Монотонный печальный стук колес подавляет людей, он только усиливает их отчаяние. Кажется, что мы едем уже целую вечность. Мы вошли в поезд еврейских скитаний. Наверное, есть диспозиция народов — и мы должны выходить только по воле и приказу тех, кто нами распоряжается.
Ты видишь, друг мой: у окон в каждом вагоне стоят, как прикованные, люди — и смотрят на свободный мир. Каждый жаждет охватить и запечатлеть взглядом все вокруг — как будто чувствуя, что видит это все в последний раз.
Такое впечатление, что мы заточены в движущуюся крепость, мимо которой проносится окружающий мир во всем его многообразии — и прощается с нами, несчастными узниками. (Три строки зачеркнуты. — А. П.)Кажется, что мир говорит нам: посмотри на меня <зачеркнуто>, насмотрись — пока ты меня еще видишь. Потому что <...> для тебя уже в последний раз.
Ты заметил, друг мой? Вот стоят два молодых человека, мужчина и женщина, и их взгляды устремлены в одну точку. Они молчат, но их мысли близки, они сходятся воедино. И тихие стенания вырываются из их сердец. Проблеск интересного воспоминания их сейчас так заворожил и вырвал из реальности. Они вспоминают о былом, о недавнем прошлом. Вот здесь, у этой площади, у знакомой станции Лососно1 они тогда так часто встречались, проводили там вместе отпуск. И их знакомство переросло в великую любовь. <…>
Так текли <…> Каждый день приносил им много радости, много удовольствий. <…> чаровал своим разнообразием. Все вокруг улыбалось им, отовсюду был слышен <…> жизни. А теперь страшная мысль поражает их: кто знает, оживут ли еще волшебные воспоминания? Они смотрят туда, где <…> от которого их бессердечно оторвали. Часть жизни кончилась — и отошла в вечность.
Пойдем дальше, видишь — стоит молодая пара. В оцепенении оглядываются эти люди кругом. Слышишь слова, которые женщина сказала своему спутнику: “Дорогой, помнишь то путешествие, тот мрачный зимний день, когда мы, два чужих друг другу человека, встретились в купе поезда и познакомились, — эта встреча соединила нас. Ах, то путешествие, тот день — они предвещали нам грядущее счастье, открывали нам новую дорогу в мир, усыпанную розами. Кажется, той же дорогой — в том же направлении <…> поехали мы и сейчас. Нам удалось сесть на поезд жизни, но кто знает, куда приведет нас нынешняя наша дорога? Кто знает, на каком пути стоит наш поезд теперь?”
Пойдем дальше. Смотри: вот стоит женщина с маленьким ребенком на руках, рядом с ней стоит муж. Они смотрят на проплывающий перед ними мир и инстинктивно то и дело переводят взгляд на ребенка, маленького и красивого. Их обуревают тяжелые заботы: они еще молоды, полны жизни — и им так не хватает мира, на который они могут смотреть из окна. Все влечет их к жизни, к существованию, им есть теперь для кого жить, для кого существовать, ради кого трудиться: недавно у них появился первенец — маленький человечек, который связал их с вечностью, — они стали соучастниками развития, созидания этого мира… И вот их, только что сделавших первые шаги, сметают с пути, заставляют уйти прочь — когда они только начинают вить себе семейное гнездо.
О себе они сейчас не думают. Только одна мысль занимает их: что будет с их младенцем — крошечным, милым, но не приносящим <их врагам> никакой пользы?
Для них этот ребенок — величайшее счастье, величайшее утешение, их общий идеал, но для жестоких бандитов он всего лишь бесполезная игрушка, которая не стоит ничего и не имеет права на существование.
Видишь, как они смотрят на свою милую дочку, заглядывают в ее глаза — черные вишни? Ты можешь прочитать по их встревоженным лицам, что думают они: “Милое дитя, в тебе весь смысл нашей жизни, нашего существования. Сколько счастья, сколько радости ты принесла нам, когда впервые произнесла слово “мама”!
Ах, как тогда твой отец позавидовал своей жене! И как обрадован он был, когда ребенок стал узнавать отца и в первый раз назвал его папой!
Милое дитя! Кто знает, не будет ли ниточка твоей жизни жестоко оборвана, едва начавшись?
Кто знает, будем ли мы вместе с тобой дальше, останешься ли ты с нами…” Мать прижимает ребенка к сердцу, слезы падают на головку девочки, отец жарко и нежно ее целует.
Подойди, давай пройдем еще немного. Видишь, сидит мать с двумя взрослыми дочерьми. Какие мучительные думы наполняют сейчас мать и детей! Мать думает: “Всю жизнь отдала я вам, мои дорогие дети, всю жизнь посвятила я вам, все отдала ради вас, чтобы только дожить — испытать материнское счастье. Но все это осталось лишь пустой мечтой. Вашего отца, любящего и преданного, куда-то увели эти злодеи, кто знает теперь, в живых ли он еще. Может статься, вы уже осиротели. Ваших братьев оторвали от меня, неизвестно, где они сейчас. Одна-одинешенька осталась я, несчастная, измученная. Единственным утешением для меня были вы, милые мои дети. А нынче — кто знает, что ожидает вас. Привыкнете ли вы когда-нибудь к этой муке, сможете ли вынести двойной груз — своего и моего горя — кто знает...” О себе не думает она сейчас вовсе. За свою жизнь мать не тревожится: как может она думать о себе, когда неизвестно, что станет с ее детьми, выживут ли они. Дочери смотрят на мать, тяжело вздыхая. Печаль мрачной тенью ложится и на их лица. Кто знает, что будет с милой мамой, которая ослабела от бессонных ночей, поседела и так постарела от горя, что выглядит старой и больной — и не скрыть ее возраста. Не сочтут ли ее за это “ненужной” — человеком, чье существование “неоправданно”? Сможем ли мы прийти на помощь? А вдруг тебя вырвут из наших объятий? Мы останемся одинокими — без мамы, без братьев, — несчастными, будем совсем одни в большом пустом жестоком мире. Кто знает?..
