Почему ты называешь ее темной стороной?

Потому что она мрачна и связана с дурными предзнаменованиями. Это – не просто неизвестное, это – то, что совершенно ни к чему знать.

А как насчет эманаций, которые находятся внутри кокона, однако лежат вне человеческой полосы? Их можно воспринять?

Можно. Но то, как это происходит, описанию не поддается. Ведь они относятся не к человеческому неизвестному, как в случае незадействованных эманаций человеческой полосы, а к почти неизмеримо огромной области неизвестного, где не просматривается ни одной человеческой черты. Эта область настолько ошеломляюще обширна, что описать ее вряд ли смог бы даже самый великий из видящих.

Тогда я в очередной раз выдвинул тезис, что тайна явно находится внутри нас.

Тайна – вне нас, – сказал он. – Внутри – только эманации, которые стараются разрушить кокон. И этот факт сбивает нас с толку, независимо от того, воины мы или обычные люди. И только новые видящие могут в этом разобраться. Они стремятся видеть. И, перемещая точку сборки, приходят к пониманию того, что тайна заключена в восприятии (тайной является восприятие). Причём не столько в том, что именно мы воспринимаем, сколько в том, что заставляет нас воспринимать.

Я уже говорил тебе: наши органы чувств способны воспринять всё, что угодно. Так считают видящие. Они верят в это, ибо видят, что то, что воспринимают наши органы чувств, диктуется положением точки сборки.

И если точка сборки настраивает эманации внутри кокона, находясь в положении, отличном от нормального, человеческие органы чувств начинают воспринимать мир самым непостижимым образом.

 

Позиция точки сборки

 

 

В следующий раз дон Хуан возобновил рассказ о владении осознанием, когда мы находились в его доме в Южной Мексике. Фактически дом принадлежал всем членам команды нагуаля. Но официальным его владельцем считался Сильвио Мануэль. Поэтому все обычно говорили об этом доме, как о доме Сильвио Мануэля, хотя я, по какой-то непонятной причине, привык называть его домом дона Хуана.

Дон Хуан, Хенаро и я вернулись в дом после поездки в горы. В тот день нам пришлось долго ехать по горной дороге, поэтому по возвращении мы сначала отдохнули, так что обед получился поздним. После обеда я спросил у дона Хуана, что это за любопытная уловка – называть дом домом Сильвио Мануэля. Дон Хуан заверил меня, что никакой уловки тут нет. Просто, называть его домом Сильвио Мануэля было упражнением в искусстве сталкинга, исполняемым всеми членами партии нагуаля. Настаивать на том, чтобы думать о доме в любых других терминах, для любого из них было равносильным отрицанию их связи с партией нагуаля.

Я сказал, что он напрасно не сказал мне об этом раньше. Ведь мне вовсе не хотелось своими привычками вносить диссонанс в сложившиеся отношения.

– Ты можешь по этому поводу не волноваться, – с улыбкой сказал дон Хуан. – Ты вправе называть этот дом, как тебе заблагорассудится. Ты – нагуаль, а нагуаль обладает авторитетом. Женщина-нагуаль, к примеру, называет его домом теней.

Потом наш разговор прервался, и я не видел дона Хуана до тех пор, пока через пару часов он не послал кого-то позвать меня во внутренний дворик.

Они с Хенаро прогуливались в дальнем конце галереи. Я видел, как движутся их руки. Было похоже, что они беседуют, подкрепляя слова интенсивной жестикуляцией.

Стоял ясный солнечный день. Косые лучи послеполуденного солнца падали прямо на цветочные горшки, свисавшие с карниза крыши. Тени от них ложились на северную и восточную стены внутреннего дворика. Резкий желтый солнечный свет, массивные черные тени горшков и тонкие изящные кружева теней хрупких цветущих растений... Эта картина завораживала и ошеломляла. Кто-то, обладавший исключительным чувством гармонии и порядка, очень точно подобрал места для растений, чтобы получить столь потрясающий эффект.

Словно прочтя мои мысли, дон Хуан сообщил:

– Это сделала женщина-нагуаль. Днем, когда солнце начинает опускаться, она созерцает тени.

Я представил себе, как она смотрит на послеполуденные тени. Этот образ мгновенно опустошил меня. Яркий желтый свет этого часа, покой городка и привязанность, которую я питал к женщине-нагуалю, в один миг сплавились во мне, вызвав ощущение всего одиночества бесконечного пути воина.

Когда-то дон Хуан рассказывал мне о конечной цели этого пути. Он говорил, что новые видящие – воины абсолютной свободы и что единственное, чего они ищут – это окончательного освобождения, которое приходит, когда они достигают полного осознания. И теперь, глядя на причудливые тени на стене, я вдруг с пронзительной ясностью осознал, что имела в виду женщина-нагуаль, когда говорила, что только чтение стихов вслух освобождало то, что принадлежало ее духу. Я помнил, как за день до этого она кое-что читала мне здесь в патио, но я не совсем понял ее настойчивость, ее страстное стремление[24]. Это было стихотворение Хуана Рамона Хименеса «Hora Immensa» (Бесконечная страсть), которое, сказала она мне, синтезировало для неё одиночество воина, который живёт, чтобы убежать к полной свободе: