Интимизация внутрисемейных отношений повышает автономию и значимость каждого отдельного члена семьи и идет параллельно повышению индивидуальной избирательности брака. Переход от брака по расчету или обязанности к браку по любви — громадное достижение человечества, но это предполагает также возможность расторжения брака по психологическим мотивам, делает институт брака значительно менее устойчивым. Помимо неодинаковой длительности любовных чувств у разных людей, на статистику разводов влияют увеличение общей продолжительности жизни (раньше было меньше разводов, но многие семьи разрушались вследствие смерти одного из супругов и по другим причинам), а также уменьшение численности семьи: прожить вдвоем, не надоев друг другу, 50 лет гораздо труднее, чем прожить 15—20 лет в большом семейном коллективе.
Все это вместе взятое способствует появлению социально-психологической установки на возможную временность брачного союза. Американские социологи называют этот тип отношений «серийной моногамией», имея в виду, что индивид одновременно живет только с одной женой (мужем), но на протяжении жизненного пути может быть несколько таких союзов. Ироническим или циничным отголоском такой установки служит распространившееся в последние годы среди нашей городской молодежи выражение «сбегать замуж».
Обращает на себя внимание также рост числа одиночек — людей, по тем или иным причинам не вступающих в зарегистрированный брак. В СССР число мужчин 25— 29 лет, не вступивших в зарегистрированный брак, увеличилось в 1970 г. по сравнению с 1959 г. на 14%, а 30— 39 лет — на 45% [73]. Это может объясняться разными причинами. В традиционном обществе женитьба была фактически, а то и юридически обязательным условием полу-чения статуса взрослого. В дореволюционной русской деревне холостяк независимо от возраста — не «мужик», а «малый». Он не имел решающего голоса ни в семье («не думает семейную думу»), ни на деревенском сходе. «Холостой, что бешеный», «холостой — полчеловека»,— гласят народные пословицы. Отсюда следовало раннее и почти всеобщее вступление в брак [60]. Сегодня дело обстоит иначе. Одни не вступают в брах, так как не приспособлены к нему психологически или физиологически. Другие просто избегают связанной с браком ответственности, предпочитая удовлетворять свои сексуальные потребности в случайных связях (раньше это было труднее). Третьи (их довольно много) состоят в фактическом браке, но нерегистрируют его. Эти типы социально и психологически различны, но их распространенность — симптом достаточно серьезный.
Главная тенденция, лежащая в основе всех этих процессов,— изменение ценностных ориентации, в центре которых ныне стоит не семейная группа, а индивид. Такая переориентация, затрагивающая не только брачно-семейные, но и трудовые отношения, и свободное общение,— результат длительного исторического развития, уходящего корнями в раннебуржуазную эпоху. В патриархальном обществе прошлого отдельный индивид был немыслим и не воспринимал себя вне своей социально-групповой принадлежности. Однако иерархия этих принадлежностей меняется в ходе истории. Сначала это община, затем большая семья. Позже эмансипируются и выделяются отдельные супружеские пары.
Расширение сферы личного усмотрения по принципу: счастье индивида — высшая цель брачного союза, равно как и повышение общего динамизма жизни, открывает перед людьми новые возможности и создает новые проблемы. Уменьшение устойчивости брака остро ставит вопрос об ответственности родителей за воспитание детей; краткосрочный союз далеко не всегда обеспечивает необходимую психологическую интимность, которая предполагает, кроме эмоциональной привязанности, чувство надежности, прочности своего семейного положения и т. д.
Глубокие перемены происходят и в культуре. Прежде всего налицо крах антисексуальных установок иудейско-христианской культуры и их псевдонаучного обоснования. Интеллигенция, а вслед за ней и другие слои общества перестают видеть в сексуальности нечто постыдное и низменное. Реабилитированный эротизм находит разнообразное преломление как в массовой, так и в «высокой» культуре, будь то литература, кино или изобразительное искусство. Здесь действует подмеченная Д. С. Лихачевым общая закономерность художественного прогресса, а именно — сужение сферы запретного. Художественное освоение глубинных пластов сексуальности не меньше, чем распространение научных сексологических знаний, способствует формированию более здоровых, светских установок на этот счет в массовом сознании.
Расширение диапазона сексуальных переживаний, символизируемых в культуре,— часть процесса перестройки телесного канона и канона речевой пристойности, утвердившихся в начале нового времени. Современная культура сохраняет идею индивидуального «закрытого» тела, равно как и принцип самоконтроля, но постепенно отказывается от некоторых табу и запретов. Так, значительно ослабели культурные запреты наготы — достаточно вспомнить эволюцию купальных костюмов и других видов одежды. Расширились границы речевой пристойности: многие слова, еще недавно считавшиеся нецензурными, теперь вошли в широкий оборот. В этом можно усмотреть знак падения нравов, но возможность называть и обсуждать ранее неназываемое означает, что люди перестали бояться данных явлений, стали свободнее относиться к ним.
Изменение отношения к телу связано с общим изменением отношения к эмоциям. В противовес викторианской установке на подавление эмоций современная культура, включая научную психологию, подчеркивает ценность эмоционального самораскрытия и пользу эмоциональной чувствительности. «Воспитание чувств» в сегодняшнем понимании означает не только контролировать и подчинять чувства разуму, но и выражать свои чувства, слушаться веления сердца и т. д. Этому учат и художественная литература, и педагогика, и специальные методы «тренировки сенситивности».
Сдвиги в брачно-семейных отношениях и половом символизме закрепляются и передаются следующим поколениям благодаря системе половой социализации детей и молодежи. Научно-техническая революция властно вторгается и в этот процесс. Расширение диапазона контактов и содержания совместной деятельности мальчиков и девочек (совместное обучение, труд, досуг) способствует выравниванию многих традиционных полоролевых особенностей, ослабление внешнего социального контроля (со стороны родителей или юношеской субкультуры) за их поведением дает молодежи неслыханную прежде свободу принятия решений, включая вопросы половой жизни.
Важную роль играет при этом акцелерация: более раннее половое созревание означает, естественно, и более раннее пробуждение сексуальных интересов — задолго до наступления социальной гражданской зрелости. По данным В. Г. Властовского [22], средний возраст менархе у девочек-москвичек за 35 лет снизился с 15,1 до 13 лет. Аналогичные процессы происходят всюду. Те же тенденции характерны и для мальчиков. Это заставляет взрослых, хотят они того или нет, создавать систему полового воспитания и просвещения, причем не столько с целью, возможно, дольше удержать молодежь от половой жизни (типичная установка педагогики прошлого), сколько с целью научить молодых людей разумно управлять собственной сексуальностью. Поскольку официальная педагогика нередко отстает от жизни и недостаточно эффективна, важную роль в деле психосексуальной ориентации играет молодежная субкультура, которая сегодня гораздо более автономна от старших.
Половая жизнь современного человека тесно связана со способностью регулировать деторождение. Этому содействуют эффективные контрацептивы, в частности гормональные, и умение пользоваться ими, что освобождает людей от страха перед нежелательной беременностью, особенно женщин. Пилюли в отличие от мужских презервативов означают, что фактическое право предотвращать беременность переходит от мужчины к женщине. Это увеличивает как ее свободу, так и ответственность. К сожалению, с этим также не все благополучно (табл. 1).
Таблица 1
Способы контроля над рождаемостью по ответам 250 супружеских пар (опрос 1981 г., в процентах к общему числу ответов) [26]
| Способ | Жены | Мужья |
| Полное или длительное воздержание | 2,3 | 5,0 |
| Календарный метод | 40,7 | 42,0 |
| Прерванное сношение | 20,8 | 22,2 |
| Химические средства | 13,6 | 7,3 |
| Механические средства (презервативы и пр.) | 18,1 | 38,8 |
| Внутриматочные приспособления | 8,6 | 9,6 |
| Гормональные средства (пилюли, таблетки) | 3,6 | 4,6 |
| Аборт | 33,9 | 19,3 |
Примечание. Опрошенные могли отметить все 8 способов. Рассогласованность мужских и женских ответов вполне объяснима психологическими особенностями пола.
У опрошенных в 1976 г. москвичек наиболее распространенными методами были календарный ритм (31,5%) и механические средства (30%). Доля современных гормональных препаратов колеблется от 4,3% у женщин с неполным средним до 10,9% у женщин с высшим образованием. На вопрос о наличии в аптеках эффективных и удобных контрацептивов положительно ответили 20%, отрицательно — 30%, половина женщин вообще затруднялись ответить [29, 10]. Несмотря на высокий образовательный уровень данной выборки, очень многие респонденты вообще не могли оценить ассортимент и качество доступных противозачаточных средств. При опросе 1978 г. выяснилось, что контрацепцию применяют 90,5% женщин: на первом месте стоят механические средства (26,3— 32,1%), на втором — календарный метод (25,2—30,6%), на третьем — прерванное сношение (19,1—23,2%). Это «свидетельствует о низкой контрацептивной культуре населения, что в значительной мере обусловлено малой возможностью пользования современными противозачаточными средствами» [29]. Низкая сексуальная и контрацептивная культура населения имеет неблагоприятные последствия. В отличие от большинства развитых капиталистических и европейских социалистических стран в СССР аборт все еще остается ведущим способом регулирования деторождения. На ряде территорий РСФСР в 1979 г. соотношение числа родов и числа абортов составляло 1:3. Широко были распространены внебольничные аборты, сопровождавшиеся наиболее тяжелыми осложнениями и последствиями [64а].
Как влияют эти социально-культурные сдвиги на сексуальное поведение, ритм сексуальной активности, ее интенсивность и социальные формы? Однозначного ответа на этот вопрос, разумеется, быть не может вследствие социально-экономических, классовых, национальных, религиозно-культурных и многих других различий. Тем не менее, можно указать ряд общих статистических тенденций, которые, хотя и в разной степени, проявляются во всех индустриально развитых странах.
Первая и безусловно всеобщая статистическая тенденция состоит в том, что и фактические нормы сексуального поведения, и соответствующие моральные установки быстро изменяются; между старшими и младшими возрастами в этом отношении есть существенные когортные (межпоколенные) различия. Молодежь чувствует и ведет себя не совсем так, как это делали ее отцы и деды, поэтому нормативные представления, основанные на опыте прошлых поколений, часто оказываются под вопросом. Молодежь не только раньше созревает, но и раньше начинает половую жизнь. Например, по данным Зигуша и Шмидта [323], изменения в сексуальном поведении немецкой молодежи (ФРГ) между 1965 и 1970 г. заметнее, чем предыдущие 35 лет. Сравнение 16—17-летних ЮИОШвЙ и девушек 1945—1946 гг. и 1953—1954 гг. рождении показало, что современные юноши и девушки раньше приобретают сексуальный опыт; у людей с более высоким образовательным цензом возраст первого полового сношения снизился за 10 лет в среднем на 3—4 года. Заметно уменьшились за 10 лет различия в половом поведении и установках между юношами и девушками, а также в зависимости от образовательного ценза. В общем и целом 16—17-летние в ФРГ в 1970 г. по своему половому поведению напоминают 19—20-летних в 1960 г. Сдвиг охватывает весь цикл психосексуального развития. Опрос, проведенный 4 года спустя Шлегелем и др. [308], подтверждает эту тенденцию. Особенно значительны сдвиги у 12—14-летних школьников (каждый возраст здесь опрашивался отдельно, а не по воспоминаниям 16-летних). За исключением коитального опыта, который у этих 16-летних мальчиков ниже, чем у опрошенных Зигушем и Шмидтом (22% против 35%), все прочие формы половой активности они начинают раньше: раньше влюбляются, раньше начинают целоваться (у Зигуша и Шмидта целовались 12% 12-летних мальчиков и 14% девочек, здесь соответственно 70 и 77%) и т.д.
Снижение возраста начала половой жизни и повышение ее интенсивности, хотя и разной степени, констатируют и ученые Канады, Японии, Дании, Польши, Венгрии, ГДР и других стран. По данным нескольких опросов больших выборок, доля лиц, имеющих коитальный опыт, за 10 лет (1968—1978) выросла среди канадских студентов-мужчин с 40 до 62%, а среди женщин — с 32 до 58% [95]. По данным Центрального института молодежных исследований ГДР, в начале 70-х годов средний возраст начала половой жизни у рабочей молодежи ГДР составлял 17,5 года, а у студентов — 18,3 года. На сегодня он снизился до 16,9 года [330].
Анализ 35 исследований, проведенных в США между 1903 и 1980 г. [134], показал, что 40-е — начало 50-х годов были еще эрой традиционного «двойного стандарта», когда половая жизнь разрешалась мужчинам и запрещалась женщинам. В начале 50-х годов возобладал принцип «терпимость при наличии чувства» — добрачные связи стали допустимыми для обоих полов при наличии любви и надежды на будущее вступление в брак. В 70-х годах исчезло и это ограничение, сексуальные связи стали восприниматься как нормальные даже при отсутствии любви, лишь бы не было социальной или эмоциональной эксплуатации партнера. Аналогичные сдвиги произошли и в реальном поведении молодежи: резко выросло количество добрачных связей и почти исчезла разница в этом отношении между мужчинами и женщинами.
Особенно велики сдвиги в сексуальном поведении и установках женщин. Когортный анализ сексуального опыта 15—19-летних незамужних городских женщин США показывает значительный рост добрачных связей у каждой следующей когорты (рождения 1920—1929, 1930—1939, 1940—1949, 1950—1959 гг.), причем особенно велика разница между двумя последними когортами. В 70-х годах эта тенденция резко усилилась. В 1971 г. сексуальные связи имели 30%, а в 1979 г.— 50% 15—19-летних американок, а в некоторых подгруппах даже больше. Если до 1970 г. опыт добрачных связей у мужчин был вдвое выше, чем у женщин, то после 1979 г. они почти сравнялись, разница в ту или другую сторону составляет около 10% [366, 367].
Эти данные не уникальны. Школьницы ФРГ рождения 1958—1959 гг. уже в 15 лет опередили своих сверстников-мальчиков по всем видам половой активности; в 16 лет коитальный опыт имеют 40% девочек против 22% мальчиков; это составляет опережение на целый год [308]. В 1966 г. студенты ФРГ начинали половую жизнь на полгода раньше своих ровесниц; в 1981 г. они отстали от них почти на год. Сильно уменьшились и другие половые различия — частота коитуса, число партнеров и т. д. [127]. То же самое обнаружено у шведских старшеклассников. Отчетливую тенденцию к выравниванию статистических норм сексуального поведения юношей и девушек констатируют ученые ГДР. Разумеется, определенные национальные и этнокультурные различия сексуального поведения по полу остаются [227], но они быстро уменьшаются. Все это ясно говорит об ослаблении и отчасти об отмирании «двойного стандарта».
Параллельно сдвигам в поведении меняются и социально-нравственные установки молодежи, прежде всего — отношение к добрачным связям. Традиционная мораль их официально осуждала, хотя не всегда последовательно и эффективно, когда дело касалось мужчин. Центральное положение института брака подчеркивалось также тем, что любые формы общения молодежи брачного возраста, будь то деревенские посиделки или домашнее общение, рассматривались, прежде всего, с точки зрения подготовки к браку. Постепенно (хронология этого процесса варьирует в разных странах и средах от нескольких десятилетий до полутора — двух столетий) положение изменилось.
Сначала от сватовства эмансипировалось ухаживание: эпизодические свидания, встречи юношей и девушек стали рассматриваться как форма досуга, вовсе не обязательно ведущая к браку. Затем было легализировано длительное совместное времяпрепровождение молодой пары, «дружба» или «гуляние» (going steady), предполагающее довольно тесную и устойчивую близость, часто и сексуальную, но без совместного проживания и ведения хозяйства. В 60— 70-х годах на Западе, начиная со Швеции, постепенно стали считать нормальным внебрачное сожительство, когда пара ведет общее хозяйство и живет совместно, не вступая, однако, в юридический брак, пока не решит обзавестись потомством. По американской статистике, число совместно живущих не состоящих в браке пар с 1970 по 1980 г. утроилось, причем особенно большое — двойное — увеличение приходится на 1975—1980 гг. В 1983 г. насчитывалось 1,9 млн. таких пар [111, 365]. Чисто статистически добрачное сожительство, а оно составляет чуть меньше половины общего числа сожительств в США, не ведет к отсрочке брака; норвежские мужчины и часть женщин с подобным опытом в среднем вступают в брак раньше других. Однако, если иметь в виду конкретные пары, добрачное сожительство чаще завершается расставанием, чем браком, особенно среди студентов и лиц, принадлежащих к каким-то девиантным группам. Иными словами, молодые люди, состоявшие в таком союзе, в дальнейшем вступят в брак, но не со своим сожителем, а с кем-то другим. Это создает ряд моральных и социально-психологических проблем.
Более терпимое, чем раньше, отношение к добрачным связям,—при опросе молодежи ГДР такую практику признали «нормальной», «естественной», 98% мужчин и 97% женщин [330] —не означает всетерпимости. Моральная оценка конкретной связи зависит от многих обстоятельств; общая тенденция состоит лишь в том, что такое решение признается личным делом каждого, в отличие от внебрачных связей, к которым большинство людей во всех странах, даже признавая их как факт, относятся с более или менее выраженным моральным осуждением, как к нарушению верности и взятых на себя обязательств.
Существенные сдвиги претерпевает и сексуальное поведение в браке. Улучшившееся питание способствует повышению сексуальной активности, а кризис традиционных религиозных запретов и появление эффективных контрацептивов — большему, чем прежде, отделению сексуально-эротических отношений от репродуктивной функции. Современный человек ведет более интенсивную сексуальную жизнь, чем его предки. Я уже говорил об уменьшении ее сезонных колебаний. Сравнение данных Кинзи (40-е годы) и Ханта (70-е годы) (табл. 2) позволяет конкретизировать эту картину (правда, нужно учитывать нерепрезентативность выборки Ханта).
Таблица 2
Количество сношений в неделю у супружеских пар в США в 1938-1949 и 1972 гг. (по данным Кинзи и Ханта) [210]
| 1938—1949 (Кинзи) | 1972 (Хант) | ||
| возраст, годы | средняя частота | возраст, годы | средняя частота |
| 16—25 | 2,45 | 18—24 | 3,25 |
| 26—35 | 1,95 | 25—34 | 2,55 |
| 36—45 | 1,40 | 35—44 | 2,00 |
| 46—55 | 0,85 | 45—54 | 1,00 |
| 56—60 | 0,50 | 55 и старше | 1,00 |
Средняя частота половых сношений у опрошенных английских мужчин составила 2,5 в неделю; это больше, чем было у респондентов Кинзи [291].
По данным опроса 4603 американских женщин в возрасте от 15 до 44 лет в 1965 г. и 5432 — в 1970 г., среднее число сношений в течение 4 нед перед интервью выросло с 6,8 до 8,2 [347]. Даже если не учитывать пары, пользующиеся противозачаточными методами, которых не было в 1965 г., прирост составит 14%. Половой акт стал не только чаще, но длительнее (в среднем 2 мин, по данным Кинзи, 10 мин, по данным Ханта) [210]. С ослаблением религиозных запретов обогатилась и усложнилась эротическая техника. Доля мужей с университетским образованием, с которыми их жены практиковали фелляцию, выросла с 43%, по данным Кинзи, до 61%, по данным Ханта, а мужей со средним образованием — с 15 до 54%. Такой же прирост имеет куннилингус [210]. В 50-х годах только треть супружеских пар экспериментировали с позицией «женщина сверху»; в 70-х годах эту позицию применяли три четверти пар; вагинальную интромиссию сзади практиковали 10% выборки Кинзи и 40%— Ханта. Анальная интромиссия у респондентов Кинзи почти не встречалась; среди более молодых (младше 34 лет) пар, опрошенных Хантом, этот способ практиковали четверть [210]. Разумеется, американские данные нельзя экстраполировать на другие страны. Однако сходные тенденции отмечаются и в Европе. Например, французский опрос Пьера Симона также показывает рост сексуального экспериментирования в браке: половина опрошенных пар часто практикуют позицию «женщина сверху», у пятой части муж часто совершает вагинальную интромиссию сзади (но анальная интромиссия здесь редкость). Существуют четкие возрастные различия: орально-генитальные ласки практикуют 72% 20-летних мужчин, 62% 30—40-летних, 47% 50-летних и более старшего возраста [324].
По данным К. Штарке и В. Фридриха, куннилингус практиковали 83%, фелляцию — 75% молодых мужчин и женщин ГДР, имеющих сексуальный опыт [330]. При обоюдном желании супружеские пары охотно разнообразят сексуальные позиции, не испытывая по этому поводу моральных или эстетических сомнений. Это зависит от личных вкусов, возраста и социальной среды.
За возрастными градациями стоят различия сексуального стиля и ценностных ориентации разных поколений: старшие руководствуются более или менее жесткими нормами, усвоенными в детстве, младшие равняются на свои собственные вкусы, считая, что мораль на брачном ложе — третий лишний; хорошо все то, что приятно обоим участникам. В этом же духе выдержаны и основные современные пособия по технике брака.
Резко выросли в последние десятилетия сексуальная активность женщин и их требования к половой жизни. Выше уже отмечалось определенное выравнивание нормативных установок и поведения юношей и девушек в том, что касается возраста начала половой жизни. Более эгалитарными становятся и сами половые отношения. Западные исследователи отмечают повсеместное уменьшение роли проституток в сексуальной инициации юношей: среди мужчин, опрошенных Кинзи, начали половую жизнь с проститутками 22%, ныне их только около 3%. Большинство юношей начинают половую жизнь со своими подругами-сверстницами. У 62% юношей-студентов ГДР и 52% девушек первыми сексуальными партнерами были сверстники (у 36% девушек партнер старше, а у 31% юношей партнерша младше на 2—4 года) [329]. Женщины значительно энергичнее мужчин отклоняют принцип «двойного стандарта», считая его дискриминационным. Уменьшается число женщин с фригидностью или аноргаз-мией. Обследование 1779 замужних чехословацких женщин от 20 до 40 лет в 5 возрастных когортах по годам рождения (с 1911 —1920 гг. до 1951 —1958 гг.) показало, что средний возраст первого полового акта снизился за это время с 20,75 до неполных 18 лет, доля женщин, испытывающих оргазм, выросла с 31 до 79%, а высокая сексуальная активность в браке — с 40 до 86% [288]. Сходные тенденции выявились и в других странах. Если в 20-е годы почти две трети американок жаловались на чрезмерную сексуальную активность своих мужей, то теперь хотели бы реже иметь половые сношения только 5%. Замечено, что именно женщины теперь часто инициируют ге-нитальную игру. Вместе с тем многие женщины во всех странах мира жалуются на психологическую нечуткость и сексуальную некомпетентность мужчин, которые озабочены лишь собственными переживаниями и уделяют мало внимания сексуальному удовлетворению и чувствам женщины [205].
Перечисленные выше тенденции кажутся более или менее общими для всех индустриально развитых стран, но, конечно, эта общность относительна. Во-первых, имеются громадные национальные, социально-классовые, культурные и иные различия в их выраженности. Например, хотя в Японии, как и на Западе, раньше начинают половую жизнь, увеличивается число абортов и добрачных связей (в 1980 г. их имели 17% японок моложе 19 лет по сравнению с 6,6% в 1973 г.), соответствующие статистические показатели здесь в несколько раз ниже, чем в США, и общественное мнение относится к этим явлениям далеко не столь терпимо [49]. Иностранные данные необходимы для оценки масштаба и распространенности изучаемых процессов, но их нельзя считать статистически типичными для другой этнической или социальной среды. Во-вторых, не следует недооценивать стабильность и историческую преемственность социокультурных установок и поведения. В зарубежной публицистике, посвященной «сексуальной революции», долгосрочные, глубинные процессы часто смешиваются с временными тенденциями, которые принципиально обратимы или имеют достаточно четкие границы. Однако самое главное — какие качественные сдвиги стоят за этими статистическими тенденциями? Что значит и куда ведет новая «сексуальная свобода»? Означает ли она прогрессивную индивидуализацию этой важной сферы общественной и личной жизни или, напротив, рост сексуального отчуждения и деиндивидуализации человеческих отношений? Ответ на этот вопрос зависит от социального контекста и прежде всего — от образа жизни, в которой развертываются эти процессы.
СЕКСУАЛЬНОСТЬ И ОБРАЗ ЖИЗНИ
Как всякое сложное социальное явление, «сексуальная революция» вызывает на Западе острую идеологическую полемику. На одном полюсе стоят защитники традиционной половой морали, которым кажется, что всякое отступление от нее означает регресс и даже гибель культуры. Такие люди часто объединяются под флагом борьбы с чрнографией, трактуемой ими весьма расширительно, включая и научную сексологию, и половое просвещение в школах. Как правило, эти люди крайне правых политических взглядов. Например, в США одним из главных борцов против полового просвещения в школах является основатель антикоммунистического «Общества Джона Берча» Роберт Уэлч, провозгласивший половое просвещение следствием «коммунистического заговора» для растления американской молодежи. Опросив группу лидеров «антипорнографических» ассоциаций, американские социологи Л. Зурхер и Д. Киркпатрик [370] нашли, что 87% из них уверены в связи порнографии с организованной преступностью, а 61 % — с «коммунистическим заговором». Участников этих кампаний отличает ряд особенностей демографического и социально-психологического порядка: среди них больше женщин и людей старшего возраста; они теснее связаны с догматическими религиями и религиозно более активны; многие из них выросли в маленьких городах; они реже имеют сложные профессии и у них ниже образовательный уровень; они больше ориентированы на семью и имеют больше детей; политически они более консервативны и авторитарны, а их взгляды на семью и сексуальность более традиционны; они догматичны, отличаются меньшей политической терпимостью и более благосклонны к цензуре; они охотно ассоциируют порнографию с социальной и индивидуальной патологией; мало кто из них получил сексуальное просвещение; они чаще других считают общество морально деградирующим и находящимся под угрозой заговора.
Связь традиционной половой морали с политическим консерватизмом не случайна. Поскольку половая мораль относится к числу самых консервативных и устойчивых элементов культуры, защита статус кво всегда является и защитой этой морали. Кроме того, лозунги защиты семьи и нравственности всегда находят живой отклик в консервативных слоях населения. Играя на сексуальных страхах и предрассудках, легче всего скомпрометировать политического противника. Этот метод был известен уже в Византии в XI веке, где, по выражению английского историка Эдуарда Гиббона, педерастия стала преступлением тех, кого нельзя было обвинить ни в каком другом преступлении. Хорошо вписывается в этот стереотип идея «иностранного заговора». Один английский епископ в 1798 г. красноречиво предупреждал британскую Палату лордов по поводу гастролей французского балета: «Отчаявшись повлиять на нас силой оружия, французские правители теперь предприняли более тонкую и опасную атаку.., пытаясь осквернить и подорвать мораль нашей молодежи. Они послали к нам группу танцовщиц, которые с помощью самых непристойных поз и развратных театральных жестов вполне преуспели в том, чтобы ослабить и развратить нравы народа» [339]. Сколько еще политиков и писателей в следующие столетия повторяли слова почтенного епископа, не подозревая о его приоритете!
Между прочим, здесь тоже имеется социально-психологическая проблема. Некоторые исследователи американского «сексологического маккартизма» объясняли воинственную нетерпимость его адептов преимущественно их личными качествами: авторитарным характером, неудачной или заторможенной сексуальной жизнью, а также фрустрацией, связанной с неустойчивым социальным статусом. Однако 5-летнее социологическое обследование 7493 таких индивидов показало, что их личные и социально-демографические характеристики значат гораздо меньше,, чем образовательный уровень и особенно условия, в которых эти люди провели детство и юность [362]. Однажды усвоенные жизненные установки вообще трудно изменяются, особенно если эти установки принципиально консервативны. Так обстоит дело не только в сексуальной, но и во всякой другой идеологии; классовое положение определяет убеждения людей не непосредственно, а через многочисленные опосредования.
