Глава 7. Призраки и ночные страхи

Нет реальности, кроме той, которую мы носим в себе. Большинство людей потому и живут такой нереальной жизнью, что они принимают за реальность внешние картины, а собственному внутреннему миру не дают слова сказать.

Герман Гессе. «Демиан» [47]

В одной из своих предыдущих книг «Архетипическое воображение» я описал свой первый визит в дом художницы Нэнси Уитт. В комнате, в которой я остановился, висел портрет почтенной пары, одетой по моде начала XX века. Сначала я подумал, что это Фрейд с супругой (учитывая его выражение лица и бороду), однако при ближайшем рассмотрении я понял, что ошибся. Приглядываясь, я заметил, что могу смотреть сквозь них, видеть мебель, изображенную на заднем плане. «Кто это?» – спросил я у Нэнси. «Мои дедушка и бабушка», – ответила она. «Но почему вы изобразили их как привидений?» «Потому что они всегда здесь. Они были в моих родителях, а теперь часть их есть и во мне», – заключила она. Так все и было.

В каждом своем жесте мы несем генетический код, поведенческие и культурные тенденции, архаические императивы, воплощенные в комплексах многих поколений. И хотя каждый из нас уникален, мы содержим в себе все предыдущие поколения. Иногда мы слышим, как с наших уст слетает давняя фраза отца, произнесенная его голосом. Порой, увидев свое отражение в зеркале, мы узнаем лицо своего родителя. В стихотворении «Фотографии» Диана Ваковски описывает, как, колеся по югу Калифорнии и глядя в зеркало заднего вида, «чередуя полосы шоссе и постоянно глядя в заднее стекло // я вижу неизменное лицо // это не призрак, но оно всегда со мной // как чье-то фото в портмоне». В отражении она видит лицо своей матери, которое теперь стало и ее лицом: «Как же противна неизбежность»[48]. Да, судьба выбрала ей родителей, и поэтесса признает, что не только ощущает влияние их воспитания, но чувствует, как они до сих пор создают ее и ее судьба становится неизбежным уделом. Прошлое продолжает действовать в настоящем, и мощнее всего власть прошлого проявляется в нашей службе скрытым или явным императивам.

Где-то я уже писал об опыте, пережитом мной во время посещения Швеции, родины моих дедушки и бабушки по материнской линии. Мой дед Густав Линдгрен приехал в Америку в 1900 году и спустя десять лет погиб в угольной шахте. Его дочь (моя мать) никогда не знала отца. О Швеции некому было рассказать, мои мать и бабушка едва бы отличили Швецию от Швейцарии, и о каком-либо шведском влиянии на мою жизнь говорить не приходилось. И вот меня пригласили выступить с речью в Стокгольме. Прибыв туда, я тотчас испытал мощнейшее дежавю. В первый наш вечер в Швеции наши хозяева пригласили нас в ресторан, и, когда под сине-желтым флагом и под звуки шведского гимна все встали, я услышал голос: «Я вернулся за тобой!». Я сразу же понял, что выполнил «задание» призрака – вернулся на родину вместо того, кто однажды покинул ее в поисках работы и заработка и не смог возвратиться. Конечно же, напрямую я не осознавал этого неочевидного «задания», однако голос призрака был ясен и неотвратим. Мое переживание было похоже на те многочисленные случаи, когда кажется, что ты здесь уже был (я всегда относился к такого рода признаниям с изрядной долей скепсиса). До того дня я не понимал переживаний такого рода, но они стали реальны для меня, и я начал уважительнее относится к прошлому. Один из главных мотивов «американской истории» (той, что мы сами себе рассказываем) – начать все с нуля. Америка – место для пересотворения себя и собственной судьбы. Моя история истинна, и с тех пор я убежден, что каждый из нас несет в себе гораздо больше прошлого, чем ему кажется. Нэнси Уитт была права, когда изобразила своих предков вездесущими привидениями, незримыми частями ее нынешней жизни.

Многие и раньше, и сейчас верят в буквальное существование привидений, и похоже, что они правы. Однако я бы не сказал, что убежден в этом окончательно. Ясно, что за более разумным объяснением мы можем обратиться к глубинной психологии. Юнг относился к привидениям и призрачным сущностям очень серьезно. Его мать была медиумом, так же как и его двоюродная сестра, случай которой стал основой для его научной работы во время обучения в Базеле. Он пришел к целому ряду выводов о призрачных проявлениях, воплощаемых в диссоциации. В эссе 1919 года, озаглавленном «Психологические основы веры в духов», он отметил, что во всех традициях наличествует «универсальная вера в существование призраков, бесплотных сущностей, которые живут по соседству с людьми и незримо влияют на них. Эти сущности считаются духами или душами умерших»[49]. Наши предки верили (потому что непосредственно это переживали) в существование двух миров: чувственно ощутимого мира и незримого мира, населенного тем, что мы сейчас называем комплексами и проекциями. Яркий пример – многочисленные рассказы о том, как давно умершие родители преследуют своих детей. Вспомним, что в таких случаях Юнг использовал немецкое слово Ergriffenheit, которое можно передать как «одержимость» Эго некоей невидимой силой. Вспомним ритуалы экзорцизма, так часто использовавшиеся для изгнания злых духов.

Но мы можем быть одержимы не только «духами», но и заразными идеями, фантазиями, причудами и страхами, которых, к сожалению, бывает достаточно для начала преследований, погромов и других проявлений фанатизма и энтузиазма. Раньше слово энтузиазм имело отрицательную коннотацию и означало одержимость чужим, ложным богом[50]. Сейчас, когда я пишу эти строки, приходит загадочная новость: в какой-то школе несколько девочек странно себя ведут, дергаются и трясутся. Никаких органических причин или предпосылок такого отклонения не выявлено. Мы могли бы просто сказать, что, мол, девочки «закомплексованы», нуждаются во внимании, но дело ведь в том, какими непростыми путями они пришли к этому поведению. К тому же бессознательное каждой из них вступило в связь с бессознательным других, и все вместе они, как девочка из сказки Андерсена «Красные башмачки», не в силах остановить этот танец-трясучку. История давно знает подобные явления, когда целые деревни, а иногда и народы пускались в пляску святого Витта. Групповая истерия подразумевает заражение большого количества людей одними и теми же психическими состояниями и подчинение сознания нездоровым мнениям и убеждениям. Эти явления могут быть очень разнообразны: в 1518 году Францию поразила эпидемия хореи[51], а современные люди страдают от разного рода массовых модных причуд и увлечений, поддаются биржевой панике и легко заражаются политическим энтузиазмом. Ницше однажды заметил: как лихо дурные мысли и дурная музыка одурманивают тех, кто уже нашел себе врага!

Человеческая психика безмерна, Эго же ограничено, и нам никогда не познать себя целиком. Все мы люди, а значит, носим внутри себя, как минимум, все человеческие способности, черты характера, устремления, самообманы и целые неоткрытые континенты. Значительная часть этого материала составляет то, что Юнг называл тенью. Это все те части личности, что остаются неизвестными, которые действуют исподтишка, или же те, что, будучи осознанными, не укладываются в наши представления о ценностях и нормах. Другие энергетические фрагменты тени олицетворяют наши непрожитые возможности, теряющиеся в море коллективной истории.

Диссоциация – один из способов защиты хрупкого Эго, когда некий опасный аффект подсознательно выводится из поля сознания. Но в таком случае он приобретает большую автономность. (Помимо диссоциации, стоит упомянуть такие механизмы защиты Эго, как избегание, отрицание, прокрастинация, проецирование на других и отвлечение.) Как часто модели нашего поведения служат неуверенности, имаго родителей, нарциссизму? У всех у нас есть диссоциативное расстройство личности, и эти наши маленькие «Я» постоянно сталкиваются, устраивают сговоры и заговоры – все ради осуществления своих фрактальных программ. Эти процессы прекрасно описал шведский поэт Гуннар Экелоф в своем стихотворении «Этюды»:

…Мы – короли и феодалы для всех народов, что живут внутри нас.

Мы – жители себя, закрытые в темнице какого-то большого существа, чьи Эго и природа нам непонятны…[52]

И эти вассалы думают, что свободны, однако все они подчинены незримому порядку. И мы должны помнить, что наше Эго – то есть то, что мы в данную минуту называем самим собой, – лишь один из этого множества вассалов. В большинстве случаев мы не хотим зла ни себе, ни другим, но часто принимаем глупые, вредные решения, которые скучиваются, как неубранный урожай, и мы начинаем чувствовать тревогу, беспокойство, мы понимаем, что «кто-то из тех жителей внутри освободился»[53]. И эти вырвавшиеся на свободу вассалы блуждают по миру, по нашей личной жизни, пишут нашу историю – ту, что проживаем мы, и ту, что суждено прожить нашим детям и детям наших детей.

Проекции так же, как и диссоциации, характерны и типичны для всех нас. Никто не осознает процесса проецирования, находясь внутри него. Но каждый день мы служим проекциям. Проекция запускается, когда бессознательное содержание исходит из нас и проникает в мир. Затем эта энергия распространяется на другого человека, институцию или ситуацию, и мы начинаем относиться к этому другому через систему ожиданий и смыслов нашего собственного бессознательного содержания. Проблема бессознательного в том, что оно бессознательно, то есть мы почти всегда видим другого в некоей искаженной, обманчивой форме, но не ведаем этого. А когда инаковость другого начинает избывать проекцию (а это неизбежно происходит), то мы впадаем в когнитивный диссонанс, дезориентацию и беспокойство. Зачастую этот дискомфорт запускает комплекс власти, и мы делаем все ради того, чтобы проекция вернулась, принуждаем к этому другого. Только когда проекция рассыпается и мы начинаем ощущать реальность другого, мы осознаем, что все это время заменяли его готовым образом. Тернистый путь романтической любви более других заполнен этой проективной динамикой – каждый из нас переживал большие надежды и разрушение своих иллюзий. В такие переходные моменты мы превращаемся в послушных диктатору вассалов и очень редко осознаем-таки, что источником всего была наша собственная психика. Как я отмечал в своей книге «Грезы об Эдеме: в поисках доброго волшебника», нет такой проекции на предмет любви, которая не была бы связана с материнским/отцовскими имаго. Поэтому в мгновения любовного экстаза рядом с нами всегда стоят призраки наших предков и все наши действия осознанно или не осознанно направлены на искупление/воспроизведение/отрицание этого прошлого. И мы никогда не избавляемся от прошлого окончательно.

Безусловно, наиболее яркие и одиозные примеры проекций можно увидеть в проявлениях сексизма, расизма и нетерпимости всех мастей. В основе многих идеологий и движений лежит страх перед другим, который проецируется на конкретные, чаще всего уязвимые меньшинства. Чем беспокойней время, тем неуверенней себя чувствует Эго и тем чаще мы становимся жертвами проекций, помогающих перевести страх и тревогу на кого-то другого. Наша история полнится охотами на ведьм, погромами и преследованиями. Чем неуверенней Эго, тем оно нетерпимее к различиям, тем труднее ему выносить амбивалентность. И, таким образом, разного рода фундаментализмы питаются этой энергией страха и насильственной потребности откреститься от инаковости, существующей внутри каждого из нас.

Мифопоэтическое воображение животного, называемого человеком, феноменологически поддерживает моменты одержимости духами при помощи фрактальных нарративов об оскорбленных богах, высокомерных героях и потомках, несущих на себя проклятие предков. «Безумный Арес его охватил», – так Гомер описывает гнев Ахиллеса в момент убийства Гектором его друга Патрокла. Сила убеждения этого незримого мира так велика, что мы начинаем верить в то, что некто способен околдовывать нас или наоборот. И это удивительное явление возможно благодаря диссоциации, способности содержаний быть психоактивными за пределами воли и сознания. Юнг пишет: «Духи… рассматриваемые с психологического ракурса, есть бессознательные автономные комплексы, которые проявляются в форме проекций, потому что не имеют прямой связи с Эго»[54]. Многие наши предки описывали состояние одержимости как потерю души. Один древнеегипетский текст, датируемый третьим тысячелетием до н. э. носит название «Уставший от мира человек в поисках своей Ба» (то есть души). Целительные практики шаманов исходят из предпосылки о том, что некий вредный дух похитил часть души, и задача шаман – найти этого духа, умилостивить его и восстановить утраченный фрагмент души больного. Чем-то похожим занимается и современная глубинная психотерапия, когда терапевт пытается отыскать тот инстинкт, ту энергию, то содержание, которые были захвачены диссоциированным комплексом. Выслеживание и осознание этого комплекса могут помочь восстановить энергию и силу намерений человека.

Менее ярким примером этой дилеммы является невроз, который ничего общего не имеет с нервами и неврологией, а напрямую связан с взаимодействием миров сознания и бессознательного. Можно описывать это состояние как наваждение, охваченность некоей эмоцией, настроением, неспособность контролировать себя. Но мы мало что выгадываем, просто заменяя одни слова другими. Честно говоря, живые метафоры наших предков намного точнее описывают эти состояния, чем психиатрические термины, но, с другой стороны, кому-то легче отказаться от решений и поступков, если ему укажут на то, что борется он не с врагом или злым духов, а с бессознательными частями себя. В нашей повседневной жизни мы с легкостью перемещаемся между мирами, но редко это осознаем.

Все мы переживали состояния одержимости: кто не был в той или иной степени охвачен духом времени (Zeitgeist), выражающимся в материализме, гедонизме и нарциссизме? Мы либо боремся с этим призраком, этим духом времени, либо служим ему, но никто не свободен от его воздействия. Все мы переживали состояние психической одержимости экономическими, политическими и социальными потрясениями. Такие моменты переживаются как нечто жуткое, пугающее, чуждое, потому что прерывается диалог с бессознательным. Каждый из нас, включая меня, может легко стать одержимым, но как только мы вспоминаем о том, что незримый мир не просто существует, но и управляет миром внешним (который реален для Эго), то вновь обретаем контроль на сознанием. Подобные состояния реальны, но важно то, как мы их понимаем. Непонимание того, что они психичны, что они представляют собой энергии, жертвой которых становится Эго, приводит к тому, что мы уступаем им, оказываемся во власти дурных сил, с которыми наши предки боролись при помощи ритуалов изгнания и оберегов. Мы до сих пор стучим по дереву, чтобы призвать духа-хранителя дерева, который защитит нас от гнева богов и потери души.

Интегративные, или апотропаические[55], ритуалы наших предков, так же как и психоанализ, порой позволяют осознать, увидеть этих духов. Сознательное «отпущение козла», происходящее в виде ритуала в День Искупления (Йом-Киппур) или в Пепельную среду, можно считать попыткой встретиться лицом к лицу с незримыми силами вины, поймать их, сделать частью себя. Верующий человек действительно способен к примирению. В конце концов сонастроенность – это ощущение единства себя и незримых сил. В эти мгновения мы чувствуем мир и покой внутри себя, потому что мы остановили диссоциацию и отчужденность. Известно, что развод с психологической точки зрения нельзя назвать концом брака, так же как и смерть не избывает влияния и воздействия ушедшего, а время – воздействия прошлого. Юнг заметил: «Когда человек умирает, чувства и эмоции, связывающие его с родственниками, утрачивают привязку к реальности и уходят в бессознательное, где они приводят в действие коллективное содержание, которое затем пагубно влияет на сознание»[56]. Когда я утверждал, что многие люди, даже те, кто «уверенно стоит на ногах», на самом деле не позволяют себе желать того, что они желают, жить так, как они хотят жить, разве я не имел в виду одержимость, охваченность родительскими и общественными комплексами? Как нам по-настоящему вырасти, как сначала понять, чего мы, а не родительские или другие комплексы хотим, а потом набраться храбрости и начать в соответствии с этим жить?

* * *

Мы можем утверждать, что никаких призраков и привидений не существует, что мы давно оставили эти суеверия в музейных залах истории, но мы до сих пор подчиняемся этим бессознательным энергиям (богам, злым духам, императивам). Мы никогда не сможем контролировать свою жизнь, пока не признаем, говоря словами Пола Хувера, что находимся среди «призраков бесценных», обитающих на «неубранном ложе нашей памяти»[57]. Отдавая сознательную дань этим бегущим через нас голосам поколений, осознавая их влияние на наши решения и поступки, мы зажигаем свечу во тьме бытия, а это, по словам Юнга, наша первостепенная задача. Такое благоразумие призывает нас каждый день размышлять, перебирать, разбирать, взвешивать для того, чтобы научиться различать. И неизбежно нам придется задаваться трудными, тревожными вопросами. Что это за энергия, которая есть повсюду? Первому, пришедшему нам в голову ответу, мы вряд ли поверим. Какие влияния предков заставляют нас принимать решения, совершать поступки, воспроизводить модели отношений? Какие призраки населяют многочисленные покои особняка нашей психики?

Сделаем психологическое признание (не метафизическое утверждение): привидения существуют, и мы живем среди них. И постоянное размышление над сутью этих явлений необходимо нам не только для осознанной жизни, но и для более легкого путешествия через миры-близнецы, в которых мы всегда жили и будем жить. Польский поэт Адам Загаевский, блуждая по населенным призраками улочкам Кракова, предупреждает нас: «Гуляя по Казимежу, я думаю об умерших, / Глаза их, как воды, – невидимы, / Но в них ты можешь утонуть»[58]. Прошлое не уходит, прошлое – не прошло. А задача настоящего мгновения – увидеть, различить, как миры соприкасаются и проникают друг в друга.