Отталкивающее, пугающее впечатление производит на нас всех отправление физиологических потребностей в бараке — прямо напротив нар. Скоро и это нам придется вынести, научиться выносить. Как страшно, как ужасно! Мораль и этика здесь тоже умерли.
В бараке становится тихо: все укладываются на нары и погружаются в глубокий сон.
Только на тех нарах, которые заняты недавно, люди, только что ставшие братьями <...>, их семьи уничтожены, — никак не могут найти покой, сон не приходит к ним.
<...> Смотри, друг как они лежат <...> боли и мук на лице каждого из них. Один кричит, другой плачет во сне <...> все стонут — еще раз переживают трагедию прошедшего дня. Во сне, когда человек наедине с собой, больше чувствуется огромное, безграничное горе. У кого-то на лице появилась счастливая улыбка — наверное, снится семья, с которой его разлучили. Все спит.
Первая ночь миновала.
Всех поднял звон гонга. Нас, вновь прибывших, сразу выгоняют на улицу: мы должны еще пройти тренировку перед построением.
Снаружи еще темно. Падает мокрый снег. В лагере шум: из бараков на построение тянутся “номера”. Всех прохватывает холод: мы босы, на нас лагерные робы. Выкрики: “Разделиться, построиться в шеренги!” Нас готовят к построению, блокэльтесте дает последние указания: что надо делать по той или иной команде. Мы быстро осваиваем эту премудрость.
<...> с желтой повязкой на руке — капо, глава команды, это человек, который волен с каждым из нас делать все, что хочет. Он распоряжается твоей силой, твоей личностью.
“<...> чтобы вы были хорошими работниками. Помните только одну вещь: если кто-нибудь попробует у вас отобрать сапоги — не отдавайте. Если вы слишком слабы, чтобы силой удержать их, — хотя бы запишите его номер. Пусть делает все, пусть убивает вас — но только не отнимает сапоги: это источник жизни, это залог существования”.
Занимается день. Перед каждым бараком вырастают большие массы построенных в ряды людей. Начинается шум. Вот раздают последние распоряжения. “Смирно! Шапки снять!” Величественно подходит человек из низших чинов — это блокфюрер1, командующий построением. Он считает выстроившиеся ряды и подписывает бумажку: количество “номеров”, стоящих здесь, сходится с тем, что на бумаге. “Шапки надеть! Вольно!” Построение окончено. Он идет дальше, к следующей застывшей толпе, чтобы проверить, все ли в порядке. Мы провожаем их взглядом. Они, военные с хорошей выправкой, подходят ко всем баракам по очереди. Что мы видим? Возле каждого барака, возле каждой толпы лежит 1, а иногда даже 3-4 трупа. Это жертвы ночи — те, кто не смог ее пережить. Вчера на построении они были еще живыми “номерами”, а сейчас лежат неподвижно. Выстроившиеся молчат. Не важно, жив человек или мертв, — важно число. А число сходится.
<...> нужное направление. Как ужасно они выглядят! Как будто они <...> войны. Но это только те, кто остался после вчерашнего рабочего дня.
Нас снова разделяют. Группа, в которую я попал, называется S. K. Gruppe.2 Наш капо — улыбчивый человек, смотреть на него — утешение. Те, кто стоят рядом с нами, смотрят на нас, разглядывают наши номера. Наш вид их, похоже, удивил: мы выглядим для лагеря слишком хорошо. Но номер все объясняет: мы прибыли только вчера, еще не испытали здешней жизни, не знаем еще лагерной атмосферы и вкуса работы.
Вдруг раздаются звуки музыки.3 Кто это? Музыка в лагере? На острове смерти — звуки музыки? Там, где труд убивает человека, как война на полях сражений, ум тревожит волшебная музыка, напоминающая о прежней жизни. Здесь, на кладбище, где все дышит смертью и уничтожением, — можно вспомнить жизнь, которой нет возврата? Вот варварский порядок, вот логика садизма.
Нас выгоняют на работу. Проходим через ворота — и не можем отвести взгляда от женского лагеря, расположенного напротив. Женщины разного возраста <...>
<...> Мы спустились в широкие траншеи, подняли головы <...> и снова <...> Вчера на этом месте стояли другие люди, а сегодня утром, во время построения, они уже, наверное, лежали мертвыми. Сегодня вместо них пришли новые “номера”. Один выбыл — его место занял другой. Работа была грустной и символичной. Мы рыли ямы.
Вновь прибывшие стоят, низко наклонив голову, всаживают лопату в землю — и слезы из глаз льются ручьем. Каждый смотрит на землю и думает: кто знает, кто знает, может быть, здесь, глубоко, его близкие нашли <себе> вечное упокоение. Но нет, утешает он сам себя, таких трагедий в жизни не бывает. Никто не <...> к такой катастрофе <...>
Рядом со мной стоит мой земляк. Он на семь тысяч номеров раньше, чем я. Он попал сюда две недели назад. Завязывается разговор. Дрожь охватывает меня, когда я слышу его слова, которые он мне говорит: “Подними глаза и посмотри туда, в том направлении. Ты видишь, как клубы черного дыма поднимаются к небу — вот то место, где погибли твои самые дорогие и любимые”.
<...> Согнувшись, когда <...> тяжелой палкой <...> по слабому телу. После каждого удара — крик. Когда человек падает, его бьют ногами — пока он не затихнет навсегда. Никто не двигается с места, даже <для того,> чтобы подать ему воды. Не страшно: если он не сможет прийти сам — его унесут.
<...> В этом нет никакого преступления. Наоборот, его будут считать хорошим надсмотрщиком, а когда он снова понесет труп мимо деревянного домика — его проводят улыбкой в знак признательности.
