а) Примерная тематика рефератов

1. Особенности научного познания.

2. Наука, философия.

3. Наука и искусство.

4. Наука и обыденное познание.

5. Социальные функции науки

6. Преднаука и наука в собственном смысле слова.

7. Культура античного полиса и становление первых форм теоретической науки.

8. Западная и восточная средневековая наука.

9. Становление экспериментального метода и его соедине­ние с математическим описанием природы: Г. Г алилей, Ф. Бэкон, Р. Декарт.

10. Возникновение дисциплинарно организованной науки и ее технологическое применение. Формирование технических наук.

11. Становление социальных и гуманитарных наук.

12. Научное знание как сложная развивающаяся система. Многообразие типов научного знания.

13. Эмпирический и теоретический уровни научного знания.

14. Эксперимент и наблюдение.

15. Эмпирические зависимости и эмпирические факты. Про­цедуры формирования факта.

16. Первичные теоретические модели и развитая теория.

17. Теоретические модели как элемент внутренней органи­зации теории. Развертывание теории как процесс решения задач.

18. Математизация теоретического знания и ее интерпрета­ция

19. Основания науки и их структура

20. Идеалы и нормы исследования и их социокультурная размерность.

21. Научная картина мира, ее исторические формы и функ­ции.

22. Операциональные основания научной картины мира.

23. Философские основания науки. Философские идеи и принципы в обосновании научного знания.

24. Философские идеи как эвристика научного поиска.

25. Логика и методология науки.

26. Методы научного познания и их классификация.

27. Взаимодействие оснований науки и опыта как начальный этап становления новой дисциплины.

28. Формирование первичных теоретических моделей и за­конов.

29. Развитие оснований науки под влиянием новых теорий.

30. Классический вариант формирования развитой теории.

31. Неклассический вариант формирование развитой тео­рии.

32. Проблема включения новых теоретических представле­ний в культуру.

б) Примерные вопросы для самоконтроля

1. Каковы критерии различения эмпирического и теорети­ческого уровня научного познания?

2. В чем заключается роль эмпирического и теоретического уровней в развитии научного познания?

3. Каким образом формируются научные факты?

4. В чем состоит проблема «теоретической нагруженности» факта?

5. Какова структура научной теории?

6. В чем сходство и различие теории и метода?

7. Посредством каких процедур гипотеза приобретает ста­тус теории?

8. Какую роль в научном познании играют основания науки?

9. В чем проявляется исторический характер картины ми­ра?

10. Как соотносятся научная картина мира и мировоззрение?

11. Почему необходимы не только внутринаучные и соци­альные нормы научной деятельности?

12. Сформулируйте основные принципы индуктивистской и дедуктивистской моделей развития научного знания. В чем их силь­ные и слабые стороны?

13. Каковы основные принципы позитивизма?

14. Что означает реализм?

15. Что означает интерпретативизм?

16. В чем суть объективизма и конструктивизма как онтологической позиции?

17. Какова роль научной картины мира в динамике научного знания?

18. В чем суть гипотетико-дедуктивной модели построения теории?

19. Что такое «логика открытия» и «логика обоснования» теории? Являются ли они взаимосвязанными процедурами?

20. В чем разница процессов становления развитой теории в классическом и неклассическом естествознании?

21. Каковы пути включения новых теоретических представ­лений в культуру?

22. Какова роль традиций в научном познании?

23. Какие виды научных традиций Вы можете назвать?

24. Каковы пути возникновения новаций в научном позна­нии?

25. В чем суть кумулятивистского подхода к истории науки?

26. В чем состоят особенности методологии кейс-стадис в научном исследовании?

27. Что представляет собой научная революция?

28. Каковы внутринаучные причины революционных преоб­разований в науке?

29. Каковы признаки кризиса в науке?

30. Какова роль междисциплинарных взаимодействий в пе­риод научной революции?

31. В чем заключается роль философии в период научной революции?

32. В чем суть «принципа относительности» применительно к развитию научного знания?

33. В чем проявляется мировоззренческое значение глобаль­ных научных революций?

34. Почему развитие науки является нелинейным процес­сом?

35. Перечислите основные черты классической науки.

36. Перечислите основные черты неклассической науки.

37. Каковы критерии различения эмпирического и теорети­ческого уровня научного познания?

38. В чем заключается роль эмпирического и теоретического уровней в развитии научного познания?

39. Каким образом формируются научные факты?

40. В чем состоит проблема «теоретической нагруженности» факта?

41. Какова структура научной теории?

42. В чем сходство и различие теории и метода?

43. Посредством каких процедур гипотеза приобретает ста­тус теории?

44. Какую роль в научном познании играют основания науки?

45. Каковы основные этапы качественного исследования?

46. В чем специфика измерения в социальных науках? Что такое надежность и валидность?

47. Назовите главные проблемы при проведении количественных исследований?

48. Что такое выборочное исследование? Дайте характеристику основным типам вероятностной и невероятностной выборок.

49. Дайте характеристику метода интервью. Какова процедура структурированного интервью?

50. Каковы правила разработки вопросов при проведении анкетирования? Что такое открытые и закрытые вопросы?

51. Дайте характеристику методики контент-анализа.

52. Охарактеризуйте основные процедуры количественного анализа данных (одномерный и двумерный анализ, многомерный анализ). Причинность и корреляция. Статистическая зависимость (критерий χ²).

53. Основные этапы качественного исследования. Метод «фокус-группы».

54. Документы как источник данных.

Задания для самостоятельной работы студентов

Задание 1.1

№ 1. Приведите примеры донаучного, антинаучного и научного объяснения од­ного и того же явления.

A) явления природы (не более 1 стр.)

Б) явления общественной жизни (не более 1 стр.)

B) явления из предметной области вашего исследования (не более 1 стр.)

№ 2. Опишите любой эксперимент из истории развития науки в избранной вами области знания (не более 1 стр.)

А) сформулируйте условия его верификации Б) сформулируйте условия его фальсификации

Задание 1.2

Прочитайте текст и дайте ответы на следующие вопросы:

Что понимает автор под принципом методологического анархизма?

Как отвечает автор на вопрос «Что есть наука—как она действует, каковы ее ре­зультаты?»

В чем, по мнению П. Фейерабенда, состоит ценность науки? Действительно ли она лучше, чем космология хопи, наука и философия Аристотеля, учение о дао? Или наука—один из многих мифов, возникший при определенных исторических условиях?

Как связаны идеи методологического анархизма с концепциями политического либерализма?

Почему в рассматриваемом тексте введения автор сравнивает науку с религией?

 

Текст: Из книги П. Фейерабенда (Против методологического принуждения^[1])

Критическое исследование науки должно ответить на два вопроса:

1. Что есть наука - как она действует, каковы ее результаты?

2. В чем состоит ценность науки? Действительно ли она лучше, чем космо­логия хопи, наука и философия Аристотеля, учение о дао? Или наука - один из многих мифов, возникший при определенных исторических условиях?

На первый вопрос существует не один, а бесконечно много ответов. Однако по­чти каждый из них опирается на предположение о том, что существует особый научный метод, т.е. совокупность правил, управляющих деятельностью науки. Процедура, осу­ществляемая в соответствии с правилами, является научной; процедура, нарушающая эти правила, ненаучна. Эти правила не всегда формулируются явно, поэтому существу­ет мнение, что в своем исследовании ученый руководствуется правилами скорее интуи­тивно, чем сознательно. Кроме того, утверждается неизменность этих правил. Однако тот факт, что эти правила существуют, что наука своими успехами обязана применению этих правил и что эти правила "рациональны" в некотором безусловном, хотя и рас­плывчатом смысле, - этот факт не подвергается ни малейшему сомнению.

Второй вопрос в наши дни почти не ставится. Здесь ученые и теоретики науки выступают единым фронтом, как до них это делали представители единственно дару­ющей блаженство церкви: истинно только учение церкви, все остальное - языческая бессмыслица. В самом деле: определенные методы дискуссии или внушения, некогда служившие сиянию церковной мудрости, ныне нашли себе новое прибежище в науке.

Хотя эти феномены заслуживают внимания и несколько удручают, они не дали бы повода для беспокойства, если бы обусловленный ими догматизм был присущ толь­ко толпам верующих. Однако это не так.

В идеале современное государство является идеологически нейтральным. Идео­логия, религия, магия, мифы оказывают влияние только через посредство политически влиятельных партий. Идеологические принципы иногда включаются в структуру госу­дарства, но только благодаря решению большинства населения, принятому после от­крытого обсуждения. В общеобразовательной школе детей знакомят с религией как с историческим феноменом, а не как с истиной, кроме тех случаев, когда родители настаивают на более прямом приобщении их детей к благодати. И финансовая. под­держка различных идеологий не превосходит той финансовой поддержки, которая ока­зывается политическим партиям и частным группам. Государство и идеология, госу­дарство и церковь, государство и миф четко отделены друг от друга.

Однако государство и наука тесно связаны. На развитие научных идей расходу­ются громадные средства. Даже такая область, как теория науки, которая заимствует у науки ее имя, но не дает ей ни одной плодотворной идеи, финансируется далеко не со­размерно ее реальной ценности. В общеобразовательных школах изучение почти всех областей науки является обязательным. В то время как родители шестилетнего малыша могут решать, воспитывать ли из него протестанта, католика или атеиста, они не обла­дают такой свободой в отношении науки. Физика, астрономия, история должны изу­чаться. Их нельзя заменить астрологией, натуральной магией или легендами.

В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физиче­ских (астрономических, исторических и т.п.) фактов и принципов. Не говорят так: су­ществовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие счита­ли ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное - глупость.

Наконец, принятие или отбрасывание научных фактов и принципов полностью отделено от демократического процесса информирования общественности, обсуждения и голосования. Мы принимаем научные законы и факты, изучаем их в школах, делаем их основой важных политических решений, даже не пытаясь поставить их на голосова­ние. Изредка обсуждаются и ставятся на голосование конкретные предложения, но лю­ди не вмешиваются в процесс создания общих теорий и основополагающих фактов. Современное общество является "коперниканским" вовсе не потому, что коперникан- ство было подвергнуто демократическому обсуждению, поставлено на голосование, а затем принято большинством голосов. Общество является "коперниканским" потому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их космологию сегодня принима­ют столь же некритично, как когда-то принимали космологию епископов и кардиналов.

Это слияние государства и науки ведет к парадоксу, мучительному для демокра­тии и либерального мышления.

Либеральные интеллектуалы выступают за демократию и свободу. Они твердо защищают право свободного выражения мнений, право исповедовать любую религию, право на работу. Либеральные интеллектуалы выступают также за рационализм. Их рационализм и их восхищение демократией представляют собой две стороны медали. Как наука, так и рациональное мышление приводят к демократии, и только они при­годны для решения технических, социальных, экономических, психологических и т.д. проблем. Однако это означает, что религии, свобода исповедания которых столь пылко отстаивается, и идеи, беспрепятственного распространения которых столь настойчиво требуют, не вызывают достаточно серьезного к себе отношения: их не принимают во внимание в качестве соперниц науки. Их, к примеру, не принимают в качестве основ воспитания, финансируемого обществом. Эту нетерпимость либерализма почти никто не замечает. Большая часть теологов и исследователей мифов считают суждения науки новым откровением и устраняют из религии и мифов все идеи и намеки, которые могут противоречить науке (демифологизация). То, что остается после такой обработки, с помощью экзистенциалистских словечек или психологического жаргона вновь возвра­щается к мнимому существованию, не представляя, однако, никакой опасности для науки, поскольку широкая общественность полагает, что имеет дело с верным пред­ставлением, а не с жалкой подделкой. Положение становится иным, когда идеи более древних или отличных от западноевропейского сциентизма культур пытаются возро­дить в их первоначальном виде и сделать основой воспитания и общежития для их сто­ронников. В этом случае возникает парадокс: демократические принципы в их совре­менном понимании несовместимы с полнокровной, неискалеченной жизнью обособлен­ных культур. Западная демократия не способна включить в себя культуру хопи в ее подлинном смысле. Она не способна включить в себя иудейскую культуру в ее подлин­ном смысле. Она не способна включить в себя негритянскую культуру. Она готова тер­петь эти культуры только в качестве вторичных образований той фундаментальной структуры, которая образуется в результате злосчастного альянса науки и "рационализ­ма" (и капитализма).

Однако, нетерпеливо восклицает читатель, разве такой способ действий не вполне оправдан? Разве на самом деле нет громадного различия между наукой, с одной стороны, и религией, идеологией, мифом - с другой? Это различие настолько велико и очевидно, что указывать на него излишне, а оспаривать смешно. Не содержит ли наука фактов и гипотез, которые непосредственно отображают действительность, так что мы можем их понять и усвоить, в то время как религия и мифы устремляются в область грез, где все возможно и где очень мало общего с реальным миром? Тогда, быть может, не только оправданно, но даже желательно устранить религию и мифы из центра ду­ховной жизни современного общества и на их место поставить науку?!

Терпение!

На все эти вопросы имеется простой, ясный, но несколько неожиданный ответ.

Мифы должны быть оттеснены от базиса современного общества и заменены методами и результатами науки. Однако частные лица имеют право изучать их, описы­вать и излагать. Посмотрим, как осуществляется это право.

Частное лицо может читать, писать, пропагандировать то, что ему нравится, и может публиковать книги, содержащие самые сумасшедшие идеи. В случае болезни оно имеет право лечиться в соответствии со своими пожеланиями либо с помощью экс­трасенсов (если оно верит в искусство знахаря), либо с помощью "научно образованно­го" врача (если ему ближе наука). Ему разрешается не только пропагандировать от­дельные идеи такого рода, но основывать союзы и школы, распространяющие его идеи, создавать организации, стремящиеся положить их в основу исследования; оно может либо само оплачивать издержки таких предприятий, либо пользоваться финансовой поддержкой своих единомышленников. Однако финансирование общеобразовательных школ и университетов находится в руках налогоплательщиков. Благодаря этому за ни­ми остается последнее слово при определении учебных планов этих институтов. Граж­дане Калифорнии, например, решили перестроить преподавание биологии в местном университете и заменить теорию Дарвина библейской концепцией книги Бытия и осу­ществили это: теперь происхождение человека объясняют фундаменталисты, а не пред­ставители научной биологии. Конечно, мнение специалистов учитывается, однако по­следнее слово принадлежит не им. Последнее слово принадлежит решению демократи­ческой комиссии, в которой простые люди обладают подавляющим большинством го­лосов.

Достаточно ли у простого человека знаний для принятия таких решений? Не наделает ли он нелепых ошибок? Не следует ли поэтому решение фундаментальных проблем предоставить консорциуму специалистов?

В демократическом государстве - безусловно нет.

Демократия представляет собой собрание зрелых людей, а не сборище глупцов, руководимое небольшой группой умников. Но зрелость не падает с неба, ее нужно до­бывать трудом. Она приобретается лишь тогда, когда человек принимает на себя ответ­ственность за все события, происходящие в жизни страны, и за все принимаемые реше­ния. Зрелость важнее специальных знаний, так как именно она решает вопрос о сфере применимости таких знаний. Конечно, ученый считает, что нет ничего лучше науки. Граждане демократического государства могут не разделять этой благочестивой веры. Поэтому они должны принимать участие в принятии важнейших решений даже в тех случаях, когда это участие может иметь отрицательные последствия.

Однако последнее маловероятно. Во-первых, при обсуждении важных вопросов специалисты часто приходят к различным мнениям. Кто не встречал ситуации, когда один врач рекомендует делать операцию, другой отвергает ее, а третий предлагает со­вершенно иной способ лечения, нежели первые два? Или ситуации, в которой одна группа специалистов гарантирует безопасность работы ядерного реактора, а другая оспаривает это? В таких случаях решение находится в руках заинтересованных граж­дан, в первом случае - родственников больного, во втором случае - жителей близле­жащих сел и городов, т.е. решение находится в руках обыкновенных людей. Но и еди­нодушное мнение специалистов не менее проблематично, ибо противоположное мне­ние может появиться буквально на следующий день. Задача рядовых граждан - искать такие мнения и в случае их столкновения судить о положении дел. Во-вторых, мнение специалистов требует определенных поправок, ибо они склонны отождествлять по­требности науки с потребностями повседневной жизни и совершают ошибку, которая обнаруживается, когда мы следуем их советам: ученые придерживаются особой идео­логии, и их результаты обусловлены принципами этой идеологии. Идеология ученых редко подвергается исследованию. Ее либо не замечают, либо считают безусловно ис­тинной, либо включают в конкретные исследования таким образом, что любой крити­ческий анализ необходимо приводит к ее подтверждению. Такая благонамеренная ограниченность не мешает общению с коллегами, совсем напротив, она только и делает это общение возможным. Однако при обсуждении проблем, связанных: с обучением (например: следует ли нам изучать теорию Дарвина или книгу Бытия, а может быть, обе эти концепции?), организацией социальных институтов (например: должна ли совмест­ная жизнь людей строиться в соответствии с принципами бихевиоризма, генетики или христианства?), или при анализе фундаментальных. предпосылок самой науки (напри­мер: является ли причинность основополагающим объяснительным принципом научно­го мышления?) она сама становится предметом исследования. Для такого исследования никто не подходит лучше постороннего человека, т.е. смышленого и любознательного дилетанта.

Рассмотрим действия суда присяжных. Согласно закону, высказывания специа­листов должны подвергаться анализу со стороны защитников и оценке присяжных. В основе этого установления лежит та предпосылка, что специалисты тоже только люди, что они часто совершают ошибки, что источник их знаний не столь недоступен для других, как они стремятся это представить, я что каждый обычный человек в течение нескольких недель способен усвоить знания, необходимые для понимания и критики определенных научных высказываний. Многочисленные судебные разбирательства доказывают верность этой предпосылки. Высокомерного ученого, внушающего почте­ние своими докторскими дипломами, почетными званиями, президента различных научных организаций, увенчанного славой за свои многолетние исследования в кон­кретной области, своими "невинными" вопросами приводит в смущение адвокат, обла­дающий способностью разоблачать эффектный специальный жаргон и выводить на чистую воду преуспевающих умников. И обрати внимание, дорогой читатель, что эта способность присуща не только высокооплачиваемым столичным адвокатам, которым помогают друзья из научных кругов и целый штат специалистов, но и самому скромно­му деревенскому защитнику: из природной смекалки человеческого рода выросла наука.

Мы видим, что существуют как общие политические, так и особые практические аргументы против расширения сферы авторитета науки. С общей точки зрения автори­тет демократического решения следует всегда ставить выше авторитета даже самых лучших специалистов и наиболее выдающихся форумов ученых. Однако аргументы в пользу ограничения науки и рационализма тем самым еще далеко не исчерпаны.

Специальные вопросы, говорят нам наши ученые, должны обсуждаться специа­листами и с помощью методов, принятых в той или иной области науки. Рассуждая таким образом, они вовсе не подразумевают, что астрологические проблемы нужно предоставить решать астрологам, проблемы иглоукалывания - знатокам системы Ни Чина (Nei Ching), проблемы духовного воздействия на ближних - специалистам в обла­сти колдовства и что с этими экспертами, если они действительно являются таковыми, нужно консультироваться в вопросах воспитания и организации общественной жизни. О нет! Обсуждение всех этих проблем нужно передать соответствующим ученым. Та­кой способ действий был бы не совсем демократичным, но не очень вредным, если бы ученый знал, о чем идет речь в узурпированных им дисциплинах. Но этого как раз и не бывает. Если в своей собственной области ученый долгое время колеблется и сомнева­ется, прежде чем решится опубликовать некоторое открытие или выступить с критикой важного принципа, то для того, чтобы разделаться с мифом или ненаучной космологи­ей, хватает самых смехотворных аргументов и минимума знаний. Такие аргументы бы­вают либо общими, либо специальными. Общие аргументы сводятся к указанию на то, что критикуемые идеи были получены ненаучным путем и поэтому неприемлемы. При этом предполагается, что имеется некий "метод науки" и только этот метод приводит к приемлемым результатам. Если спросить ученого, в чем состоит этот мнимый метод, мы получим самые различные ответы, которые показывают, что ученые весьма редко знают, что именно они делают в процессе своих собственных исследований. Почему же мы должны им верить, когда они берутся судить о том, чем занимаются другие? Вторая же часть предположения, утверждающая, что только наука получает приемлемые ре­зультаты, очевидно ложна. Каждая идеология, каждая форма жизни получает некото­рые результаты. Однако, возражают нам, эти результаты неприемлемы. Но всегда ли наука получает приемлемые результаты? И не удается ли, напротив, мастерам колдов­ства или восточной медицины вызвать смерть врага или исцелить больного, страдаю­щего функциональными нарушениями?

Последний случай особенно поучителен. Экзотические медицинские школы способны диагностировать и излечивать болезни, которые западным медикам пред­ставляются совершенно непонятными. Еще более важны последние результаты архео­логии и антропологии. Они показывают, что современные "отсталые народы" и люди далекого прошлого (древнекаменного века и последующих эпох) известные нам связи и процессы, например прецессию равноденствия, представляли необычным способом и на основе этого особого способ представления открывали неизвестные нам и недоступ­ные науке связи. Способ представления и метод исследования объединялись в мифе, который соединял отдельных людей в племя и наполнял смыслом их жизнь. Этот миф содержал не только житейскую мудрость, он также включал в себя знания, которых нет в науке, хотя наука, как и всякий другой миф, может обогащаться и изменяться благо­даря им. Процесс усвоения этих знаний уже начался. И когда ученый претендует на монопольное обладание единственно приемлемыми методами и знаниями, это свиде­тельствует не только о его самомнении, но и о его невежестве.

Это возвращает нас ко второму из двух вопросов, поставленных мной в начале этого предисловия: какова ценность науки? Ответ ясен. Мы обязаны науке невероят­ными открытиями. Научные идеи проясняют наш дух и улучшают нашу жизнь. В то же время наука вытесняет позитивные достижения более ранних эпох к вследствие этого лишает нашу жизнь многих возможностей. Сказанное о науке справедливо и в отноше­нии известных нам сегодня мифов, религий, магических учений. В свое время они так­же приводили к невероятным открытиям, также решали проблемы и улучшали жизнь. людей. Нельзя забывать, сколькими изобретениями мы обязаны мифам! Они помогли найти и сберечь огонь; они обеспечили выведение новых видов животных и растений, и часто более успешно, чем это делают современные научные селекционеры; они спо­собствовали открытию основных фактов астрономии и географии и описали их в сжа­той форме; они стимулировали употребление полученных знаний для путешествий и освоения новых континентов; они оставили нам искусство, которое сравнимо с лучши­ми произведениями западноевропейского искусства и обнаруживает необычайную тех­ническую изощренность; они открыли богов, человеческую душу, проблему добра и зла и пытались объяснить трудности, связанные с этими открытиями; они анализировали человеческое тело, не повреждая его, и создали медицинскую теорию, из которой мы еще и сегодня можем многое почерпнуть. При этом люди далекого прошлого совер­шенно точно знали, что попытка рационалистического исследования мира имеет свои границы и дает неполное знание. В сравнении с этими достижениями наука и связанная с ней рационалистическая философия сильно отстают, однако мы этого не. замечаем. Запомним хотя бы то, что имеется много способов бытия-в-мире, каждый из которых имеет свои преимущества и недостатки, и что все они нужны для того, чтобы сделать нас людьми в полном смысле этого слова и решить проблемы нашего совместного су­ществования в этом мире.

Эта фундаментальная идея не должна быть основана просто на интеллектуаль­ном понимании. Она должна побуждать нас к размышлениям и направлять наши чув­ства. Она должна стать мировоззрением или, если не бояться употребить старое слово, религией. Только религия способна обуздать многочисленные стремления, противоре­чащие друг другу достижения, надежды, догматические предрассудки, существующие сегодня, и направить их к некоторому гармоничному развитию. Странно, хотя и успо­коительно, то обстоятельство, что такая религия постепенно возникает в рамках самой науки. В то время как теория науки занимается детскими играми, разыгрывая войну мышей и лягушек между сторонниками Поппера и Куна, в то время как медленно взрослеющие младенцы уснащают свой критический рационализм все новыми и новы­ми эпициклами, у отдельных мыслителей, таких, как Н.Бор, или в специальных обла­стях, например в теории систем, возникает новая, сильная, позитивная философия. Цель настоящего сочинения заключается в том, чтобы хотя бы косвенно поддержать эту философию, освободив ее от интеллектуального навоза.

Вместе с тем данное сочинение дает материал для построения новой теории раз­вития наших идей. На конкретных примерах будет показано, что ни опыт и рациональ­ное рассуждение, ни теория социальных (экономических) преобразований не способны сделать понятными все детали этого развития. Социально-экономический анализ выяв­ляет силы, воздействующие на наши традиции, однако он редко принимает во внима­ние понятийную структуру этих традиций. Рациональная теория развития идей весьма тщательно исследует также структуры, включая логические законы и методологические требования, лежащие в их основе, но не занимается исследованием неидеальных сил, общественных движений, препятствий, которые мешают имманентному развитию по­нятийных структур. Известные истории результаты и действия, которые к ним привели, обусловлены воздействием, обоих этих факторов (а также других), причем в одни пе­риоды ведущую роль играет концептуальный фактор, в другие - социальный. Разумеет­ся, существуют райские островки, относительно свободные от внешнего вмешатель­ства, где неограниченно господствует концептуальный фактор, однако существование таких островков не облегчает нашей задачи. Во-первых, потому, что их существование зависит от определенной комбинации социальных сил (что, если бы, например, Платон был вынужден сам зарабатывать себе на пропитание?), а во-вторых, потому, что посту­пательное развитие (в понимании обитателей островов) отнюдь не всегда совершается на самих островах.

Анализ конкретных эпизодов развития науки составляет центральную часть книги. Он дает материал, позволяющий обнаружить и зафиксировать ограниченность абстрактно-рационального подхода. Простых абстрактных рассуждений и полемики с рационализмом без этого материала и соответствующих разъяснений явно недостаточ­но. И хотя они носят вторичный характер, большая часть критиков анализировала только эти рассуждения (и может быть, только с ними и ознакомилась). Неудивитель­но, что эти критики пришли к превратному представлению о моих воззрениях. Отчасти в этом есть и моя вина. Вместо того, чтобы увеличивать паразитический нарост теории науки новыми абстрактными сентенциями, я должен был предоставить эту теорию ее

собственной участи: жить или умереть. В дальнейшем я буду руководствоваться имен­но этим принципом.

Английское издание этой работы было посвящено Имре Лакатосу. Это един­ственный из современных теоретиков науки, к которому можно относиться серьезно. Его работы отчетливо показали мне все убожество теории науки. Правда, это не входи­ло в его намерения, ибо он надеялся придать философии, и прежде всего критической философии, новый блеск. Мне кажется, вряд ли бы это ему удалось. Немецкое издание я посвящаю Джудит А. Дэвис. В длительных дискуссиях она убедила меня в важности новой, теоретически всеобъемлющей и эмоционально привлекательной точки зрения, т.е. нового мифа. Теперь я руководствуюсь этим мифом, и ни одна идея - от мистициз­ма каббалы до более широких мистических, основанных на разуме, верований позднего критического рационализма - не остается забытой. Ослабленный болезнью, я был вы­нужден на год прервать свою работу, однако с помощью иглоукалывателей и экстра­сенсов надеюсь вскоре возвратиться к прерванным занятиям.

Задание 2.1

№ 1. Интерналисты утверждают, что развитие науки определяется внутринауч- ными факторами или логикой развития идей. Какие аргументы можно привести в под­тверждение данной позиции.

А) из истории науки в целом (не более 1 стр.)

Б) из истории вашей отрасли знаний (не более 1 стр.)

№ 2. Экстерналисты утверждают, что развитие науки детерминировано внешни­ми, прежде всего социокультурными и личностными факторами. Какие аргументы можно привести в подтверждение данной позиции.

А) из истории науки в целом (не более 1 стр.)

Б) из истории вашей отрасли знаний (не более 1 стр.)

Задание 2.2

Прочитайте текст и ответе на вопросы:

1. В чем различие между кризисной и нормальной наукой?

2. Почему новые теории порождаются кризисами?

3. Как различить аномалии в описании и объяснении явлений?

4. Почему меняется отношение к трудностям в объяснении явлений?

5. Когда возникает уверенность в необходимости смены инструментария научного исследования?

Текст: КРИЗИС И ВОЗНИКНОВЕНИЕ НАУЧНЫХ ТЕОРИЙ (Из книги Т. Куна «Структура научных революций^[2])

Все открытия, рассмотренные в VI разделе, были либо причинами изменений в парадигме, либо содействовали этим изменениям. Кроме того, все изменения, которые привели к этим открытиям, были настолько же деструктивными, насколько и конструк­тивными. После того как открытие осознано, ученые получают возможность объяснять более широкую область природных явлений или рассматривать более точно некоторые из тех явлений, которые были известны ранее. Но этот прогресс достигался только пу­тем отбрасывания некоторых прежних стандартных убеждений или процедур, а также путем замены этих компонентов предыдущей парадигмы другими. Изменения подобно­го рода, как я стремился показать, связаны со всеми открытиями, достигаемыми нор­мальной наукой, за исключением тех сравнительно тривиальных открытий, которые можно было хотя бы в общих чертах предвидеть и заранее. Однако открытия не явля­ются единственными источниками деструктивно-конструктивных изменений в пара­дигме. В этом разделе мы начнем рассматривать подобные, но обычно намного более обширные изменения, которые являются результатом создания новых теорий.

Мы уже показали, что в науках факт и теория, открытие и исследование не раз­делены категорически и окончательно. Поэтому не исключено, что этот раздел будет в чем-то повторять предшествующий. (Нельзя утверждать, что Пристли первый открыл кислород, а Лавуазье затем создал кислородную теорию горения, как бы ни была при­влекательна такая точка зрения. Получение кислорода уже рассматривалось как откры­тие. Мы вскоре вернемся к нему, рассматривая его уже как создание кислородной тео­рии горения.) Анализируя возникновение новых теорий, мы неизбежно расширим так­же наше понимание процесса открытия. Однако частичное совпадение не есть иден­тичность. Типы открытий, представленные в предыдущем разделе, не были, по крайней мере каждый в отдельности, ответственны за такие изменения парадигмы, как копер- никанская, ньютонианская, химическая и эйнштейновская революции. Они не несут ответственности даже за узкоспециальные и потому менее значительные изменения в парадигме, вызванные волновой теорией света, динамической теорией теплоты или электромагнитной теорией Максвелла. Каким образом теории, подобные указанным, могут являться результатом нормальной науки, деятельность которой направлена больше на то, что следует из открытий, чем на поиски этих теорий?

Если осознание аномалии имеет значение в возникновении нового вида явлений, то вовсе не удивительно, что подобное, но более глубокое осознание является предпо­сылкой для всех приемлемых изменений теории. Имеющиеся исторические данные на этот счет, как я думаю, совершенно определенны. Положение астрономии Птолемея было скандальным еще до открытий Коперника. Вклад Галилея в изучение движения в значительной степени основывался на трудностях, вскрытых в теории Аристотеля кри­тикой схоластов. Новая теория света и цвета Ньютона возникла с открытием, что ни одна из существующих парадигмальных теорий не способна учесть длину волны в спектре. А волновая теория, заменившая теорию Ньютона, появилась в самый разгар возрастающего интереса к аномалиям, затрагивающим дифракционные и поляризаци­онные эффекты теории Ньютона. Термодинамика родилась из столкновения двух суще­ствовавших в XIX веке физических теорий, а квантовая механика - из множества труд­ностей вокруг истолкования излучения черного тела, удельной теплоемкости и фото­электрического эффекта. Кроме того, во всех этих случаях, исключая пример с Ньюто­ном, осознание аномалий продолжалось так долго и проникало так глубоко, что можно с полным основанием охарактеризовать затронутые ими области как области, находя­щиеся в состоянии нарастающего кризиса. Поскольку это требует пересмотра парадиг­мы в большом масштабе и значительного прогресса в проблемах и технических сред­ствах нормальной науки, то возникновению новых теорий, как правило, предшествует период резко выраженной профессиональной неуверенности. Вероятно, такая неуве­ренность порождается постоянной неспособностью нормальной науки решать ее голо­воломки в той мере, в какой она должна это делать. Банкротство существующих правил означает прелюдию к поиску новых.

Рассмотрим прежде всего один из наиболее известных случаев изменения пара­дигмы - возникновение коперниканской астрономии. Ее предшественница - система Птолемея, - которая сформировалась в течение последних двух столетий до новой эры и первых двух новой эры, имела необычайный успех в предсказании изменений поло­жения звезд и планет. Ни одна другая античная система не давала таких хороших ре­зультатов; для изучения положения звезд астрономия Птолемея все еще широко ис­пользуется и сейчас как техническая аппроксимация; для предсказания положения пла­нет теория Птолемея была не хуже теории Коперника. Но для научной теории достичь блестящих успехов еще не значит быть полностью адекватной. Что касается положения планет и прецессии, то их предсказания, получаемые с помощью системы Птолемея, никогда полностью не соответствовали наиболее удачным наблюдениям. Дальнейшее стремление избавиться от этих незначительных расхождений поставило много принци­пиальных проблем нормального исследования в астрономии для многих последовате­лей Птолемея - точно так же, как попытка согласовать наблюдение небесных явлений и теорию Ньютона породила нормальные исследовательские проблемы для последовате­лей Ньютона в XVIII веке. Но некоторое время астрономы имели полное основание предполагать, что эти попытки могут быть столь же успешными, как и те, что привели к системе Птолемея. Если и было какое-то расхождение, то астрономам неизменно уда­валось устранять его, внося некоторые частные поправки в систему концентрических орбит Птолемея. Но время шло, и ученый, взглянув на полезные результаты, достигну­тые нормальным исследованием благодаря усилиям многих астрономов, мог увидеть, что путаница в астрономии возрастала намного быстрее, чем ее точность, и что коррек­тировка расхождения в одном месте влекла за собой появление расхождения в другом.

Из-за того, что астрономическая традиция неоднократно нарушалась извне, а также из-за того, что при отсутствии печати коммуникации между астрономами были ограничены, эти трудности осознавались очень медленно. Но так или иначе они были осознаны. В XIII веке Альфонс Х мог заявить, что если бы бог посоветовался с ним, когда создавал мир, то он получил бы неплохой совет.* В XVI веке коллега Коперника Доменико де Новара пришел к выводу, что ни одна система, такая громоздкая и оши­бочная, как система Птолемея, не может претендовать на выражение истинного знания о природе. И сам Коперник писал в предисловии к 'Ъе revolutionibus",[3] что астроно­мическая традиция, которую он унаследовал, в конце концов породила только псевдо­науку. В начале XVI века увеличивается число превосходных астрономов в Европе, ко­торые осознают, что парадигма астрономии терпит неудачу в применении ее при реше­нии собственных традиционных проблем. Это осознание было предпосылкой отказа Коперника от парадигмы Птолемея и основой для поисков новой парадигмы. Его пре­красное предисловие к 'Ъе revolutionibus" до сих пор служит образцом классического описания кризисной ситуации.

* Альфонс X Мудрый (1221-1284 гг.) - один из королей средневековой Испании, король Кастилии и Леона. - Прим. перев.

Так как пример с коперниканской революцией достаточно ясен, перейдем от не­го ко второму, в ряде моментов отличному по значению примеру кризиса, который предшествовал появлению кислородной теории горения Лавуазье. К 70-м годам XVIII века целый комплекс факторов создал кризис в химии, но не все историки согласны друг с другом относительно его природы и относительно важности тех или иных фак­торов в его возникновении. Однако два фактора обычно считаются наиболее значи­тельными: возникновение химии газов и постановка вопроса о весовых соотношениях. История химии газов начинается в XVII веке с создания воздушного насоса и его при­менения в химическом эксперименте. В течение следующего столетия, применяя насос и ряд других пневматических устройств, химики вскоре приходят к выводу, что воздух, вероятно, является активным ингредиентом в химических реакциях. Но за редкими ис­ключениями - такими сомнительными, что их можно было бы не упоминать вообще, - химики продолжают верить, что воздух - только вид газа. До 1756 года, когда Джозеф Блэк показал, что "тяжелый воздух" (СО2) может быть путем четкой процедуры выде­лен из обычного воздуха, считалось, что две пробы газа могут различаться только бла­годаря различному содержанию загрязняющих примесей.

После работы Блэка исследование газов протекало ускоренно, особенно благо­даря Кавендишу, Пристли и Шееле, которые разработали ряд новых приборов, позво­ливших отличить одну пробу газа от другой. Все исследователи, начиная от Блэка и до Шееле, верили в теорию флогистона и часто использовали ее при проведении и интер­претации эксперимента. Шееле фактически первый получил кислород с помощью тща­тельно разработанной последовательности экспериментов, намереваясь дефлогистиро- вать теплоту. К тому же общим результатом, полученным благодаря их экспериментам, было множество проб газа и свойств газа, полученных таким образом, что теория фло­гистона практически не "вписывалась" в проведение лабораторного опыта. Хотя ни один из названных химиков не допускал мысли, что теория должна быть заменена, они не могли применять ее постоянно. Ко времени, когда Лавуазье начал свои эксперимен­ты с воздухом в начале 70-х годов XVIII века, было почти столько же вариантов теории флогистона, сколько было химиков-пневматиков. Такое быстрое умножение вариантов теории есть весьма обычный симптом ее кризиса. В предисловии к своей работе Ко­перник также выражал недовольство подобным обстоятельством.

Однако возрастание неопределенности и уменьшение пригодности теории фло­гистона для пневматической химии* не были единственным источником кризиса, с которым столкнулся Лавуазье. Он также сильно был озабочен проблемой объяснения увеличения веса, которое наблюдалось у большинства веществ при сжигании или про­каливании, а эта проблема тоже имеет большую предысторию. По крайней мере не­скольким арабским химикам было известно, что некоторые металлы увеличивают свой вес в процессе прокаливания. В XVII веке ряд исследователей сделали из того же факта вывод, что при прокаливании металла происходит поглощение некоторого ингредиента из атмосферы. Но в то время такой вывод для большинства химиков казался не необхо­димым. Если химические реакции могли изменять объем, цвет и плотность ингредиен­тов, то почему, спрашивается, они не могут точно так же изменять и вес? Вес не всегда рассматривался как мера количества материи. Кроме того, прирост веса при прокалива­нии оставался изолированным явлением. Большинство природных веществ (например, древесина) теряют вес при прокаливании, как и должно было быть в согласии с более поздним вариантом теории флогистона.

* Химия газов. Название сохранилось как исторический термин, охватывающий период развития химии от первой половины XVII до конца XVIII века. - Прим. перев.

Однако в течение XVIII века ранее удовлетворявшие ученых ответы на проблему изменения веса вызывают все более серьезные трудности. Частично вследствие того, что весы все чаще использовались как необходимое экспериментальное средство для химика, а частично вследствие того, что развитие пневматической химии сделало воз­можным и желательным сохранение газообразного продукта реакций, химики открыва­ли все больше случаев увеличения веса при прокаливании. Одновременно постепенное внедрение теории тяготения Ньютона привело химиков к мнению, что увеличение в весе должно означать увеличение количества материи. Эти выводы не являются след­ствием отказа от теории флогистона, ибо данная теория могла быть согласована мно­гими различными способами с такими выводами. Например, можно было предполо­жить, что флогистон имеет отрицательный вес, либо частицы огня или чего-то еще проникают в прокаливаемое вещество, как только флогистон покидает его. Были и дру­гие объяснения. Но если проблема приращения веса не приводила к отказу от теории флогистона, то все же она привела к большому числу специальных исследований, где эта проблема становилась основной. Одно из них, озаглавленное "Флогистон как суб­станция, имеющая вес и анализируемая на основе изменения веса, производимого фло­гистоном в веществах в процессе его соединения с ними", было доложено на заседании Французской Академии в начале того самого 1772 года, в конце которого Лавуазье пе­редал свою знаменитую запечатанную записку в Академию. До того, как эта записка была написана, проблема, такая острая для химиков, много лет оставалась неразреши­мой головоломкой, и для того, чтобы справиться с ней, было разработано много раз­личных версий теории флогистона. Подобно проблемам пневматической химии, про­блемы изменения веса все больше и больше затрудняли понимание того, что собствен­но представляет собой теория флогистона. Все еще признаваемая и принимаемая в ка­честве средства исследования, парадигма химии XVIII века тем не менее постепенно теряла свой статус в качестве единственного способа объяснения этих явлений. Чем дальше, тем больше исследование, направляемое ею, напоминало то исследование, ко­торое проводилось под контролем конкурирующих школ допарадигмального периода. Это являлось другим типичным следствием кризиса.

Рассмотрим теперь в качестве третьего и заключительного примера кризис в фи­зике конца XIX века, который подготовил путь для возникновения теории относитель­ности. Один источник кризиса можно проследить в конце XVII века, когда ряд натур­философов, особенно Лейбниц, критиковали Ньютона за сохранение, хотя и в модерни­зированном варианте, классического понятия абсолютного пространства. Они довольно точно, хотя и не всегда в полной мере, смогли показать, что абсолютное пространство и абсолютное движение не несли какой бы то ни было нагрузки в системе Ньютона во­обще. Больше того, они высказали догадку, что полностью релятивистское понятие пространства и движения, которое и было открыто позднее, имело бы большую эстети­ческую привлекательность. Но их критика была чисто логической. Подобно ранним сторонникам Коперника, которые критиковали доказательства Аристотелем неподвиж­ности Земли, они не помышляли о том, что переход к релятивистской системе может иметь осязаемые последствия. Ни в одном пункте они не соотнесли свои точки зрения с теми проблемами, которые возникали в результате применения теории Ньютона к при­родным явлениям. В результате их точки зрения умерли с ними вместе в течение пер­вых десятилетий XVIII века и вновь воскресли только в последние десятилетия XIX века, когда они приобрели совершенно иное отношение к практике физических иссле­дований.

Технические проблемы, с которыми релятивистская философия пространства в конечном счете должна была быть соотнесена, начали проникать в нормальную науку с принятием волновой теории света примерно после 1815 года, хотя они не вызвали ни­какого кризиса вплоть до 90-х годов XIX века. Если свет является волновым движени­ем, распространяющимся в механическом эфире, и подчиняется законам Ньютона, то­гда и наблюдение небесных явлений, и эксперимент в земных условиях дают потенци­альные возможности для обнаружения "эфирного ветра". Из небесных явлений только наблюдения за аберрацией звезд обещали быть достаточно точными для получения надежной информации, и обнаружение "эфирного ветра" с помощью измерения абер­раций становится общепризнанной проблемой нормального исследования. Однако по­добные измерения, несмотря на большое число специально сконструированных прибо­ров, не обнаружили никакого наблюдаемого "эфирного ветра", и поэтому проблема пе­решла от экспериментаторов и наблюдателей к теоретикам. В середине века Френель, Стокс и другие разработали многочисленные варианты теории эфира, предназначенные для объяснения неудачи в наблюдении "эфирного ветра". Каждый из этих вариантов допускал, что движущееся тело увлекает за собой частички эфира. И каждый из вариан­тов достаточно успешно объяснял отрицательные результаты не только наблюдения небесных явлений, но также экспериментов на земле, включая знаменитый экспери­мент Майкельсона и Морли. Но конфликта все еще не было, исключая конфликты между различными толкованиями. К тому же из-за отсутствия соответствующей экспе­риментальной техники эти конфликты никогда не были острыми.

Ситуация вновь изменилась только благодаря постепенному принятию электро­динамической теории Максвелла в последние два десятилетия XIX века. Сам Максвелл был ньютонианцем и верил, что свет и электромагнетизм вообще обусловлены измен­чивыми перемещениями частиц механического эфира. Его наиболее ранние варианты теории электричества и магнетизма были направлены на использование гипотетиче­ских свойств, которыми он наделял данную среду. Эти свойства были опущены в окон­чательном варианте его теории, но он все еще верил, что его электромагнитная теория совместима с некоторым вариантом механической точки зрения Ньютона. От него и его последователей требовалось соответствующим образом четко сформулировать эту точ­ку зрения. Однако на практике, как это не раз случалось в развитии науки, ясная фор­мулировка теории встретилась с необычайными трудностями. Точно так же, как астро­номический план Коперника, несмотря на оптимизм автора, породил возрастающий кризис существовавших тогда теорий движения, теория Максвелла вопреки своему ньютонианскому происхождению создала соответственно кризис парадигмы, из кото­рой она произошла. Кроме того, пункт, в котором кризис разгорелся с наибольшей си­лой, был связан как раз с только что рассмотренными проблемами - проблемами дви­жения относительно эфира.

Исследование Максвеллом электромагнитного поведения движущихся тел не за­трагивало вопроса о сопротивлении эфирной среды, и ввести это сопротивление в его теорию оказалось чрезвычайно трудно. В результате получилось, что целый ряд ранее осуществленных наблюдений, направленных на то, чтобы обнаружить "эфирный ве­тер", указывал на аномалию. Поэтому период после 1890 года был отмечен долгой се­рией попыток - как экспериментальных, так и теоретических - определить движение относительно эфира и внедрить в теорию Максвелла представление о сопротивлении эфира. Экспериментальные исследования были сплошь безуспешными, хотя некоторые ученые сочли результаты неопределенными. Что же касается теоретических попыток, то они дали ряд многообещающих импульсов, особенно исследования Лоренца и Фицджеральда, но в то же время они вскрыли и другие трудности; в конечном итоге произошло точно такое же умножение теорий, которое, как мы обнаружили ранее, со­путствует кризису. Все это противоречит утверждениям историков, что специальная теория относительности Эйнштейна возникла в 1905 году.

Эти три примера почти полностью типичны. В каждом случае новая теория воз­никла только после резко выраженных неудач в деятельности по нормальному реше­нию проблем. Более того, за исключением примера со становлением гелиоцентриче­ской теории Коперника, где внешние по отношению к науке факторы играли особенно большую роль, указанные неудачи и умножение теорий, которые являются симптомом близкого крушения прежней парадигмы, длились не более чем десяток или два десятка лет до формулировки новой теории. Новая теория предстает как непосредственная ре­акция на кризис. Заметим также, хотя это, может быть, и не столь типично, что про­блемы, по отношению к которым отмечается начало кризиса, бывают все именно тако­го типа, который давно уже был осознан. Предшествующая практика нормальной науки дала все основания считать их решенными или почти решенными. И это помогает объ­яснить, почему чувство неудачи, когда оно наступает, бывает столь острым. Неудача с новым видом проблем часто разочаровывает, но никогда не удивляет. Ни проблемы, ни головоломки не решаются, как правило, с первой попытки. Наконец, всем этим приме­рам свойствен еще один признак, который подчеркивает важную роль кризисов: разре­шение кризиса в каждом из них было, по крайней мере частично, предвосхищено в те­чение периода, когда в соответствующей науке не было никакого кризиса, но при от­сутствии кризиса эти предвосхищения игнорировались.

Единственное полное предвосхищение, которое в то же время и наиболее из­вестно, - предвосхищение Коперника Аристархом в III веке до н. э. Часто говорят, что если бы греческая наука была менее дедуктивной и меньше придерживалась догм, то гелиоцентрическая астрономия могла начать свое развитие на восемнадцать веков раньше, чем это произошло на самом деле. Но говорить так - значит игнорировать весь исторический контекст данного события. Когда было высказано предположение Ари­старха, значительно более приемлемая геоцентрическая система удовлетворяла всем нуждам, для которых могла бы предположительно понадобиться гелиоцентрическая система. В целом развитие птолемеевской астрономии, и ее триумф и ее падение, про­исходит после выдвижения Аристархом своей идеи. Кроме того, не было очевидных оснований для принятия идеи Аристарха всерьез. Даже более тщательно разработан­ный проект Коперника не был ни более простым, ни более точным, нежели система Птолемея. Достоверные проверки с помощью наблюдения, как мы увидим более ясно далее, не обеспечивали никакой основы для выбора между ними. При этих обстоятель­ствах одним из факторов, который привел астрономов к коперниканской теории (и ко­торый не мог в свое время привести их к идее Аристарха), явился осознаваемый кризис, которым в первую очередь было обусловлено создание новой теории. Астрономия Пто­лемея не решила своих проблем, и настало время предоставить шанс конкурирующей теории. Два других наших примера не обнаруживают столь же полных предвосхище­ний, однако несомненно, что одна из причин, в силу которых теории горения, объясня­емого поглощением кислорода из атмосферы (развитые в XVII веке Реем, Гуком и Майовом), не получили достаточного распространения, состояла в том, что они не устанавливали никакой связи с проблемами нормальной научной практики, представ­ляющими трудности. И то, что ученые XVTTT-XIX веков долго пренебрегали критикой Ньютона со стороны релятивистски настроенных авторов, в значительной степени свя­зано с подобной неспособностью к сопоставлению различных точек зрения.

Философы науки неоднократно показывали, что на одном и том же наборе дан­ных всегда можно возвести более чем один теоретический конструкт. История науки свидетельствует, что, особенно на ранних стадиях развития новой парадигмы, не очень трудно создавать такие альтернативы. Но подобное изобретение альтернатив - это как раз то средство, к которому ученые, исключая периоды допарадигмальной стадии их научного развития и весьма специальных случаев в течение их последующей эволюции, прибегают редко. До тех пор, пока средства, представляемые парадигмой, позволяют успешно решать проблемы, порождаемые ею, наука продвигается наиболее успешно и проникает на самый глубокий уровень явлений, уверенно используя эти средства. При­чина этого ясна. Как и в производстве, в науке смена инструментов - крайняя мера, к которой прибегают лишь в случае действительной необходимости. Значение кризисов заключается именно в том, что они говорят о своевременности смены инструментов.

 

^[1] Пол Фейерабенд. Против методологического принуждения. Очерк анархистской теории познания. Пре­дисловие к немецкому изданию. В кн.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. с.125-127.

^[2] Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. С. 96-109.

[3] Основной труд Н.Коперника "De revolutionibus orbium coellestium НЬп VI". №птЬе^ее, 1543; в русском переводе - "Об обращениях небесных сфер" в кн.: Нико­лай Коперник. Сб. статей к 400-летию со дня смерти. М.-Л., 1947. - Прим. перев.

Неспособность справиться с возникающими в развитии нормальной науки тех­ническими задачами по решению головоломок, конечно, не была единственной состав­ной частью кризиса в астрономии, с которым столкнулся Коперник. При более подроб­ном рассмотрении следует также принять во внимание социальное требование рефор­мы календаря, которое сделало разгадку прецессии особенно настоятельной. Кроме того, более полное объяснение должно учесть критику Аристотеля в средние века, подъем неоплатонизма в эпоху Возрождения и, помимо сказанного, другие важные ис­торические детали. Но ядром кризиса все же остается неспособность справиться с тех­ническими задачами. В зрелой науке - а астрономия стала таковой еще в эпоху антич­ности - внешние факторы, подобные приведенным выше, являются принципиально важными при определении стадий упадка. Они позволяют также легко распознать упа­док нормальной науки и определить область, в которой этот упадок наметился впервые. Данное обстоятельство заслуживает особого внимания. Но хотя все эти факторы необычайно важны, предмет обсуждения такого рода выходит за рамки данной работы.