б) Источники вневременные, выходящие за пределы конкретного общества и имеющие место в жизни разных обществ и в разные времена

 

В антиутопии можно увидеть конкретную утопическую идею, которая подвергается отрицанию. Иногда можно попытаться определить даже и конкретную литературную утопию, реакцией на которую данная антиутопия является. Но и то, и другое вовсе не обязательно. Поэтому в подлинной художественной антиутопии предмет изображения может быть не обязательно строго конкретен, т.е. сведен к совершенно определенной идее, имеющей автора или авторов «имя рек», или попытке реализации какого-то конкретного проекта в конкретной исторической практике определенной страны.

Известно, что есть много общего в художественных концепциях романов «Мы» Е. Замятина и «1984» Дж. Оруэлла. А Оруэлл имел совсем другие источники материала: это вовсе не советская действительность, а те тенденции, которые писатель увидел в деятельности английских профсоюзов.

Рационализация общества, исключение души, фантазии, автоматизация жизни – все эти тенденции сам Е.Замятин увидел, например, еще до революции в жизни англичан (а он жил два года в Англии во время Первой мировой войны). Оттуда, от впечатлений английской жизни, – его произведения «Островитяне» и «Ловец человеков», написанные еще до романа «Мы».

Об этих произведениях в названной выше статье писал А. Воронский, увидев в них практически то же, что и в романе «Мы». Камень, бетон, сталь, цеппелины, подземные дороги. Чопорная английская жизнь, расписанная заранее в мелочах. У одного из героев, викария Дьюли, автора книги «Завет принудительного спасения», все по часам: «расписание часов приема пищи; расписание дней покаяния (два раза в неделю); расписание пользования свежим воздухом; расписание занятий благотворительностью и, наконец, в числе прочих одно расписание, из скромности не озаглавленное и специально касавшееся миссис Дьюли, где были выписаны субботы каждой третьей недели». Жизнь – машина, механизм, все проинтегрировано, все одинаковые, с одинаковыми тросточками, цилиндрами и вставными зубами» [109].

Так что в романе «Мы», как произведении художественном и по этой причине «многослойном» по содержанию, дающем возможность разного понимания и разных интерпретаций, можно видеть и антикоммунистический памфлет, и памфлет вообще на рациональное, технизированное, регламентированное, технократическое общество.

Поэтому в романе Е.Замятина «Мы» критики увидели много разных «объектов» изображения и отрицания:

Ø «не коммунизм, а государственный, бисмарковский, рихтеровский социализм» (А.Воронский) [120];

Ø «сатирический гротеск на рационализацию нашего социалистического строительства» (Е.Зозуля)[2];

Ø «роман не против «советского государства и общества», а произведение, цель которого – показать результаты воздействия массового общества на индивида» (Лопес-Мориллас)[3];

Ø «Этот роман – не о России; вообще говоря, он не является изображением, даже косвенным, какой-либо из существующих политических систем» (Боргес)[4];

Ø американцы увидели в романе Замятина изображение «фордизма»;

Ø а сам автор говорил о своем романе так: «Этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человечеству от гипертрофированной власти машины и власти государства, все равно какого (выделено мной – О.С.). Американцы, несколько лет назад много писавшие о нью-йоркском издании моего романа, не без основания увидели в этом зеркале свой фордизм»[5].

 

В) Источник литературный

 

Это «Легенда о великом инквизиторе» Достоевского. По словам самого Замятина, его роман – переосмысление Достоевского, развитие его концепции.

Как и в «Легенде», основой конфликта, организующего сюжет и систему образов романа «Мы», составляет противоречие между свободой и счастьем.

Свобода – слишком тяжкая ноша для слабого человека, потому что она связана с выбором и ответственностью. Свобода порождает хаос, так как она касается всех стремлений человека и не знает пределов. Поэтому в «Легенде» люди принесли свою свободу к ногам властителей и пали к их ногам с просьбой: «поработите нас, но накормите нас».

В романе «Мы «R-13» говорит, что люди потеряли рай, так как захотели свободы.

Великий инквизитор и Благодетель восстанавливают «рай» на земле. Для этого им нужно только взять у людей их свободу и дать им взамен «младенческое наивное счастье»: хлеб, зрелища, а еще (у Замятина) «розовый талон» на «любовь». А для того, чтобы защитить этот «рай», допустимо использование насилия и обмана.

Между «Легендой» и романом «Мы» очень много общего в самых фундаментальных принципах их проблематики и художественной конструкции.

Но есть и различия.

Мотив действий великого инквизитора – сострадание к людям. У Замятина мотивы действий Благодетеля не прояснены. Забота о людях? Стремление сохранить власть над ними? Однозначного ответа на эти вопросы в романе нет.

Возможно, это различие связано с особенностями художественной формы того и другого произведения.

У Достоевского «Легенда» построена как монолог великого инквизитора. Причем это не простой монолог. Великий инквизитор говорит с Христом, но в то же время он не хочет признавать в нем Христа, считает его своим видением, т.е. в итоге говорит с самим собой. И этим определяется предельная откровенность и искренность исповеди великого инквизитора.

У Замятина Благодетель тоже произносит монолог. Но он говорит с Д-503, простым человеком, который для него песчинка. Для этих «песчинок» его подлинные мысли и переживания закрыты.

У Замятина центр изображения, восприятия и оценки другой: всё дано через призму сознания Д-50З. А ему, рядовому члену общества, далеко не все открыто. Но и при этом, конечно, можно было бы прояснить мотивы Благодетеля. Вероятнее всего, Замятин этого не делает, т.к. просто не рассматривает Благодетеля как личность. Для него это лишь символ, олицетворение бездушной машинизированной тотальной системы.

Лежащая в основе как «Легенды» Достоевского, так и романа «Мы» Е. Замя­тина антиномия счастья и свободы – фундаментальнейшая антиномия любой утопии и антиутопии.

Она исследована глубочайшим образом в «Легенде о великом инквизиторе» Достоевского. Мотивы «Легенды» поэтому неизменно проявляются в любой антиутопии. «Легенда о великом инквизиторе» является своеобразным литературным архетипом антиутопии как жанра. Но в то же время антиутопия – лишь одна из разновидностей реализации «архетипической» модели произведения Достоевского. Её важнейшие элементы неизменно проявляются в художественных описаниях попыток создания того или иного «идеального мира», в реальности или в фантазии, особенно если их авторы проявляют склонность к философскому мышлению.

 

[1] Воронский А.К Евгений Замятин // Красная новь. 1922. № 6. Статья потом переиздавалась в кн.: Воронский А.К. Литературные портреты. Т.1. – М., 1928; Воронский А. Литературно-критические статьи. – М., 1963; Воронский А. Избранные статьи о литературе. – М., 1982; Воронский А. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. – М., 1987 (далее статья цитируется по этому изданию с указанием страницы в квадратных скобках после цитаты)

[2] Литературная газета. 1929. 9 сентября.

[3] Lopez-Morillas. From “Dreams of Reason” to “Dreams of Unreason” || Survey, 1972. №1. P. 60.

[4] Burgess A. 1985.– L., 1978. P.53.

[5] Цит. по: Баскаков В.Е. Евгений Замятин и кинема­тограф // Киноведческие записки. 1989. № 3. С.88.