В телесных наказаниях нет необходимости

Но Белый Бушлат готов спуститься с высокого топа вечных принципов и сразиться с вами, коммодоры и командиры кораблей, на вашем же поле — шканцах — и вашим же собственным оружием.

Оградив себя от плетей, вы готовы поклясться на Библии, что другим без них не прожить; вы божитесь, что без кошки о девяти хвостах надлежащей дисциплины на военном корабле не наведешь. Так вот, знайте, господа, и зарубите себе на носу, что в этом вы глубоко ошибаетесь.

«Посылайте их к Коллингвуду, — говаривал Нельсон, — он их исправит». Таковы были слова знаменитого адмирала, когда офицеры докладывали ему, что у них на эскадре нет сладу с каким-нибудь матросом. «Посылайте их к Коллингвуду». А кто такой был Коллингвуд, который мог внушить им послушание, после того как этих смутьянов и в карцере морили и кошками стегали, но нисколько не исправили?

Кем был адмирал Коллингвуд как исторический герой, скажет вам сама история; и в каком бы торжественном зале ни висели захваченные им при Трафальгаре [148] флаги, они не преминут зашелестеть при одном упоминании его имени. Но каким воспитателем был Коллингвуд на кораблях, коими он командовал, сказать, быть может, будет нелишне. Так вот, это был начальник, которому глубоко претили всякие телесные наказания; который, хоть и провел на море больше времени, чем кто-либо из тогдашних морских офицеров, долгие годы управлял своими людьми, ни разу не пустив в ход плети.

Но, вероятно, эти его матросы были истинными святыми, если не нарушали дисциплины при столь мягком начальнике? Святыми? Ответьте вы, тюрьмы и дома призрения, которые во времена Коллингвуда были во всю глубь и ширь Великобритании очищены под метелку от всех преступников и нищих, чтобы поставить экипажи для флота его величества.

Более того, это был период в истории Англии, когда ей приходилось использовать последние свои ресурсы, когда ее леса почти целиком пошли на постройку кораблей; когда британские вербовщики не только брали на абордаж в открытом море иностранные суда или умыкали матросов с иностранных пристаней, но нападали на собственных купцов в устье Темзы и даже на очаги прибрежных жителей; когда англичан сбивали с ног и увлекали на корабли, как гонят скот на бойню. И притом со всевозможной грубостью, способной довести до отчаянного сопротивления человека, вовсе не желающего, чтобы голову его подставляли под дула вражеских орудий. И в это-то время и этих-то людей Коллингвуд способен был усмирить, не тронув их и пальцем.

Я знаю, про Коллингвуда говорили, что он-де начал с применения самых крутых мер, а потом правил своими матросами, пользуясь памятью, которую оставил по себе его террор, поскольку ему ничего не стоило этот террор возродить; что все это было прекрасно известно его матросам и этим, мол, и объясняется их хорошее поведение при мягком начальнике. Даже если бы это соответствовало действительности, как объяснить тот факт, что многие американские капитаны, начавшие с того, что применяли столь же суровые наказания, как и те, которые мог бы разрешить Коллингвуд, — как объяснить то, что они не смогли поддержать порядка на корабле без последующих экзекуций, хотя команда вполне отдавала себе отчет, какими жестокими средствами располагает командир корабля? В высшей степени примечательно то, в чем я имел случай несколько раз убедиться лично: на тех судах американского флота, где сильнее всего порют, приходится пороть и всего чаще.

Но, кроме того, вообще невероятно, чтобы такими командами, которые были у Коллингвуда, состоящими из самых отчаянных головорезов и подонков тюрем, — невероятно, говорю я, чтобы людьми такого рода можно было управлять одним лишь напоминанием о плетях. Тут необходимо предположить наличие какого-то другого влияния, вероятнее всего — воздействие могучего ума и решительного, смелого духа на этот разношерстный сброд.

Хорошо известно и то, что сам лорд Нельсон считал порку неправильной мерой воздействия, и это, заметим, когда убедился, какое немыслимое в наше время возмущение могут вызвать во флоте злоупотребления властей, возмущение, выросшее, к ужасу всей Англии, в Великий Норский мятеж [149] и на несколько недель угрожавшее самому существованию британского флота.

Исследование наше мы можем углубить на двести лет назад, до эпохи Роберта Блейка [150], великого адмирала кромвелевской эпохи, когда вряд ли в его победоносных флотах существовала такая вещь, как наказание плетьми у трапа. И подобно тому как в этом вопросе мы не можем пройти дальше Блейка, так и в новейшей истории не можем продвинуться дальше нашего времени, когда коммодор Стоктон [151] во время недавней войны с Мексикой вовсе отказался от телесных наказаний на американской Тихоокеанской эскадре.

Но если из трех знаменитых английских адмиралов один питал отвращение к порке, другой почти не прибегал к ней на своих кораблях, третьему же она, по всей вероятности, была совершенно неизвестна, а американский флотоводец чуть ли не в этом году смог поддержать в военное время добрую дисциплину на целой эскадре, не имея на кораблях ни единой кошки, как катастрофически после этого оказываются очернены все морские офицеры, отстаивающие необходимость телесных наказаний во флоте!

Не может ускользнуть от рассудительного исследователя человечества, что стоящая у власти бездарность в присутствии подчиненных ей по положению лиц часто старается замаскировать свое ничтожество, напуская на себя надменно-суровый вид. Масштабы порки на американских военных кораблях во многих случаях прямо пропорциональны профессиональной и умственной беспомощности их командиров. В этих случаях закон, разрешающий телесные наказания, вкладывает плеть в руку дурака. В самых прискорбных случаях это так и происходило.

Известно, что иные английские военные корабли попадали в руки неприятеля из-за неповиновения команды, вызванного безрассудной жестокостью их офицеров, так вооруженных законом, что они могли упражнять эту жестокость без всякого ограничения. Достаточно найдется примеров, когда матросы, завладев кораблями, как это было в случае «Гермионы» и «Данаи» [152], навеки избавлялись от возмутительных наказаний, налагаемых на них офицерами, принеся их в жертву своему гневу.

Подобного рода события привлекли внимание английского общества. Но тема эта была слишком щекотливая, а правительство приложило все старания, чтобы она не стала предметом всеобщего обсуждения. Тем не менее, всякий раз когда она всплывала в частных беседах, устрашающие мятежи вместе с царившим тогда во флоте неповиновением были почти единогласно приписаны возмутительному институту порки. А необходимость последней, по общему мнению, непосредственно связывалась с насильной вербовкой такого множества недовольных. И в высоких сферах возникло мнение, что, если бы комплектование английского флота можно было осуществить, не прибегая к принудительным мерам, отпала бы и необходимость телесных наказаний.

«Если мы упраздним принудительную вербовку, упразднение порки последует само собой». Так выражалось «Эдинбургское обозрение» позднее, в 1824 году.

Итак, если необходимость телесных наказаний в британском военном флоте вызывалась исключительно системой принудительной вербовки, есть ли хоть тень смысла в перенесении этой варварской практики в американские условия, где в военный флот никогда насильно не вербовали?

Правда, в течение долгого времени, когда насильная вербовка уже не применялась, телесные наказания в английском флоте оставались в силе и остаются в силе до настоящего дня. Но в вопросах такого рода Англия отнюдь не должна служить нам примером, разве что отрицательным. Да и законодателям не следовало бы подпадать под обаяние прецедентов и заключать, что раз порка продержалась так долго, следует думать, что некое положительное свойство ей все же присуще. Это неверно. Мир дошел до такой ступени развития, когда исходные точки надо искать в будущем, а не в прошлом. Прошлое отжило, и ему больше не воскреснуть; будущее наделено жизненной силой. Прошлое во многих отношениях является врагом человечества; будущее во всех отношениях наш друг. В прошлом не обретешь надежды; будущее одновременно и надежда и осуществление ее. Прошлое есть учебник тиранов; будущее — библия свободных. Те, кто исключительно руководствуются прошлым, подобны Лотовой жене [153], превратившейся в соляной столб, лишь только она оглянулась, и навеки потерявшей способность смотреть вперед...

XXXVII