Потому что эманации, обеспечивающие большую ясность, перестают быть выделенными, когда воин находится вне повышенного осознания, – ответил он. – Без их выделения, чтобы он не испытал и чему бы не был свидетелем исчезает.
Дон Хуан сказал, что одна из задач, которую новые видящие ставят перед своими учениками – заставить вспомнить. Для этого ученик должен самостоятельно добиться выделения и усиления соответствующих эманаций – тех, которые были задействованы в состоянии повышенного осознания.
Дон Хуан напомнил, как Хенаро неоднократно советовал мне научиться писать не карандашом, а кончиком пальца, чтобы не скапливались груды заметок. Дон Хуан объяснил, что в действительности Хенаро имел в виду, что во время моего нахождения в состояниях повышенного осознания, я должен задействовать некоторые из неиспользуемых ранее эманаций для хранения диалогов и опыта, и однажды вызвать всё это обратно, путём повторного выделения тех эманаций, которые были задействованы.
Затем дон Хуан рассказал мне, что состояние повышенного осознания видно не только как свечение, проникающее глубже внутрь яйцеподобной формы человеческих существ, но также как более интенсивное свечение на поверхности кокона. Хотя, конечно, с яркостью свечения, образованного полным осознанием, это усиление ни в какое сравнение не идет. В случае полного осознания вспыхивает сразу все светящееся яйцо целиком. Этот взрыв света обладает такой силой, что оболочка яйца рассеивается, и внутренние эманации распространяются за все вообразимые пределы.
Но это происходит в каких-то особых случаях, да, дон Хуан?
Конечно. Это может произойти только с видящим. Никакой другой человек, да и вообще никакое другое живое существо никогда так не вспыхнет. Зато видящие, целенаправленно достигшие состояния абсолютного осознания – зрелище, в высшей степени достойное созерцания. Это момент, когда они сгорают изнутри. Огонь изнутри поглощает их, и в полном осознании они сплавляются с большими эманациями и скользят в вечность.
Мы провели в Соноре еще несколько дней, после чего я отвез дона Хуана в южную часть Мексики, где жил он и воины его команды.
Следующий после нашего приезда день выдался жарким и душным. Я чувствовал лень и какое-то раздражение. Несколько послеполуденных часов были самым неприятным временем в этом городке. Мы с доном Хуаном сидели в удобных креслах в большой комнате. Я сказал, что жизнь в мексиканской провинции не производит на меня благоприятного впечатления. Мне не нравилось чувство, которое безмолвие этого города заставляло меня испытывать. Единственным звуком, который я здесь слышал, были далекие вопли детей. Причем я никогда не мог определить – играют они или орут от боли.
– Находясь в этом городке, ты всегда пребываешь в состоянии повышенного осознания, – объяснил дон Хуан. – А это – совсем другое дело. Но в любом случае тебе необходимо привыкнуть к жизни в подобного рода городишке. Когда-нибудь тебе придется в таком поселиться.
– Но почему мне придется поселиться в подобном городке, дон Хуан?
– Я уже говорил: новые видящие стремятся к свободе. А свобода подразумевает вовлечённость в самые опустошающие вещи. И среди них – целенаправленный поиск перемен. Ты склонен жить так, как живешь. Ты стимулируешь рассудок, просматривая свою инвентаризацию и сравнивая её с инвентаризациями своих друзей. Эти манипуляции оставляют тебе крайне мало времени на исследование самого себя и своей судьбы. Но когда-нибудь тебе придётся все это бросить. Точно так же, как если бы всем, что тебе известно, был только лишь мёртвый покой этого городка, тебе пришлось бы отправиться на поиски другой стороны медали.
Это то, чем вы здесь занимаетесь, дон Хуан?
В нашем случае дело обстоит несколько иначе. Ведь мы уже находимся в конце пути. Мы более не ищем ничего. И то, что мы делаем здесь, есть нечто, постижимое лишь для воина. Ничем не занимаясь, мы просто переходим из одного дня в другой. Мы ждем. Я никогда не устану это повторять: мы знаем, что мы ждем, и мы знаем, чего мы ждем. Свобода – вот то, чего мы ждем!
– А теперь, когда ты это знаешь, – с усмешкой добавил он, – давай-ка вернемся к разговору об осознании.
Обычно когда мы беседовали в большой комнате, нас никто не прерывал, и дон Хуан сам решал, когда закончить разговор. Но в этот раз в дверь вежливо постучали. Вошел Хенаро. Он сел в кресло. Я не виделся с ним с того самого дня, когда мы в спешке покинули его дом. На радостях я обнял его.
– Хенаро намерен тебе кое о чем тебе рассказать, – сообщил дон Хуан. – Я уже говорил тебе, что он – мастер осознания. А сейчас я могу тебе объяснить, что это значит. Хенаро может сдвигать точку сборки вглубь светящегося яйца после того, как она была выбита со своего исходного места ударом нагуаля.
– Он уже множество раз сдвигал твою точку сборки после того, как ты входил в состояние повышенного осознания. А в тот день – когда мы были на плоском камне – он заставил ее уйти чрезвычайно глубоко в левую сторону. Настолько глубоко, что это было немного опасно.
Дон Хуан замолчал, как бы собираясь передать эстафету Хенаро. Кивком головы он дал ему сигнал начинать. Хенаро встал и подошел ко мне вплотную.
– Пламя – очень важная штука, – мягко произнес он. – Помнишь, в тот день, когда мы сидели на том большом плоском камне, я заставил тебя смотреть на отражение солнца в куске кварца?
Я вспомнил. В тот день, едва дон Хуан закончил говорить, Хенаро указал мне на преломленный свет, проходивший сквозь гладко отполированный кристалл кварца, который он вытащил из кармана и положил на плоскую поверхность камня. Все мое внимание было мгновенно приковано к сверканию кристалла. Затем я вдруг обнаружил, что лежу, распластавшись на камне, а дон Хуан стоит надо мною с выражением озабоченности на лице.
Я начал было рассказывать Хенаро о том, что вспомнил, но он меня перебил. Наклонившись к самому моему уху, он указал на один из двух бензиновых фонарей, находившихся в комнате.
– Смотри на пламя, – велел он. – В нем нет тепла. Это – чистое пламя. Чистое пламя способно унести тебя в глубины неизвестного.
Пока он говорил, я начал ощущать странное давление. Это была физическая тяжесть. В ушах звенело. Глаза слезились до такой степени, что я едва различал очертания мебели в комнате. Казалось, что фокусировка зрения полностью нарушена. И, хотя глаза мои оставались открытыми, я не мог видеть яркого света бензиновых фонарей. Меня окружала тьма, фосфоресцирующие полоски изумрудно-зеленого цвета слегка освещали темную, похожую на движущиеся облака массу пространства. Потом зрение вернулось ко мне так же неожиданно, как перед этим пропало.
Я не мог понять, где я. Я парил подобно воздушному шару. Я был в полном одиночестве. Меня обуял дикий ужас, и рассудок мой тут же кинулся конструировать объяснение, которое в тот момент имело бы для меня смысл: с помощью света бензиновых ламп Хенаро меня загипнотизировал. Объяснение почти удовлетворило меня. Я спокойно парил, стараясь не волноваться. Я решил, что беспокойства можно избежать, сосредоточившись на стадиях, через которые я буду проходить в процессе пробуждения к нормальному состоянию.
Первое, что я заметил – я не был самим собой. Я не мог по-настоящему на что-либо смотреть, потому что смотреть было нечем. Я попытался обследовать собственное тело и ничего не обнаружил. Я словно смотрел куда-то вниз, в бесконечное пространство. Но я осознавал. Я воспринимал величественные облака переливающегося лучистого света и массы черноты. И то, и другое пребывало в непрерывном движении. Я ясно видел, как янтарная рябь накатывается на меня подобно медленной гигантской волне океанского прибоя. Я знал, что подобен бую, парящему в пространстве, и что эта волна захватит меня и унесет. Я принял ее как неизбежность. Но прежде, чем волна ударила меня, произошло нечто совершенно неожиданное. Подул ветер, который отнес меня в сторону с ее пути. Сила ветра несла меня с огромной скоростью. Я промчался сквозь яркий многоцветный исполинский тоннель. Взор мой помутился, после чего я ощутил, что просыпаюсь от гипнотического сна, навеянного Хенаро. В следующее мгновение я обнаружил, что снова нахожусь в комнате вместе с доном Хуаном и Хенаро.
Я проспал почти весь следующий день. Вечером мы с доном Хуаном снова сели, чтобы поговорить. Хенаро и до этого был со мной, но комментировать вчерашнее наотрез отказывался.
– Вчера вечером Хенаро снова сдвинул твою точку сборки, – сказал дон Хуан. – Но, похоже, толчок оказался чересчур сильным.
Я воодушевленно принялся рассказывать дону Хуану содержание своих видений. Он слушал с улыбкой. Ему явно было неинтересно.
– Твоя точка сборки сдвинулась со своего исходного положения, – продолжил он. – Поэтому ты начал воспринимать эманации, которые обычному восприятию недоступны. Звучит, вроде бы, совсем невыразительно, верно? И в то же время это – выдающееся достижение, к постижению которого стремятся новые видящие.
Он объяснил, что человеческие существа выбирают для восприятия всё время одни и те же эманации по двум причинам. Первая и главная состоит в том, что нас научили – эти эманации доступны восприятию. Ну, а вторая такова: наши точки сборки отбирают и подготавливают для использования именно эти эманации.
Каждое живое существо имеет точку сборки, которая отбирает эманации, подлежащие выделению и усилению, – продолжал дон Хуан. – Видящий может видеть, одинаковой картиной мира пользуются существа или нет, видя, какие эманации отобраны их точками сборки – одни и те же или различные.
Одним из важнейших прорывов, осуществлённых новыми видящими, было открытие того факта, что местоположение точки сборки на коконе не является постоянной характеристикой, но устанавливается на определённом месте привычкой. Этим объясняется то огромное значение, которое новые видящие придают новым непривычным действиям и практикам. Они отчаянно стараются выработать новые привычки, освоить новые способы действия.
– Удар Нагуаля очень важен. Он сдвигает точку сборки с места. Он изменяет ее положение. Иногда он даже формирует на поверхности кокона устойчивую щель. Тогда точка сборки полностью смещается, и качество осознания изменяется до неузнаваемости. Но гораздо важнее правильно понимать истины об осознании, ибо тогда становится ясно: точку сборки можно перемещать изнутри. Горькая правда состоит в том, что человеческие существа всегда проигрывают из-за отсутствия попыток. Они просто не знают своих возможностей.
