Следующим, что я помнил, было то, как дон Хуан помог мне подняться. Хенаро и другой я – голый исчезли.

Я помнил также, что в ту ночь дон Хуан отказался обсуждать происшедшее. Он не объяснил ничего, только сказал что Хенаро – большой мастер по части формирования своего дубля или другого, и что в состоянии нормального осознания я много раз подолгу имел дело с дублем Хенаро, ничего при этом не замечая.

После того, как я рассказал дону Хуану обо всем, что вспомнил, он сказал:

В ту ночь, как и сотни раз до того, Хенаро сдвинул твою точку сборки очень глубоко влево. Сделал он это с такой силой, что перетянул твою точку сборки в положение, где появляется тело сновидения. И ты увидел собственное тело сновидения, которое за тобой наблюдало. Всего этого Хенаро добился с помощью своего танца.

Я попросил объяснить, каким образом непристойное движение Хенаро могло произвести столь поразительный эффект.

Ты стеснителен, – последовал ответ. – Хенаро воспользовался твоими отвращением и смущением, немедленно возникшими, как только тебя заставили делать непристойные жесты. Хенаро находился в своем теле сновидения и поэтому обладал силой видеть эманации Орла. Пользуясь этим преимуществом, он с легкостью заставил твою точку сборки сдвинуться.

– Но то, что Хенаро заставил тебя сделать в ту ночь – ерунда. Он сдвигал твою точку сборки, заставляя ее формировать тело сновидения множество раз, однако я хочу, чтобы ты вспомнил не это.

– Мне нужно, чтобы ты настроил соответствующие эманации и вспомнил тот раз, когда ты действительно проснулся в позиции сновидения.

Словно что-то взорвалось внутри меня – таким мощным был прилив энергии, который я ощутил, едва лишь он произнес последние слова. Я знал, что он имел в виду, я почти вспомнил. Правда, восстановить в памяти все событие целиком мне не удавалось. Я отчетливо помнил только его фрагмент.

Как-то утром мы с доном Хуаном и доном Хенаро сидели на этой же самой скамейке. Я находился в нормальном состоянии осознания. Вдруг дон Хенаро совершенно неожиданно заявил, что собирается сделать так, что его тело покинет эту скамейку, не отрываясь от нее. Заявление это совершенно не касалось темы, которую мы в тот момент обсуждали. Я привык к упорядоченным объяснениям и действиям дона Хуана и потому повернулся к нему в ожидании подсказки. Но дон Хуан невозмутимо смотрел прямо перед собой, словно ни меня, ни дона Хенаро не существовало вообще.

Дон Хенаро подтолкнул меня, привлекая внимание, и сразу вслед за этим я увидел нечто, потрясшее меня до глубины души: на другой стороне площади стоял Хенаро. Я действительно видел его там. Он манил меня к себе. Но я также видел дона Хенаро, который сидел рядом на скамейке и смотрел прямо перед собой, так же, как дон Хуан.

Я хотел что-то сказать по поводу своего полнейшего недоумения, однако обнаружилось, что я онемел. Некая сила сковала меня и не позволяла говорить. Я снова взглянул на Хенаро, стоявшего на той стороне площади. Он по-прежнему находился там и призывно мне кивнул.

Мое эмоциональное напряжение за секунду выросло до предела. Живот расстроился, и зрение стало тоннельным: я смотрел сквозь тоннель, который вел прямо к Хенаро на ту сторону площади. А затем огромное любопытство, а может быть огромный страх – в тот момент они казались одним и тем же чувством – потянул меня туда, где он стоял. Пролетев по воздуху, я оказался рядом с ним. Хенаро заставил меня обернуться и указал на троих, сидевших на скамейке в неподвижных позах, словно время для них остановилось.

Я ощутил ужасающее неудобство, внутренний зуд, словно все мои органы горели в огне, и снова оказался на скамейке. Однако Хенаро там не было. Он помахал мне на прощание с другой стороны площади и скрылся в толпе людей, спешивших на базар.

Дон Хуан очень оживился. Он неотрывно смотрел на меня. Он встал и начал ходить вокруг меня. Потом он снова сел и заговорил со мной, но сохранять при этом невозмутимость ему не удавалось.

Я понял, в чем дело. Я вошел в состояние повышенного осознания без помощи дона Хуана. Хенаро удалось заставить мою точку сборки сдвинуться самостоятельно.

Я невольно рассмеялся, увидев, с какой торжественностью дон Хуан засунул мой блокнот к себе в карман. Он сказал, что намерен воспользоваться моим состоянием повышенного осознания для того, чтобы продемонстрировать мне, что нет конца тайне, имя которой – человек, равно как и тайне, имя которой – мир.

Я полностью сосредоточился на его словах. Однако дон Хуан сказал нечто совершенно мне непонятное. Я попросил повторить. Он заговорил очень тихо. Я решил, что он понизил голос, чтобы не быть услышанным посторонними. Я внимательно вслушивался в его слова, но все равно не мог понять ни одного из них. Либо он говорил на каком-то непонятном мне языке, либо просто нес околесицу. Однако странным во всем этом было то, что нечто полностью приковало к себе мое внимание – то ли ритм его голоса, то ли мои отчаянные попытки понять. Я чувствовал, что ум мой не такой как обычно, хотя в чем именно заключается различие, вычислить не мог. Я напряженно думал, пытаясь сообразить, что происходит.

Дон Хуан очень тихо говорил мне на ухо:

Ты вошёл в состояние повышенного осознания сам, без моей помощи. Это означает, что твоя точка сборки очень подвижна и податлива. И ты можешь заставить её уйти ещё глубже влево. Для этого ты должен расслабиться и впасть в полудремотное состояние прямо здесь, на этой скамейке. Тебе нечего бояться, потому что я рядом. Расслабься, отпусти точку сборки, пусть она смещается.

Я мгновенно ощутил тяжесть глубокого сна. В какой-то момент я осознал, что вижу сон. В нем был дом, который я уже когда-то видел. Я приближался к нему, словно идя вдоль по улице. Там были и другие дома, но обратить на них внимание я не мог. Мое осознание было зафиксировано чем-то только на том доме, который я видел. Это был большой оштукатуренный современный дом с лужайкой перед ним.

Когда я приблизился к дому, у меня возникло ощущение, что он хорошо мне знаком, потому что я видел его во снах не один раз. Посыпанная гравием дорожка вела к парадной двери. Дверь оказалась открытой, и я вошел. Я попал в темный холл. Справа была большая жилая комната с темно-красным диваном и креслами в углу.

Зрение мое явно имело тоннельный характер, и я мог видеть только то, что находилось прямо перед моими глазами. Возле дивана стояла молодая женщина, похоже было, что она встала при моем появлении. Стройная и высокая, она была одета в отлично сшитый шикарный зеленый костюм. На вид ей было где-то под тридцать. У нее были каштановые волосы, горящие карие глаза, в которых, казалось, светилась улыбка, и прямой точеный нос изумительной формы. Кожа у нее была белая, но покрытая великолепным темным загаром. Красота этой женщины поразила меня. Похоже было, что она американка. Она кивнула мне с улыбкой и протянула руки ладонями вниз, как бы для того, чтобы помочь мне подняться.

Исключительно неуклюжим движением я ухватился за ее руки. Я испугался и хотел отпрянуть, но она держала меня – крепко, но в то же время так нежно. Она заговорила со мной по-испански с легким акцентом. Она просила меня расслабиться, чувствовать её руки, сосредоточить внимание на ее лице и следить за движениями ее губ. Я хотел спросить ее, кто она, но не мог выговорить ни слова.

Затем в ушах моих зазвучал голос дона Хуана. Он сказал:

– Ага, вот ты где, – как будто он только что меня отыскал.

Я сидел рядом с ним на парковой скамейке. Но я также слышал и голос молодой женщины. Она сказала:

– Иди сюда, посиди со мной.

Я выполнил ее просьбу, и началось совершенно невероятное смещение точек зрения. Я по очереди находился то рядом с доном Хуаном, то рядом с нею. И его, и ее я видел совершенно отчетливо, совсем как наяву.

Дон Хуан спросил, нравится ли она мне, нахожу ли я ее привлекательной, и успокаивает ли меня ее присутствие. Я не мог говорить, но каким-то образом мне удалось передать ему свои ощущения. Она нравилась мне бесконечно. Без какой-либо очевидной связи или причины я подумал, что она, должно быть, – образец доброты и ее участие в том, что дон Хуан проделывает со мной, совершенно необходимо.

Дон Хуан снова заговорил. Он сказал, что, если она действительно так мне нравится, то я должен проснуться в ее доме. Меня приведет туда чувство тепла и привязанности к ней. Я ощутил прилив веселья и безрассудства. Всепоглощающее возбуждение заструилось сквозь мое тело. Оно словно дезинтегрировало меня, но мне было все равно. И я радостно ринулся в черноту – черноту чернее черного, неописуемую словами – а затем обнаружил, что сижу на диване рядом с молодой женщиной в ее доме.

Когда первый приступ животной паники прошел, я почувствовал, что в каком-то смысле не являюсь полным. Чего-то во мне не хватало. Но угрозы я не чувствовал. В уме промелькнула мысль о том, что я сновижу и вскоре должен проснуться на парковой скамейке в Оахаке рядом с доном Хуаном, на том месте, которому я на самом деле принадлежу, где я на самом деле нахожусь.

Молодая женщина помогла мне подняться и отвела в ванную комнату. Ванна была наполнена водой. Тут я обнаружил, что на мне нет одежды – я был совершенно гол. Она осторожно помогла мне забраться в ванну и стояла рядом, поддерживая голову, пока я там плавал.

Через некоторое время она помогла мне выбраться из ванны. Я был слаб и чувствовал себя разбитым. Я лег на диван в жилой комнате. Женщина подошла ко мне. Она была совсем близко, мне было слышно, как бьется ее сердце, как кровь течет в ее теле. Глаза ее излучали нечто, бывшее не светом и не теплом, но чем-то странно промежуточным, сочетавшим в себе свойства того и другого. Я знал, что вижу жизненную силу, исходящую из ее тела сквозь глаза. Все ее тело было как топка – оно светилось.

Все мое существо пронзила странная дрожь, словно нервы мои были обнажены, и кто-то дергал за них. Ощущение было подобно агонии. Потом я то ли упал в обморок, то ли уснул.

Проснулся я оттого, что кто-то прикладывал смоченное водой полотенце к моему лицу, затылку и шее. Я лежал на кровати. Молодая женщина сидела в изголовье, рядом стоял столик, на нем – миска с водой. В ногах кровати стоял дон Хуан с моей одеждой, перекинутой через руку.

Я полностью проснулся и сел. Я был накрыт одеялом.

– Ну что, путешественник? – с улыбкой спросил дон Хуан. – Теперь ты уже собрался воедино?

Это было все, что я помнил. Рассказывая этот эпизод дону Хуану, я вспомнил еще один фрагмент. Дон Хуан смеялся надо мной и дразнил по поводу того, что обнаружил меня голым в постели той женщины. Меня это тогда жутко разозлило. Я оделся и в ярости ринулся прочь из дома.

Дон Хуан догнал меня на лужайке перед домом. Совершенно серьезно он заявил, что я снова стал отвратительно тупым самим собой, что своим смущением я собрал себя воедино, и это говорит ему, что моей самозначительности по-прежнему нет предела. Однако вслед за этим он примирительным тоном добавил, что сейчас все это не имеет значения, поскольку мне удалось главное – сдвинуть точку сборки очень глубоко влево и перенестись благодаря этому на огромное расстояние.

Он продолжал говорить о чудесах и тайнах, но мне было не до него – я попал под перекрестный огонь испуга и самозначительности. Я почти дымился. Ведь я был уверен, что дон Хуан загипнотизировал меня там, на скамейке, а затем переправил в дом этой женщины, и что вдвоем они проделали со мной что-то ужасное.

И тут мою ярость как отрезало. На улице было нечто ужасающее, нечто повергшее меня в состояние сильнейшего шока. Гнев мой мгновенно испарился. Но прежде, чем я успел разобраться в своих мыслях, дон Хуан ударил меня по спине, и от всего, что произошло, не осталось и следа. Я оказался в состоянии своей обычной блаженной повседневной глупости. Я радостно внимал дону Хуану, беспокоясь о том, нравлюсь я ему или нет.

О втором фрагменте я тоже рассказал дону Хуану. И, рассказывая, понял, что он не только сдвигал меня в состояние повышенного осознания, но иногда и возвращал в нормальное состояние. Это позволяло ему управлять моим эмоциональным возбуждением.

– Забвение – вот единственное, что способно успокоить того, кто путешествует в неизвестном, – прокомментировал он. – Какое это облегчение – снова оказаться в обычном мире!

– В тот день ты совершил чудесный подвиг. Я мог тогда принять единственно трезвое решение: вообще не дать тебе на этом сосредоточиться. И, как только ты по-настоящему запаниковал, я сдвинул тебя в нормальное состояние осознания. Я сдвинул твою точку сборки туда, где нет сомнений. Для воина существует две позиции точки сборки, в которых нет сомнений. В одной из них сомнений нет потому, что ты знаешь всё. В другой – позиции нормального осознания – сомнений нет потому, что ты не знаешь ничего.

– Тогда тебе еще слишком рано было знать о том, что случилось на самом деле. Но сейчас, я думаю, время пришло. Глядя на ту улицу, ты почти догадался, где находилась твоя позиция сновидения. В тот день ты преодолел огромное расстояние.

Дон Хуан разглядывал меня. В глазах его я видел некую смесь ликования и печали. Я изо всех сил старался не утратить контроль над странным возбуждением, неожиданно меня охватившим. Я ощущал, что нечто невероятно важное для меня затеряно где-то в моей памяти или, как сформулировал бы дон Хуан, в некоторых незадействованных эманациях, которые однажды подверглись настройке.

Моя борьба за сохранение спокойствия оказалась ошибкой. Колени мои неожиданно задрожали, вдоль середины тела пробежал нервный спазм. Я что-то бубнил, будучи не в состоянии выдавить из себя вопрос. И только после того, как я с трудом сглотнул ком и несколько раз глубоко вздохнул, мне удалось восстановить спокойствие.

– Когда мы сегодня с тобой пришли сюда и сели на эту скамейку, я сказал, что рациональные предположения не должны вмешиваться в действия видящего, – жестко продолжил дон Хуан. – Я знал, что для того, чтобы востребовать то, что ты совершил, ты должен обойтись без своей рациональности, но ты должен сделать это на том уровне осознания, на котором находишься сейчас.

Он объяснил, что рациональность мышления – не более чем состояние настройки, всего лишь результат позиции точки сборки. И подчеркнул, что я должен понять это, находясь в состоянии наибольшей уязвимости – в том, в котором я находился сейчас. Понимание этого тогда, когда моя точка сборки достигла места, где нет сомнений, бессмысленно, потому что подобного рода понимания там совершенно естественны. Настолько же бесполезно понимание этого и в состоянии нормального осознания, ибо там оно является лишь эмоциональными выбросами и сохраняется до тех пор, пока сохраняется эмоция.

– Я сказал, что в тот день ты преодолел огромное расстояние, – очень спокойно произнес он. – Я говорю так, потому что знаю наверняка. Ведь я там был, помнишь? Я весь вспотел от нервозности и беспокойства.

– Ты преодолел это расстояние потому, что проснулся в удаленной позиции сновидения, – продолжал он. – Перетянув тебя через площадь с этой самой скамейки, Хенаро проложил путь, по которому твоя точка сборки смогла сдвинуться из позиции нормального осознания в позицию, где появляется тело сновидения. Твоё тело сновидения действительно перелетело огромное расстояние в мгновение ока. Но важно не это. Собственно тайна заключена в самой позиции сновидения. Ее сила достаточна для того, чтобы перетянуть всего тебя из одного места в другое, в самые разные концы этого мира или за его пределы. Древние видящие широко этим пользовались. Они исчезали из этого мира, потому что просыпались в позиции сновидения за пределами известного. Твоя позиция сновидения в тот день была в этом мире, однако далеко отсюда, от Оахаки.

– Но каким образом происходит такое путешествие? – спросил я.

– Это узнать невозможно, – ответил он. – Сильная эмоция, несгибаемое намерение или чрезвычайный интерес исполняют роль проводника, затем точка сборки прочно фиксируется в позиции сновидения и пребывает там достаточно долго для того, чтобы перетянуть туда все эманации, имеющиеся внутри кокона.

Дон Хуан сказал, что за все годы нашего с ним сотрудничества заставлял меня видеть неисчислимое множество раз, как из нормального состояния осознания, так и из состояния повышенного осознания. Я видел превеликое множество самых разных вещей, которые теперь начинают складываться для меня в более или менее связную картину. Связь эта не логическая и не рациональная, но, тем не менее, она довольно странным образом проясняет все, что проделал я, всё, что было проделано со мной и всё, что я видел за годы, проведенные с доном Хуаном. И теперь мне осталось уяснить себе лишь одно. Я должен прийти к вплетенному в общую картину, но совершенно иррациональному осознанию следующего факта: всё, что мы научились воспринимать, неразрывно связано с позицией, в которой находится точка сборки. Если точка сборки сдвигается из этой позиции, мир перестаёт быть тем, чем он для нас является.

Дон Хуан заявил, что если точка сборки смещается за среднюю линию кокона, весь известный нам мир в одно мгновение исчезает из виду, словно его стёрли – ибо устойчивость и материальность, столь свойственные ему в нашем восприятии, суть не более чем сила настройки. Определённые эманации, привычно настроенные жёсткой фиксацией точки сборки в некоем определённом месте – это всё, что имеет отношение к нашему миру.

Прочность[51] этого мира не есть мираж, – продолжал он. – Мираж есть фиксация точки сборки в определённом месте. Сдвигая точку сборки, видящий встречается не с иллюзией, но с другим миром. И этот другой мир столь же реален, сколь реален тот, который мы созерцаем сейчас. Однако новая фиксация точки сборки, породившая этот новый мир, – такая же иллюзия, как и прежняя её фиксация.

– Возьмем, к примеру, тебя. Сейчас ты находишься в состоянии повышенного осознания. И все, что ты способен в этом состоянии сделать – отнюдь не иллюзия, но вещи, такие же реальные, как мир, с которым ты встретишься завтра в своей обычной жизни. Однако мир, который ты видишь перед собой сейчас, завтра существовать не будет. Он существует лишь тогда, когда твоя точка сборки сдвигается в то определенное место, где ты находишься сейчас.

– Задача, с которой встречается воин после того, как его тренировка окончена суть интеграция. Воинов, особенно мужчин-нагуалей, в процессе тренировки заставляют сдвигать точку сборки в максимально возможное количество позиций. В твоем случае это количество огромно, их не счесть. И все их тебе придется когда-нибудь интегрировать в единое связное целое.

– Например, сдвинув точку сборки в некоторое особое положение, ты вспомнишь, кем была та женщина, – добавил он со странной улыбкой. – Твоя точка сборки бывала в той позиции сотни раз. И включить ее в целостную картину тебе будет проще простого.

И тут я начал припоминать, словно моя память зависела от того, что он предложит мне вспомнить. Смутные образы, неясные ощущения: чувство безграничной привязанности, которое, казалось, притягивало меня, дивная сладость, разлитая в воздухе, словно кто-то подошел сзади и брызнул на меня духами... Я даже оглянулся. А потом вспомнил. Это была Кэрол – женщина-нагуаль! Ведь я только позавчера с ней встречался. Как я мог о ней забыть?

Следующие мгновения невозможно было описать – мне показалось, что вихрь чувств всего моего психологического репертуара пронесся в моем уме. Я спрашивал себя: «Разве возможно, чтобы я тогда проснулся в ее доме в Туксоне, штат Аризона – за две тысячи миль от Оахаки?» И неужели моменты повышенного осознания настолько изолированы друг от друга, что человек не может помнить их? Дон Хуан подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Он сказал, что ему в точности известны мои чувства. Его бенефактор заставил его пройти через точно такой же опыт. И так же, как он сейчас пытается успокоить меня, его бенефактор пытался успокоить его самого – словами. Он отдал тогда должное попытке своего бенефактора, но сомневался – и сомневается до сих пор – в том, что возможно успокоить того, кто осознал путешествие тела сновидения.

Теперь я больше не сомневался. Что-то во мне действительно преодолело расстояние между мексиканским городом Оахакой и американским Туксоном в штате Аризона. Я ощутил странное облегчение, словно сбросил, наконец, с себя груз некой вины.

За годы, проведенные с доном Хуаном, в памяти моей накопилось изрядное количество разрывов. Один из них был связан с нашим пребыванием в Туксоне в тот день. Я помню, что никак не мог вспомнить, когда и как попал в Туксон. Однако я не обратил на это внимания. Я решил, что этот пробел является результатом моей работы с доном Хуаном. Он всегда очень осторожно обращался с моими рациональными подозрениями и старался не провоцировать их, когда я находился в состояниях нормального осознания. Там же, где они были неизбежны, он коротко объяснял неувязки природой того, что мы делаем, и свойством этого рода практики нарушать память.

Я сказал дону Хуану, что в тот день оба мы оказались в одном и том же месте, и спросил, означает ли это, что два или несколько человек могут проснуться в одной и той же позиции сновидения.

Ну конечно, – сказал он. – Именно таким образом древние толтекские маги пачками отправлялись в неизвестное. Они следовали один за другим. Узнать, как один следует за другим, нет никакой возможности. Это просто происходит. Это делает тело сновидения. Его подталкивает к этому присутствие другого сновидящего. В тот день ты потянул меня за собой. И я последовал, потому что хотел быть с тобой рядом.

У меня было к нему столько вопросов, но все они казались излишними.

– Как получилось, что я не мог вспомнить женщину-нагуаля? – пробормотал я, и ужасная тревога и тоска охватили меня. Я пытался больше не чувствовать печали, но она вдруг пронзила меня, словно боль.

– А ты и не помнишь ее, – сказал он. – Ты вспоминаешь о ней только тогда, когда смещается твоя точка сборки. Она для тебя – как фантом. И ты для нее – тоже. Только один раз ты встречался с ней, находясь в нормальном состоянии осознания. А она в своем нормальном состоянии вообще ни разу тебя не видела. Ты для нее – такой же образ, как она – для тебя. С той лишь разницей, что ты можешь однажды проснуться и все интегрировать. У тебя может хватить для этого времени, у нее же его нет совсем. На пребывание здесь ей отведено совсем мало времени.

Мне захотелось восстать против столь чудовищной несправедливости. В уме я подготовил целый поток возражений, но так ничего и не сказал. Дон Хуан лучезарно улыбался. В глазах его светилось веселье и озорство. Я почувствовал – он ждет моих слов и знает, что я собираюсь сказать. И это ощущение меня остановило. Вернее, я ничего не сказал, потому что моя точка сборки опять сместилась сама собой. И я знал, что не стоит жалеть женщину-нагуаля из-за того, что у нее нет времени, как и мне не стоит радоваться тому, что у меня оно есть.

Дон Хуан видел меня насквозь. Он потребовал, чтобы я закончил разбираться со своим пониманием и сформулировал причину, по которой не стоит ни чувствовать жалость, ни радоваться. На миг я ощутил, что знаю, но потом утратил нить.

– Возбуждение, которое ты испытываешь оттого, что время есть, равно возбуждению, которое испытываешь оттого, что его нет, – сказал он. – Все это равнозначно.

– Чувствовать печаль не тоже самое, что чувствовать сожаление, – сказал я. – А я чувствую ужасную печаль.

Кому какое дело до печали? – сказал он. – Думай о тайнах. Тайна – это всё, что имеет значение. Мы – живые существа; нам суждено умереть и сдать[52] свое осознание. Но если нам удастся хоть чуть-чуть всё это изменить, то какие тайны должно быть нас ожидают! Какие тайны!