Пьер Кюри – Мари Склодовской

(10 августа 1894 года)

Ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем весточка от Вас. Перспектива жить два месяца, ничего о Вас не зная, для меня совершенно невыносима. Я хочу сказать, Ваша маленькая записка была более чем желанна.

Надеюсь, Вы надышитесь свежим воздухом и вернетесь к нам в октябре. Что до меня, то я никуда не поеду. Останусь в деревне, здесь я провожу целый день перед открытым окном или в саду.

Мы обещали друг другу – не так ли? – быть, по крайней мере, близкими друзьями. Только бы Вы не передумали! Ведь нет таких обещаний, которые связывают навеки; наши чувства не подчиняются усилию воли. Как было бы прекрасно (об этом я не смею даже думать) вместе пройти по жизни, мечтая: Ваша патриотическая мечта, наша гуманитарная мечта и наша научная мечта.

Из всего этого единственная мечта, которая, я верю, может осуществиться, связана с наукой. Я имею в виду вот что: мы бессильны изменить социальный порядок, и даже если бы у нас была такая возможность, мы не знали бы, что делать. Действуя наугад, мы не могли бы быть уверены, что не приносим больше вреда, чем пользы, замедляя естественную эволюцию. Напротив, в науке мы можем надеяться совершить что‑то; здесь есть основа, и любое открытие, которое мы сделаем, даже самое незначительное, будет новым знанием.

Посмотрите, что получается: мы решили, что станем друзьями, но если Вы уедете из Франции через год, это будет слишком платоническая дружба, дружба двух созданий, которые никогда больше не увидят друг друга. Не лучше ли Вам остаться со мной? Я знаю, эта тема Вас расстраивает, Вы не хотите обсуждать ее снова и снова. Так что я, поднимая ее, в любом случае чувствую себя недостойным Вас.

Я хотел просить разрешения случайно встретиться с Вами во Фрайбурге. Но Вы остаетесь там, если я не ошибаюсь, только на один день, и в этот день, конечно, будете принадлежать нашим друзьям Ковальски.

Верьте мне, преданный Вам

Пьер Кюри

Я был бы счастлив, если бы Вы ответили мне и уверили меня в том, что собираетесь вернуться в октябре. Если Вы напишете прямо в Со, письмо дойдет быстрее. Мой адрес: Пьер Кюри, рю де Саблон, Со (Сена).

Г. К. Честертон

(1874–1936)

…Душа, до сих пор свободная и всеядная, но в настоящий момент достаточно счастливая, чтобы поставить это себе в упрек…

Гилберт Кийт Честертон не слишком читаем сегодня и, возможно, известен широкой публике лишь благодаря своим детективным рассказам о патере Брауне. Но при жизни его популярность была огромна, он слыл острословом и литературной знаменитостью. Он славился недюжинным интеллектом и переменчивым характером. В юности Гилберт посещал школу искусств и подумывал о политической карьере, но в 1890‑е годы, попробовав себя в качестве журналиста, понял, что нашел свое место в мире.

В отрочестве религия не интересовала Честертона, но после того, как ему исполнилось двадцать, его все больше и больше привлекало христианство. В 1896 году он познакомился с Фрэнсис Блогг, дочерью ювелира – выходца из Франции. Она была набожной католичкой, и ее религиозность совпадала с его взглядами на веру. Письмо Честертона к ней – образец искрометного юмора, любви и остроумия. Они поженились в 1901 году.

В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, известность Честертона достигла вершин. Привлекала к себе внимание и его внешность: огромного роста (шесть футов четыре дюйма) и чрезвычайной толщины, он в любую погоду носил плащ и широкополую шляпу и был завсегдатаем трактиров вокруг Флит‑стрит. (Вот анекдот, рассказанный его другом Бернардом Шоу. Честертон как‑то упрекнул Шоу: «Глядя на вас, люди могут подумать, что в Англии голод». На что Шоу парировал: «А глядя на вас, они решат, что вы – его причина».)

В 1909 году Фрэнсис рассудила, что мужу необходимо уехать из Лондона подальше от искушений и соблазнов, и они поселились в Биконсфилде, в графстве Бакингемшир. Их брак оказался счастливым, хотя отсутствие детей печалило обоих.

Послевоенные работы Честертона носили крайне религиозный и даже мистический характер, в 1922 году он наконец перешел в католичество. Кроме того, позднее творчество писателя было щедро приправлено антисемитизмом. И хотя поклонники доказывают, что: 1) он не был экстремистом; 2) антисемитизм был неотъемлемой частью того времени, – это не может быть оправданием. Честертон умер в 1936 году, дома, в Биконсфилде; Фрэнсис пережила его.