Дитмарская сказка-небылица 4 страница

Человек не знал, что возразить, отдался на волю своей судьбы и последовал за Вестником Смерти.

 

Гусятница у колодца

 

Жила-была старушка престарая, предряхлая; жила она со своим стадом гусей в глуши между горами, и был у нее небольшой домик. Эта глушь была окружена большим лесом, и старуха каждое утро, взяв свою клюку, тащилась в этот лес, там она собирала травку для своих гусей да разные дикорастущие плоды, насколько могла их достать рукою, и все это тащила домой на спине.

Можно было подумать, что тяжелая ноша пригнет ее к земле, а между тем она всегда благополучно доносила ее до дому.

И если ей, бывало, кто-нибудь повстречается, то она ласково поклонится и скажет: «День добрый, землячок; погодка-то сегодня какова! Небось дивишься, что я травку на себе тащу? Что делать, каждый должен себе по силам ношу выбирать».

И несмотря на всю эту приветливость, никто не любил с нею встречаться, и даже нарочно обходили ее, чтобы не сойтись с нею, а когда мимо ее случалось проходить отцу с сынком, отец говаривал сынку: «Берегись старухи — это ведьма».

Однажды утром красивый юноша проходил через тот лес. Ярко светило солнце, птицы пели, прохладный ветерок шелестел в листве; и на сердце у юноши были только радость да довольство.

Ему еще никто не попадался навстречу, как вдруг он увидел старую ведьму, которая стояла, опустившись на колени, и срезала траву серпом. Большой узел травы уже был у нее навязан на спине, да еще рядом стояли две корзинки, полнехоньки дикими грушами и яблоками.

«Да как же это, тетушка, скажи пожалуйста, — спросил у нее юноша, — как же можешь ты все это стащить?» — «Хочешь не хочешь, а тащить должна, господин честной! — отвечала старуха. — Богатым, конечно, это не нужно. А у мужика, знаете ли, есть такое присловье:

 

Жить хочешь — не зевай,

Знай спину подставляй!

 

А вот, может быть, вы не захотите ли мне помочь? — добавила старуха, видя, что юноша от нее не отходит. — И спина-то у вас пряменькая, и ножки резвенькие, так вам это и нетрудно будет. К тому же и дом-то отсюда не далеко — за горою на полянке. Вы бы в один прыжок там очутиться могли».

Юноша почувствовал сострадание к старухе. «Хоть отец мой и не мужик, а богатый граф, но я готов снести ваш узел, чтобы показать, что не одни мужики умеют таскать тяжести». — «Попробуйте, — сказала старуха, — очень вы этим меня обяжете. Оно, конечно, придется вам с часочек пути брести, ну, да это для вас сущие пустячки! Кстати уж, и яблоки, и груши захватите с собою».

Молодому графу показалось страшновато, когда он подумал об этом часочке пути, но старуха уже не выпускала его из рук, взвалила ему узел на спину, а корзины повесила ему на руки…

«Видите, совсем не тяжело?» — сказала она. «Нет, очень тяжело! — отвечал граф, и на лице его изобразилось страдание. — Твой узел давит так, как будто в нем камни наложены, а эти яблоки и груши — словно свинцовые… Я еле двигаться могу!»

Он готов был все с себя сбросить, но старуха этого не допустила. «Смотрите-ка, — сказала она насмешливо, — молодой-то господин того снести не может, что я, старая баба, столько раз на себе таскала. Вот на ласковые-то слова вы все горазды, а как дойдет до дела, так все и на попятный… Ну, что же вы стали? — продолжала она. — Чего вы медлите? Извольте-ка шагать. Узла с вас никто уж теперь не снимет».

Пока он шел по ровному месту, то это еще было сносно; но когда они пришли к горе и должны были подниматься, и камни, словно живые, катились из-под его ног, тогда это уж было свыше сил его. Капли пота выступали у него на лбу и, то горячие, то холодные, катились по его спине.

«Тетушка, — сказал он, — не могу я дальше идти, я должен немного отдохнуть». — «Нет, — отвечала старуха, — когда дойдешь до места, тогда и отдыхай, а теперь изволь идти вперед. Кто знает, на что это вам может пригодиться». — «Старуха! Совести у тебя нет», — сказал граф и хотел сбросить с себя узел, но все усилия его были напрасны: узел так крепко держался на его спине, словно прирос. Как ни вертелся он, как ни крутился, но никак не мог его с себя сбросить.

А старуха-то над ним смеялась и попрыгивала вокруг него на своей клюке. «Не извольте гневаться, любезный господин, — говорила она, — ведь вы вот покраснели в лице, как рак печеный! Извольте-ка нести вашу ношу с терпением; ну, а когда придем домой, так я не поскуплюсь дать вам на чаек». Что оставалось ему делать? Он должен был примириться со своей судьбой и терпеливо тащиться вслед за старухой. Она, по-видимому, становилась все проворнее да проворнее, а его тяжесть становилась все тяжелее.

И вдруг старуха приостановилась, вспрыгнула наверх узла и преспокойно там уселась; и несмотря на то, что она была суха, как хворостина, а оказалась тяжелее всякой толстой деревенской девки. Колени у юноши задрожали, он стал приостанавливаться, а старуха давай его хлестать то прутом, то крапивой по ногам. С непрерывающимся оханьем поднялся он на гору и, наконец, добрел до дома старухи как раз в то время, когда уже готов был упасть.

Когда гуси завидели старуху, они стали взмахивать крыльями и вытягивать вперед шеи, и бежали к ней навстречу с веселым гоготаньем. Позади стада с хворостиной в руках шагала какая-то пожилая и неуклюжая баба, высокая и здоровенная, но безобразная, как ночь.

«Матушка, — обратилась она к старухе, — разве что с вами случилось, что вы так запоздали?» — «Ничуть не бывало, доченька, — возразила ей старуха, — со мною ничего дурного не случилось; напротив, вот этот милый господин взялся даже тащить на себе мою ношу; мало того, когда я устала, он еще и меня взвалил себе на спину. Притом же и дорога ничуть нам не показалась длинной, всю дорогу мы смеялись и шутили».

Наконец, старуха сползла у него со спины, взяла и узел свой, и корзины, посмотрела на него весьма дружелюбно и сказала: «Вот теперь присядьте здесь на скамейку у дверей и отдохните. Вы честно заработали награду за свой труд, и вы ее получите».

Потом обратилась к гусятнице и сказала: «Войди-ка в дом, доченька; неприлично тебе здесь одной оставаться с молодым господином. Не надо масла подливать в огонь… Пожалуй, еще влюбится в тебя».

Граф и сам не знал, что ему делать — плакать или смеяться? «Вот сокровище-то, — подумал он, — да будь она даже и на тридцать лет моложе, она бы не могла тронуть моего сердца». Между тем, старуха ласкала и гладила своих гусей, как милых деток, и затем вошла в дом со своею дочерью; а юноша растянулся на скамье под дикой яблоней.

В воздухе было тепло и приятно; кругом простиралась зеленая широкая лужайка, усеянная синими и желтыми цветами, а посреди лужайки бежал светлый ручей, сверкая на солнце; и белые гуси двигались тут же взад и вперед либо полоскались в воде.

«Тут очень мило, — сказал граф, — но только я так устал, что глаз разомкнуть не могу: дай-ка я посплю немного. Лишь бы только не поднялся ветер и не унес бы мои ноги — они у меня словно ватные…»

Поспав немного, он был разбужен старухою. «Вставай, — сказала она ему, — ты здесь не можешь оставаться. Правда, тебе от меня таки солоно пришлось, но все же ты жив остался… Теперь хочу тебе отдать награду: ведь в деньгах и во всяком добре ты не нуждаешься, так вот тебе нечто иное. — И сунула ему в руку кружечку, целиком вырезанную из изумруда. — Храни это бережно, — добавила она, — в этом твое счастье».

Граф вскочил на ноги, чувствуя себя опять и сильным, и бодрым, поблагодарил старуху за ее подарок и пустился в путь-дорогу, даже и не подумав оглянуться на дочку старухи.

Уж он порядочный кусок пути прошел, а все еще издали доносился до него веселый крик гусей.

Граф три дня блуждал по этой глуши, прежде чем из нее выбрался. Затем пришел он в большой город, и так как никто его не знал там, то он и был приведен в королевский замок, в зал, где король и королева сидели на троне.

Граф опустился на колено, вынул изумрудный сосуд, подаренный ему старухою, и положил его к ногам королевы. Та приказала ему встать и подать себе эту драгоценную безделушку. Но едва только она открыла этот сосуд и в него заглянула, как упала на землю замертво.

Графа схватили королевские слуги и собирались вести в темницу; но королева открыла глаза и приказала его освободить. «Все выйдите отсюда вон, — сказала она, — я должна с ним переговорить наедине».

Оставшись наедине с графом, королева стала горько плакать и сказала: «Что мне блеск и почести, меня окружающие, когда я каждое утро пробуждаюсь с печалью и заботами! Три было у меня дочери, и младшая из них была так прекрасна, что весь свет почитал ее за чудо. Бела, как снег, румяна, как зорька, и волосы ее блистали, как лучи солнца. Когда она плакала, из глаз ее не слезы капали, а жемчуг выкатывался и драгоценные камни».

Когда ей минуло пятнадцать лет, король призвал всех трех сестер к своему трону. И посмотрели бы вы, как все были поражены, когда вошла моя младшая дочь — словно солнышко на небо выкатилось!

Король же сказал им трем: «Дочери милые! Не знаю я, когда настанет мой последний час, но я хочу сегодня же определить, что каждая из вас должна будет получить по смерти моей. Знаю, что все вы меня любите; но которая из вас более любит — той и достанется лучшая доля. — И потом добавил: — Не можете ли вы мне выразить словами, насколько каждая из вас меня любит? По вашим речам я ознакомлюсь и с тем, что вы думаете».

Тогда старшая сказала: «Люблю отца моего так же, как сладчайший сахар».

Другая сказала: «Люблю отца, как самое лучшее из моих платьев».

А младшая молчала.

Отец и спросил ее: «Ну, а ты, любимое мое дитятко, ты как меня любишь?» — «И сама не знаю, — отвечала она, — и даже не могу ни с чем сравнить свою любовь».

Но отец настаивал, чтобы она выразилась определеннее.

Тогда она сказала наконец: «И самое лучшее блюдо мне без соли не вкусно — вот и отца я тоже люблю, как соль!»

Услышав это, король пришел в ярость и сказал: «Если ты любишь меня настолько лишь, насколько любишь соль, так и за любовь твою я награжу тебя одною солью».

И разделил королевство пополам между двумя старшими дочерьми, а младшей приказал навязать на спину мешок с солью, и двое слуг должны были вывести ее в дремучий лес.

Мы все за нее просили и молили, — сказала королева, — но гнев короля нельзя было ничем смягчить. Как она, бедняжка, плакала, когда должна была покинуть дом! Вся дорога ее была усеяна тем жемчугом, который у ней из глаз выкатился.

Вскоре после того король раскаялся в своем жестокосердии, приказал разыскивать свою дочь во всем лесу; но никто не мог ее найти.

Как я подумаю, что ее, может быть, растерзали дикие звери, то не знаю, куда деваться от печали; иногда, впрочем, я утешала себя надеждой, что она еще жива и укрылась где-нибудь в пещере или нашла себе приют у сострадательных людей.

Но представьте себе, что, когда я вскрыла ваш изумрудный сосудец, в нем я увидела жемчужину, такую же точно, какие вместо слез падали из глаз моей дочери, и потому вы можете себе вообразить, как сжалось при этом мое сердце! Скажите, как эта жемчужина попала в ваши руки?

Граф рассказал королеве, что сосудец он получил от старухи в лесу, которая показалась ему ведьмой; но младшей королевны ему не приходилось видеть, и ничего о ней он не слышал.

Король и королева решились тогда посетить старуху; они предполагали, что там, где оказалась жемчужина, они должны будут получить сведения и о своей дочери.

Старуха сидела в своей глуши за прялкою и пряла. Становилось уже темно, и лучина, горевшая у очага, проливала свет очень скупо. Вдруг послышались крики гусей, возвращавшихся с пастбища, и вскоре в избу старухи вошла и ее дочка. Старуха почти не обратила на нее внимания и едва кивнула головой в ее сторону.

Присела дочь на лавку, взяла свою прялку и так проворно стала сучить свою нитку, словно молоденькая девушка. Так сидели мать с дочкою дома, не говоря ни слова.

Наконец, что-то зашуршало за окном, и два огненных глаза глянули в избу. То была старая ночная сова, которая трижды крикнула: «Угу!» — и исчезла. Старуха только повела глазами вверх, потом проговорила: «Пора тебе дочка, выйти… Ступай на свою работу».

Та поднялась и вышла, и пошла по лугам далее и далее в самую долину. Наконец подошла она к колодцу, у которого росли три старых дуба. Между тем месяц поднялся из-за горы, большой и круглый, и было так светло, что иголку на земле сыскать было нетрудно.

Она скинула кожу, прикрывавшую ее лицо, нагнулась к колодцу и стала из него умываться. Умывшись, она и кожу с лица окунула в воду и потом разложила ее на лугу, чтобы она опять могла высохнуть и побелеть при лунном свете.

Но как же она изменилась! Надивиться на нее было невозможно! Как скинула с головы беспорядочную копну накладных волос, пряди ее собственных золотистых волос, блиставших, как солнечные лучи, рассыпались и покрыли ее всю, словно плащом. Только очи ее, что звездочки, мерцали из-под этого покрова волос, да щечки горели ярким румянцем. Но красавица была печальна. Присела она у колодца и стала плакать: одна слеза за другою выкатывались из глаз ее и среди золотистых прядей падали на землю. Так сидела она и, вероятно, еще долго так просидела бы, если бы не заслышала шороха и треска в ветвях ближайшего дерева.

Она вскочила тотчас, как серна, заслышав выстрел охотника. Месяц как раз в это время затянуло черным облаком, и в то же мгновенье красавица снова скользнула в свою старую кожу и исчезла бесследно.

Дрожа, как осиновый лист, побежала она обратно к дому. Старуха стояла на пороге, и когда девушка хотела ей рассказать о случившемся, та только ласково посмеялась и сказала: «Я уже все знаю».

Повела она девушку в избу и вставила новую лучину в светец. Но уже не села за свою самопрялку, а вытащила метлу и стала подметать и убирать. «Все должно быть здесь чисто и опрятно», — сказала старуха девушке. «Но зачем же вы, матушка, вздумали убираться в такое позднее время? — спросила девушка. — Что у вас на уме?» — «А знаешь ли ты, какой час наступает?» — спросила старуха. «Да еще полночи нет; но уже близко…» — «А ты о том не вспомнила, что три года тому назад в этот самый день ты ко мне пришла? Теперь твое время минуло, и ты не можешь долее у меня оставаться».

Девушка перепугалась и сказала: «Ах, милая матушка, неужели вы меня хотите отвергнуть? Куда же я денусь? У меня ни друзей, ни родни; куда я голову приклоню? Я все то исполнила, что вы от меня требовали, и вы всегда были мною довольны, не отвергайте меня».

Старуха не хотела высказать девушке, что ее ожидает, и только проговорила: «Мне тут недолго быть; и как я отсюда уберусь, все в доме должно быть чисто, а потому не удерживай меня в моей работе. А о своей судьбе не заботься: ты найдешь себе кров для житья, и при той награде, которую от меня получишь, ты будешь довольна своей судьбой». — «Да скажите же мне, чего я должна ожидать?» — продолжала допрашивать девушка. «Еще раз говорю тебе; не мешай мне в работе. Ни слова больше! Ступай в свою комнату, сними кожу с лица, надень то шелковое платье, которое было на тебе, как ты ко мне пришла, и жди в своей комнате, пока я тебя не кликну».

Но вернемся к королю и королеве, которые пустились в дорогу вместе с графом, чтобы разыскать старуху в ее далекой глуши.

Граф ночью от них отстал и должен был далее следовать один. На другой день ему показалось, что он попал на настоящую дорогу. Он и пошел далее, и шел до наступления темноты, а как совсем стемнело, залез на дерево и там задумал переночевать, опасаясь заблудиться в темноте.

Когда взошел месяц, он увидел женскую фигуру, медленно спускавшуюся с горы. Хотя у ней не было хворостины в руках, однако же он легко признал в этой женщине ту гусятницу, которую уже ранее видел у дома старухи.

«Ого! — воскликнул он. — Вон она и сама идет! Ну, коли одна ведьма у меня в руках, так и другая от меня не уйдет!» Но как же он изумился, когда она подошла к колодцу, скинула с себя кожу и стала мыться, когда рассыпались по плечам ее золотистые волосы и она предстала ему такой невиданной красавицей!

Он едва осмеливался переводить дыхание, но все же старался рассмотреть ее из-за листвы дерева как можно лучше. И он сам не знал — потому ли, что он чересчур перегнулся, или по другой причине, но только под ним вдруг хрустнула ветка, и в ту же минуту девушка скользнула в свою кожу, легче серны сорвалась со своего места, и так как в это время месяц заволокло тучами, то мигом скрылась с глаз.

Едва она исчезла, как граф уже спустился с дерева и поспешил ей вслед.

Немного пройдя, он в темноте увидел, что по лугу бредут две другие человеческие фигуры. То были король и королева, они издали увидели, как мерцал огонек в избушке старухи, и шли на этот свет.

Граф рассказал им, какую девушку видел у колодца, и они нимало не сомневались в том, что то была их пропавшая дочь. С радостным чувством пошли они далее и вскоре пришли к избушке: кругом ее сидели гуси рядами, подвернув головы под крылья, и спали, и ни один из них не шевельнулся.

Заглянули они в окошечко и видят: сидит старуха за самопрялкой и Прядет, покачивая головой и не оборачиваясь. Дочери же своей они там не увидели. Наконец, они решились тихонько постучаться в окошечко. Старуха как будто их поджидала; встала со своего места и весьма приветливо крикнула: «Входите, входите, я уж о вас знаю».

Когда они вошли в комнату, старуха сказала: «Вы бы могли себя избавить от дальнего пути, кабы три года тому назад не прогнали из дома свое дитя, доброе и любящее. Ей никакого зла не приключилось: ей пришлось только три года сряду гусей пасти; ничему дурному она за это время не научилась и сохранила свое сердце в чистоте. А вы сами уже достаточно наказаны тем страхом за ваше детище, который вы пережили».

Потом она подошла к двери смежной комнаты и крикнула: «Выходи, доченька!»

Дверь отворилась, и королевна вышла оттуда в своей шелковой одежде, с рассыпанными по плечам золотистыми волосами и ясными очами — словно ангел слетел с неба. Она подошла к отцу и матери, бросилась им на шею и поцеловала их, и все расплакались от радости. Молодой граф стоял с ними рядом, и когда королевна его увидала, то, сама не зная почему, зарделась, как роза.

Король сказал дочери: «Милое дитя мое, свое королевство я разделил; что могу я тебе дать?» — «Ей ничего не нужно, — сказала старуха, — я даю ей те слезы, которые она из-за вас выплакала — чистый жемчуг, даже еще получше того, что в море находят! На этот жемчуг все ваше королевство купить можно! А в награду за ее службу я дарю ей мой домишко!»

Сказав это, старуха исчезла, а в стенах раздался треск, и когда король с королевой и с графом оглянулись, то увидели, что избушка успела превратиться в великолепный дворец, в котором слуги, суетясь и бегая, накрывали и готовили королевское пиршество…

Сказка на том не кончается; но у моей бабушки, которая мне ту сказку рассказывала, память слабеть стала, она все остальное и забыла.

Я все же думаю, что прекрасная королевна вышла замуж за графа, что они вместе остались в замке и жили в полном счастье, пока Богу было угодно.

Были ли те белоснежные гуси, что паслись у домика, девушками (это я говорю никому не в обиду!), которых старуха к себе приняла, и получили ли они вновь свой человеческий образ, остались ли у молодой королевны в служанках — того доподлинно я не знаю, однако же так предполагаю.

Несомненно только то, что старуха была не ведьма, как думали люди, а ведунья. И наверно, она уже при рождении даровала королевне способность ронять из глаз не слезы, а жемчужины. Нынче этого не бывает, а то бедные скорехонько разбогатели бы.

 

Неравные дети Евы

 

Когда Адам и Ева были изгнаны из рая, то они должны были на неплодородной земле выстроить себе дом и зарабатывать хлеб свой в поте лица.

Адам трудился в поле, а Ева пряла шерсть.

У Евы каждый год рождалось по ребенку, и одни дети были красивы, другие же некрасивы.

По прошествии значительного времени Бог послал к Адаму и Еве ангела с известием, что он желает их навестить.

Ева, обрадованная такою милостью Господа, все тщательно в доме прибрала, украсила дом цветами, а каменный пол усыпала травами. Потом вывела детей своих, но только красивых.

Она их вымыла, выкупала, причесала их, надела на них чистенькие рубашечки и напомнила им, чтобы они в присутствии Господа вели себя прилично и держали себя смирно, кротко и разумно.

А некрасивые дети не смели Господу и на глаза показаться. Один спрятался в сено, другой — под крышу, третий — в солому, четвертый залез за печку, пятый — в погреб, шестой — под чан, седьмой — под винную бочку, восьмой — под старую шубу, девятый и десятый — под сукно, из которого шили их одежды, а одиннадцатый и двенадцатый — под кожу, из которой выкраивали им башмаки.

Едва только все было готово, Отец Небесный вступил в их дом. Красивые дети были поставлены в ряд; они кланялись ему и преклоняли перед ним колени. Господь же захотел их благословить и, возложив руки на первого из них, сказал: «Ты будешь могущественным королем!» — затем, обращаясь ко второму: «Ты — князем!» — к третьему: «Ты — графом!» — к четвертому: «Ты — рыцарем!» — к пятому: «Ты — благородным!» — к шестому: «Ты — купцом!» — к седьмому: «Ты — ученым!»

И так всех их наделил своею обильною благодатью.

Когда же Ева увидела, что Господь так благ и милостив, то подумала: «Дай-ка я выведу к нему и других моих, некрасивых, детей! Может быть, он и их не лишит своего благословения?» Побежала и вызвала их — кого из-под сена, кого из соломы, кого из-под печки и из других мест, куда они запрятались.

Вот и прибежали они все — грязные, неумытые, перепачканные сажей.

Господь взглянул на всех и сказал: «Благословлю и этих».

Он возложил руки на первого и сказал ему: «Ты будь мужиком», — потом сказал второму: «Ты — рыбаком», — третьему: «Ты — кузнецом», — четвертому: «Ты — кожевником», — пятому: «Ты — ткачем», — шестому: «Ты — башмачником», — седьмому: «Ты — портным», — восьмому: «Ты — горшечником», — девятому: «Ты — извозчиком», — десятому: «Ты — корабельщиком», — одиннадцатому: «Ты — рассыльным», — двенадцатому: «Ты — слугою на всю жизнь».

Когда Ева все это выслушала, то сказала: «Господи! Как можешь ты так неравномерно распределять свое благословение? Ведь это все мои, мною рожденные дети. Твои милости должны бы на всех излиться одинаково».

Но Господь возразил: «Ева, ты этого не понимаешь. Мне угодно и нужно весь свет заселить твоими детьми; ну, если бы они все были бы князьями и господами, то кто же стал бы поля возделывать, молотить, молоть и печь? Кто стал бы ковать, ткать, плотничать, строить, рыть, кроить и шить? Каждый должен быть на своем месте, все друг друга должны поддерживать и питать, как члены одного и того же тела».

Тут отвечала Ева: «Ах, Господи, прости, что я тебе так необдуманно поперечила! Да сбудется твоя святая воля и над детьми моими».

 

Русалка в пруду

 

Некогда жил да был такой мельник, который жил со своею женою в полном довольстве. И денег, и добра всякого было у них вдоволь, и их благосостояние год от года все возрастало.

Но ведь беда-то нас за углом сторожит: как пришло их богатство, так стало и утекать из года в год, и под конец мельник уж, мог считать своею собственностью только ту мельницу, на которой он жил.

Все это его очень печалило, и когда он после дневного труда ложился спать, то не находил себе покоя и озабоченно ворочался в своей постели.

Однажды утром, встав еще до восхода солнца, он вышел подышать свежим воздухом и думал, что у него от этого немного на сердце полегчает.

Когда он переходил через мельничную плотину, прорезался первый луч солнца, и в то же время он услышал какой-то шорох.

Он обернулся и увидел прекрасную женщину, медленно поднимавшуюся из воды. Ее длинные волосы, которые она придерживала на плечах своими нежными руками, ниспадали с обеих сторон и прикрывали ее белое тело.

Мельник понял, что это — русалка из пруда, и со страху не знал, бежать ли ему поскорее или приостановиться. Но русалка своим нежным голоском назвала его по имени и спросила, почему он так печален.

Мельник сначала оторопел было, но когда услышал, что она говорит с ним так ласково, он собрался с духом и рассказал ей, что некогда жил в счастье и богатстве, а теперь вдруг так обеднел, что не знает, как и быть. «Будь спокоен, — сказала ему русалка, — я тебя сделаю и счастливее, и богаче прежнего; но только ты должен обещать, что отдашь мне то, что сейчас в твоем доме родилось». — «Что бы могло это быть? — подумал мельник. — Разве котенок или щенок какой-нибудь?» — и пообещал ей дать желаемое.

Русалка опять опустилась в воду, а он, утешенный и ободренный, поспешил вернуться на мельницу.

Еще не успел он дойти до нее, как вышла служанка из дверей и закричала ему: «Радуйся, хозяин, жена тебе сыночка родила!»

Мельник стоял, как молнией пораженный: он понял, что коварная русалка все это знала и обманула его. С поникшей головой подошел он к постели своей жены, и когда она его спросила: «Что же ты не радуешься этому красавцумальчику?» — он рассказал ей, что с ним случилось и какое обещание дал он русалке. «На что мне и счастье, и богатство, — добавил он, — коли я должен потерять свое дитя? Но что же мне делать?»

И родственники, которые пришли поздравить родильницу, тоже не знали, чем беде помочь.

А между тем счастье вновь вернулось в дом мельника. Все, что он предпринимал, удавалось ему, и казалось, будто сундуки и ящики сами собою наполнялись, а деньги в шкафу вырастали за ночь.

Немного прошло времени, а его богатство возросло значительно против прежнего.

Но он не в силах был этому радоваться: обещание, данное русалке, терзало его сердце. Каждый раз, когда он проходил по берегу пруда, он так и опасался того, что она всплывет на поверхность воды и напомнит ему о его долге.

Самого сынка своего он к воде и не подпускал. «Берегись, — говаривал он ему, — если ты только коснешься воды, то оттуда сейчас высунется рука, схватит тебя и стащит вниз».

Но год уходил за годом, а русалка все не показывалась; вот мельник-то и начал уже успокаиваться.

Мальчик стал юношей и поступил в обучение к егерю. Когда он кончил ученье и стал отличным егерем, владетель ближайшего имения принял его к себе на службу.

В той деревне была красивая и честная девушка, которая егерю полюбилась, и когда его, господин это заметил, то подарил ему маленький домик; там молодые повенчались, зажили спокойно и счастливо и от души любили друг друга.

Однажды гнался егерь за серной.

Когда зверь был выгнан из леса в чистое поле, егерь помчался за ним и выстрелом положил его на месте.

Он вовсе не заметил, что все это происходило вблизи опасного пруда, и, выпотрошив зверя, подошел к воде, чтобы обмыть свои окровавленные руки.

Но едва только он окунул руки в воду, как русалка из воды поднялась, с хохотом обхватила его своими влажными руками и так быстро увлекла его в воду, что он разом исчез в волнах.

Когда завечерело, а егерь домой не возвратился, то жена его перепугалась.

Она вышла за ним на поиски, и так как он неоднократно говорил ей, что опасается преследования русалки и должен остерегаться приближения к пруду, то она уже предвидела, что могло случиться.

Она поспешила к воде, нашла на берегу пруда его охотничью сумку и уже не могла сомневаться в постигшем ее несчастье. Ломая руки, с плачем стала она призывать своего милого, но напрасно; она быстро перешла потом на другую сторону пруда и вновь стала выкликать его и осыпать русалку бранью, но никто не отвечал ей.

Поверхность воды была гладка, и только половина луны отражалась в ней неподвижно.

Бедная женщина не покидала берег пруда. Быстрыми шагами, не останавливаясь, она обходила его кругом, иногда молча, иногда испуская громкие крики, иногда тихий стон. Наконец, она выбилась из сил, опустилась на землю и впала в глубокое забытье.

Вскоре ей приснился сон. Снилось ей, что она со страхом идет в гору по узкому проходу между больших скал; стебли колючих и ползучих растений цеплялись ей за ноги, дождь хлестал ее в лицо, а ветер развевал ее длинные волосы.

Когда она поднялась на вершину, ее взорам представилась совсем иная картина.

Небо было голубое, воздух теплый, земля спускалась мягким скатом, и среди зеленой лужайки, усеянной пестрыми цветами, стояла опрятная хижина.

Она пошла к этой хижине, отворила дверь и видит — сидит там седая старуха и приветливо ей кивает. В это самое мгновение несчастная женщина проснулась…

День уже занялся, и она тотчас решилась последовать указанию своего сновидения.

Она с великим трудом поднялась в гору, и все кругом было точно так, как она ночью во сне видела. Нашла она и хижину, и старуху в хижине. Та приняла ее ласково и усадила на стул. «Ты, верно, пережила большое несчастье, — сказала старуха, — потому что пришла посетить мою одинокую хижину».

Несчастная женщина со слезами рассказала старухе, что с ней случилось. «Утешься, — сказала старуха, — я тебе помогу. Вот тебе золотой гребень. Погоди, пока взойдет на небе полный месяц, тогда ступай к пруду, садись на берегу его и расчесывай свои длинные черные волосы этим гребнем. Когда же расчешешь, то положи его на берегу и увидишь, что произойдет».

Вернулась бедняжка от старухи, но время до наступления полуночи тянулось очень медленно. Наконец светлый круг месяца выплыл на небе, и она вышла к пруду, села на берегу его и, стала расчесывать свои длинные черные волосы золотым гребнем, а расчесав, положила его около самой воды. Вскоре после того в глубине пруда зашумело, поднялась среди пруда волна, подкатилась к берегу и унесла с собой гребень.