. Дм. ⁴. Вполне доверяю и потому передаю без конверта, которого не могу найти.

Обнимаю и поздравляю тебя.

Костя.

Расскажи, что я пишу, присутствующим. Если захочешь прочесть, то немного проредактируй. Я не успею этого сделать.

Костя

 

326*. Участникам 700-го спектакля "Вишневый сад"

 

30 сентября 1935 г.

30 сентября 1935

Стрешнево

Милый "Вишневый сад" 700 раз расцветал в продолжение 30 лет во всех странах мира. Если он продолжает и теперь расти и благоухать, то значит, что садовники прекрасно исполняли свою художественную миссию.

В качестве ваших друзей, товарищей и заштатных садовников, дедушки и бабушки Ани, шлем всем чадам и домочадцам Раневской самые свои дружеские поздравления и выражения радости по поводу благоденствия теперешних прекрасных исполнителей во главе с бессменной, талантливой, обаятельной нашей милой Раневской -- Книпперушей ¹.

Обнимаем и любим всех.

К. Станиславский, М. Лилина

 

Р. К. Таманцовой

3 октября 1935

Стрешнево

Дорогая Рипси!

Как Ваше здоровье? Беспокоит оно меня.

Забыл предупредить Вас о том, что в переписываемой главе "Сверхзадача и Сквозное действие" надо окончить чертежом и объяснением его. Остальное же (т. е. все о перспективе) -- не переписывать, так как это переносится в "Работу над ролью".

 

То, что мы говорили о Милуше и об условии, надо еще раз обсудить с Вами¹.

 

Жду копий по делу Крэга². Без них не могу послать письма Игорю. До сих пор не ответил на запрос Л. Брауна о новом издании³.

 

Объясните по телефону Радомысленскому, что я очень волнуюсь по поводу 4 октября⁴. Шелагуров запретил мне ехать на заседание и после него, ночью, возвращаться в санаторий. Надо ночевать в московской квартире, а пока это невозможно.

 

Еще скажите Ливанову. Мне пришла мысль. У Демидова здесь, в Стрешневе, хорошая комната. Ребенку и кормящей жене полезно жить на воздухе -- месяц, другой. До Москвы езды минут 30. Не переехать ли им на это время сюда? Рядом доктора, аптека -- почти город. Намекните ему эту мысль. Сейчас он принужден платить по 50 р. в день. Скажите ему, что эта мысль пришла жене, и я ее забрасываю. Это не мешает хлопотам о гостинице и о сбавке суточной цены.

Ваш К. Станиславский

3/Х--1935 г.

 

В. И. Качалову

7 октября 1935

Стрешнево

Милый, дорогой и любимый

Василий Иванович!

Сегодня день Вашего юбилея.

Вы не можете жаловаться на судьбу, так как провели свою артистическую жизнь -- блестяще.

Как приятно и как правильно, что правительство отметило сегодняшний день, наградив Вас орденом Красного Знамени, который Вы вполне заслужили.

Вместе с женой от всего сердца поздравляем Вас и благодарим за многочисленные художественные радости, которые Вы давали нам, благодарим и за долгую, дружную, товарищескую совместную работу в прежнем Художественном театре.

Желаем Вам прежде всего -- здоровья. Если оно будет, то будет все остальное, и Ваша дальнейшая артистическая жизнь пройдет еще прекраснее, чем ее начало. Ведь Вы один из последних могикан.

Вы счастливец! Вам дан природой высший артистический дар.

Теперь, под старость, углубляясь думами и чувством в наше искусство, я прихожу к убеждению, что высший дар природы для артиста -- сценическое обаяние, которое Вам отпущено сверх меры. Постарайтесь понять это, как я, потому что этот дар дает артисту полную свободу. Он может делать все, что ему заблагорассудится, не заботясь: будет это принято или нет смотрящими. Беда, когда артисту надо заботиться о том, чтобы понравиться толпе.

Пользуйтесь же Вашим даром, это даст Вам большую творческую радость.

Обнимаю Вас, мысленно целую ручку Нине Николаевне, жму руку Диме и шлю поздравление Вашим сестрам.

Любящий Вас К. Станиславский.

Не знаю, когда Вы получите это письмо. Жду оказии.

 

Г. Крэгу

Октябрь 1935

Дорогой друг и коллега!

Когда я писал главу о Вас, то был по-настоящему взволнован дорогими воспоминаниями о совместной работе¹.

Мне хотелось нарисовать Вас таким, каким я храню Ваш образ в своих воспоминаниях.

Вы не представлялись мне чопорным англичанином, а пламенным ирландцем. Отсюда и та ошибка, допущенная в моей книге, о Вашем происхождении.

Мне казалось, что Вы близки нам -- русским артистам -- Вашим бурным темпераментом, смелостью, свободой.

Вы сохранились в моих мыслях и воображении -- рядом с Сулержицким, которого я высоко чту и люблю до сих пор. Ваши две фигуры: большого, мощного художника Крэга и маленького, талантливого Сулера -- мне хотелось описать в этой главе.

Вот почему я не пропустил детали о том, что я познакомился с Вами в купальном костюме, что Вы выделялись из всех на улице Вашим оригинальным видом, в шубе из пьесы "Горе от ума" Грибоедова. И другие детали такого же рода писались мною оттого, что я искренно любовался в своих воспоминаниях Вашей оригинальной и красивой индивидуальностью.

Не думаю, что Вы хотели бы, чтоб я глядел на Вас иными глазами.

Думая о Вас как о гениальном художнике, мне не хватает выпуклых красок, чтобы описать Ваше творчество "Гамлета" на нашей сцене и Ваше изумительное изобретение, которое мне не удалось показать в полной мере.

Я описывал в книге свои старания, пробы, которые мы производили, свое бессилие передать полностью то, что надо было взять от ширм.

Я был очень недоволен собой и своей работой как Вашего помощника в "Гамлете", и обличал себя, и подтрунивал над собой и над своими неудачными исканиями. Этим я хотел больше возвеличить Вас.

Катастрофа с ширмами понадобилась мне для обличения себя, а не идеи ширм².

И я был прав в своей самокритике, так как и до сих пор испытываю горечь своей неудачи как Вашего помощника в этой замечательной постановке "Гамлета".

Но, по-видимому, я плохой литератор и мне не удалось передать того, что я чувствовал.

Мои соотечественники, как мне кажется, поняли меня правильно и видят Вас моими глазами. Но за границей Ваши недоброжелатели прочли мои слова иначе.

Верю, что это так, и от всего сердца грущу, что принес Вам вред, а не пользу, как мне этого хотелось.

Я не должен был бы писать о злосчастном падении ширм. Вы правы в том, что мне не следовало давать пищи злым языкам.

Я благодарю Вас и за то, что Вы не обратились в суд с жалобой на меня. Это был бы ужасный финал нашего прекрасного знакомства с Вами.

Прежде чем переходить к вопросу о том, как поправить мою оплошность в следующих изданиях (если они будут), я позволю себе исправить Вашу ошибку.

Вы обвиняете меня во лжи и утверждаете, что падения ширм и всевозможных проб (пробковых, деревянных и др. ширм) не было.

Прилагаю засвидетельствованное заявление главного машиниста сцены и рабочих сцены, которые еще живы и продолжают работать у нас. Они подтверждают, что катастрофа с ширмами и всевозможные пробы материалов для них были в действительности и что Вы ошибочно их отрицаете.

Я посылаю этот документ для того, чтоб убедить Вас, что я не лгал и даже не фантазировал³.

Перехожу к мерам исправления моей оплошности.

Я напишу своему издателю в Америке о том, чего Вы желаете. Ему же принадлежит право печатания книги в Англии и во всех странах с английским языком.

Если книга набирается заново при каждом издании, то будет нетрудно выполнить Ваше желание. Но очень может случиться, что печать книги раз и навсегда зафиксирована на больших картонах с вытесненными буквами (я не знаю, как на Вашем языке называется такого рода способ печатания).

Если это так, то ни зачеркнуть, ни изменить уже напечатанного нельзя.

В этом случае остается одно: приложить к изданию какое-то заявление, в конце книги, вроде того, какое есть в Вашей книге об Эллен Терри; или предисловие, в котором я объясню то, что пишу Вам теперь.

Очень бы хотелось, во избежание новых недоразумений, чтоб Вы дали мне приблизительный текст того, что Вы желали бы прочесть в моем письме к читателям. Не откажите прислать его, а я, с своей стороны, спишусь с издателем⁴.

Еще раз выражаю свою грусть и сожаление по поводу случившегося. Я надеюсь, что моя оплошность не изменит наших добрых отношений и хороших воспоминаний о нашей встрече и работе. На склоне жизни, прежде чем прощаться с ней и с Вами, мне дорого восстановление наших добрых отношений и сознание того, что Вы не таите в душе против меня недоброго чувства.

 

Зимовщикам Югорского Шара

Ноябрь (до 1-го) 1935

Москва

Вам, зимовщикам наших заполярных окраин, шлю свой самый сердечный, теплый привет.

Будьте бодры и здоровы!

Чтим вас как героев, завоевателей ледяных миров.

Мы, артисты, чувствуем поэзию и героику борьбы. К вам несутся наши восторженные мысли.

У нас, артистов, развито воображение, и потому мы ярко представляем себе всю трудность вашей миссии.

Но мы верим в ваше недаром прославленное мужество, в несокрушимую энергию и в беззаветную преданность нашей великой стране.

С таким несокрушимым человеческим орудием -- побеждают!

Вам, наши дорогие подшефные, зимовщики Югорского Шара во главе с товарищем Евсеевым -- мой особый привет и поздравление с праздником Октября.