Беседа 7. О воцерковлении истинном и ложном

А) Церковь и тоталитаризм

Родион: После нашей последней беседы мне пришло в голову перечитать знаменитую книгу Дж. Оруэлла «1984». Это, пожалуй, самое сильное, что написано против тоталитаризма, не какого-то одного – коммунизма или нацизма, а тоталитаризма как такового. Умом я, конечно, понимаю, что христианство, Церковь не имеют ничего общего с тоталитаризмом, но уж больно все как-то близко.

Вот Вы, Константин, говорили, что исполнение воли Божией делает человека свободным от греха, что все святые имеют одну и ту же цель жизни, что у всех них одна и та же обоженная воля, во всем согласная с волей Божией, что в крещении мы отрекаемся от своеволия… Это наше подчинение Божией воле подчеркивается тем, как нас именуют в Церкви: «раб Божий», «раба Божия» (например, когда мы причащаемся Святых Даров).

А теперь посмотрите, как обосновывает тоталитаризм один из его теоретиков у Оруэлла: «Рабство – это свобода. Один – свободный человек – всегда терпит поражение. Так и должно быть, ибо каждый человек обречен умереть, и это его самый большой изъян. Но если он может полностью, без остатка подчиниться, если он может

отказаться от себя, если он может раствориться в партии так, что он станет партией, тогда он всемогущ и бессмертен»1.

Поставьте здесь на место партии – Церковь, и получится почти то самое, что Вы говорили о Теле Христовом. Или вот оруэлловское понятие «благомыслящий», что означает «правоверный от природы, не способный на дурную мысль»2, – это же так похоже на христианское понятие о святости, подразумевающее чистоту помыслов, а не просто правильное поведение.

Софроний: Известно, что тоталитарные системы являются своего рода анти-церковью, т.е. чем-то по своей сути антихристовым. А Антихрист – обезьяна Христа. Но Церковь это все же не партия, как и оруэлловский Старший Брат, – это не Христос. Кажется, эта тема себя уже исчерпала.

Родион: Знаете, после того, что человечество пережило в 20 веке, эту тему так легко не отставишь. Где гарантия, что в нашем отношении к церковной жизни не произойдет такая метаморфоза, то есть что духовный отец для нас не превратится в Старшего Брата, а община – в партийную ячейку.

Что должно происходить с человеком, когда он приходит в Церковь, каковы условия его единения со Христом, при которых бы он, «отрекаясь от себя», своего своеволия, индивидуализма, спасся не в оруэлловском, а в христианском смысле? Нужны ясные критерии. А то вот, например, и Вы, Константин, в одной из наших бесед говорили, что душевным следует пожертвовать ради духовного. Оруэлл тоже описывает тоталитарное общество, где больше не будет любви, дружбы, всего, так сказать, «личного»3. Элита будет едина с Партией – воплощая «ум, честь и совесть», а пролы (массы) – вести скотскую жизнь. А что действительно должно происходить в Церкви с этим «душевным» планом бытия? Ведь он же составляет важную часть нашей жизни – у нас есть родители, друзья детства, учителя, товарищи по работе и т.п. Многие из них не имеют к Церкви никакого отношения, но наше отношение к ним составляет какую-то часть нас самих. Что же, от всего этого надо отречься?

Софроний: Вот это уже более интересная постановка вопроса. Я бы, в свою очередь, хотел задать вопрос относительно «истории» нашей ипостаси. В самом деле, ведь все мы рождаемся от родителей по плоти, где-то учимся, с кем-то дружим, кого-то можем любить. Ну вот, а потом мы приходим в Церковь, начинаем жизнь во Христе. Что должно происходить с человеческой ипостасью при этом? С позиции догматики, меня интересует, тот ли самый человек спасается, который когда-то родился и был маленьким и сидел за партой, или какой-то другой. В чем должно состоять и в чем не должно состоять наше «отречение от себя», чтобы при этом Христос не стал для нас чем-то вроде Старшего Брата, как говорит Родион? Впрочем, отцы ведь жили задолго до тоталитаризма, и я даже не знаю, найдем ли мы у них ответ, позволяющий различить церковность и тоталитарное сектантство?

Родион: Да, вот и с аскетикой многое непонятно. Есть, знаете, такие христиане и даже священники, которые говорят, что супружеские отношения нужны только для рождения детей. Мне это очень напоминает оруэлловскoe различение «злосексa» (включающeгo не только блуд и извращения, но и всякое совокупление супругов ради взаимной близости) и «добросексa» – «сожительствa мужчины и женщины с целью зачатия и без физического удовольствия для женщины»1. Неужели православная аскетика совпадает с оруэлловской?