Истоки художественной концепции
Романа Е. Замятина «Мы»
а) Источники в современной писателю действительности
Роман Е.Замятина «Мы» был написан в 1920 г. В СССР он тогда не публиковался и был напечатан впервые в конце 20-х гг. за рубежом (сначала в Праге), а у нас в стране – только в конце века, в годы «перестройки» (в 1986 г. в журнале «Знамя»).
В нем чаще всего видели и видят памфлет, пародию на социализм и коммунизм, хотя вопрос об объекте изображения отнюдь не так уж прост.
Как о чертах времени создания самого романа говорят о военном коммунизме, о троцкистской идее «милитаризации труда» и «трудовых армий», идеях футуристов о «жизнестроении» и «армии искусств», пролеткультовских проектах «машинизированных коллективов» и «личности как части механизированного коллектива» (вспомним идеи А. Гастева и др.).
Об этом говорили еще и во время создания романа, хотя мало кто его тогда читал.
Советского читателя познакомил с содержанием замятинского романа Александр Воронский в статье «Евгений Замятин», которая была впервые опубликована в 1922 году и потом не раз перепечатывалась еще до того, как читатели в СССР смогли ознакомиться с самим текстом произведения[1]. Наверное, это был первый случай в советской критике, когда в литературно-критической статье давались анализ и оценка неопубликованного произведения.
Оценка романа Замятина у А.Воронского очень противоречивая. С одной стороны: «С художественной стороны роман прекрасен» [121]. С другой: «Роман производит тяжелое и страшное впечатление» [119]. «На очень опасном и бесславном пути Замятин» [121]. И при этом – подробнейшее изложение содержания и сюжета романа, так что не имеющий возможности его прочесть читатель мог составить о нем достаточно ясное впечатление.
Воронский тоже увидел в романе Замятина пародию на социализм, однако, во-первых, попытался доказать, что это не тот социализм, который строится в нашей стране, а во-вторых, может быть, вовсе и не будущее социализма, а что-то другое описывается в романе.
«Роман Замятина, – писал Воронский, – … целиком пропитан неподдельным страхом перед социализмом, из идеала становящимся практической, будничной проблемой. Роман о будущем, фантастический роман. Но это не утопия, это художественный памфлет о настоящем и вместе с тем попытка прогноза в будущее. В этом будущем все проинтегрировано на земле и строится великий Интеграл для того, чтобы завоевать всю вселенную и дать ей математически безошибочное счастье. Нерушимой стеной отделено человеческое культурное общество от остального мира, и со времени 200-летней великой войны – а прошло с тех пор 1000 лет – никто не заглядывает за эту стену, и никто не знает, что там. Все остеклено, все на виду, на учете, стеклянное небо, стеклянные дома; нету «я» – есть «мы», в один час встают, работают, под команду едят нефтяную пищу, в определенные часы любят по розовым талончикам, и надо всем – единое государство и благодетель человеческого рода, мудро пекущийся о безошибочно-математическом счастье. Однако не все проинтегрировано: есть у человека мохнатые руки и «душа» и это глупое «хочу по своей воле жить». Не у всех, но все же такие и не одиночки. И вот возникает мысль: разрушить стену, свергнуть благодетелей, уничтожить математику в жизни. Руководит всем этим женщина, героиня за номером. Вместе с ней и с группой других разрушителей один из строителей Интеграла – от его имени ведется повествование (записи) – попадет через подземный ход за стену. Там «земля пьяная, веселая, легкая плывет» и люди без одежды, покрытые блестящей шерстью, трава, солнце, птицы. Подготовляется восстание, где-то разрушена стена, делается попытка использовать Интеграл при полете для тех, кто за стеной.
Но бюро хранителей раскрывает заговор; производятся аресты, героиня подвергается казни, а у строителя, как у всех, производят операцию: вырезают фантазию» [119].
Это характеристика содержания романа и, надо сказать, вполне точная и объективная.
А вот его оценка: «Роман производит тяжелое и страшное впечатление. Написать художественную пародию и изобразить коммунизм в виде какой-то сверхказармы под каким-то стеклянным колпаком не ново: так издревле упражнялись противники коммунизма. А если прибавить сюда рассуждения о носах – а это тоже есть, – которые должны быть непременно у всех одинаковыми, то станет ясным характер и направление памфлета.
И все здесь неверно. Коммунизм не стремится покорить общество под нози единого государства, наоборот, он стремится к его уничтожению, к тому, чтобы оно отмерло. Коммунизм не ставит целью поглощение «я» «мы», он ведет к синтезу личности с общественным коллективом; в его задачу не входит также проинтегрированная, омеханиченная и омашинизированная жизнь в том виде, как это представлено художником, – в коммунистическом обществе не будет ни города в его настоящем, ни деревни с её «идиотизмом» – мыслится соединение города с деревней. Если художник имел в виду наш коммунизм военного времени, то и здесь памфлет бьет мимо цели: практику военного времени можно понять, только приняв во внимание, что нужно было воевать, воевать, воевать с могущественным врагом; что Советская Россия была осажденной крепостью, об этом в романе – ни слова. Противопоставлять коммунизму травку, своеволие человеческое и людей, обросших волосами, – значит не понимать сути вопроса. Еще Глеб Успенский отметил, что травоядная жизнь имеет один существенный недостаток: от пустого случая зависит. Ворвется в жизнь такой случай – и вся удивительная травоядная гармония идет насмарку. Потому-то и отказался человек от этого райского первобытного блаженства и захотел устроить свой рай с машинами, электричеством, аэропланами. Что же касается формулы: по своей глупой воле жить хочу, то ведь это только кажется людям, обросшим волосами, что они живут по своей воле…» [119].
Итак, и не будущий коммунизм, и не только что закончившийся «военный коммунизм» описал Замятин. Что же тогда? Ответ А.Воронского таков: «Замятин написал памфлет, относящийся не к коммунизму, а к государственному, бисмарковскому, реакционному, рихтеровскому социализму» [120].
