Вл. И. Немировичу-Данченко. Дорогой Владимир Иванович,

31 октября 1929

Дорогой Владимир Иванович,

Рипсимэ Карповна известила меня о том, что мне дан годовой отпуск с сохранением жалованья.

Зная, что такое решение во многом зависело от Ваших хлопот, я прежде всего хочу от всего сердца поблагодарить Вас. Спасибо Вам большое и искреннее. Верьте, что как ни соблазнительна зима в тепле, но я бы все-таки предпочел провести ее здоровым в холоде, за интересной работой.

Постоянно думаю о театре и о той большой работе, которая легла на Вас. Надеюсь на то, что Вы умеете работать и распоряжаться своим временем, не то что я.

Желаю Вам сил, здоровья и успеха в интересном сезоне, с репертуаром, который не скоро повторится.

Лениво пишу о своем здоровье не только потому, что это скучно, но главным образом потому, что о сердечных болезнях трудно сказать что-нибудь определенное. Нервы, погода, волнения, пища, лишение движения, напряжение мысли -- все в том или ином виде сказывается. Не поймешь, почему в одном случае чувствуешь себя лучше, а в другом -- хуже. Внезапные, непонятные ухудшения и такие же улучшения. Вот типичные признаки. Такими скачками вперед и назад, по-видимому, очень медленно двигается мое поправление.

Обнимаю Вас, Екатерине Николаевне целую ручки, Мише шлю привет.

Любящий Вас

К. Станиславский

1929. 31--X Баденвейлер.

Pension Heinke

 

Р. К. Таманцовой

Nice 26/XII 29 г.

26 декабря 1929

Милая Рипси!

Не пишу сам, так как не хватает сил. Все, что у меня их есть, отдаю мизансцене "Отелло", так как считаю это дело наиболее спешным. После этого по просьбе Аллы Константиновны¹ буду писать ей советы о том, как и чем поднять дисциплину и порядок. Масса писем, на которые я не отвечаю, так как не хватает сил. Переутомляться же боюсь, так как всякое переутомление несет после недели безделия и лежания. Обнимаю Вас, милого Николая Афанасьевича (не могу успеть написать ему), Николая Васильевича (напишите, как он переехал и как устроился). Нежно благодарю и люблю Леонида Мироновича. Спасибо ему за письмо. Всех стариков нежно обнимаю. Напишите, что с Качаловым и с Москвиным. Всей молодежи, и особенно Тарасовой и Новикову, которые прислали мне чудесные письма, ободряющие меня, -- благодарность и поцелуи. Любовь Яковлевну обнимаю и умоляю не покидать. Боюсь, что с книгой (если посылать ее сразу) выйдет маленькая задержка. Если же посылать по частям, надоем полпредству.

Ваш К. Станиславский

 

Коллективу МХАТ

 

31 декабря (?) 1929

Ницца

Пишу это письмо под Новый год, когда, вероятно, все дорогие мне старики, молодежь, сотрудники, хор, оркестр, администрация, рабочие, служащие -- словом, все сойдутся в нашем милом фойе...

Как хочется в эти минуты быть с вами, обняться, в первую очередь с Владимиром Ивановичем, крепко пожать руку Михаилу Сергеевичу, расцеловаться со стариками, с молодежью и пройти так по всем рядам столов. Что же вам пожелать?

Я по-стариковски твержу все одно и то же. Такова уж наша привычка, не выбьешь. Вот чего я всем еще и еще желаю. Придет время, и очень скоро, когда будет написана большая, гениальная пьеса. Она будет, конечно, революционная. Большое произведение не может быть иным. Но в этой революционной пьесе не будут ходить с красными флагами. Революция будет происходить внутри. Мы увидим на сцене перерождение мировой души, внутреннюю борьбу с прошлым устарелым, с новым -- еще непонятным и не осознанным всеми. Это борьба ради равенства, свободы, новой жизни и духовной культуры, уничтожения войны... Вот когда потребуются подлинные актеры, которые умеют говорить не только словами, голосом, а глазами, порывами души, лучами чувства, волевыми приказами. Новая пьеса потребует совсем новых декораций, обстановки. Не той, конечно, которую я до сих пор культивировал, которую привыкли по шаблону называть натурализмом Станиславского. Не той, которая теперь считается новой и модной, а совсем другой, которая помогает, а не мешает Актеру (с большой буквы). Откуда же взять этого Актера?

Я утверждаю, что зародыш его -- только и только в нашей театральной семье. Говоря это, я имею в виду не только нашу родину, но и весь свет.

Скоро придет время, когда будет существовать только превосходный театр. Все остальные, посредственные переделаются на говорящее кино. Да и понятно это. Я с большим удовольствием за 20 к. пойду слушать Шаляпина, Карузо (вновь народившегося), Тосканини [одно имя неразб.-- Ред. ]и пр. и пр., чем живую посредственную труппу, прилично играющую приличную пьесу. Театрам придется подтянуться, чтоб не быть выкинутыми за борт.

Борьба с будущим кино немыслима в области постановки. Говорят, что здесь, в Европе, готовят такие органы для съемки опер на площадях, такие громкоговорители, которые помогут усилять звуки до пределов, определяемых силой оркестра в несколько тысяч человек. Мне рассказывал один большой знаток оперного дела, что недавно в Риме он слышал маленькую ростом певицу с таким поразительным голосом, звук которого летит в громадном театре и точно врезается в ухо. Говорившему казалось, что она стоит рядом с ним. Когда он пошел выражать свой восторг за кулисы, ему объяснили, что певица сама по себе, с точки зрения умения петь, прекрасна, но что голос ее так мал, что едва слышен в комнате. Силу дает ей новый громкоговоритель. То же будет и в нашем драматическом искусстве. Конкуренция с кино будет трудная.

И тем не менее кино никогда не сможет тягаться с живым творящим человеком, который умеет не только говорить, но и лучеиспуcкать¹. Вот этой способностью никогда не сможет обладать фотографическая пленка.

Это умеет и технически знает только наш театр.

Традиции этого искусства витают еще в стенах нашего театра. Они заложены глубоко в души наших стариков, из которых некоторые овладели бессознательно нашим искусством. Они не ведают другого. Но... Мы стареем. А потому... Желаю всей нашей молодежи, всей нашей смене, пока еще не совсем поздно, пока мы можем рассказать им о многом и многому их научить, -- воспользоваться нами.

Побольше вникайте в то, что говорят старики!

Побольше расспрашивайте их и старайтесь сами разобраться в том, что узнаете от нас.

Побольше и почаще выходите с нами перед рампой. То, о чем я говорю, познается не только в театре, не только в классе, не только на репетиции и при домашней работе, а главным образом -- перед рампой, в наполненном зрителями зале, из души в душу, в момент самого творчества.

Вот мои вам пожелания для нового и будущих многих годов. А затем будьте здоровы и тверды, и верьте. Теперь имеет право жить на свете только герой.

 

Ф. Д. Остроградскому

Конец декабря 1929 -- начало января 1930

Ницца

С Новым годом поздравляю Вас, Елизавету Николаевну, всех милых студийцев, режиссеров, всех оркестрантов, Вячеслава Ивановича¹, администрацию, рабочих, билетеров -- словом, всех, всех, всех. Спасибо за Ваши интересные письма. Опаздываю ответом. Во-первых, потому, что мне самому запрещено писать. Игоря я измучил диктовкой². Сейчас спешно диктую мизансцену "Отелло". И сегодня я не отвечу на все вопросы. Разрешено написать только то, что умещается на этом листе. Поэтому -- к делу.

1) Заблоцкая -- не нужна: голоса никакого, детонирует, способности совсем средние, старуха, ужасно неритмична, плохая дикция. У нас и без нее очень много "под старух". Нам надо хорошие голоса, молодые, красивые, с хорошей фигурой и ритмичные, способные. Кроме того, Заблоцкая тяжелого характера, если не сказать большего.

2) "Золотой петушок". Случилось то, что я предсказывал. Вся моя программа сбита. Мой план был таков. Возобновить из русских и иностранных опер -- ходовые. Образцово, как ставили "Онегина" и "Царскую невесту". Это вечный фонд -- мое наследство студии. "Петушок" -- по моему плану -- новое слово в нашем искусстве. Я его положил себе в сердце, и он там переваривался. Придется его вынуть оттуда, так как издали я не могу принять в постановке никакого участия, если постановка в этом году -- то это будет ужаснейшая халтура, в которой я принимать участия принципиально не могу. Напротив, я обязан протестовать, так как студия покатилась по наклонной плоскости в художественном смысле. Управляет и направляет этой стороной Збруева (должно быть). Ввиду того что меня не слушают, я могу только протестовать. Других средств у меня нет, особенно издали. Если бы шли по составленному плану, теперь у вас был бы "Риголетто" ³. В смысле революционном -- еще и еще раз повторяю -- ничего такого вы в репертуаре не найдете. Недостаток -- финал (единственно): он не в современном духе. Остальное -- блестяще в социальном смысле. Но! Режиссер не сумел прочесть партитуру! Представьте себе, что дирижер не умеет читать партитуру. "Севильский цирюльник" тоже похерен. И, заметьте, навсегда, потому что без Головина его ставить нельзя. А Головина могут скоро занять на другую работу. Итак: 1) "Риголетто", 2) "Севильский", 3) "Золотой петушок" выскочили из моей программы. Вы идете на ежедневных спектаклях без легких опер. Вам придется поэтому играть одним днем в неделю меньше и терять на пропущенном спектакле по 1000 руб. В месяц -- 4000, а в 8 месяцев -- 32 000 руб. "Золотой петушок" поставить может каждый -- и Вершилов, и Сушкевич, и Чебан. Но уже то, что об этом могут говорить серьезно, лучше всяких доказательств говорит о нашем падении художественных требований. Удивляюсь храбрости тех, кто берется. Мои требования к нему неимоверны. Поэтому не берусь указывать режиссера. Для той постановки, которую вы, очевидно, хотите, все режиссеры годятся. Забудьте о Сушкевиче. Чебана как режиссера не знаю. Серьезно можно говорить только о Москвине. Никогда не видел у Вершилова юмора, а без юмора, да еще какого, нельзя ставить "Петушка".

Что же вам делать? Если необходимо халтурить, то по крайней мере хоть как-нибудь подготовлено "Риголетто" -- мизансцены есть.

Еще раз утверждаю [пропуск в оригинале. -- Ред. ]исключительно удалась. Ее и ставить. А "Петушка" беречь, как клад, как дорогой бриллиант. На досуге подумайте: много ли русских ходовых опер осталось нам? -- Пустяки. Если мы будем швыряться "Петушками", наша песня спета.

Всего этого политический совет не может понимать. Он действует без программы -- срывом. Если говорить о постановке этого года, то вы можете успеть прилично поставить одного "Риголетто". Если начинать думать только о новых мизансценах, то они будут готовы не раньше 1 Ґ -- 2 месяцев. Когда же репетировать? "Риголетто" же -- готово. В хор берите молодых, с голосами, красивых.

Палехские мастера -- интересно, надо попробовать. Если не они -- один Головин ⁴.

Обнимаю.

К. Станиславский

 

М. С. Гейтцу

 

9--1--30

9 января 1930

Ницца

Уважаемый и дорогой Михаил Сергеевич!

Простите меня за то, что я отвечаю на Ваше милое письмо с большим опозданием. Это произошло, во-первых, потому, что мне было запрещено заниматься корреспонденцией. Только в последнее время я получил разрешение писать по одному листу в день. Пользуюсь в первую очередь этим разрешением, чтоб написать Вам и поблагодарить Вас за Ваше хорошее, ласковое письмо.

Спасибо за те сведения, которые Вы мне даете. Мне никто ничего не пишет о театре, если не считать Леонида Мироновича¹. Поэтому я с жадностью накидываюсь на всякое известие и сердечно благодарю за него.

Очень рад успеху "Дядюшкина сна" и, в частности, Ольги Леонардовны. Удивляюсь, что случилось с Хмелевым. У него хорошо намечалась роль, когда я ее как-то просматривал².

Если подойти к Котлубай и к Горчакову с требованиями режиссеров МХТ, выпускающих самостоятельно пьесы и спектакли, то, конечно, они не ответят требованиям. Но если оценивать их как помощников, распахивающих пьесу для главного режиссера, то они оправдают себя. Кто же, где режиссер, который заменит теперешних с Немировичем-Данченко. Как это ни грустно, но за всю мою жизнь среди всех многочисленных учеников таких режиссеров было всего два: 1) Сулержицкий, которого я считаю человеком гениальным, и 2) Вахтангов -- похуже, но тоже способный стать художественным вождем. Оба умерли! Пока не явится новый, ничего не остается, как спаривать несколько режиссеров. Беда в том, что в режиссере скрыты многообразные способности и роли, а) Режиссер-администратор, который может вести спектакль; поддерживать систематическую работу и порядок. Это очень трудно, и не каждому дана эта нотка, которая заставляет слушаться, б) Режиссер-постановщик. Это тот, который умеет говорить с декоратором, с рабочими, который может провести в жизнь свою или чужую внешнюю постановку, в) Режиссер-литератор, который может повести пьесу и спектакль по верной литературной линии, г) Режиссер-художник, который сам может создать (а не скопировать) художественную сторону спектакля, д) Режиссер-психолог, который может провести верно внутреннюю линию, е) Режиссер-учитель, который может поправлять и воспитывать актеров. Редко все эти роли совмещаются в одном. Порознь они встречаются. Вот и приходится режиссера-психолога соединять с режиссером-постановщиком, давать им общее направление. Котлубай и Горчаков -- такие. В них не все роли, необходимые режиссеру, а лишь некоторые. Но в этих ролях -- они хороши и полезны.

Лист кончился, доктор контролирует. Надо кончать. Еще раз спасибо.

Напишите еще. Не смущайтесь формой. У меня тоже она не блестяща. Желаю полного успеха "Воскресению".

Боюсь очень за Леонидова. Это актер особенный. Его нужно все время поддерживать, ободрять и не утомлять слишком сильно (он больной).